Текст книги "Демон"

ЭПИЗОД XIX

Когда собрание закончилось, Конел вышел наружу, под неизменный свет Диониса, и повернул налево, к бульвару Оппенгеймера. Город Беллинзона никогда не спал. Каждые «сутки» случались три часа пик, сигналом к которым служил мощный гудок Свистолета. В такие часы люди либо отправлялись домой с работы, либо наоборот. Существовали ответственные за всеобщий график, насколько знал Конел, так что примерно в одной трети города всегда было относительно тихо и ее обитатели спали, тогда как другая треть гудела от шумной торговли, а оставшаяся наслаждалась скудными городскими увеселениями. Многие люди, чтобы свести концы с концами, работали по две смены – или хотя бы по полторы. Процветали, однако, в Беллинзоне и бары, и казино, и публичные дома, и залы собраний, обеспечивая необходимую общественную жизнь. Только работа, и никаких развлечений – таков был опасный, на взгляд Конела, способ управлять городом.

Речные доки и пристани, где швартовался рыболовецкий флот, гудели круглые сутки. Верфи также не знали перерывов в работе. А прочие зарождающиеся индустрии города работали в три смены. Но главной причиной неустойчивых рабочих часов было желание руководства, чтобы город не казался слишком людным. Кроме того, решись вдруг все жители разом поспать, им просто не хватило бы спальных мест. Коммунальное проживание считалось здесь нормой.

И выходило вроде бы как нельзя лучше. Но темпы рождаемости все увеличивались, а детская смертность все падала. Поэтому плотники неустанно возводили новые жилища – как в районе Конечных пристаней, так и высоко на склонах холмов.

Про себя Конел уже решил, что город ему по вкусу. Здесь чувствовалось дыхание новой жизни. Беллинзона была бодрой и оживленной – такой, каким Конел помнил Форт-Релайянс до войны. В барах можно было наслушаться черт знает каких раздраженных речуг, но сам факт, что люди свободно толкали такие речуги, уже, на взгляд Конела, говорил о многом. Это значило, что народ волен улучшать то, что ему не нравится.

В быстром темпе Конел прошел мимо одного из новых парков – большого квадратного плавучего дока с кузнями для подковки, волейбольными сетками, баскетбольными кольцами, с деревцами и кустами в горшках – а затем мимо больницы и школы. Каких-то семь килооборотов назад ничего подобного в Беллинзоне и представить было нельзя. Конел пришлось убраться с дороги, когда мимо галопом проскакала титанида с беременной женщиной на руках, направляясь к входу в приемный покой. В школе на полу класса сидели дети и терпеливо дожидались, пока кончится урок, как это всегда и бывало в школах. Игровым площадкам в парках неизменно находилось применение. Все это грело Конелу сердце. До сих пор он не осознавал, как же он по таким вещам соскучился.

Не то чтобы ему хотелось жить в этом городе. Конел думал: вот когда все закончится и останутся только мелочи, он непременно возобновит тот образ жизни, который вел раньше. Будет скитальцем, известным по всему Великому Колесу, другом Капитана. Но как же здорово было знать, что здесь идет такая жизнь!

Завернув в знакомое здание, Конел поднялся на три лестничных пролета, ключом отпер дверь и вошел.

Шторы были опущены. Робин лежала в постели. Конел решил, что она спит. Тогда он зашел в крошечную ванную и ополоснулся в тазике с водой, пользуясь при этом твердым как камень мылом, которое лишь недавно появилось на черном рынке. Потом почистил зубы и очень тщательно побрился старым тупым лезвием. Все эти привычки были для Конела относительно новы, но почти забыл он и прежние дни, когда купание было эпизодическим, а одежда становилась такой жесткой от грязи, что ее можно гнуть как листовое железо.

Стараясь не разбудить Робин, он тихонько скользнул под одеяло.

А Робин тут же повернулась к нему – нисколько не сонная и жаждущая объятий.

– Ничего у нас с тобой не выйдет, – как обычно сказала она. Конел кивнул, обнял ее – и все вышло как нельзя лучше.

ЭПИЗОД XX

А Сирокко Джонс после собрания отправилась туда, где, насколько она знала, можно было найти Менестреля. Шла Сирокко так, как хорошо умела ходить. Славно она однажды озадачила Робин, войдя вот так на одно из собраний в зал Совета. Никто ее не замечал.

Сирокко подумала, не последний ли это раз, когда ей доводится так ходить. Не зная, откуда берется сила, сложно было понять, будет ли она, сила, по-прежнему возникать после того, как Сирокко проделает то, что уже запланировала.

Она оседлала Менестреля, и тот поскакал прочь из города. Вскоре они уже продирались через джунгли Западного Диониса, невдалеке от «Смокинг-клуба».

Когда они достигли берега Источника Молодости, Сирокко спустилась на землю.

– Держись неподалеку, – посоветовала она Менестрелю. – Уйдет немного времени.

Кивнув, титанида снова исчезла в джунглях. Сирокко разделась и опустилась коленями на песок. Затем открыла рюкзак и достала оттуда банку со Стукачком. Тварь пьяно заморгала. Вывалив Стукачка на песок, Сирокко стала смотреть, как он шатается и изрыгает проклятия. Впрочем, ушло не так много времени, прежде чем Стукачок обрел некоторую ясность в голове.

Сирокко ощупывала свое тело так, как могла бы ощупывать незнакомый и, возможно, опасный объект. Ребра торчали наружу. Груди по-прежнему были больше тех, к которым она привыкла, а бедра полны и плотны, но коленки уже казались слишком костлявыми. В волосах опять заструилась седина. Сирокко даже прощупала тонкие морщинки вокруг глаз и в уголках рта.

Затем она щелкнула Стукачка по морде, а тот в ответ в нее харкнул. Подлинной злобы в этом жесте, впрочем, не проглядывало. Не дожидаясь, пока ее попросят, Сирокко достала из рюкзака бутылочку и пипеткой выдавила семь щедрых капель в обращенную кверху жаждущую пасть.

Стукачок причмокнул губами и использовал выражение, которое в его ограниченном репертуаре гримас означало улыбку.

– Старая карга сегодня, смотрю, щедрая, – сказал он.

– Старой карге сегодня не до шуток. Хочешь узнать, как я живьем сдеру с тебя кожу, если говорить не станешь? Или тебя это тоже утомило?

Балансируя на одной конечности, Стукачок воспользовался другой, чтобы почесать себя за ухом.

– Давай пропустим всю мутоту, ага?

– Давай. Как там Адам?

– Мелкий засеря смышлен как черт. Адам любит свою долбаную бабулю. В один прекрасный день Гея – извини за выражение – с потрохами его возьмет.

– А Крис как?

– Крису хреново. Когда не совсем хреново, болван все еще думает, что может овладеть душой и сердцем помянутого засери, сыночка его дорогого. А когда совсем – дуралею кажется, что Адам уже пропал. А тут еще Гея выставляет его звездой кое в каких ее телешоу и дает всякие тошнотворные задания... ну, чтоб обалдуй на хлеб с маслом зарабатывал.

Тут Стукачок моргнул и нахмурился.

– Я, часом, с метафорой не напутал? Сирокко не обратила внимания.

– Как там... Габи? Стукачок скосил на нее глаз:

– Раньше ты про нее не спрашивала.

– А теперь спрашиваю.

– Хочешь, скажу, что она у тебя в воображении?

– Хочешь, я тебе башку в задницу запихаю?

– Вот сука, – прохрипел Стукачок и скорчил гримасу. – Жаль, что со мной такой фокус не так невозможен, как для тебя.

– Ага, очень даже возможен.

– У, крыса, я не забыл. – Стукачок вздохнул. – Габи... готовит свой грязный трюк. Сама знаешь, о чем я. Габи ведет тонкую игру. Можешь никогда не' узнать, какую тонкую. Оставь ее в покое.

– Но я не виделась с ней уже...

– Говорю, Капитан, – оставь ее в покое.

Они смотрели друг другу в глаза. Подобное замечание заслуживало расплаты. Сирокко сама не понимала, почему она в этот раз Стукачку такое спускает. Что изменилось? Или она просто слишком устала?

Выбросив лишние мысли из головы, Сирокко отсчитала Стукачку еще три капли чистого спирта и сунула его обратно в банку. Затем осторожно вошла в очищающий жар Источника, погрузилась в него и глубоко вдохнула в себя медовые воды.

Десять оборотов она лежала не шевелясь.

ЭПИЗОД XXI

Постройка Новой Преисподней наконец завершилась.

Гея лично осмотрела наружную стену, собственными массивными руками выхватила из рва пару акул, – короче, тщательно проверила готовность к осаде.

С рабочей силой по-прежнему была беда. Некоторое время ушло на то, чтобы ее надсмотрщики, наконец, уяснили, что больше люди до смерти работать не могут. Много народу полегло, пока этот урок все же был усвоен. Теперь к тому же появилась и некоторая проблема с дезертирством, ибо батальонов зомби, чтобы отлавливать и пытать беглецов, уже не существовало. Жрецов человеческие приспешники никак не устраивали, но все вели себя благоразумно и неудовольства не проявляли. К счастью, на жрецов зомбицид не действовал.

Итак, все было готово. Новая Преисподняя могла выдержать любую атаку, любую осаду.

Довольная, Гея призвала своего архивариуса и приказала устроить тройной сеанс. «Человек, который станет Царем». «Вся королевская рать». «Индира».

Восхитительные политические фильмы – все три.

ЭПИЗОД XXII

Габи Мерсье родилась в 1997 году в Новом Орлеане – еще когда он входил в состав Соединенных Штатов Америки. Детство ее было трагичным. Отец Габи убил ее мать, а сама она переходила с рук на руки – от родственников в агентства и наоборот – приучаясь при этом никем особенно не интересоваться. Астрономия стала для нее спасением. Другого такого специалиста по планетарной астрономии просто не существовало – и когда набирали команду для «Укротителя», Габи заняла там свое законное место, хотя и терпеть не могла любых путешествий.

К сексу она относилась более или менее равнодушно.

А затем «Укротитель» был уничтожен, и вся команда провела некоторое время в полной сенсорной депривации. Джин после этого спятил. Билл страдал такими провалами в памяти, что даже не узнал Сирокко, когда снова с ней встретился. Сестры Поло, Апрель и Август, и так-то не самые выдержанные из клонированных гениев, оказались разлучены. Апрель стала ангелом, а Август постепенно зачахла в тоске по своей утраченной сестре. Кельвин получил способность общаться с дирижаблями, зато лишился всякого желания общаться с людьми. Сирокко овладела даром петь по-титанидски.

Габи же прожила целую жизнь. Двадцать лет, сказала она тогда. Когда она проснулась, вышло совсем как в одном из тех безумных снов, когда ты вдруг понимаешь, в чем вся суть. Главные Ответы Жизни лежат у тебя на ладони, если только ты можешь сохранить ясность мыслей, чтобы вовремя разложить все по полочкам. Весь опыт прошедших двадцати лет оказался на уме у Габи, свежий и внятный, готовя ее к тому, чтобы она изменила свою жизнь и весь мир...

... пока, опять-таки как во сне, вдруг не пропал. Через считанные минуты Габи уже знала очень немногое. Во-первых, что это действительно были двадцать лет, полные стольких подробностей, какие мог породить только такой отрезок времени. Во-вторых, сохранилось воспоминание о подъеме по огромной лестнице под сопровождение органной музыки. Позднее, когда они с Сирокко навещали Гею в ступице, Габи вновь пережила этот подъем. А в-третьих, у нее осталась безнадежная и неизлечимая любовь к Сирокко Джонс. Любовь эта стала таким же откровением для Габи, как и для Сирокко. Никогда в жизни Габи не представляла себя лесбиянкой.

Все остальное исчезло.

Прошло семьдесят пять лет.

В возрасте ста трех лет Габи Мерсье умерла под центральным тросом Тефиды. Смерть ее была жуткой, мучительной, а причиной ее явилось скопление жидкости в обожженной легочной ткани.

И тут пришло время самого большого изумления. После смерти действительно была жизнь. Гея и впрямь оказалась богиней.

На всем пути к ступице Габи боролась с этим мнением. Внизу она видела собственное мертвое тело. Она стала всего лишь точкой сознания, не испытывая ровным счетом ничего на физическом уровне. Лишение тела, однако, не избавляло от эмоций. Самой сильной из них оказался страх. Габи, впадая в детство, вдруг обнаруживала, что шепчет «Аве Мария», «Отче Наш» или «Молитву к Господу», представляя себя в громадном и холодном, запретном и все же утешном пространстве старого собора – вот она стоит на коленях рядом с мамой и перебирает четки.

Но здесь единственным собором было живое тело Геи.

Итак, ее взяли, или переместили, или увели, – короче, неким образом доставили в ступицу – к той самой лестнице из кинофильма, по которой они с Сирокко давным-давно взбирались. Там лежал глубокий слой пыли, и со всех сторон свисали искусные драпировки паутины – опять же как в кино. Габи чувствовала себя кинокамерой на очень устойчивой операторской тележке, которая, помимо собственной воли или желания, миновав маленькую дверцу волшебника страны Оз, оказывается в зале Людовика XVI, – зале, где располагалась точная копия декорации из фильма «2001: Космическая Одиссея». Именно там они с Сирокко впервые повстречались с низенькой коренастой старушонкой, что представилась им как Гея.

На рамах картин висели клочья шелушащейся позолоты. Половина люстр или уже погасла, или едва мерцала. Потрепанная мебель растрескалась и заплесневела. В шатком кресле, водрузив босые ноги на низенькую скамеечку, глядя в древний черно-белый телевизор и потягивая пиво из бутылки, сидела Гея. Ее, как всегда бесформенная, фигура облечена была в грязно-серую сорочку.

Габи, как и все, кроме самых ярых фанатиков, предвидела тысячи возможностей того, на что может быть похожа жизнь после смерти. Ей представлялся весь спектр – от ада до рая. Но такая возможность ей почему-то никогда в голову не приходила.

Гея чуть повернулась. Вышло как в одном из тех претендующих на художественность фильмов, где глаз камеры собирается представить персонажа, а другие актеры на это откликаются. Гея посмотрела на Габи – точнее, на ту точку пространства, где Габи себя воображала.

– Ты хоть представляешь себе, сколько неприятностей ты мне доставила? – пробормотала Гея.

«Нет, не представляю», – ответила Габи. Хотя когда она об этом задумалась, то «ответила», показалось ей, чертовски конкретным словом для того, что она сделала в действительности. Никакого звука не прозвучало. Габи не почувствовала движения губ или языка. Никакого воздуха не проникло в легкие, которые, насколько она знала, по-прежнему лежали во тьме под тросом Тефиды, забитые слизью.

Тем не менее импульсом была именно речь, и Гея, похоже, услышала.

– Почему ты просто не оставила все как было? – проворчала богиня. – Есть колеса внутри колес, деточка, если так можно выразиться. Рокки замечательно справлялась. Что с того, что она пила лишку немного чаще, чем следует?

Габи ничего не «сказала». Под «Рокки» имелась в виду, конечно, Сирокко Джонс. И она не просто без конца «пила лишку». А насчет того, чтобы «оставить все как было»...

Сирокко вполне могла так все и оставить. Сложно было сказать с уверенностью. Возможно, лет через сорок-пятьдесят она бы зашевелилась и попыталась как-то совладать с той немыслимой ситуацией, что привела ее к беспробудному пьянству. А с другой стороны, и бессмертная способна спиться до смерти.

В любом случае именно Габи, в конце концов, толкнула Сирокко на первый, пробный шаг по выяснению мнений региональных мозгов Геи. Требовалось уловить намеки на полезную подрывную деятельность, а быть может, и подыскать кого-то, кто стал бы центральной фигурой замышляемого Габи Бунта богов.

Это и принесло ей жуткую смерть.

– У меня были планы для той девчонки, – продолжала Гея. – Два-три столетия, и... кто знает? Тогда, может статься, я смогла бы кое-что ей поведать. Возможно было... дать ей понять... чтобы она признала... – Дальше Гея перешла на унылое и бессвязное бормотание. Габи опять промолчала. Гея раздраженно взглянула в ее сторону. – Ты меня просто обломала, – пожаловалась она. – Я никак не рассчитывала, что ты пустишься во все тяжкие. Ведь ты, Габи, трагический персонаж – и не более. Ты должна была всюду следовать за Рокки, высунув свой розовый язычок, будто сука на жаре. И это, Габи, совсем неплохая роль – для того, кто сумеет построить на ее основе свою жизнь. Никогда не прощу тебе, что ты полезла переписывать сценарий. Куда тебя вообще занесло, когда ты всего-навсего... – Не находя нужных слов, Гея швырнула бутылку в огромное влажное пятно на стене. Под пятном валялась целая груда битого стекла. Потом Гея снова подняла взгляд – но уже с подлой усмешкой. – Ручаюсь, ты хочешь кое-каких ответов. Я получу огромное удовольствие, пока буду их излагать. Вот тебе для начала один. – Гея протянула руку – и ладонь ее помутнела, приближаясь к той точке, где располагалась Габи/камера. Назад ладонь вернулась, держа на себе вертлявую белую тварь на двух лапках и с выпученными глазами. – Шпионы, – пояснила Гея. – Этот семьдесят пять лет сидел у тебя в голове. Ну, как он тебе? Его зовут Ябеда. А того, что у Рокки, – Стукачок. Она ничего о нем не знает – точно так же, как не знала и ты. Все, что вы там ни делали, – все это сразу передавалось мне.

Габи ощутила беспредельное отчаяние. «Должно быть, это ад».

– Нет, никакой это не ад. Чепуха одна. – Гея помолчала ровно столько, сколько ей потребовалось, чтобы раздавить в ладони пищащую дрянь, а потом вытереть кровавую жижу о подлокотник кресла. – Жизнь и смерть не так важны, как тебе кажется. Сознание – вот настоящая головоломка. Осознание себя живым существом. Ты помнишь, как умирала, думаешь, что помнишь, как плыла сквозь пространство, пока не попала сюда. И все это, кажется, было только что. Но время – хитрая штука на этом уровне. Как и память. Если тебя это утешит, уверяю – ты не призрак. Я тебя заполучила, – прошипела Гея, делая жест, очень похожий на тот, которым она воспользовалась, чтобы раздавить Ябеду. – Еще в тот самый первый раз, как ты здесь оказалась, я тебя склонировала, я тебя записала, взяла всю твою «габистость». То же самое – с Сирокко. С тех пор я постоянно совещалась с той мелкой гадиной у тебя в голове. Я не сверхъестественна, и никакая я не богиня. По крайней мере я не то, что ты представляешь себе Богом... Но волшебница я хоть куда. Вопрос о том, действительно ли ты, Габи Мерсье, девчонка из Нового Орлеана, которая обожала звезды, – действительно ли ты загнулась под тросом Тефиды есть, в конечном счете философская казуистика. Не стоит тех усилий, которые надо будет потратить. Ты знаешь, что сознание, к которому я сейчас обращаюсь, – это ты. Попробуй это опровергнуть.

Габи не смогла.

– Все это – старые фокусы с зеркалами, – продолжила Гея, даже не дожидаясь ответа. – Будь у тебя «душа», тогда бы я ее пропустила. Дальше она поплыла бы в твой антропоморфический католико-иудаистско-христианский «рай», в существовании которого я лично сомневаюсь. Хотя бы потому, что оттуда никогда не вещала ни одна радиостанция. А всем остальным в тебе я безраздельно владею.

«Что ты намерена со мной сделать?» – спросила Габи.

– А, ч-черт! Как бы я хотела, чтоб и впрямь был какой-нибудь ад. – Некоторое время Гея молча размышляла. Габи больше ничего не оставалось как просто за ней наблюдать. Постепенно на лице Геи появилась какая-то жуткая смесь ухмылки и оскала. – Впрочем, хотя ада под рукой нет, найдется приличная замена. Сомневаюсь, что ты это переживешь. Но я еще не закончила объяснять тебе за что. Хочешь знать?

Габи подумала, что хуже гейской замены ада нет, наверное, ничего.

– Можешь еще раз это повторить, – сказала Гея. – Впрочем вот за что. За то, что ты искалечила мне Рокки. Рокки была идеальной сказочной героиней. Я многие тысячелетия такую искала. Она и сейчас сказочная, но уже намеревается нарастить хребет. Стукачок чувствует, как крепнет ее стремление. Как раз сейчас она выясняет, что ты умерла. Она еще не уверена, что я тебя убила, но уже совсем близко к этой мысли. Робин, Валья и Крис в большой беде. Скорее всего они не выживут. Рокки прямо сейчас предпринимает титанические усилия по их спасению. Потом... она явится сюда и объявит войну. Это... – Гея бухнула себя кулаком в грудь – ... это воплощение Геи будет убито. – Тут она развела руками. – Ничего страшного. Меня все равно уже утомила эта миссис Картофельное Рыло. У меня уже есть кое-какие мысли насчет следующего воплощения Геи. Клянусь, они бы тебя позабавили. Но не позабавят. С тобой все кончено. Хватит тратить на тебя время.

С этими словами Гея протянула руку и... схватила ту воображаемую точку, которой была Габи. Все вокруг почернело, и Габи поняла, что поднимается к сводчатой пустоте ступице, – поднимается к алой линии света в самом верху – к той самой линии, которую они с Сирокко увидели, когда впервые вышли из...

Все это сон, напомнила себе Габи. Этого разговора никогда не происходило – по крайней мере с физической точки зрения. Гея располагала всеми воспоминаниями Габи и вполне могла сварганить новые на заложенной в компьютер матрице памяти, которая и представляла собой все, что осталось от Габи, так привыкшей ощущать себя из плоти и крови. Значит, все это лишь иллюзия. "Она что-то такое со мной делает, но на самом деле я не лечу по воздуху, не ныряю в этот водоворот... водоворот, про который я всегда сердцем почувствовала, что это и есть самое средоточие разума твари по имени Гея...

Одна мысль ее защищала. Одна убежденность, что плотно засела в самом центре хаоса, не давала ей соскользнуть из навязчивости в безумие.

«Значит, двадцать лет, – думала Габи. – Но я их уже прожила».

В алой линии скорость света подчинялась местным правилам – причудливое региональное явление, которое на самом деле было способно принести некоторые неприятности – но вовсе не обязательно. Все получалось как с тем полисменом, который прячется за рекламной тумбой в каком-нибудь городишке штата Джорджия, – вот он взял тебя за задницу, но, получив нескольких баксов или залив несколько стаканов за воротник, никаких забот тебе уже не доставляет.

Теперь все по порядку. «Скорость» зависит от времени и места. На Линии ни то ни другое понятие особой важности не представляли. «Свет» представлял собой сложные и излишние сгустки невесомых волночастиц, подобным таким продуктам жизнедеятельности, как пот и фекалии. «Скорость света» оказывалась терминологической нелепицей. Сколько весит тот день в горах, когда ты разводишь костер и видишь падающий метеорит? А вчера сколько весит? Какова скорость любви?

Линия шла вокруг всего внутреннего обода Геи, который, с точки зрения Эйнштейна, представлял собой кольцо. Но линия кольца собой не представляла. Видимая на фоне внутреннего обода, линия казалась тонкой. Тонкой линия не была.

Казалось, линия существует внутри Вселенной. Никакая ее часть не простиралась вне физических границ Геи, а Гея содержалась во Вселенной; следовательно, и линия существовала внутри Вселенной.

Но линия была много больше Вселенной.

Вообще говоря, при толковании линии слово «Вселенная» было просто непригодно для использования. К подлинной природе линии больше всего подходило понятие чистой единичности... и оно же не имело к ней почти никакого отношения.

В линии жили некие существа. Большинство из них были безумны. Безумие Гея запланировала и для Габи. Но Габи продолжала цепляться за ту же мысль: «Итак, двадцать лет». И еще: «Я буду нужна Сирокко».

Медленно и осторожно Габи постигала природу действительности. Она стала подобна Богу. Выходило прискорбное несоответствие – теперь у нее было множество ответов, и она понимала, что вопросы вечно были не те – да, несоответствие, но все-таки уже что-то! Габи чувствовала бы себя гораздо счастливее, проживай она тот вид сценария, который считала Жизнью. Но было уже слишком поздно – и ей следовало принять все как есть.

Аккуратно-аккуратно, стараясь оставаться в стороне от доминантного присутствия, известного ей как Гея, Габи стала выглядывать с линии.

Она увидела, как в ступицу прибыла Сирокко, увидела, как пули сражают ту тварь, что именовала себя Геей. Потом почувствовала, как с сущностью, которую она сама знала как Гею, происходят перемены куда более интересные, – и призадумалась. Действительно, ведь была возможность...

Габи думала об этом одно мгновение, что обернулось пятью годами.

Потом она поняла, что больше не вынесет пребывания в этом месте. Гея отсюда выбралась, хотя часть ее и осталась в линии. Габи предстояло проделать то же самое. Осторожно, стараясь не всполошить Гею, она высвободилась и передвинула средоточие своего разума вниз, к ободу. Она много раз видела Сирокко, но сама оставалась незримой.

Габи начала постигать пути магии.