Текст книги "Золотой мираж"

– Это была та книга;, которая получила премию?

– Она самая. И я никогда уже не оглядывался.

– . А теперь вы не хотите вернуться преподавать?

– Нет, теперь я подумываю стать официантом или грузчиком. Я рассказывал Ханне обо всем этом. Ханна такой же хороший слушатель, как и вы.

– Ханна учила сорок лет, – сказала Клер задумчиво. – Она никогда не рассказывала нам, что тогда чувствовала, кроме того, что ей очень нравилось помогать детям, когда они приходили к ней за советом. Интересно, была ли она тоже разочарована.

– Возможно, недолго. Можно гадать, что она сменила школу или даже город, чтобы подправить что-то, что ее расстраивало. Она очень внушительная леди.

– Да, это так, но, думаю, и у нее бывают неприятности. Или, даже, это у нас обеих неприятности, потому что плачу я. – Она рассказала Алексу о Форресте Икситере, который, как Ханна, наконец, призналась, собирался построить Центр Поэзии Икситера, отчасти на деньги Ханны. – И я полагаю, есть еще женщины, как Ханна, пожилые, может, быть, одинокие, которые горят желанием ему помочь. Она встретила его в круизе по Аляске, и, уверена, сказала ему о том, что я выиграла лотерею, возможно, только это и сделало его ее близким другом. Ханна обычно очень уравновешена, но сейчас я волнуюсь из-за нее, потому что он ей на самом деле понравился. Она говорит только, что они друзья, и я убеждена, что это так и есть, но он, кажется, способен завести интрижку, чтобы ее очаровать.

Вы с ним не виделись? За все это время?

– Она встречается с ним вне дома, или он ждет ее снаружи в машине. Или он не хочет с нами видеться, и ли Ханна этого не хочет.

– Сколько вы ей дали?

– Пятьдесят тысяч. По двадцать пять за два раза с промежутком в десять дней. Она, конечно, называет это долгом. Но я сказала ей, что больше одолжить не смогу, пока не увижусь с ним и не увижу документы, в которых будет сказано, как он планирует распорядиться с нашими деньгами – проекты, разрешение на строительство, хоть что-нибудь.

Он пристально поглядел на нее:

– Вы очень щедры.

– С Ханной – да. Я люблю ее и доверяю ей с того самого момента, как мы встретились. Но я беспокоюсь. Один мой друг полагает, что ее обманывают, и, конечно, это может оказаться правдой.

– Хотите, я попробую вам помочь? – У меня есть друзья в «Нью-Йорк Тайме», которые могут узнать, существует ли на самом деле проект строительства Центра Поэзии Икситера, они даже могут проверить, как он финансируется. И его лично они могут тоже проверить.

– Спасибо. Да; я хотела бы. Только вот… мне не хочется шпионить за Ханной.

– Вы заплатили пятьдесят тысяч долларов за право выяснить, что происходит – я не назвал бы это шпионством.

– Спасибо, – снова сказала Клер. – И спасибо, что выслушали меня. Вам легко рассказывать.

Их беседа перешла на другие темы, и они говорили спокойно и просто, а за окнами становилось все темнее и день мягко переплыл в вечер.

– Извините, – сказал наконец Алекс, когда Клер поглядела на часы и испуганно вскрикнула. – Я и не думал, что так получится. Я ведь вам уже говорил, да? Здесь так хорошо. Я ухожу, прямо сейчас.

– Да, думаю, вам придется, – Клер улыбнулась. – Иначе я не закончу эту работу.

– Вас не побеспокоит, если я запишу кое-что из этого, перед тем, как уйти? У меня с собой не было диктофона, а я люблю записывать некоторые вещи сразу, пока они на слуху.

– Вы меня не обеспокоите, – сказала она, уже шагнув к рабочему столу. – Почему бы вам не использовать мой компьютер? У него есть «Word Perfect», если вы с этим знакомы.

Он посмотрел на просторный стол, с компьютером и принтером, аккуратно расположенными стопками писчей бумаги, альбомами, кофейными чашками, в которых стояли ручки и ножницы, на горки фотографий и журналов по дизайну. Стол был больше раза в четыре, чем тот, что у него в Нью-Йорке.

– Да, я как раз этим и пользуюсь, – сказал он. – Спасибо.

Клер села на высокую табуретку и поглядела на свой рисунок. Фигура все еще была хороша – она все еще ей нравилась. Она облегченно вздохнула. Частенько, по причинам, которые она не могла постичь, возвратившись к рисунку через несколько часов или дней, она находила его слабым и неинтересным, даже если раньше считала, что он превосходен. Но сегодня такого не случилось, и целых два часа она размягчала линии, делала бутылку длиннее, рисовала ее с разных углов и сверху, выдумывала другой вид: с вынутой и положенной рядом пробкой. Она потянулась за новым альбомом и только тогда осознала, что в комнате тихо щелкают клавиши компьютера.

Он все еще здесь, подумала она удивленно, и обернулась. Алекс сидел перед дисплеем, сосредоточенно хмурясь, и поглядывая время от времени на листки, разложенные на столе перед ним. Карандаш был засунут за ухо. Он был так же поглощен работой, как и Клер, и через мгновение, улыбнувшись, она снова повернулась к своему чертежному столу. Ей было очень хорошо. Она любила это ощущение – сотрудничества в светлой мастерской, вне наружного мрака, ей нравилось, как от них обоих лучилась энергия, когда они создавали, каждый что-то свое, ей нравились их дружеские беседы и то, как молчаливо он занял ее кабинет, это даже лучше, теперь они оба работают, а чуть раньше она одна работала, когда он ожидал. Все еще улыбаясь, она открыла новый альбом и склонилась над ним, и занялась окончательным чертежом всех видов ее новой бутылочки в чернилах и акварели.

Когда она закончила, у нее было четыре листа, и она разложила их на столе, чтобы просохли. Стук клавиш прекратился, и она обернулась. Алекс включил принтер и встретил ее взгляд улыбкой, полной раскаяния:

– Я снова вообразил, что дома. Приношу извинения: обычно я не злоупотребляю приглашениями.

– Вы не злоупотребили. Мне приятно, что вы здесь работаете.

– Что ж, и для меня это было чудесное времяпровождение: у меня не было такого роскошного стола с тех пор, как я продал дом с отдельным кабинетом.

– А почему бы вам еще им не попользоваться? – спросила Клер, удивляясь самой себе. Неужели она действительно хочет, чтобы кто-то делил с ней ее рабочее место регулярно? – Я знаю, что от вашего дома это довольно далеко, но добро пожаловать поработать здесь, когда захотите, все равно, есть ли я дома или нет.

Кажется, мне на самом деле этого хочется, подумала она, и снова поняла, что он не похож на захватчика, он похож на друга.

Брови Алекса удивленно подпрыгнули:

– Какое щедрое предложение. Ханна оказалась в дверях:

– Алекс, вы останетесь на ужин?

– Нет, – сказал он твёрдо и встал. – Я отправляюсь домой.

– Вы не распечатали свою работу, – заметила Клер, улыбаясь.

Он жалобно улыбнулся в ответ и снова сел, затем повернулся к ней опять.

– Лучше я перенесу все на дискету, если у вас найдется лишняя, а потом загружу все в свой компьютер. Я занесу дискету через день-два. Вы не возражаете?.

– Нет, конечно, вам так и следует поступить. – Клер открыла нижний ящик стола и вынула пустую дискету, только что отформатированную. – Не спешите возвращать: у меня их много.

Алекс кивнул, нажал на две клавиши и записал текст с экрана на диск. Затем вынул его и отключил компьютер.

– А теперь я и вправду пойду. Я почти закончил статью, кстати, написал за три часа больше чем за неделю. Я занесу вам копию завтра или послезавтра.

– Ужин? – спросила Ханна, глядя на Клер.

– Нет, я ухожу. Я думала, что сказала тебе.

– Сказала. Мне показалось, что у тебя могли измениться планы.

Неплохая идея, "подумала Клер, и ей стало любопытно, что же такого разглядела Ханна, что поняла, будто бы Клер с большим удовольствием останется дома, чем пойдет с Квентином. Она покачала головой:

– На сегодня я уже договорилась. В какой-нибудь другой раз, я надеюсь, вы останетесь на ужин, – сказала она Алексу.

– С удовольствием. – . Он положил дискету и свой блокнот в портфель.

– Я буду внизу, – сказала Ханна. Когда она ушла, в комнате стало тихо. Клер начала собирать мелки и карандаши и раскладывать их по местам.

– Мне нравится Ханна, – сказал Алекс. – Что бы ее ни тревожило, она кажется преданным стражем вашего дома.

– Вы изумительны. Неудивительно, что вы такой чудесный писатель – вы так ясно видите вещи. Да, она нас охраняет. Когда-то я назвала ее нашей доброй феей.

– Мне это нравится, мы все прибегаем к их услугам. Спросите, нет ли у нее феи-подруги.

Он накрыл компьютер чехлом от пыли и подошел к Клер. Они пожали друг другу руки.

– Я пришлю вам рукопись, возможно, завтра. Но я должен использовать ваше приглашение на ужин.

– Надеюсь, что используете. – Она поглядела на свой стол. – Вы не оставили ни малейшего впечатления о том, что были здесь.

– Надеюсь, оставил что-то, – сказал он спокойно. – По крайней мере, дружбу.

– Да, – сказала Клер. – Я провожу вас.

Она прошла с ним в холл и оглянулась перед тем, как спускаться. Мастерская казалась светлей, чем всегда, видимо, из-за того, что они были там вместе.

Джина и Роз оплатили свои новые ботинки для верховой езды, и Роз поглядела на часы.

– У нас есть время купить тебе несколько пар брюк. Ты же ре можешь все время одалживать мои.

– Почему? – спросила Джина рассеянно. Она взяла джинсовый жакет, подбитый овечьей шерстью. – Это, кажется, отлично подходит ко времени года. Мне надо примерить. – Она скинула свою кожаную куртку. – Твои брюки мне отлично идут, почему я не могу их у тебя брать?

– Потому что тебе нужна твоя собственная одежда, и ты это знаешь. Если ты собираешься участвовать в скачках…

– Я хочу побывать на Олимпийских играх.

– В одолженных брюках? Джина усмехнулась:

– Вероятно, нет. Но лучше бы не тратить денег прямо сейчас: вещи обычно садятся.

– Ради Бога, Джина, я заплачу за них, ты вернешь мне деньги когда-нибудь потом.

– Я бросила работу, ты помнишь?

– И ты будешь работать по пятьдесят, а и шестьдесят часов на ферме. Так что бери, Джина. Давай же, раз уж мы в Нью-Йорке, то надо все сделать сразу.

– Ты права. И я хочу, чтобы ты знала: я отлично здесь провожу время. Вероятно, почти так же, как Клер и Эмма, когда они в первый раз предались магазинным забавам. Ничто не сравнится с тем, как ходить, разглядывать что-то и произносить: «Я это возьму». Я это возьму, – сказала она продавцу, протягивая джинсовый жакет. – И не могли бы вы принести несколько разных пар брюк для езды, примерить? – Она проследила, как"! продавец отошел, и прислонилась к стойке. – Роз, у меня гипотетический вопрос.

– Ты хочешь получить гипотетический ответ?

– Нет, я хочу знать, что ты думаешь. Предположим, что ты узнала, что происходит нечто, и это нечто не совсем законно, а еще кое-что должно произойти через несколько месяцев, даже притом, что люди, ответственные за это знают, что лучше бы этому не происходить. Ты понимаешь?

– Пока да. Ты не хочешь привести пример и просто сказать мне, в чем дело?

Джина вздохнула: .

– Видимо, придется. Что, если бы ты узнала, что кое-что не так с одним из продуктов ПК-20, вроде того, что он вызывает нежелательные реакции у некоторых женщин, на которых его испытывали?

Роз уставилась на нее;

– Ты это слышала?.

– Я слышала это от человека, который видел пару отчетов о "результатах теста с глазным восстановительным кремом. Там разные полусерьезные реакции вроде конъюнктивита, но есть и особенно убийственная: кто-то ослеп на один глаз.

Роз покачала головой:

– Не может быть. Я бы знала. Я была еще с Хейлом, когда проводились все тесты.

Джина вытянула руку:

– Не знаю. Либо это правда, что означает: кто-то подделал результаты тестов; либо нет, что означает: все это приснилось человеку, который мне об этом рассказал. А я не думаю, что ей приснилось.

Вернулся продавец, и они пошли за (ним в примерочную, где стояли два кресла и была вешалка для одежды. Роз села в одно из кресел.

– Если это правда, то им надо отложить выпуск в магазины до того момента, когда они выяснят, в чем проблема и решат ее.

– Может быть, она не решаема. Мне кажется, что это химическая аллергическая реакция. Это все равно, как некоторые люди испытывают аллергию к ореховому маслу: большинство – в порядке, но какой-то процент может просто умереть от него. Если все дело в этом, и если ключевой ингредиент вызывает такую реакцию, может быть, тот самый, лечебный, то им придется зарубить целую линию и начать все с самого начала. Ты полагаешь, Квентин на это пойдет?

Роз поглядела на Джину:

– А ты думаешь, что все правда.

– Я склоняюсь к такой мысли. С другой стороны, я видела сводный отчет об испытаниях, и там не было ни слова об аллергических реакциях.

– Значит, это неправда.

– Да вот как раз в этом и проблема. Правда или нет. – Джина выступила из своих слаксов. – Какие мне примерить сначала?

– Черные. Очень стильные. А как ты сможешь выяснить?

– Понятия не имею. Я думала, тебе что-нибудь придет в голову.

– А никто не заговаривал о перенесении даты выпуска? Или о том, что линию вообще не надо запускать?

– Никто ничего не говорил. Они прут вперед на всех парах. Ты ничего не слышала?

– Я больше не вхожу в их кружок особо доверенных. Они все решили, что Хейл влип.

Джина встретилась с ее взглядом в зеркале:

– Извини.

– Все нормально. Я этого ожидала, и по большинству из них я совсем не скучаю. Мне будет не хватать Квентина: он такой холодный, расчетливый сукин сын, что мне всегда было приятно на него смотреть, хотя бы потому, что у меня-то в жизни есть место для любви.

– А у него нет?

– По крайней мере, мне ни разу не удалось увидеть. Хотя, может быть, с Клер он другой, он слегка воспаряет, когда они вместе на людях. А она в него влюблена?

– Говорит, что нет, но, кажется, на самом деле весьма им очарована. Может потому, что он так отличается от всех мужчин, которых она встречала прежде. Думаю, вот эти я возьму.

– Хорошо. А теперь примерь коричневые. Он может быть бесконечно обаятельным, когда ему что-то нужно. Заставь его рассказывать о путешествиях, и он становится просто чудесным; он везде побывал, у него хороший глаз и он не забывает ничего из того, что видел. Но он создает свой собственный мир, и людям, которые хотят быть с ним, приходится следовать его правилам. В противном случае они исключаются из игры.

– Так он выпустит линию ПК-20, даже если один из продуктов будет опасным?

Роз молчала,

– Конечно, – сказала она наконец. – У него свои правила. – Она поглядела, как Джина надела другие брюки. – Думаю, что смогу поговорить об этом с Хейлом, но тогда он догадается, что все исходит от тебя.

– Не надо этого делать, – сказала Джина поспешно.

– Почему? Они же не будут тебя преследовать, как какая-нибудь мафия.

– Я не знаю, что им придет в голову: ты же сама говорила, что у Квентина свои правила.

– Джина, они ничего тебе не сделают. Зачем им?

– Дело не во мне. – Джина заколебалась. – Об этом я" даже и не думаю. Тут дело в другом и мне это не нравится. Слушай, человек, который рассказал мне об отчетах – это Эмма, она видела их в столе Брикса, когда ждала его, и если они поймут, что я в этом замешана, то и о ней догадаются; они знают, как близка я с ее матерью, и с ней, да и как иначе я могла бы узнать? Ведь сама я с ПК-20 дела не имела. Так что, если Брикс подумает, что Эмма видела отчеты и рассказала мне, или кому-то другому о них, разве для нее это не станет опасным?

– Нет, конечно же, нет. Они бизнесмены; они не разбрасываются людьми. И кстати, что бы там ни видела Эмма, это может быть неправдой. Может быть, кто-то ошибся и нашел проблемы там, где их не было. Если в отчетах все в порядке, разве это не важнее?

– Должно быть. – Джина надела юбку и блузку. – И, может быть, так оцо и есть. Ты, вероятно, права – сотню раз люди, которые проводят тесты, сталкиваются с различными интерпретациями данных.

– И что тогда?

– Они проводят еще тесты или набирают побольше людей для анализа и смотрят, какую интерпретацию они дадут. Испытания всегда штука хитрая, ты же понимаешь – ведь те, на ком их проводят, не живут в стерильных стеклянных колбах, все то время, что они пробуют на себе твой новый продукт, они едят, пьют, моются, используют другую косметик-у и путешествуют черт знает где, в местах с непонятным загрязнением… нельзя проконтролировать, что они делают, и поэтому никогда не узнаешь, что еще наложилось на продукт, когда возникает такая реакция.

– Так почему ты волнуешься?

– Потому. – Джина надела жакет и набросила плащ. – Потому что все, кто смотрит телевизор или читает газеты, слышали о прикрытиях в корпорациях – «Форд», «Доу», «Джи Эм» – и каждый раз, когда я слышу или читаю о ком-то, то всегда думаю – а сколько еще скрытых, о которых мы никогда не узнаем.

Роз обдумала это:

– Ты сказала, что они обычно проводят еще тесты. А по ПК-20 их проводили дополнительно?

– Эмма говорит, что Брикс ей рассказывал об этом. – Тогда, похоже, что они этим обеспокоены. Не думаю, что тебе надо в это встревать. Есть в лаборатории люди, которым ты можешь позвонить после своего увольнения, чтобы выяснить о результатах новых тестов?

Джина кивнула:

– . С этим я справлюсь. Как раз это я собираюсь сделать. И, может быть, чуть-чуть разнюхать до своего ухода. Хотя мне надо быть осторожной. Если бы не Эмма… – Она покачала головой. – Рисковать мне нельзя.

Они вышли из примерочной.

– Но послушай, – сказала Джина. – Если я еще что-нибудь услышу, я собираюсь искать способ донести на этих парней. Я ответственна за это; я не могу просто так отвернуться. Но что тогда делать с Эммой?

– Она сможет укрыться на ферме, – сказала Роз, когда они подошли к прилавку. – Но до этого не дойдет, я не верю. Ты мне очень нравишься, Джина, и мне нравится твое воображение, но на этот раз оно тебя подвело. Все это дело – одно из таких, про которые ты читала или видела по телевизору; ни с кем из тех, кого ты знаешь, ничего подобного не происходило.

ГЛАВА 13

– Так много радостей, – сказала Ханна, принимаясь разделывать индейку. Она стояла во главе стола, с раскрасневшимся лицом от пребывания в нагретой кухне с самого утра. Метким ударом она отделила ножку и положила ее на серебряную тарелку. – Клер выиграла лотерею, а теперь у нее своя собственная фирма. Эмма начала блестящую карьеру, и у нас есть этот замечательный дом. И к нашей семье присоединились Джина и Роз.

– И к нам пришла Ханна, – добавила Клер.

– Да, да, – морщинистое лицо Ханны засияло. – У меня никогда не было такого Благодарения, когда столько хорошего сразу.

– Я поддерживаю, – сказала Джина. – И хочу предложить тост за…

– Ой, подожди, когда я дорежу, – сказала Ханна. – Всего несколько минут. И я забыла про кукурузный хлеб – он в печи. Не мог бы кто-нибудь…

– Я принесу, – сказала Клер и пошла на кухню. Джина последовала за ней, и захлопнула за собой дверь:

– Я хочу остаться с тобой наедине на пару минут, мы так долго не были вместе.

– Как раз с тех пор, как лошади выиграли твои симпатии, – сказала Клер, улыбаясь.

– Да, вот о чем я тебе хотела сказать, прежде чем тебе перескажет это кто-то другой. Дело не в одних лошадях.

Клер кивнула.

– Что означает твой кивок?

– Джина, почему бы тебе просто не рассказать то, что ты собиралась? Мне кажется, я знаю, но могу и ошибаться.

– Обычно ты не ошибаешься в людях. Ладно, вся суть в том, Клер, что меня привлекают не одни лошади и даже не эта чудесная ферма. Еще Роз.

– Да, – сказала Клер.

– Значит, для тебя это не неожиданность, – Джина поглядела на свои руки, затем раскрыла ладони. – Я не знала. Клянусь Богом, Клер, все эти годы, я никогда не догадывалась. Я бы сказала тебе: из всех людей мне больше всего хочется быть откровенной именно с тобой. Но я знала только, что не хочу замуж, и даже представить себе не могла, что мне всегда лучше одной, чем на свидании с кем-то. Я терпеть не могла свидания, всегда чувствовала себя на них не в своей тарелке. Ты знала это, я тебе довольно часто говорила. Сначала я думала, что это только оттого, что я встречалась с плохими парнями, но хорошие никогда не попадались, ни одного, с кем можно было бы расслабиться и почувствовать себя уютно. Я думала, что это нечто такое, из чего я должна вырасти, или проснуться однажды утром и обнаружить, что люблю всех других, которых я знала. Однако ничего не менялось, и наконец я подумала: что ж, какого черта, значит, я не для замужества – многие люди счастливо живут всю жизнь в одиночку. Моей семьей были ты и Эмма, и этого было достаточно. По крайней мере, мне казалось, что этого достаточно, пока я не встретила Роз.

– Клер? – позвала Ханна. – С кукурузным хлебом что-то не так?

– Наш бравый сержант, – сказала Джина, ухмыльнувшись. – Слушай, ты это так и представляла себе, да? То есть, тебя это не шокирует?

– Конечно, нет. Я только думала, когда вы об этом заговорите.

– Я собиралась, в тот вечер, когда она тебе объявила, что разводится с Хейлом, но мы просто не были готовы. А теперь…

Дверь распахнулась и ворвалась Ханна:

– Слушайте, если проблемы с… ой, извините, я не думала, что помешаю.

– Мы просто заболтались, – сказала Джина. – Все в порядке. Я возьму хлеб. – Она вынула закрытую корзинку из духовки и пошла вслед за Ханной и Клер в гостиную. – Надо раздать?

– Да, и теперь можно объявить тост, – сказала Ханна, когда Клер уселась на место. Она подняла свой стаканчик с водкой и подождала, пока остальные поднимут свои, с вином. – Я хочу сказать от себя, что, во-первых, я очень рада быть здесь, а во-вторых, что это очень ново и мило – праздновать День Благодарения в женской компании. Поначалу я думала, что без мужчин будет жутко скучно, но теперь совсем не жалею об этом. Квентина и Брикса нет в городе, Хейл и Роз разошлись, а Форрест со своей семьей в Лонг Айленде. Алекс, конечно, с семьей сестры, и кто знает, принял бы он приглашение в любом другом случае? Но мне не о чем волноваться. У нас роскошная и веселая компания, мы отлично поболтаем, и нам есть за что благодарить судьбу, так что не зря – День Благодарения. Итак, я пью за нашу маленькую и счастливую семью.

– Я согласна, – сказала Клер. – Нигде в другом месте на целом свете я бы не хотела сейчас быть, и ни с какими другими людьми.

Эмма сделала глоток вина. Кое-что произошло, раз она оказалась сидящей здесь – она чувствовала себя гораздо лучше, чем многие недели прежде. Как будто какая-то тяжелая ноша свалилась с плеч, ей было уютно, тепло и покойно. Весь день падал снег, и начался снова, как только они сели за стол – Эмма видела огромные снежинки, лениво падавшие за окном, и представляла себе, как они складываются в огромную стену, все выше и выше, и ограждают их от всех невзгод. Поглядев на праздничный стол, который Ханна накрыла изящной хлопковой скатертью, украсила белыми свечами во французских глиняных подсвечниках и маленькими букетиками хризантем перед каждой тарелкой, Эмма вдруг ощутила какой-то укол любви к своей матери и всему этому дому. Она, как обычно, скучала по Бриксу, как всегда, когда его не было рядом, но сегодня впервые ей пришлось признаться, что в его отсутствии было какое-то облегчение. Как будто на каникулах, подумала она с унынием.

Ей было так стыдно за то, как она пресмыкалась перед ним в его кабинете, что даже мысль об этом была невыносима; она ожесточенно боролась со своей памятью каждый раз, когда та пыталась представить ей ужасную сцену. Но хуже всего было то, что она знала: так будет всегда, чего бы ей это ни стоило, и каждый раз, когда он пригрозит прогнать ее, она будет унижаться перед ним. И от этого она чувствовала себя беспомощной, злилась на саму себя. Иногда она даже ненавидела себя. И вот сейчас она боялась завтрашнего дня, и одновременно не могла его дождаться.

Но в это мгновение, сидя в окружении уютных ароматов индейки, кукурузного хлеба и тыквенного пирога посреди красно-желтых блесток хризантем, сиявших, как маленькие солнца, и мерцающих отблесков свечей на милых лицах вокруг нее, Эмма думала, что она на время оказалась в каком-то тихом уголке, где ей светло и спокойно. Ханна была права: иногда очень славно побыть среди одиноких женщин.

– У меня есть тост, – сказала она порывисто. – За мою мать, потому что я ее люблю, и за Ханну, которую я тоже люблю. И особый тост: за Джину и Роз.

– Боже правый, – сказала Ханна.

– Спасибо, милая, – сказала Клер Эмме. – Ты знаешь, что я люблю тебя, и всегда буду любить, больше чем кого бы то ни было.

– Что ж, спасибо, – сказала Джина. – А что, есть какие-то причины для особого тоста?

– Ой, ты такая глупышка: – Затем Эмма внезапно покраснела. – Я хочу сказать… или я ошиблась? Мне просто показалось… вы обе выглядите такими счастливыми, понимаете…

– Новое поколение, – проворчала Роз. – Нет, ты не ошиблась, Эмма, ты просто застала нас врасплох.

– Ну вы просто так ясно это показали, – сказала Эмма, – разве нет? То есть, а разве Джина не живет на ферме? Или почти? И ты развелась с Хейлом, а была его женой целую вечность и потом вдруг…

– Ну, не совсем вечность, хотя что-то в этом роде, – сказала Роз. – Это был неудачный брак – он просто длился и длился, в ожидании, пока кто-то из нас его не прекратит. Ханна, ужин просто замечателен. Спасибо, что пригласили меня.

– А как вам это удалось? – спросила Ханна. Она из осторожности избегала смотреть на Эмму. – Мир полон дурными связями, которые необходимо прерывать. Как вы решились?

– Знаете, когда отношения достаточно плохи, от тебя уже ничего не требуется. – Роз поглядела через дверной проем столовой в гостиную, где по стенам и потолку танцевали отблески и тени от свечей, отражавшиеся от высоких окон. – Я полагала, что должна была быть с ним много лет, даже всегда. Мы неплохо справлялись – всегда было о чем поговорить, мы во многом соглашались в том, что касалось воспитания детей, а когда они разъехались, то осталось еще много другого, что мы оба любили. Вдобавок я давала ему кучу идей для рекламных кампаний, и он был за это мне благодарен. Секс не был проблемой, потому что мы не занимались этим уже многие годы. Ему нравились очень молоденькие узкобедрые блондинки, а это определенно не мой тип.

И, знаете, когда ты занят чем-то, что тебе нравится – а я участвовала в скачках и управляла фермой, это самое любимое место в мире для меня – то дни как-то незаметно проходят и совсем не хочется говорить: «Я должна что-то изменить, потому что так жить ужасно». Ужасно не было. Но, конечно, и прекрасно тоже, черт возьми, прекрасно – с Джиной.

– Все гораздо веселей, когда мы вместе, – сказала Джина. – Все как-то имеет большее значение, когда мы вместе. – Она поглядела на Ханну, Эмму и Клер. – Мы обе привыкли к чувству, что у нас никого нет. Теперь с этим покончено. Мы больше не одиноки.

– Это так мило, сказала Эмма задумчиво.

– Существует столько разных видов любви, – сказала Ханна, – но только один из них непростителен – когда любовь фальшивая, открытая для жестокости, разных манипуляций.

Воцарилось молчание. Эмма уставилась в свою тарелку.

– Я вам завидую, – сказала Клер спокойно. Она встала и поцеловала Роз и Джину. – Я никогда не слышала лучшего описания взаимоотношений такого рода, о которых мечтают все. И я желаю вам счастья.

– Спасибо, – сказала Джина. – Спасибо тебе, спасибо. Я была уверена, что ты так скажешь, но, однако, ты понимаешь, было…

– Одно маленькое «но», – докончила Роз. – Спасибо, Клер. Спасибо, Эмма. Я знаю многих людей, которые не были бы так щедры.

– Это не важно, – сказала Джина. – Нас волнуете только вы. Я хочу сказать, конечно же, все узнают, это не тайна…

– Но мы не собираемся участвовать в парадах и во всем подобном, – вставила Роз. – Это наша частная жизнь и мы хотим, чтобы она такой и осталась.

– Просто. мы хотим, чтобы вы поняли, что мы чувствуем, – продолжала Джина, – и разделили это чувство с нами, прежде чем все остальные начнут комментировать.

. – Как Хейл, – сказала Роз. – Он будет просто в ужасе. Он воспримет это как пятно на своей репутации и (бог знает почему) на своей сексуальной репутации. За двадцать четыре часа он постарается оповестить всех, что всегда знал, что у меня что-то было не в порядке, и что он бросил бы меня давным-давно, но должен был держаться ради детей, потому что не хотел оставлять их под моим тлетворным влиянием.

– Откуда ты знаешь? – спросила Клер.

– Я слышала его разглагольствования на такую тему, – сказала она сухо, – о кое-каких наших знакомых в Нью-Йорке. Но с ними мы видеться не станем, так что это неважно. Я соскользнула с карусели очарования Квентина, так что наша социальная жизнь будет проходить в других местах, и я отослала все, что принадлежало Хейлу на ферме в Нью-Йорк. Это конец главы. Может быть, целой книги.

– Но и начало новой, – сказала Эмма. – Я и вправду за вас рада. Хотя Брикс ничего хорошего по этому поводу не скажет.

Они все удивленно воззрились на нее. Никогда раньше ничего плохого она о Бриксе не говорила.

– Это так? – спросила Ханна осторожно.

– Он не очень терпимый человек. – Эмма слушала саму себя в изумлении. Как она может – такое! – про Брикса? Но ей было приятно это делать: как будто она съезжала с горы, и все набирала скорость, и с каждым мгновением чувствовала себя все свободней. Где-то в глубине души она ощущала, что все еще принадлежит ему, но теперь ей казалось приятным мчаться вперед, все обрывая. – Он не может вынести, когда люди в чем-то серьезно отличаются от него, он думает, что они ненормальные, больные или еще что-нибудь, и не хочет с ними иметь никакого дела. И он не любит, когда люди с ним несогласны, старается заставить их замолчать, как будто они очевидно глупы.

– Значит, ты с ним всегда согласна? – спросила Ханна.

– Обычно он прав… И… это легче…. – вспыхнула Эмма. На ее лице отразилось замешательство, ей почудилось, что она плачет. Больше она не могла вспомнить это ощущение освобождения; она чувствовала себя предательницей.

– Расскажи нам, как это – сниматься? – сказала Джина поспешно. – Ты весь день работаешь?

– Большую часть, – сказала Эмма, и ее голосу вернулось оживление. Она рассказала им о Ли, которая занималась ее макияжем, и о Билле Страуде и Марти Лундин, о Тоде и о том, как забавно он носится по всей комнате со своей камерой. – Он всегда что-то говорит, все время, пока снимает. Я думаю, рот у него никогда не закрывается. Может быть, он как-то соединен с камерой.

Клер улыбнулась.

– О чем говорит?

– Да просто слова произносит, чаще всего. «Хорошо, хорошо, отлично, молодец, лапочка, потрясно, вот так, Эмма, погляди вот сюда, отлично, сядь прямо, вытяни ноги, хорошо, хорошо…»

Они все смеялись, пока Эмма изображала его, и она чувствовала, как мягко проваливается в колыбель их одобрения, и любила их всех. Затем они начали рассказывать истории о том, как разные люди разговаривают за работой или играя, а Ханна бегала вокруг стола, расставляя вторые блюда. Клер, откинувшись назад, смотрела на Эмму и думала, что же с ней случилось.