Текст книги "Золотой мираж"

– Любит! – закричала Эмма. – Он меня любит! Он любит меня и я его, и я не знаю, зачем ты мне все это рассказала, но мне все равно, скольких людей ты уже одарила советом, потому что я в нем не нуждаюсь, и помощь мне твоя не нужна, я даже не хочу тебя слушать. – Она повернулась, чтобы уйти и, зацепившись за стул, ударилась о край стола бедром. – Черт побери! Черт тебя побери, Ханна, все было отлично, пока ты не начала говорить! Уходи и оставь меня в покое!

– Эмма, сядь! – сказала Клер резко, входя в комнату. – И не ругайся на Ханну. Я никогда не слышала, чтобы ты разговаривала подобным образом. – Она села за стол. – Меня беспокоит то, что с тобой происходит. Ты можешь думать, что Брикс особенный и замечательный, но с тех пор, как ты стала с ним видеться, ты изменилась, и не в лучшую сторону. Что у вас двоих там ни происходит, ты из-за этого несчастна и несчастна вся наша семья, и я думаю, пора это прекратить.

Эмма все еще стояла:

– Прекратить? Что прекратить? Что это значит?

– Пожалуйста, Эмма, я просила тебя сесть. – Губы Эммы были сжаты тесно и упрямо, но она все же села напротив Клер. – Я хочу, чтобы ты прекратила видеться с Бриксом. Ты отправляешься в колледж через три недели, нам нужно много чего приготовить, и у тебя просто не останется времени для свиданий или для того, чтобы бродить с потерянным видом по дому, ожидая его звонка: мы будем слишком заняты. Я хочу, чтобы его не было в твоей жизни, Эмма: он не хорош для тебя. Ты сама это понимаешь, но каким-то образом завязла и не можешь освободиться сама.

– Это неправда! Я не хочу! Он хорош для меня, он для меня самый лучший в мире. Ты ничего о нем не знаешь! Ты все время гуляешь с его отцом, почему я не могу – с Бриксом? Его отец тот еще человек. Если бы ты слышала, что про него Брикс рассказывает. Я не думаю, что он для тебя хорош. Он дурной человек: он никогда не оставался ни с одной женщиной надолго; он холодный и подлый, и все, что ему надо – это указывать другим, что им делать. Но ты продолжаешь ходить с ним, и Ханна не приказывает тебе остановиться; ты можешь делать все что хочешь, и она ничего не скажет! А мне тоже хорошо, и я очень счастлива, и не собираюсь врать Бриксу – я хочу его видеть, быть с ним, и все, что он от меня захочет, я сделаю, а если ты скажешь, что я не должна чего-то, то я сама о себе позабочусь, ты мне не нужна, мне вы обе не нужны, и никто мне не нужен, кто собирается мне указывать. И я не хочу говорить об этом!

Она выбежала из комнаты и бросилась вверх по лестнице, и последние слова потонули в рыдании. Она хлопнуда дверью, села у телефона и принялась смотреть на него сквозь слезы. Она протянула руку к трубке, потом отдернула, и снова протянула. Я должна это сделать. Иначе они разрушат всю мою жизнь и тогда я просто умру. Она знала номер его рабочего телефона наизусть, хотя никогда им не пользовалась, и через несколько минут, набравшись смелости, она позвонила.

– Брикс Эйгер, – сказал он, беря трубку и Эмма замялась, сраженная его официальным тоном.

– Брикс, – произнесла она наконец почти шепотом. Она прокашлялась: – Брикс, это Эмма.

– Эмма! Какого черта – я не просил тебя – что случилось? Что произошло?

– Моя мать сказала, что я больше не должна с тобой встречаться.

– Ох, ради Бога. Подожди минуту, сейчас. – Эмма слышала, как он закрыл дверь и вернулся к телефону: – Давай подумаем над этим сегодня вечером.

. – Ты не звонил мне насчет сегодняшнего вечера.

– Ну, хорошо, тогда завтра вечером.

– И насчет завтрашнего вечера ты мне ничего не говорил.

– Слушай, Эмма, мы что – ссоримся?

– Нет, нет, я не то хотела сказать… извини, я просто… Брикс, моя мама сказала, что я вообще не должна с тобой встречаться, никогда.

– Понял, понял, я прекрасно слышал. Слушай, куколка, мы с этим управимся. Это не конец света, ты понимаешь: выкрутимся. Если ты на самом деле хочешь.

– Хочу! Брикс, я не могу прекратить с тобой встречаться: я думаю, что тогда я умру. Но ведь еще колледж; она сказала, что я уже очень скоро уезжаю…

– Боже, об этом мы вообще не говорили. Почему ты не упоминала это?

– Я просто… не хотела об этом много думать. Что-то встревожило Эмму, некая раздражающая мысль, которая проявилась даже в ее словах. Брикс не спрашивал, почему моя мать приказала мне с ним не встречаться? Он не удивлен? Или подобное с ним раньше уже случалось?

– Ну, и когда? – спросил Брикс. – Когда ты уезжаешь?

Ему все равно? Он даже не расстроился:

– Где-то… через три недели, мне кажется. Мне тяжело об этом думать.

– Тогда не уезжай. В чем проблема? Ты же не обязана ехать! Нельзя позволять матери управлять твоей собственной жизнью.

Эмма окаменело сидела на кровати. Ей никогда не приходило в голову не ехать в колледж. Ее мать копила деньги годами, чтобы она поехала. А теперь они богаты, и она начала закупать для нее целый гардероб, и все штуки для комнаты в общежитии: стереомагнитофон, компьютер, телевизор, видео… все то, о чем она только мечтала до лотереи. Они часто говорили о колледже, и всегда это было с «когда», и а не с «если». Конечно, она должна ехать.

– Я должна, – сказала она "наконец. – Я не могу сказать матери, что не поеду.

– Уверен, что можешь, – голос Брикса прозвучал, как будто он был из озорной песенки. – Если у тебя есть что-то лучше, то ты можешь остаться здесь и она ничего не скажет.

– Что-то лучше?

– Мне эта идея пришла вчера, – сказал он радостно. – Я сначала собирался сказать отцу, но – какого черта? Слушай, мы начинаем новую рекламную кампанию для новой линии, которую только что открыли, и отец и Хейл – это его помощник по рекламе – говорили, что им нужно новое лицо, и что они собираются искать. Искать совершенное лицо. Так вот, а что если я скажу – что у тебя как раз такое?

– Ты имеешь в виду… фотомодель?

– Точно. Я говорю тебе, куколка, ты роскошна: у тебя потрясающая улыбка, ты милая и сексуальная, как черт знает что. Ты именно то, что нам нужно. И у тебя будет свое дело: под своей мамочкой ты не останешься. Она слишком много тебе указывает. Слушай, приходи ко мне завтра в контору, а я позову отца и Хейла и мы все это обговорим. Им потребуется сделать кучу проверочных фото, но ведь я за тебя, и я знаю, что ты отлична – значит, так оно и есть. Ну, как насчет этого? Твоя мать не подумает же, что ты собираешься хоронить себя в колледже, если можно стать знаменитой новой моделью «Эйгер».

Эмма сжала аппарат в руках. Модель. Знаменитая модель для косметики «Эйгер». Милая. Сексуальная. Совершенное лицо. Ее сердце заколотилось. Я стану великой, подумала она. Не проста маленькой студенткой, а моделью, которую увидят миллионы. Они будут узнавать меня на улице.

И я буду с Бриксом.

Мы будем работать вместе, мы будем ближе друг к другу, чем когда-либо раньше. Он никогда меня не оставит. Мы будем частью одной компании. Компании его отца. Его компании. Это все равно, что быть женатыми.

– Эй, – сказал Брикс, – ты слушаешь?

– Да, – сказала Эмма почти шепотом, – О, Брикс, как это здорово, я просто в восторге. Я всегда хотела стать моделью.

– Значит, приезжай завтра утром. Ты сможешь? Ты сможешь удрать от матери?

– Конечно, смогу. Я же не в тюрьме. Когда мне прийти?

– В десять. Скажи секретарше, что ты ко мне.

– Да. – Да, я к тебе. Я пришла к тебе. Я буду всегда приходить к тебе. – Увидимся завтра.

– Девочка ты моя. – Она подождала, не скажет ли он чего-нибудь о сегодняшнем вечере. – Я должен идти, куколка: мы здесь чертовски заняты. Завтра в десять. И не клади на себя слишком много макияжа.

Эмма долго просидела на кровати, сложив руки на коленях. Если бы мама не выиграла в лотерею, я никогда бы не встретила Брикса, подумала она. И никогда бы не влюбилась, никогда бы не стала моделью. Вся моя жизнь была бы скучной и отвратительной. Я должна сказать ей, и поблагодарить ее. Но я не могу, потому что она не поймет. Когда-нибудь я скажу. Когда она узнает Брикса и все снова станет хорошо.

– Но это нелепо, – сказала Клер на следующее утро, когда Эмма объявила ей, что едет в Норуолк. – Зачем тебе пробоваться на фотомодель за три недели до колледжа?

Эмма нащупала ключи от машины; голова у нее была опущена.

– Я не поеду в колледж. Клер уставилась на нее:

– О чем ты говоришь? Конечна, ты поедешь в колледж, все уже устроено.

Все еще глядя вниз, Эмма подняла голову:

– Я знаю, мы об этом с тобой говорили, но…

– Говорили! Эмма, мы решили.

– Да, но теперь все изменилось. – Она подняла взгляд и встретилась с глазами Клер. – Я хочу остаться здесь. И стать моделью. Я всегда хотела этого: ты же знаешь.

– Эмма, подожди-ка. Ты не можешь так внезапно… Да, ты можешь стать моделью или кем угодно, но сначала ты должна окончить колледж. Тебе нужно думать о сотне других возможных карьер, а если не поступишь сейчас в колледж, то никогда не сможешь начать ни одну из них. Я не собираюсь позволить тебе упустить это, как было со мной. Почему ты думаешь, я никогда не могла возглавить свою группу дизайнеров? Компания мне бы этого не позволила. Их клиенты желают видеть людей с дипломами – им нужно много-много дипломов в рамочках на стене. Эмма, я хочу, чтобы ты получила все те возможности, которых не было у меня. Я хочу, чтобы тебе удалось больше, чем мне.

– Мне и удастся, я все сделаю лучше; я знаю много больше, чем ты в моем возрасте. Я буду знаменитой и богатой, и добьюсь этого сама, не выигрывая всякие глупые лотереи или что-то подобное, и у меня есть мужчина, который меня не бросит, никогда! – Эмма бросила взгляд на окаменелое лицо матери, но, разогнавшись, уже не могла остановиться: – Тебе не нужно беспокоиться обо мне: я знаю, что делаю, и у меня есть Брикс, который обо мне позаботится. Вся моя жизнь теперь изменится, и это чудесно.

Она пошла наружу, но по дороге задержалась. Встала и снова нащупала ключи.

– И пожалуйста, не сердись на меня, – сказала она, полуобернувшись к Клер, – Я так этого хочу. Извини, если сказала что-нибудь неприятное. Но я должна это сделать, я должна, и ты не сможешь меня остановить. Я вернусь днем.

Люди заглядывались на нее, когда она проезжала мимо в своем открытом спортивном мерседесе красного цвета. Скоро ее злость и напряженность улетучились, она забыла о том, что чувствовала себя виноватой перед матерью, и начала улыбаться. Солнце ярко светило, теплый летний ветер развевал ее волосы, и она ощущала себя принцессой, которая едет в карете к замку, где ее ждет принц.

Брикс был невероятно официален, как будто едва ее знал, как будто они не были в постели всего две ночи назад, когда кокаин сделал все простым и прекрасным.

– Эмма Годдар, Хейл Йегер, – произнес он, не вставая с ней рядом, и почти не глядя на нее. – Хейл – глава «Хейл Адвертайзинг», а это Билл Страуд, творческий директор от Йегера в рекламе косметики Эйгер, и Норма Колтер, протоколист, и Марти Лундин, помощник творческого директора. И мой отец, которого ты знаешь.

Эмма поздоровалась со всеми за руку, чувствуя себя как бы выставленной на всеобщее обозрение под их оценивающими взглядами. Она подумала, что, может быть, ее короткое белое платье слишком неброско, или макияжа слишком много, несмотря на слова Брикса, или она слишком часто улыбается.

Брикс повернулся к ней:

– Я поведу тебя к косметологу, чтобы сделать макияж для съемки.

– Давайте сначала поговорим немного, – сказал Хейл.

– Хорошая мысль, – отозвалась Марти Лундин. – Давайте познакомимся получше.

– Ты понимаешь, Эмма, – сказал Билл Страуд, – это не обычная процедура отбора моделей. Обычно у нас целые папки кандидаток и мы выбираем пять или шесть девушек с нашим собственным фотографом. И на самом деле, мы уже отобрали четверых, а из них остановились на двоих. Но Брикс хочет этого и настаивает, так что это особый случай. Я просто хочу, чтобы ты знала, куда попала.

Эмма кивнула. Она глянула на Брикса, но он смотрел в окно, как будто ему наскучило, и вот тогда-то она поняла, что никто, исключая, конечно, Брикса, ей не поможет. Билл Страуд выдвинул один из черных кожаных стульев, стоявших вокруг стола кабинета Квентина, и Эмма внезапно осознала, что это для нее. Она старалась держаться как можно независимее.

– Спасибо, – сказала она, и села.

Другие расселись вокруг стола, наполнили свои стаканы водой из высоких графинов, и стали спрашивать Эмму о школе, о друзьях и ее хобби, о том, какую она любит одежду, и о ее новой машине. Она отвечала на все вопросы, умоляя себя не улыбаться так много и не суетиться. Когда они спросили ее, где она живет и что делала летом, она сообщила о новом доме в Уилтоне и о путешествии на Аляску.

– А, так ты лотерейная девушка! – воскликнула Норма Колтер. – А, нет, ты недостаточно взрослая. То была твоя мать? – Эмма кивнула. – Как забавно! Никогда не была знакома с человеком, который что-либо выиграл – весь приз, точнее. И сколько это было?

– Шестьдесят миллионов долларов, – сказала Эмма. Все ошеломленно замолчали.

– Боже, Боже, – пробормотал Билл Страуд. – Чуть больше, чем забавно.

– Шестьдесят миллионов долларов, – мечтательно произнесла Марти Лундин.

– И вам пришло в голову искать работу? – поинтересовалась Норма Колтер.

– Я хочу стать фотомоделью. Я всегда этого хотела. И кроме того, деньги принадлежат моей матери, а не мне. Я хочу быть кем: то сама по себе.

– А что насчет колледжа? – спросил Билл.

– Я хочу стать моделью.

– Держу пари, что ваша мать хочет, чтобы вы пошли в колледж, – сказал Хейл.

Эмма слегка растерялась;

– Разве это важно? Я хочу сказать, что она действительно этого хочет, но она всегда помогала мне, когда я чего-то по-настоящему хотела, и она не будет меня останавливать, я это знаю. Если получится, конечно. Если вы меня возьмете.

– Да, но нам нужно ее согласие, – сказал Билл. – Вы несовершеннолетняя.

– Мне почти восемнадцать.

– Но пока – нет. – Он поглядел на Хейла и Квентина. – Я не уверен, что мы должны даже делать проверочное фото, если не получим согласия снимать ее.

– Да нет же! – воскликнула Эмма. – Все в порядке. Я знаю, что все в порядке. Она никогда не говорила мне «нет» и не скажет на этот раз.

– Никогда не говорила «нет»? – переспросила Норма, ее брови поднялись.

– Нет, когда я хотела чего-то по-настоящему.

– Что ж, я горю желанием начать, – заявил Хейл. – Но вы понимаете, Эмма, что даже если фото нам понравится, и вы нам подойдете, мы прямо сразу вам контракт не предложим. Мы сделаем несколько дюжин реклам в журналах и проверим их влияние в так называемых «группах центра», по продаже. Если вы понравитесь нашим покупателям, то тогда можно будет говорить о контракте.

Эмма кивнула. Она даже и не думала о контракте. – Итак, давайте посмотрим, – добавил Хейл. – Давайте спустимся в студию.

Они покинули кабинет Квентина и на двух машинах отправились вглубь Норуолка, к кубическому зданию без окон. Внутри их ждала маленькая, пухлая женщина с розовым личиком.

– Эмма, это Ли Партц, – сказал Хейл. – Она займется твоим макияжем. Ли, сколько тебе нужно времени?

Ли обозлила Эмму:

– Отличные кости, – заметила она ей с заговорщицкой улыбкой, и Эмма улыбнулась в ответ, чувствуя, что встретила друга. – Меньше часа, – сказала Ли и повернулась к выходу из приемной.

Уже снаружи Эмма чуть отстала. Она услышала, как Билл сказал:

– Милый рот, сексуальные глаза – выглядит очень юной, но не как подросток.

– Она может быть любого возраста, – сказала Норма Котлер. – Нам не стоит замыкаться на внешности подростка.

– Не знаю, – заметила Марти Лундин. – Она не кажется сильной, какая-то нерешительная/ Слабая.

– Ну, мы так на нее навалились, – сказал Хейл. Эмме захотелось его поблагодарить, но Ли уже нетерпеливо ждала, когда она пройдет за ней в гримерную, и поэтому Эмме не удалось услышать, что сказали о ней Квентин и Брикс, если они вообще что-то сказали. Они промолчали все то время, что остальные ее расспрашивали.

Ли потребовался почти целый час, чтобы сделать Эмме макияж, и она болтала без умолку, чтобы развлечь Эмму и дать ей возможность расслабиться перед съемкой, рассказывая об актрисах, с которыми была знакома и работала. Когда наконец Эмма взглянула в зеркало, то едва узнала себя. Она была более прекрасна, чем могла себе представить.

– Это не я, – пробормотала она. Ли рассмеялась.

– Это ты и я, мы вместе – твое лицо и мои мазилки. Точнее, я должна была сказать, если бы не дорожила своим трудом: мазилки «Эйгерс». Ты отлично выглядишь. Ну, давай. – Она провела ее вниз по коридору в скромную комнату с белыми стенами и полом, меблированную крайне просто: подушки и треножники для софитов, и дополнительных подсветок, и отражающих экранов.

– Я не трогала ее волосы, – сказала Ли, когда они вошли. – Мне подумалось, они и так хороши.

– Хороши, – сказал Билл Страуд. Он пристально посмотрел на Эмму. – Очень хороши.

Все уже были здесь, и Эмма услышала нечто вроде коллективного вздоха, когда они ее увидели. Они смотрели долго, не отрываясь. Она покраснела и опустила глаза, чтобы избежать этих взглядов.

– Придется привыкнуть, что люди на тебя смотрят, – сказал Билл. – Вот когда не смотрят, то это беда. И для тебя, и для нас. Ладно, начнем по плану. – Он подвел ее к куче подушек на полу. – Выбери себе удобную позу. Это Тод Толлент, наш фотограф. Делай все, как он скажет.

Эмма села на подушки, и подтянула под себя ноги, уперев руки в бока и подняв голову, пока Тод ее молча разглядывал. Включился свет, горячий и ослепительный, как солнце после дождя.

– Ладно, – произнес Тод. – Эмма, вытяни ноги перед собой, облокотись назад, и откить чуть голову. Ты смотришь на небо или на солнце или на птиц, что угодно. Мечтательный взгляд. Нет, не просто сонный, другой. Нет, теперь ты смотришь скучно. Хейл, как насчет музыки?

Кто-то запустил магнитофон и тихая проникновенная любовная песня заполнила белую комнату.

– Мечтательно, Эмма, мечтательно. Ты влюблена и мечтаешь о сегодняшнем вечере. Или вспоминаешь прошлую ночь. Ага, лучше. Неплохо. Подними плечо, вытяни еще ногу, хорошо, хорошо, так годится. – Эмма слышала быстрое щелканье камеры. – Теперь повернись направо, только головой. Нет, это слишком. Хорошо, так хорошо. А теперь налево, насколько сможешь, и подними подбородок. Выше. Да, хорошо, так держи. Теперь положи руки на колени и погляди за меня. Не на меня, а за. И… Подними колени. Отлично, отлично, хорошо, повернись налево, хорошо, прекрасно, сложи руки на коленях, погляди искоса, как будто кто-то стоит за тобой. Хорошо, отлично, прекрасно. О'кей, меняем свет.

Эмма сохраняла позу, окаменев, едва дыша.

– Можешь расслабиться, Эмма. На пару минут. Эмма постаралась разглядеть что-нибудь за слепящим светом, но не смогла: она оказалась одна. Затем внезапно свет погас и она закрыла глаза, оттого, что цветные круги поплыли откуда-то из-за век. Через минуту она открыла их. Брикс прислонился к стене, сложив руки, глядя прямо на нее. Пожалуйста, улыбнись мне, взмолилась беззвучно Эмма. Скажи мне, что я все делаю правильно, скажи, что гордишься мной. Скажи, что любишь меня. Три рекламщика сгрудились, что-то обсуждая с фотографом. Квентин разговаривал с Хейлом, потом Эмма увидела, как они вместе ушли. Она издала легкий вздох отчаяния. Затем она снова отыскала глазами Брикса, но тот поплелся наблюдать, как два осветителя ставят отражатели.

– Эмма, расстяниська на черной кушетке, – сказал Тод, указывая в другой конец комнаты, и Эмма пошла к кушетке и легла, упершись на локоть, положив голову на руку. Она поглядела на камеру, и губы растянулись в еле заметную улыбку. – Боже, вот отлично, не шевелись, – сказал Тод. Эмма задержалась в этой позе, а затем чуть изменила ее, даже не дожидаясь его слов, передвинула плечи, бедра, ноги, сменила улыбку, и начала перетекать из одного положения в другое. Как будто ее тело уже само догадалось, что требуется камере, стало податливым и гибким, а глаза и рот постоянно следили за черным глазком фотокамеры, словно привороженные. Ей понравилось это; она была в восторге оттого, что стала частью чего-то большего, чем она одна – чего-то общего, сложенного из камеры, фотографа, самой рекламы, и всего журнала, всего того, что эти люди делали вместе, множества людей, которые творят нечто для целой страны, может быть, для целого мира, и она – в центре этого действа.

– Хорошо, хорошо, отлично, прекрасно, превосходно, – бормотал Тод, и камера быстро щелкала, а затем, схватив другую, он послал Эмму в кресло, потом – на обычные качели, свисавшие с крюков на потолке. – О'кей, – сказал он в конце концов. – Хорошо поснимали. – Все длилось почти четыре часа.

Изможденная, Эмма сползла с качелей и застыла в неуверенности рядом с ними. Остальные то уходили, то возвращались, и теперь встали неподалеку, тихо переговариваясь. Эмма продолжала стоять у качелей, долго, а потом Билл Страуд повернулся, и когда обратился к ней, его голос отдался эхом по всей комнате:

– Спасибо, Эмма, ты была молодцом. Мы дадим тебе знать.

Эмма осталась на месте, ожидая, когда подойдет Брикс. Но никто не подошел; остальные, продолжая беседовать, удалились от нее, и Брикс был среди них.

– Пойдем, дорогуша, – сказала Ли, беря Эмму за руку. – Ты оставила машину у «Эйгер Лэбс»? Я сказала им, что отведу тебя. Пойдем, сюда.

Эмма еще раз поглядела на Брикса, но он не обернулся. Потом она заметила, как на нее косится Ли.

– Ты отлично все сделала, – сказала Ли. – Я всегда могу сказать.

– О, Ли, ты такая хорошая! – сказала Эмма импульсивно. И всю дорогу домой, за рулем своей красной машины, она думала о Ли и ее словах. Ты отлично все сделала. Я всегда могу сказать. Но все равно, сколько бы она ни повторяла самой себе эти слова, перед глазами ее стояла лишь спина Брикса, когда он выходил из комнаты.

– Ну? – спросила Ханна, когда Эмма зашла на кухню через дверь из гаража. – Ты стала их знаменитостью или нет?

– Они сказали, что сообщат. А где мама?

– У нее ленч с кем-то, а потом они отправляются по магазинам. Дорогая, ты выглядишь измученной.

Эмма рухнула на стул у кухонного столика, со слезами на глазах:

– Я и есть измученная, я так устала, и даже не знаю, хороша ли была.

– Боже правый, Эмма, ты всегда хороша, просто чудесна. Если они тебя не возьмут, это будет значить, что им нужен другой вид чуда, только и всего.

Эмма подняла глаза:

– Спасибо, – сказала она и вспомнила Ли. Почему женщины так добры к ней, а не Брикс и его отец?

– Мама была в ярости?

– Она никогда не бывает в ярости. Она просто тревожится и оттого несчастна.

Эмма склонила голову:

– Знаю. Но она не должна управлять моей жизнью. Я хотела бы, чтобы она попыталась понять и помочь мне в том, чего я хочу, а не в том, чего она хочет.

– Я думаю, тебе стоит согласиться на колледж, – сказала Ханна нежно.

– Ну нет, хватит об этом, я нашла кое-что получше, и если она меня любит, то должна помочь…

– Никогда не обвиняй свою мать в том, что она тебя не любит! – пылко сказала Ханна. – Ты знаешь, что любит, больше всех на свете, она всё сделала для того, чтобы ты стала счастливой. Она думает, что ты совершаешь ошибку. Что же, ей нужно сохранять спокойствие, если это ее так волнует?

Эмма поиграла с солонкой:

– Я думаю, что если они меня возьмут, то перееду, заведу свою квартиру. Я как раз это обдумывала, когда ехала домой. Это же будет не работа, если я останусь здесь: мама возненавидит ее, и будет каждый день наблюдать, как я ухожу, вместо того…

– Никуда ты не переедешь, Эмма, господи, о чем ты говоришь? Этот дом – твой, здесь твоя семья и ты часть ее, а твоя мать совсем не из тех, кто может ненавидеть. Она будет любить тебя точно так же, как раньше. Зачем тебе уезжать? Разве что для того, чтобы спать со своим молодым человеком.

Эмма почувствовала, что ее лицо запылало:

– Я совсем не это имела в виду.

Ханна выждала немного, но Эмма по-прежнему молчала, опустив голову.

– Ну, если тебе не это нужно, то оставайся тут, – сказала Ханна. – Мы тебя любим и хотим, чтобы ты была здесь, а не бродила по окрестностям, как будто у тебя нет настоящего дома. Выкинь эту дурацкую идею из головы, даже не говори об этом матери, это сделает ее еще более несчастной.

Эмма подняла голову:

– Ханна, а она собирается выйти за Квентина?

– Почему бы тебе не спросить у нее самой?

– Потому что я не могу с ней говорить о нем. Или о Бриксе. И вообще о чем бы то ни было. Мы раньше только и делали, что болтали друг с другом, а теперь это едва удается. Он очень странный, Квентин, ты знаешь, Брикс ненавидит его и любит, и боится, мне кажется, а я вообще-то не думаю, что он хороший.

– Кто нехороший, Брикс или его отец?

– Отец, конечно. Брикс замечательный.

– Но он не сказал тебе сегодня, что ты была хороша? Эмма вздрогнула.

– Нет, он был с отцом и кучей рекламщиков.

– Неужели? Он не мог подойти и сказать: спасибо, ты была молодец, позже поговорим? Разве это не так же, как когда он не мог позвонить тебе целую неделю или больше, только потому, что там, где он работал или жил, не нашлось телефона?

– Оставь меня в покое! – закричала Эмма. – Я верю тому, что он мне говорит, я люблю его и знаю, что он любит меня, а если вы собираетесь продолжать об этом говорить, то я точно перееду – я не выдержу, если вы будете постоянно его в чем-то обвинять.

– Ладно, не буду. Слова не скажу. – Ханна начала возиться на кухне, готовить ужин. – Сегодня я попробую кое-что новое, весьма интересный рецепт. Так здорово, когда есть семья, которой можно готовить: я все время была этого лишена. А ты знаешь, что я была барменшей?

Эмма потрясла головой:

– Ты говорила, что поваром. Готовила для друзей, да?

– Да, и такое было, но еще я работала барменшей, правда, недолго, но у меня были важные клиенты. Люди из корпораций и несколько лонгайлендских богатеев.

Эмма рассеянно поглядела на нее:

– А это все было до или после мужчины из конторы по недвижимости?

– О, позже, – сказала Ханна небрежно.

– Но я думала, что ты сразу после него отправилась в колледж, чтобы стать учителем.

– Один раз я бросила свое учительство. Затем, через некоторое время возвратилась: я решила, что карьера бармена не для меня. – Ханна открыла холодильник, вытащила огурцы и семена сезама. – Точных дат я не помню. Все эти вещи забываются, когда тебе стукнет семьдесят…

– Но… – начала Эмма, но тут зазвонил телефон и она схватила трубку.

– Привет, малыш, – сказал Брикс. – Как себя чувствует новая Девушка Эйгер?

У Эммы захватило дух:

– Я им понравилась?

– Они с ума от тебя сошли. Они проглядели фото первых двух часов – это фантастика! Просто буйство какое-то было. Мне, наверное, медаль вручат, или премию. Они считают, что у меня самый лучший глаз за всю историю. Они даже никогда не знали, что я задумываюсь о нашей рекламной кампании; теперь будут держать в курсе всех планов. Больше я не папенькин сынок, и если дела пойдут так, как я думаю, то будет только один вице-президент, который, наконец-то и станет действовать, как вице-президент. Это самое лучшее, что со мной случалось; когда я надумаю уходить оттуда, у меня уже будет имя, которое что-то значит. Это…

– Брикс. Извини, но когда они меня возьмут?

– В понедельник, в девять, в «Йегер Адвертайзинг». Тебе скоро должна позвонить Марти Лундин. И нам нужно это отпраздновать, так? Что насчет ужина завтра вечером? Приоденься: мы пойдем в одно шикарное место. И скажи своей матери, что вернешься поздно.

– Да, – выдохнула Эмма.

– Поздравляю, – сказала Ханна, когда она положила трубку. – И сколько они тебе будут платить?

– О, не знаю, – сказала счастливо Эмма. – Я забыла спросить. Уверена, я очень скоро это выясню.

– Они подпишут контракт с тобой?

– Не сразу. Позже, может быть. Позже, я надеюсь. – Она вскочила и закружила по кухне, хватая всякие вещи и бросая их на место, приплясывая. – Я им понравилась, Ханна, я им действительно понравилась. Брикс сказал, что проверочные снимки – фантастика. Были еще две девушки, которых выбрали, но они берут меня: я им больше нравлюсь. Девушка-Эйгер. Это звучит невероятно, правда? Я – Девушка-Эйгер. Я фотомодель!

– Что ж, я так горжусь тобой, – Ханна обняла Эмму и расцеловала ее в обе щеки. – Разве я не говорила, что ты чудесна? Я горда за тебя и счастлива.

Эмма свернулась в объятиях Ханны, дыша теплом ее маленького, уютного тела. Так много событий, так много перемен, так много о чем надо подумать.

– Я так счастлива, так счастлива. – Но даже когда она повторяла это снова и снова, где-то в глубине души, под радостью, она грустила и не понимала, отчего. Она попыталась отмахнуться от этого, откинуть всю грусть, но та оставалась, не рассеивалась, как дымка под солнцем, и поэтому все было совсем не так ярко, как могло бы быть. Она прижималась к Ханне и думала о том, как она счастлива, что она будет счастлива, будет моделью, будет Девушкой-Эйгер, будет девушкой Брикса. Но он даже не думал обо мне, когда меня выбрали – все, о чем он думал, был он сам, и как все это ему поможет. «Я так счастлива», – повторила она для Ханны, и отбросила эту предательскую мысль о Бриксе, и сделала вид, что никакой грусти нет.

А затем она вспомнила, что он ждет ее завтра вечером. Ждет – не дождется. Я знаю, что это так. Когда мы будем вместе, будем праздновать, вот тогда он мне и скажет, как хороша я была. Завтра ночью Брикс скажет, что гордится мной.