Текст книги "Вспышка. Книга первая"

– Откуда мне было знать? – сердито выпалила в ответ Тамара. Из ее безупречно подведенных глаз покатились слезы, образовав черный подтек. – Я ведь не все время хожу в куриных перьях!

Он вздохнул, выражение его лица смягчилось.

– Ладно, ладно. Только не плачь, хорошо? Испортишь грим. – Зиолко знаком подозвал Перл. – Наложите побольше грима ей на спину и плечи, чтобы скрыть пятна, – раздраженно приказал он. – Это должно помочь, как думаешь?

Перл кивнула и сочувственно посмотрела на Тамару. Зиолко щелкнул пальцами в сторону костюмерш.

– Принесите вместо боа белую меховую накидку. Костюмерша торопливо удалилась.

Тамара удивленно взглянула на Зиолко.

– А разве грим не испортит мех?

Он пожал плечами и спокойно посмотрел на нее.

– Может быть, но у нас нет выбора. И потом, какое мне дело до куска меха, если речь идет об эпизоде?

Пятнадцать минут спустя они возобновили съемку.

– Дубль двадцать девять, – прогудел в мегафон Зиолко. – Тишина на площадке!

Ассистент оператора наклонился перед Тамарой. Его деревянная хлопушка громко щелкнула своими челюстями, и камера заработала снова.

– Мотор!

Не обращая внимания на одуряющий жар, исходящий от прожекторов, Тамара небрежным движением завернулась в мех. На протяжении всех тридцати секунд, пока она медленно шла по направлению к камере, у нее было такое лицо, как будто жизнь ее кончена. Затем шаги ее замедлились, она остановилась и затаила дыхание. В свете прожекторов ее платье переливалось, подобно расплавленному серебру, грудь вздымалась.

И вот дыхание Тамары участилось. В сияющих глазах вспыхнул огонек неверия, губы приоткрылись в подобии улыбки. Она пошла быстрее и наконец побежала к кинокамере с выражением надежды на своем прекрасном лице. Ассистент оператора подхватил ее, не дав налететь на камеру.

– Стоп! – раскатисто прозвучал в мегафон голос Зиолко. – Снято!

Он широко улыбнулся. Двадцать девятый дубль получился просто чудесным.

Но это было еще не все. На съемки пятиминутной кинопробы понадобилось два с половиной дня, которые должны были подготовить ее к финальному испытанию, сцене с диалогом, где она будет танцевать не с кем иным, как с самим Майлзом Габриелем, ведущим актером «ИА». Подающая надежды зеленоглазая дебютантка была до смерти напугана.

– Тамара! Это тебя! – взволнованно воскликнула Джуэл, протягивая Тамаре телефонную трубку и подпрыгивая от возбуждения. – Это тот парень, Зиолко, звонка которого ты ждешь!

– Зиолко? – тупо переспросила Тамара. Она наполнила большой хромированный кофейник и закрыла его крышкой. Затем вытерла пролитые капли и бросила взгляд сначала на раздаточное окошко, потом на толпящихся у стойки клиентов. Два заказа, которые она передала Хосе, еще не были готовы; посетители занимались едой. Убедившись в том, что у нее выдалась свободная минутка, Тамара медленно подошла к телефону.

– Лапочка! – прошипела Джуэл. – Что с тобой, черт возьми? Я умру от любопытства! – Она протянула ей телефонную трубку и, сжав кулаки, снова заплясала от нетерпения.

Тамара поднесла к уху трубку и дрожащим голосом спросила:

– Мистер Зиолко?

С минуту она не слышала ничего, кроме какого-то потрескивания и посторонних звуков.

– Луи, – наконец сказал он. – Я думал, мы договорились, что ты будешь звать меня Луи.

– Луи. – Голос ее звучал так же далеко, как и его голос в телефонной трубке.

Джуэл делала ей отчаянные знаки.

– Что он говорит? – одними губами спросила она.

Тамара повернулась к ней спиной и крепче сжала трубку.

– Плохие новости, да? – спросила она.

Ну вот. Она произнесла вслух то, чего так боялась. Страх ядовитой змеей повис в воздухе.

– Плохие новости? – переспросил Зиолко. – О чем это ты?

Ей хотелось придушить его. Почему он так играет с ней?

– О кинопробе, – услышала она свой голос. – О чем же еще?

Он казался удивленным.

– С чего ты это взяла?

Сердце ее колотилось бам… бам… БАМ, подобно кузнечному молоту, равномерно опускающемуся на наковальню. Ей казалось, она видит летящие искры.

– Тогда… как они получились?

– Сама увидишь. Послезавтра в семь ты свободна?

– Утром?

– Вечером. В семь вечера. Мы приглашены на ужин к О.Т.

– К О.Т.? Ты хочешь сказать… к Оскару… Скольнику? – Тамара не верила своим ушам. – Главе «ИА»?

– Другого я не знаю. – Зиолко весело рассмеялся. – Значит, договорились.

– А как же все-таки кинопроба? – с мукой в голосе воскликнула она.

– В доме у О.Т. есть кинозал. Там ты ее и посмотришь. А после мы поговорим.

– Но мы же уже разговариваем!

– Послушай, нет смысла обсуждать это по телефону. – Он помолчал. – Это немного сложно.

Сложно! Господи, она уже видела, как весь ее мир рушится.

– Куда мне за тобой заехать?

Голос ее звучал подавленно:

– К моргу Патерсона.

Он рассмеялся.

– К моргу Патерсона?

– Именно это я и сказала.

– Ладно, только постарайся пока не умереть. Ты нужна нам живой, а не мертвой.

В ее сердце зародилась надежда. Следовало ли понимать его слова как знак того, что она все же нужна им? Она умирала от желания задать этот вопрос, но вместо этого промямлила:

– Я там живу.

– Хорошо. – В его голосе не было удивления. – Я заеду за тобой в половине седьмого.

И с этими словами он повесил трубку.

– Новое платье? – спросила Инга за ужином. – Ну что же, ja, думаю, мы можем себе это позволить. Почему нет? Не каждый день мою актрису приглашают домой к студийному Монголу.

– Моголу, – беззлобно поправила ее Тамара. Инга сама просила, чтобы ее поправляли всякий раз, как она употребляла неправильные английские слова. – Монгол – это житель Монголии.

Инга беззаботно махнула ложкой.

– Могол, Монгол – какая разница. Завтра отправимся в Гудвил.

У Тамары вытянулось лицо.

– Инга, мне не хотелось бы показаться неблагодарной, – умоляюще проговорила она. – Но нельзя ли мне купить что-нибудь новое? Один только раз?

Замолчав, Инга задумчиво смотрела на свою бульонную чашку, где в желтом от жира курином бульоне плавала одна большая белая клецка. Потом выдавила из себя улыбку.

– Почему бы и нет? Мы подыщем тебе какое-нибудь милое платье для твоего Монгола.

У Тамары загорелись глаза.

– Это должно быть что-то интеллигентное, – медленно проговорила она.

– Интеллигентное? – переспросила Инга. Она подозрительно моргнула. – Как это платье может быть интеллигентным? Оно что, умеет думать, а?

– Это просто такое выражение. Оно означает шикарное, элегантное, классное.

Инга покачала головой.

– Глассная одежда. Интеллигентная. Что они еще придумают?

Тамара пропустила мимо ушей «глассную» одежду. Она думала лишь о своем новом платье и о нитке жемчуга, которая будет мерцать на ее шее. Ей нравился этот жемчуг, и она надевала его при каждом подходящем случае. Конечно, он был всего лишь подделкой, купленной у Вулворта, но какое это имело значение? Важно было лишь то, что она положила на него глаз, после того как увидела фотографию Констанции Беннетт в жемчужном ожерелье. Это все решило. И, надевая купленный у Вулворта жемчуг, она чувствовала себя совсем как Констанция Беннетт.

На следующий день в половине третьего они вошли в салон одежды «Дороти». Инга в своем безвкусном, бесформенном сером пальто, тяжелых прочных коричневых туфлях, с большой потрепанной сумкой в руках и в бесформенной черной шляпке, которую она надевала всякий раз, когда выходила из дома, казалась здесь неуместной и выглядела старше своих тридцати семи лет. Тамара высоко подняла свою красивую голову, не позволяя элегантной обстановке магазина запугать себя – магазина, на который она прежде могла лишь с тоской взирать издали. «Дороти»! – восторженно думала она, вслушиваясь в его приглушенную, почти священную тишину. Какая невероятная роскошь! – Она изумленно оглядывалась по сторонам. – Бог мой, пол покрыт плюшевым ковром!»

– Ох, Инга! Разве тут не восхитительно? – выдохнула она, танцующей походкой проходя по проходу и касаясь кончиками пальцев роскошных платьев, висящих на вешалках по обе стороны от нее. – Умереть можно!

Хотя, по мнению Инги, одежда тут и не стоила того, чтобы ради нее умирать, она вынуждена была признать, что все действительно очень красиво.

К ним подошла аристократического вида продавщица в прекрасно сшитом сером платье и с безукоризненно уложенными серебряными волосами; лишь на мгновение по ее лицу скользнуло выражение неодобрения по поводу поношенного наряда Инги, которое тут же сменилось непроницаемой профессиональной маской.

– Что желаете, мадам? – спросила она с едва заметным презрением.

Инга покачала головой и робко опустила глаза.

– Это не я, благодарю вас. – Взяв Тамару за плечи, она нежно подтолкнула ее вперед и гордо проговорила: – Это она. Ей нужно глассное платье.

Продавщица удивленно подняла брови.

– Глассное платье?

– Она хотела сказать «элегантное», – объяснила Тамара.

Инга кивнула головой и доверительно понизила голос:

– Ее пригласили на обед к Моголу в Беверли-Хиллз! Я хочу, чтобы она была хорошо одета, не хуже других.

– Мы, в нашем салоне, гордимся тем, что помогаем нашим покупателям выглядеть наилучшим образом, – фыркнула продавщица. – В число наших клиентов входят лучшие люди города. А что именно вы бы хотели?

Инга беспомощно пожала плечами.

– Тамара, она знает. Она читает все журналы. Продавщица оглядела Тамару, прикидывая ее размеры.

– Это должен быть официальный наряд?

– Я… я не знаю, мэм.

– Понятно. – Продавщица задумчиво сжала губы. – Тогда я посоветовала бы вам не слишком длинное платье. У вас прекрасная фигура и очень красивые ноги. Нет нужды скрывать их. Вы также сможете носить его и как обычное, и как выходное платье.

– Звучит заманчиво, – кивая, согласилась Инга.

– А на какую сумму вы рассчитываете? Инга замерла.

– Десять долларов? – предложила она сумму, казавшуюся ей астрономической.

– Понятно. – Продавщица вздохнула. – Боюсь, это ограничивает наш выбор. Однако у нас есть несколько довольно неплохих вещей, оставшихся с прошлого года. Я бы особо порекомендовала одно платье, которое должно прекрасно подойти молодой леди. Пойду принесу, чтобы она смогла его примерить.

– Оно должно быть приличным, – предупредила ее Инга. – Я хочу, чтобы она выглядела как настоящая леди.

– Разумеется, – ответила продавщица, – так и будет. – И она вышла из торгового зала.

При виде платья, которое она принесла, у Тамары с губ сорвалась жаркая молитва, чтобы оно ей подошло. И оно подошло. Стоя перед трехстворчатым зеркалом и поворачиваясь во все стороны, чтобы лучше рассмотреть себя, Тамара не верила своим глазам. Это было туго обтягивающее тело узкое платье, начинающееся от подмышек и доходящее до середины икры, сшитое из атласа цвета спелой малины, с широкими черными бархатными бретелями, образующими петлю вокруг шеи. Его можно было надевать на официальные выходы с подобранным в тон огромным экстравагантным атласным бантом, приколотым внизу с одной стороны, или без него – для менее торжественных случаев. Ее лицо порозовело от предвкушения покупки. Тамара знала, что то, как она выглядит, можно выразить одним словом: сногсшибательно.

Она была очарована, околдована, влюблена в это платье.

Даже Инга понимала, что оно ласкает глаз, и одобрительно кивнула головой.

– Ja, хорошее платье. Сколько оно стоит?

– Это очень красивое платье. – Продавщица принялась щедро расхваливать его. – Штучная работа, а не массовая продукция. Вначале оно было оценено в двадцать четыре доллара.

– Так дорого! – Инга была в ужасе.

– Оно было уценено до двенадцати.

– Двенадцать долларов, – пробормотала Инга, кривя губы.

У Тамары упало сердце. Она слишком хорошо знала это выражение на лице Инги; не менее хорошо знала и то, как надолго Инга могла растянуть эти драгоценные двенадцать долларов.

Задумчиво помолчав, Инга спросила:

– У вас есть еще что-нибудь хорошее за меньшую сумму?

Тамара вновь еще жарче взмолилась про себя. Ей просто необходимо было иметь это платье, эту экстравагантную фантазию, в которой она выглядела и чувствовала себя красавицей. Сама мысль о том, чтобы расстаться с ним, была ей невыносима.

Продавщица покачала головой.

– Мне жаль, но это самое дешевое платье, уверяю вас.

Тамара, затаив дыхание, не сводила глаз с отраженного в зеркале лица Инги. Наступил решающий момент. Она увидела, как руки Инги крепко сжали сумку. Еще один плохой знак.

– Тамара, тебе оно нравится? – в конце концов мягко спросила немка.

Тамара быстро кивнула головой, не в силах выговорить ни слова.

– Тогда ты получишь свое глассное платье, – объявила Инга, на которую сразу же обрушились счастливые объятия и шумные поцелуи.

– Проклятье! – жалобно взвыла Тамара при виде непокорного локона, выбившегося из ее только что уложенных волос и спиралью спустившегося на середину лба. Она сердито зачесала его на место черепаховым гребнем. – Ну почему ему понадобилось вылезти именно сейчас?

Была уже почти половина седьмого, а она по-прежнему стояла у зеркала в ванной комнате с расческой в руке и торчащими, подобно иглам дикообраза, изо рта заколками для волос. Она стояла, завернувшись в простыню, чтобы на ее драгоценное новое платье не попали капли воды или случайные волоски, в который раз страстно мечтая о том, чтобы вместо этого испещренного, мутного, треснувшего зеркала у нее был настоящий туалетный столик с большим, хорошо освещенным зеркалом. Она готова была отдать за это все, что угодно.

Тамара снова провела расческой по волосам и покачала головой. Волнистые, до плеч, волосы, подпрыгивали столь же легко и естественно, как пружинки. Ага! Наконец-то! Несговорчивый локон был укрощен!

Она положила расческу, вытащила изо рта остальные заколки и, спустив с плеч простыню, скомкала ее и бросила под раковину. Затем, быстро растирая плечи и глядя на себя в зеркало, приняла несколько соблазнительных поз. Черт, до чего же холодно. Какой бы холодной ни была погода, ванная комната в принадлежащей Роланду Дж. Патерсону квартире никогда не отапливалась; и все же она была благодарна за то, что могла ею пользоваться.

– Он здесь! – в ванную ворвалась возбужденная Инга. – Я никогда не видела такого огромного автомобиля! – Она открыла рот от изумления, отступила назад, хлопнула перед собой руками и потрясла головой. – Du bist so schön! – не веря своим глазам, восхищенно воскликнула она, переходя на родной немецкий язык, как случалось всегда, если она была чем-то не в меру напугана или поражена. – So schön.

– Ты уверена, что я хорошо выгляжу? – обеспокоенно спросила Тамара. – Ты говоришь так не для того, чтобы сделать мне приятное?

Инга, улыбнувшись, покачала головой.

– Ja. Я уверена, – мягко проговорила она, глаза ее светились любовью. Она приложила ладонь к Тамариной щеке и печально покачала головой. – Mein Liebchen. Ты уже взрослая. Скоро Инга будет тебе не нужна.

– Неправда!

Не позволяя себе расчувствоваться, Инга отступила назад и грубовато сказала:

– Оставь все как есть. Я потом здесь приберусь. – Она сунула в руки Тамаре вязаную черную накидку. – Там холодно. Накинь ее на себя. – Она помолчала. – А теперь иди. Иди.

Тамара в последний раз повернулась к зеркалу и несколько раз ущипнула себя за щеки, чтобы на них появился здоровый румянец.

– Прекрати. – Инга мягко отвела ее руки в стороны. – Ты что, хочешь, чтобы на твоем лице остались красные следы? Достаточно.

Тамара легко сбежала вниз по крутым ступенькам, одной рукой держась за перила, а другой неся за собой вязаную накидку.

Ожидая ее у подножия лестницы, Луис Зиолко поднес горящую спичку к толстой сигаре марки «Белинда» и несколько раз глубоко затянулся. Заслышав ее шаги, он взглянул вверх сквозь голубое облако дыма. Боже Всемогущий! Спичка выпала у него из рук. Он почувствовал, как болезненно, словно от сильного удара, напряглись все мускулы у него внутри. Что с ней? Разве она не понимает, что нельзя так вызывающе сексуально оголяться? Неужели ей и в голову не пришло, что этот присобранный на бедрах атлас облегает их с таким… с таким бесстыдством, а этот бант сбоку просто приглашает неприличные взгляды пробежать по ее безупречным, восхитительным ножкам? Разве она не знает, что ее полностью скрытая платьем грудь просто умоляет, чтобы кто-то сорвал его и освободил ее? А этот соблазнительный жемчуг – такой мастерски изысканный скромный мазок, но какую же смуту он сеет в душе, как противоречит ее непристойной чувственности.

Вдруг его как молнией ударило. Сначала в кафе, а потом на кинопробе он видел роскошную девушку, но сейчас по лестнице к нему спускалась не девушка. Вовсе нет. Это была женщина, холеная, уверенная в себе, стройная сирена, самая настоящая звезда. Ну и выход!

– Будь я проклят! – пробормотал Зиолко себе под нос.

При виде него Тамара перешла на размеренный величественный шаг и улыбнулась.

– Я опоздала? – спросила она своим гортанным незабываемым голосом, от которого по его телу побежали мурашки.

– Н-нет, ты не опоздала… – Он шагнул вперед и, схватив ее руку, неуклюже поднес к тубам. – …ты прекрасна, принцесса.

Она покраснела от удовольствия, а он, взяв из ее рук накидку и заботливо накинув ей на плечи, мысленно нахмурился. Он никогда не испытывал ничего подобного… почему же сейчас его обуревают такие непривычные чувства?

Шофер мягко захлопнул заднюю дверцу за усевшимся рядом с Тамарой Зиолко и, обогнув машину, прошел вперед на отделенное от салона водительское место. Тамара услышала урчание мотора, и огромный автомобиль, величаво тронувшись с места, так плавно понесся по дороге, что, казалось, он летит по воздуху. Сидящий рядом с Тамарой Зиолко развернул покрывало из леопардовой шкуры и прикрыл им ее ноги.

– Гммм, – было все, что она смогла сказать, благодарно улыбнулась ему и забилась в дальний угол, не замечая, что он разглядывает ее с таким же острым, зачарованным удивлением, с каким она смотрела на редкий мех. Тамара погладила его мягкий, гладкий, пятнистый ворс длинными наманикюренными пальцами. Как тепло и удивительно хорошо она себя чувствовала!

«Как бы я хотела иметь все это, – мечтательно подумала она. – Вот это жизнь! В такой обстановке чувствуешь себя непобедимой, полной жизни! – Она глубоко вздохнула. – Как легко привыкнуть к этому».

«Дюсенберг» взбирался по извилистым, обсаженным деревьями дорогам вверх на Беверли-Хиллз. В залитое дождем окно Тамара иногда мельком видела огни, светящиеся в огромных уединенных особняках, принадлежащих кинематографической элите. Она впервые попала сюда и была взволнована до глубины души. Ей всегда страшно хотелось своими собственными глазами увидеть Беверли-Хиллз, но до сего момента он являлся частью того призрачно-недостижимого мира, который был знаком ей лишь по журналам. Хотя она никогда прежде не видела его, но знала о нем все. Да и кто его не знал? Для большинства людей он по-прежнему оставался обособленным от Лос-Анджелеса организмом, неплотно заселенной дикой местностью, где можно было спокойно наслаждаться уединением и при этом не слишком ревностно охранять его, и где изредка можно было увидеть случайного оленя или волка. Ей было известно, что по иронии судьбы возникновение этой колонии было вынужденным следствием притока людей, принадлежащих к миру кино. Кинозвезды и промышленные магнаты, на которых лос-анджелесская старая гвардия смотрела свысока и считала выскочками-нуворишами, в лучшем случае, или исчадиями ада, в худшем, были вынуждены обосноваться здесь, вдали от аристократических районов, в горах, где прежде не согласился бы поселиться ни один здравомыслящий человек. Эти приезжие методично создавали свое собственное позолоченное гетто.

– Как здесь, должно быть, красиво днем! – стараясь скрыть свое возбуждение, восхищалась Тамара, проезжая мимо целых акров темной нетронутой земли, которые составляли пустые пространства между редкими домами. – Кажется, мы выехали за пределы города, оставив его далеко позади. Зиолко кивнул.

– Сейчас это так и есть, но вот посмотришь, что будет через несколько лет. С каждым годом здесь строится все больше и больше домов. Боюсь, очень скоро от уединения не останется и следа. Цены на землю подскочили до небес. Размеры участков становятся все меньше и меньше. Скоро гигантские особняки, бассейны и теннисные корты будут размещаться на участках размером с почтовую марку. Помяни мое слово.

– А вы здесь живете? – Она с любопытством посмотрела на него.

Он покачал головой.

– Пока нет. – При тусклом свете автомобиля Зиолко внимательно смотрел ей в глаза. – А что? Тебе здесь нравится?

Глубоко вздохнув и улыбнувшись, она кивнула. – Пахнет эвкалиптом.

– Вот погоди, распустятся цветы. Тогда здесь будет запах, как в цветочном магазине. На этой земле цветы растут, как сорняки. Ну, вот мы и приехали.

Выпрямившись, Тамара выглянула в боковое окно. Машина въехала на узкую подъездную дорожку и заскрипела шинами по белому гравию. С обеих сторон дорожки тянулись заросли разросшегося дикого кустарника. Время от времени колючая ветка скрежетала по полированным бокам машины, заставляя Зиолко морщиться от досады. Если бы не белый гравий, дорожка походила бы на лесную тропинку, ведущую в никуда. Вдруг кустарники расступились, открыв взору огромный, ярко освещенный особняк, раскинувшийся посреди залитого светом ухоженного сада. «Значит, вот где живет Оскар Скольник», – подумала Тамара. Она была потрясена. Каким-то непостижимым образом поместье оказалось именно таким, каким она его себе и представляла, и, уж конечно, оно очень подходило магнату-мультимиллионеру, ставшему кинокоролем.

Автомобиль медленно затормозил, шофер вышел и, быстро раскрыв зонт, придержал заднюю дверцу. В доме распахнулась массивная резная дверь, и в ярком прямоугольнике света чопорно застыл дворецкий.

– Добрый вечер, Фредерик, – поздоровался с ним Зиолко. – Как поживаешь?

– Прекрасно, благодарю вас, сэр. Мисс, – дворецкий поклонился во второй раз. – Мистер Скольник и остальные гости ждут вас в гостиной, – тихим голосом проговорил он. – Будьте добры, следуйте за мной.

Зиолко кивнул и взял Тамару под руку. Она была благодарна ему за этот жест, поскольку иначе так и осталась бы стоять на месте, широко раскрытыми от удивления глазами глядя на роскошный дом.

Они прошли вслед за Фредериком через крытый портик, мимо изящных, неглубоких зеленых фонтанов, плеск которых заглушал нескончаемо монотонный шум дождя, барабанящего по стеклянной крыше. Тамара взглянула вверх и не поверила своим глазам. Сводчатая галерея полностью окружала портик, повсюду стояли горшки с буйно цветущими великолепными орхидеями. Тамара затаила дыхание и покачала головой. Она была так ошеломлена этими величественными проявлениями роскоши, что ей казалось, она видит сон. Это неизмеримо превосходило все ее ожидания.

Проведя их под еще несколькими рядами арок, Фредерик растворил одну из массивных резных дверей.

Тамара была ослеплена. Она чувствовала, что попала в какой-то волшебный мир; в такой обстановке мог жить какой-нибудь жаждущий наслаждений султан. В каждом из расположенных напротив друг друга огромных каминов потрескивал огонь, наполняя комнату запахами эвкалипта и плодовых деревьев и прогоняя прочь влажный холод. Комната, несмотря на ошеломляющую высоту в тридцать шесть футов и свои необъятные размеры, производила впечатление уютного, приветливого, обжитого и любимого хозяевами помещения.

Если дом и правда является отражением личности своего владельца, то Тамара была совершенно сбита с толку личностью Оскара Скольника. Все говорило о том, что он – человек очень сложный, которого нелегко понять.

Она заметила его сразу же, как только вошла в комнату, хотя прежде никогда не видела. Но даже с расстояния в семьдесят футов его невозможно было не заметить. Он сидел в кресле с подголовником в полукруглом конце комнаты и сразу было видно, что король здесь именно он. Напротив него находился мольберт с большой картиной, а по обеим сторонам от его кресла стояли задумавшись четверо мужчин в вечерних костюмах. Их внимание было приковано к застывшему рядом с мольбертом в позе богомола человеку со скорбным выражением лица и бородкой клинышком. Несколько в стороне сидели две женщины в светлых узких платьях до пола, с бокалами шампанского в руках. Все они представляли собой чрезвычайно элегантную картину, столь совершенную по композиции, что казалось, она специально была рассчитана на то, чтобы производить впечатление.

Сначала никто не обратил внимания на вошедших, и Тамара была им за это благодарна. Она заколебалась и умоляюще взглянула на Зиолко, но он ободряюще улыбнулся и, положив руку ей на спину, повел вперед.

– Мы должны отдать должное символизму, – тихим, но страстным голосом говорил человек с бородкой. – Другими словами, мы должны смотреть глубже поверхности, копать глубже очевидного представления, для того чтобы найти Истину… – Он прервался, неожиданно поняв, что никто его больше не слушает: все глаза были устремлены на вошедших.

Тишина затянулась. Никто не говорил. Никто не моргал. Одна из женщин бесшумно, как привидение, поднялась на ноги, чтобы получше рассмотреть Тамару.

Тишина стояла такая, что можно было бы расслышать стук булавки, упавшей на эти бесценные бессарабские ковры.

Первоначальное восторженное восхищение домом сразу же сменилось у Тамары острым приступом страха. Продолжая идти вперед, она дрожала всем телом, вся ее прежняя уверенность испарилась при одном беглом взгляде на неподвижные фигуры, купающиеся в мягком свете лампы, от которого глаза присутствующих казались остекленевшими, а взгляды напряженными. Чудесная комната, которая на первый взгляд показалась Тамаре ослепительной, теперь обрела какое-то грозное, устрашающее качество, а изысканная картина из мужчин и женщин превратилась в суровое, грозное собрание судей. Первым желанием Тамары было убежать от этой страшной сцены, от этой внушающей ужас обстановки. Она остро ощущала на себе суровые оценивающие взгляды, которые не столько рассматривали, сколько разбирали ее по косточкам.

От обиды щеки Тамары вспыхнули, делая ее еще более привлекательной. У нее было такое ощущение, что она вдруг перестала быть живым человеком, а превратилась в кусок мяса в мясной лавке, который лежит и ждет, когда его начнут хватать, тыкать и презрительно обнюхивать утонченные покупатели, прежде чем отвергнуть или одобрить. Это была унизительная, жестокая и несправедливая ситуация.

И все же каким-то образом, несмотря на все это и не обращая внимания на звон в ушах, она продолжала идти вперед царственной походкой, с гордо поднятой головой. Весь ее вид говорил о том, что перед ними уверенная в себе красавица, сирена, пожирательница мужских сердец.

Каким-то чудом ей удалось пройти по комнате, ни разу не споткнувшись. При ее приближении Оскар Скольник сел заметно прямее, устремив на нее свои чистые голубые глаза. В ответ она еще выше вздернула голову, каким-то непостижимым образом умудрившись при этом изобразить на лице холодную и, как она надеялась, уверенную улыбку. Но улыбка была ненастоящей. Она была застывшей наподобие пластикового корпуса радиоприемника, стоящего в комнате Инги.

– Вот то, что нам нужно! – проговорил Скольник, когда она остановилась у мольберта в пяти футах от разглядывающих ее «судей». Положив ногу на ногу, он развалился на кресле в притворно небрежной позе, ни на секунду не сводя с нее проницательных глаз. – Что вы об этом думаете?

Звук его голоса заставил Тамару вздрогнуть, его неожиданно звучный баритон разорвал напряженную тишину, подобно выстрелу в молчаливой гробнице.

– Ч-что? – Она наклонила голову и, впервые встретившись с ним взглядом, непонимающе посмотрела на него.

– Я спросил, что вы об этом думаете. – Его кристальные глаза впились в нее. – Иногда свежее беспристрастное мнение может пролить гораздо больше света на такие вещи.

Мнение? Тамара почувствовала, как на мучительную долю секунды ее сердце остановилось. Мнение о чем?

Она посмотрела в сторону Зиолко, но он не пришел ей на помощь, а лишь криво усмехнулся. Она повернула голову и теперь смотрела прямо на Скольника.

В этом человеке все было чересчур. Он казался слишком грубым, чтобы его можно было назвать аристократом; это был человек, способный на подвиги, которые составляли неотъемлемую часть его легендарной жизни. Так же, как зачастую одного брошенного на человека взгляда бывает достаточно, чтобы понять, что перед вами льстивый, угодливый или, напротив, утонченный человек, при его виде вас охватывало ощущение какой-то примитивной, мощной, неподдельной силы. С этим человеком нельзя было не считаться. Он курил трубку, пил шампанское и никогда не играл – не считая, конечно, деловых сделок, которые сами по себе были не чем иным, как азартной игрой. Он был подвержен всего одному пороку, правда, чрезмерно дорогому, имя которому – женщины, женщины и еще раз женщины. По слухам, в которых Тамара ни на секунду не сомневалась, в Голливуде не осталось ни одной стоящей одинокой женщины, с которой он бы не переспал, после чего он двинулся походом на супружеские спальни Лос-Анджелеса. Он одним взглядом мог раздеть женщину, и именно это Тамара сейчас и чувствовала. В его глазах цвета светло-голубого арктического льда отражалась обманчивая леность пароходного картежника.

Скольник был одет в шелковый халат и турецкие шлепанцы и курил трубку. Волосы его были не по возрасту седыми.

У него был хорошо поставленный, мелодичный, богатый баритон. От судьбы обыкновенного красавца его спасали несколько вошедших в легенду шрамов на лице – свидетельство того, как опасна авиация: он трижды разбивался на самолете своей собственной конструкции и трижды выжил, чтобы похваляться потом своими подвигами. И все же, несмотря на шрамы, а может быть, именно благодаря им, в нем чувствовались какая-то грубая привлекательность, рвущаяся наружу сексуальность и жизненная сила. Каждая складка, каждый шрам говорили о том, что перед вами человек, проживший за несколько стремительных лет целую жизнь.

Тамара с трудом вырвалась из цепкого кольца магнетизма Скольника. С таким, как он, нельзя было обращаться кое-как; ее не покидало ощущение, что рядом с ним женщине грозит опасность. И, несмотря на это, перед ее мысленным взором невольно предстала картина его обнаженного тела. Казалось, она возникла сама собой. Лев! Вот кто он такой. Дикое животное. Голодный первобытный зверь, вечно выслеживающий добычу.

Она вдруг поняла, что он разглядывает ее с такой откровенностью, будто собирался высосать из нее все жизненные силы. Ей стало страшно.

Затем Скольник обезоруживающе улыбнулся и проговорил:

– Прошу меня извинить. Вы, конечно, не можете знать, о чем мы спорим. – Он показал пальцем на стоящий рядом с ней холст. – Ну? Что вы скажете? Купить мне его или нет?