Текст книги "Золотой мираж"

ГЛАВА 16

Ханна пригласила Форреста Икситера на ленч, и тот прибыл рано, одетый безупречно – в темный костюм с полосатым галстуком и в фетровой шляпе, модно сидевшей у него на голове. Он снял ее, пока представлялся Джине, которую пригласила Клер. Затем склонился к руке Клер, и почтительно поднял ее к своим губам.

– Для меня честь встретиться с вами, миссис Годдар: вы один из наших особых друзей.

Клер поглядела на него испытующе:

– Вы имеете в виду, что я дала деньги?

– О, нет, – сказал он, отметая это предположение. – Нет, нет и нет, я никогда не приравниваю дружбу к деньгам, я даже не говорю о них в том же предложении. Дружба – это священное доверие, без него мы отцветаем и умираем, с ним мы цветем. Поэты знают это, они пишут о дружбе. Банкиры, несчастные люди, пишут о деньгах.

– В самом деле, – нейтрально высказалась Клер, и повела его в библиотеку, где Ханна накрыла стол перед камином. – Если бы все, что я вам предложила, была бы одна дружба, то никакого центра поэзии не было бы и в помине.

– Но дружба – это первый и самый прекрасный дар, милая леди, и уже от нее проистекают другие дары. Два ваших чека, которые были отчаянно нужны и которые были получены с безграничной благодарностью, получились из вашей симпатии к моему делу, из вашего доверия ко мне и вашей веры в мои способности. Другими словами, вы были истинным другом.

Клер не сказала ничего о том, что он был прав насчет дружбы, но ошибался насчет личности: она дала деньги, потому что любила Ханну, и к нему это не имело ни малейшего отношения. Она была уверена, что назад их никогда не получит.

В библиотеке они с Джиной сели за круглый стол, застеленный большой красно-зеленой скатертью и заставленный расписными тарелками и горшочками. Ханна подала суп, а Форрест встал у камина, положив одну руку на скатерть, и поглядывая сверху на них. Его рот почти терялся в бороде, его сияющие голубые глаза были устремлены на Клер с твердой уверенностью. Клер, которая была убеждена, что он шарлатан, вдруг обнаружила, что он ей понравился.

– Мир – это сокровищница, полная такими красотами, что мы даже не можем насладиться всеми ими за короткую жизнь, – произнес он, и Клер решила, что именно так он говорит, когда читает лекции в нью-йоркском колледже. У него был резонирующий бас, который преисполнялся пылом, когда он вещал: – Мир на каждой заре свеж и обещающ – оглянитесь! Мы окружены чудесами, мы стоим на цыпочках у обрыва, раскинув руки, одной ногой в воздухе, готовые взлететь. Боже мой, как благостно жить, вытягивать руки и чувствовать наш безграничный захват и обнимать бесконечные чудеса этого мира! Как благостно просыпаться каждый день в таком прекрасном мире!

Клер взглянула на Ханну и Джину, они обе устремили взгляд на Форреста и улыбались. Клер подумала, что ей тоже нужно улыбаться, она почувствовала себя легкой, как будто его голос был рекой, уносящей ее куда-то прочь, далеко из дома. Но, впрочем, это был не только голос – его раскинутые руки, тело, почти выпрыгнувшее вперед в приступе энтузиазма, и некая младенческая невинность, с которой он относился к миру – все окружающее, казалось, его манило и удивляло. Это было заразительно, как приглашение на танец.

– Как интеллигенты, как тонко чувствующие люди, мы убеждены, – продолжал Форрест (его голос упал, потом рванулся вверх с большой силой), – что должны увеличивать красоту, растить ее, чтобы плоды падали как дождь с небес и утоляли жажду людей с покинутым духом по всему миру, чтобы насилие, деградация и несчастье исчезли навсегда с лица земли.

– Я согласна, – сказала Клер легко, прерывая его парение. – Я просто не могу представить себе, как кто-нибудь станет об этом спорить.

Он поглядел на нее и застыл, как будто пытаясь найти строчку в своей шпаргалке. Затем он простер руку, лучезарно улыбнулся, казалось, излучая счастье, и подставил четвертый стул к столу. Джина поглядела на него с восхищением.

– Вы очень хороши. Я не удивляюсь теперь, что люди делают пожертвования по вашей просьбе. И сколько проектов вам удалось так наговорить?

Выражение страдания прошло складкой по лицу Форреста – такую боль ему причинил оборот Джины, но он тут же справился с собой и обратился к ней с улыбкой:

– Увы, ни одного. Я и раньше часто призывал людей, но – распалась связь времен. Это была мечта, о которой я думал долгое время. Конечно, мы живем в мечтах, без них и дров не просушить, они питают нас и делают живыми людьми, в гармонии с самой Вселенной, с паутиной мечтаний. Бодрствуя и засыпая, мы мечтаем, мы сливаемся со столетиями, чтобы стать тем, что было и тем, что будет, мы стараемся обратиться в невидимое грядущее. А теперь, с чудесной щедростью миссис Мэнес-хербс, все звезды моей судьбы изменили свои орбиты и устремились в бесконечность, и я готов обратить всю свою энергию и страсть на дело всей моей жизни, которое одно оправдает мое существование; я покину этот бедный, искалеченный мир и уйду, и мир станет лучшим, когда я его оставлю, чем был, когда я пришел в него.

– Как это? – глуповато спросила Джина. – Да ведь щедрая леди должна пройти туда первой.

Клер, которой нравилось представление Форреста, взглянула на него с интересом, ожидая ответа.

Он несколько раз качнул головой с видом мудреца. Затем положил салфетку себе на колени, набрал целую ложку луково-картофельного супа, и деликатно потрогал жидкость языком, чтобы выяснить, горячая ли она. Клер бросила взгляд на Ханну, необычно молчаливую, созерцавшую Форреста со спокойной улыбкой на устах.

Через какое-то время, когда стало ясно, что он не расположен отвечать, Ханна отложила свою ложку:

– Форресту нравится театральность, – сказала она. – Именно это и делает его великим учителем. Вы бы видели его в классе – весь пылает огнем. Он привносит поэзию и литературу в жизнь, а это придает романтичности и страсти жизням его учеников. Они воображают, что знают все о романтичности и страсти, но на самом деле ничего не знают, потому что слишком молоды и слишком резки с миром. Форрест дает им впервые попробовать, что это такое, и они его обожают – на его курсы записываются заранее.

– А ты слышала его? – спросила Клер.

– Да, конечно же. Много раз. Ты тоже можешь: ему очень нравится, когда приходят гости. Я постоянно бываю на его курсах с тех пор, как мы встретились в июне. Я же никогда не связываюсь с человеком, прежде чем не узнаю его хорошенько!

Клер вспомнила истории Ханны об итальянском промышленнике на корабле в круизе, об агенте по продаже недвижимости в ее родном городке в Пенсильвании, и задумчиво поглядела на нее через стол.

– За все годы я частенько встречала людей, у которых были планы по осуществлению различных проектов, – сказала Ханна, – и, конечно, всем им были – нужны деньги. Точно такие же, как те люди, которые; окружили твою квартиру, когда ты, Клер, выиграла лотерею. Некоторым из них я помогала несколькими долларами, которые могла уделить из своей учительской зарплаты, другим отказывала. И через какое-то время я обнаружила, что могу предугадать, какие планы увенчаются успехом, а какие нет. Что-то такое виделось в глазах людей, которые просили помочь. Я никогда не ошибалась. Ты, конечно же, никогда не заглядывала в глаза Форресту; ты дала деньги, потому что беспокоишься за меня, и ты дала их без условий, даже не спрашивая, для чего они мне нужны. Ты замечательная женщина, Клер, тебя деньги не испортили.

Клер все еще задумчиво смотрела на нее. Она ни на секунду не поверила, что у Ханны, учительницы третьего класса, кто-то просил денег, или что она способна предугадать успешность или провал тех или иных авантюр, связанных со вкладами.

Ханна сложила руки на столе и поглядела на них.

– Форрест поиграл с тобой в маленькую игру, Клер, он не может настаивать на этих драматических цветистостях. Суть в том, что у него кое-что для тебя есть. Форрест не стоит больше откладывать.

Он послушно кивнул. Затем сунул руку в карман, достал маленький конверт и с большой торжественностью вручил его Клер, как будто разыгрывая некую древнюю церемонию:

– С моей горячей благодарностью и с восхищением. Вы действительно великая женщина, филантроп и настоящий друг.

Клер открыла конвертик и вытащила из него чек на пятьдесят тысяч и четыреста долларов.

– Я посчитал примерно десять процентов за один месяц, – сказал Форрест, – но, признаюсь, что в этих вопросах большой невежда, и имею сильное отвращение к математике. Если сумма не устраивает, скажите мне, что бы вы предпочли, и я выпишу еще один…

– Вполне устраивает. – Клер поглядела на чек. Если, бы это была монета, я бы попробовала ее на зуб, чтобы; проверить, не фальшивая ли. Но с чеком нельзя сделать ничего, кроме как отнести его в банк и посмотреть, не г. вернут ли его.

– Его не вернут, – сказал Форрест с мальчишеской улыбкой. Он настоящий. Подлинный. Это действительно скоро случится.

– Я очень рада за вас, – сказала Клер, – и должна принести вам свои извинения.

– О, нет, нет, ни за что. – Он выставил вперед руку, как будто останавливая движение на дороге. – Мы те, кого называют мечтателями, привыкли к сомнениям. У вас не было никаких оснований верить мне, кроме того, что Ханна в меня верила, и я уверен, что вы решили, будто бы я шарлатан, который загипнотизировал ее с целью выманить ваши деньги. Но теперь это позади, не так ли? И мы можем стать друзьями. Позвольте вам рассказать о центре. У нас будет десять помещений, по два человека на каждое, для поэтов, которым нужно жить и писать где-то несколько недель; конечно же, мы будем обеспечивать их едой. У нас будут известные поэты, которые будут проводить чтения, лекции и семинары, у нас будут специальные концерты и фильмы…

Он проговорил весь ленч. Он теперь изъяснялся с меньшей театральностью и даже привел несколько цифр, говоря о том, во сколько обойдется устройство центра.

– У нас всегда будет не хватать денег: такова жизнь. Мы будем получать стипендии от фондов, вести спартанский образ жизни, но это самое большее, что мы можем ожидать. В современном обществе поэзия находится в самом конце списка понятий, который люди составляют себе по важности в жизни. Во всяком случае, она существует не для зарабатывания денег, она существует, чтобы обогащать наши души и души народов.

– Согласна, – сказала Клер, подумав об Алексе и его театральной труппе и о всех других труппах по стране, чьи брошюры и прекрасно написанные, умоляющие письма каждый день заполняли ее почтовый ящик. Так много разных трупп, вне системы выгоды, но необходимых для красоты и нового понимания и расширения горизонта у тех, чьих жизней они касаются. Но они не могут существовать без денег. Все упирается в деньги, подумала Клер, они решают все проблемы. У нее их много, они приходят каждый месяц, так размеренно., что это ее уже не удивляет. Так же, как ее уже не удивляет больше, что она так ловко научилась их тратить. – Я буду рада внести деньги в ваш центр, – сказала она, – когда вы поймете, что вам это необходимо.

– О, как щедро. Но на самом деле, мы уже знаем сколько…

– Мы скажем тебе сразу, как только кое-что pacсчитаем, – сказала Ханна твердо. Она поставила на стол! большое блюдо с пирожными и принялась разливать кофе. – Мы же еще не начали работать. Все, что пока! делается – это подготовка здания к открытию в следующем сентябре.

– Трудно поверить, – сказала Джина. – Она действительно пройдет в лучший мир, миссис как ее там.

– Миссис Мэнесхербс; и некоторые из нас не coмневаются, что так и будет, – сказала Ханна. – Ты должно быть заметила, что Форрест обладает некоторым обаянием.

Клер нахмурилась:

– Мы скажем тебе, как только кое-что рассчитаем, – сказала она, имитируя Ханну. – Мы готовимся к открытию в следующем сентябре. Что это значит?

– Что ж, моя дорогая Клер. – Ханна наклонилась и взяла Клер за руку. – Я собиралась сказать тебе позже, но и сейчас подходящее время. Мы стали партнерами. Форрест будет заниматься гостями-поэтами, писателями, которым потребуется пожить и пописать в центре некоторое время и общественными программами. Но у него совсем нет практичности. Кто-то должен управлять – кто совместит в одном лице проживающую домработницу, администратора и регулировщика. Форрест попросил меня быть таким человеком. И я без колебаний согласилась.

Клер остолбенело поглядела на нее.

– Пора, – сказала Ханна нежно. – Ты ведь не думала-, когда я появилась, что останусь у тебя бес-; конечно надолго.

– Но это было давно, и мы были уверены, что так и будет. Но теперь оказывается, нет. Я думала, что ты счастлива здесь.

– Я была счастливей, чем ты можешь себе представить, – сказала Ханна просто. – Это мой дом, и я люблю его. Но теперь мне нужно что-то еще, во мне самой нуждаются в другом месте, не только Форрест и другие поэты, которые, вероятно, и понятия не имеют, как стряпать или присматривать за центром поэзии, но также и эта неуловимая женщина, миссис Мэнесхербс. Возможно, что ей и Форресту нужен посредник. Возможно, что ей потребуется друг, когда она вернется. Меня это очень радует, ты понимаешь – новые люди, которым я могу помочь, новое место, новые приключения. И должна сказать тебе, моя дорогая, что я случайно оказалась внизу, когда вы с Алексом болтали прошлой ночью за дверью, и мне пришло в голову, что и твоя жизнь может снова измениться, и в этом изменении, определенно, для меня не будет места.

– Это неправда, тебе всегда найдется место у меня. Ты была такой замечательной, что я даже представить себе не могла… Ты была внизу? В библиотеке?

– Да, спустилась за книгой, я не могла заснуть.

– Но свет был выключен.

– Я только спустилась, когда вас услышала, и так как я не хотела вас спугнуть, то и вела себя тихо. – Клер скептически посмотрела на нее. – Ну, конечно, мне было интересно, этого я отрицать не могу. Мне интересно все, что с тобой происходит, и хорошее, и плохое.

– Да, – сказала Клер, обрадованно. Она знала, что не может быть одновременно того, чтобы Ханна проявляла интерес только когда в ней нуждались, и тайно удалялась, когда они считали, что им необходимо уединиться. Добрые феи, суховато подумала Клер, интересуются всем всегда.

– И я буду всего лишь в Нью-Йорке, не так далеко, – сказала Ханна. – Вполне близко для визитов и долгих бесед, и если я вам когда-нибудь понадоблюсь, то появлюсь в ту же секунду.

– Да, – сказала Клер снова. Но это было не то же самое, и она почувствовала некую утрату, как будто она снова потеряла мать. Как странно, подумала она: она раз и навсегда полюбила Ханну и ее присутствие рядом, но еще никогда ей не приходило в голову, что у Ханны может быть своя жизнь, и что когда-нибудь она может уйти.

– Я пока не ухожу, – продолжала Ханна. – Боже правый, да и как я могла бы? Мне даже прилечь там негде, до тех пор, пока не закончат ремонта, то есть до августа. Так что я буду с тобой до начала сентября. Если ты, конечно, согласна.

– Конечно, я согласна, – сказала Клер Ханне. – Как ты можешь такое спрашивать?

– А вас и правда зовут Форрест Икситер? – спросила Джина. – Звучит как из романа девятнадцатого века.

– Гораздо древнее, – сказал Форрест. – Вы изучали литературу? Если так, то вы слышали о «Книге Икситера» – собрании старой английской поэзии, датируется примерно 1070-м годом. А Форрест, как вы конечно, поняли, если знаете литературу, это моя модификация названия «Форрест Лаверс» («Лесные Любовники»), романа который действительно был написан в прошлом столетии…

– Джина, я могу с тобой поговорить? – в дверях стояла Эмма.

" – Конечно, – и словно освобожденная от некоего тяжкого испытания, Джина вскочила со стула.

– Эмма, иди лучше к нам, – сказала Клер.

– Не сейчас, может быть, попозже. Мне надо поговорить с Джиной..

– Уже час пятнадцать, – сказала Джина, выходя за ней в коридор. – Ты что, только встала?

– Немного раньше.

Они прошли в гостиную и Эмма бросилась на кушетку:

– Я просто не могла себя заставить встать. А мне надо, надо, потому что мы проводим дополнительные съемки, Хейл не может ждать, а я должна быть молодцом, я всегда должна быть молодцом…

Джина села с ней рядом:

– Ну-ка, погляди на меня.

Эмма медленно подняла голову, моргая на серо-белый свет, пробивавшийся сквозь низкие облака и редкие снежинки. Она встретилась со взглядом Джины, но было такое впечатление, что вовсе ее не увидела: ее взгляд был какой-то смазанный, рассеянный, ни на чем не сосредоточенный, ничем не интересующийся.

– Ты слишком увлеклась этой дрянью, сказала Джина грубовато. – И, на мой взгляд, ты к тому же смешиваешь разные яды. Эмма? Ты меня слышишь?

– Конечно. – Постепенно Эмма сфокусировала свой взгляд на ней. – Я в порядке, Джина, просто мы ужасно, поздно закончили вчера, вот и все; я думаю, вернулась домой в четыре ночи или около того.

– Наркотики и выпивка, да?

– Не много, Джина, я вообще много не пью, мне не нравится вкус.

– И еще что-то, третье. Что же? Что ты еще принимала в последнее время?

– Не знаю…

– Ну же, солнышко, просто скажи мне, что ты принимала. Наркотики, выпивка и… что?

– Только какое-то снотворное. Я иногда не могу заснуть. А мне нужно, потому что иначе я буду ужасно выглядеть на следующий…

– Какое?

– Ну, какие-то обычные пилюли, Джина, ничего такого.

– Какое?

– Называется «Халсион».

– Никогда не слышала. Нечто… не могу вспомнить. – Джина нахмурилась. – Кто тебе его прописал?

– Доктор Саракен, Брикс его знает. Все нормально, Джина, оно действительно помогает.

– И поскольку ты принимаешь?

– Не знаю. Не много. Одну пилюлю. Иногда две.

– Это все плюс наркотики и алкоголь.

– Нет. То есть не всегда. Я не много принимаю, Джина – капельку.

– А чего не много?

– Кокаина, чаще всего: он нравится Бриксу. И он ничего дурного со мной не делает, просто мне становится хорошо и радостно, вот и все; Брикс и выпить любит, но мне действительно вкус не нравится. Кокаин я люблю больше, с ним все кажется отличным. Не то, чтобы я наркоманка или что-то в этом роде, я не привязана к этому, это просто… как инструмент для улучшения жизни, так Брикс говорит: как ручка – для письма, да? В общем, мы используем кокаин, чтобы немного повеселиться.

– Оригинально! – сказала Джина сухо.

– Он очень умный. Джина, послушайся должна тебе сказать. – Она попыталась сесть прямо. – Я говорила с Бриксом и он сказал, что они переносят дату выпуска, ну, понимаешь, ПК-20.

– Они отменяют выпуск?

– Он сказал, что переносят до тех пор, пока не проведут кучу новых тестов.

– Он так сказал? Эмма, он действительно так сказал?

– Да, он обещал. Он сказал, что я не должна никому говорить, так что ты держи это при себе, тебе-то я должна была сказать.

– А почему нельзя никому рассказывать?

– О, по многим причинам. Но больше всего его волнует репутация компании; он сказал, что иначе все начнут говорить, будто у них плохой контроль качества, и тогда снова заработать репутацию будет очень сложно. Может быть, никогда больше не удастся.

– А может быть, люди станут говорить, что компания – хорошая, очень заботливая, и так охотно тратит деньги, чтобы гарантировать безопасность покупателям.

Эмма снова смешалась:

– Да, может быть. Но Брикс так не говорил. Он очень заботился, на самом деле, чтобы никто не узнал о том, что происходит. Даже о записках. Он все спрашивал и спрашивал…

– О записках? Ты сказала ему, что видела их? Эмма, я же просила тебя, я буквально умоляла тебя не говорить ему.

– Я знаю, но как иначе я бы его предупредила? Я должна была рассказать ему все, или он не воспринял бы меня серьезно.

Джина в задумчивости опустила голову и глубоко вздохнула. Затем подняла глаза:

– Что он спрашивал?

– Что?

– Ты начала говорить о записках, что он все спрашивал и спрашивал… что-то.

– А! Не рассказывала ли я о них кому-нибудь.

– И? Что ты сказала?

– Ну, я сказала, что нет. Что еще я могла сказать? Он бы меня возненавидел, если бы узнал, что я рассказала тебе, и раз уж я однажды сказала «нет», то теперь приходится это повторять.

Джина вздрогнула:

– Почему повторять?

– Я же тебе сказала: он "все спрашивал и спрашивал. Про записки, про тесты, которых они не делали, про тесты, которые, он говорит, они собираются начать, про все это. Все это так сложно, я даже не хочу об этом думать. Я не собираюсь об этом думать. Я собираюсь лечь спать, я так хочу спать…

– Подожди-ка. – Джина ухватила ее за руку. – Послушай, это важно. Он считает, что ты единственный человек, который знает о записках?.

– Да, все в порядке, он не волнуется, он знает, что может мне доверять. – Она уткнулась в Джину. – Я иду спать, я просто хотела, чтобы ты узнала. Все отлично. Скажи маме, что мы чуть позже увидимся, ладно?

Джина обвила ее руками и прижала к себе. Она казалась такой хрупкой, такой беззащитной…

. – Солнышко, послушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты держалась поближе к дому. Хорошо? Обещай мне.

– А зачем? – пробормотала Эмма сонливо.

– Ну… – Джина прислонилась щекой к голове Эммы, прижала ее к себе еще крепче и постаралась говорить как можно небрежней. – Ну, ведь Рождество – это очень подходящее время для того, чтобы вам с мамой побыть вместе. Ладно? – Ей показалось, что она ощутила, как Эмма кивнула. – Да? Ты побудешь дома?

– Конечно. – Эмма медленно поднялась на ноги. – Я чувствую такую тяжесть, как будто все вытекает из задницы.

– Ну, я помогу тебе. – Она обвила рукой талию Эммы и они вместе отправились по винтовой лестнице, а потом по коридору в комнату Эммы. Джина помогла ей улечься, укрыла ее стеганым одеялом, и немного постояла, пока она почти мгновенно не заснула.

– Бедняжка моя милая, – пробормотала она. – Нам нужно найти способ тебя спасти. – Она наклонилась, поцеловала девушку и, закрыв дверь, тихонько спустилась обратно вниз.

Клер была за столом одна, глядела на огонь, сжимая руками чашку с кофе.

– Они ушли? – спросила Джина. Клер кивнула. Затем подняла глаза:

– Что случилось, Джина?

– Ну… – Она села и налила себе кофе. – Эмма принимает много наркотиков, Клер, она и пьет тоже, но, вероятно, не…

– Это неправда! – Клер глядела на нее сердито. – Эмма никогда не принимала наркотики, ни она, ни ее друзья, никогда, пока была в школе, и она бы не начала теперь. Я даже спрашивала ее пару раз, и она сказала, что нет.

– Она солгала.

– Она не лжет! Она никогда мне не лгала! Что на тебя нашло, Джина? Ты всегда говорила, какая Эмма замечательная девушка…..

– Конечно, замечательная. Но это не имеет к ее замечательности никакого отношения. Она в беде, Клер, и это из-за парня, с которым она гуляет, и если бы ты присмотрелась к ней повнимательней, то увидела бы все сама.

– Что увидела? – злость Клер прошла, она сжалась в кресле, как будто силы ее оставили. – Я не знаю, к чему надо было присматриваться.

– На зрачки ее глаз и на то, какой у нее рассеянный взгляд уже много времени, на то, как много она спит, на то, как внезапно меняется ее настроение.

– Я все это видела, я же присматриваюсь к ней, ты знаешь. Но я думала, что все это из-за Брикса, из-за того, что она за него волнуется, и так несчастлива и…

– Плюс все это. Но большей частью из-за кокаина и выпивки.

– Это ты так думаешь, – сказала Клер, снова обнадеживаясь. – Ты на самом деле не знаешь. Это не похоже на Эмму – она не могла так сильно измениться, я бы заметила. Мы все еще близки настолько, что я бы заметила… И я знаю, что ее никогда, никогда не интересовало…

– Клер, она сама мне сказала. Нет никакого смысла это отрицать.

Воцарилось молчание.

– И как много она принимает? – спросила Клер наконец, с трудом выговаривая слова.

– Думаю, не очень много. С ним и одна.

– Она не занимается этим одна!

– Я думаю, занимается. Может быть, не пьет, но спорю, что он обеспечивает ее тем, чем они балуются вместе, вероятно, обычным кокаином.

– Но ведь с ней все в порядке, да? Это не повредило ей и не сделало ее… я даже не знаю, чем.

– Она пока в порядке, но я приказала ей прекратить все это. Я также велела ей побыть дома, или держаться поближе к дому, и на твоем месте, я бы за этим проследила. Она немного очухается, и это вам обеим даст шанс немного поговорить. Но есть и другая причина…

– Она не говорит со мной, – сказала Клер, ее слова были полны болью. – Когда мы ездили за подарками на Рождество, то только тогда мы разговорились, а потом она опять захотела убежать. Она мне больше не доверяет.

– Доверие к этому не имеет отношения. Она не способна тебя расстроить. Ведь она совсем не гордится тем, что делает – я думаю, она вообще в последнее время ничем не гордится, кроме своих съемок – но, по крайней мере, она точно знает, что ты ею гордишься, и лишиться этого она не может.

– Я всегда горжусь ей, – сказала Клер тихим голосом. – Я всегда буду любить ее. Она это знает. Она должна это знать.

– Конечно, знает. Но она напугана, и к тому же не в состоянии подумать нормально.

– Бедняжка моя милая, – сказала Клер, повторяя слова Джины. Установилась тишина. – Я должна увезти ее отсюда, – сказала она наконец. – Я и раньше пробовала, но она не хочет уезжать, и я была недостаточно настойчива. Теперь я найду способ – она должна оторваться от Брикса и даже от своих съемок, у нее должна быть возможность подумать о том, чего она хочет, а не просто плыть по течению.

– Есть еще одна причина, почему я думаю, что ей стоит побыть дома, – сказала Джина, когда замерли слова Клер. – Я не знаю, стоит ли об этом особенно беспокоиться или нет, но раз замешана Эмма, то ты должна, по крайней мере, узнать.

Она пересказала Клер все о записках, которые видела Эмма, о копиях и о результатах тестов, которые она сама нашла в архивах испытательной лаборатории.

– В чем я совершенно уверена, так это в этом, что кто-то подделал результаты, так что теперь они выглядят превосходными, и теперь, в марте все начнет продаваться, с фанфарами, с помпой, с развевающимися флажками, и компания начнет давить своих конкурентов. Но это все вопрос времени, ты понимаешь: какой бы там они ни использовали особый ингредиент, кто-то другой найдет его тоже, и вероятно, довольно скоро. Так что несколько месяцев для них для всех очень много значат.

– И все это время ты молчала и ничего мне не говорила.

– Ты была так увлечена Квентином, сама понимаешь, близость с боссом, президентом компании. Эмма не хотела, чтобы ты знала, и все это не казалось таким уж срочным, поэтому я и тянула.

– Но ведь это касается Эммы. Я имела право знать.

– Неужели? Право? Ладно, Клер, мы знаем друг друга очень давно, и я что-то ни разу не видела, чтобы ты давила на Эмму, рассказывая ей о своих правах. Как насчет ее отъездах в колледж? Тебе было совершенно. невдомек, чем она увлеклась, пока она не решила тебе рассказать, и спорю, что ты подумала, что это отлично; ты ведь никогда не надеялась, что она будет пересказывать свой день в деталях. Да ты бы с ума сошла, если бы она вздумала это сделать, потому что ты была слишком далека от этого, чтобы смочь что-нибудь сделать. Во всяком случае, ты ведь воспитывала ее, как человека, способного самостоятельно принимать решения, не так ли?

– А что она сделала с записками?

– Она отправилась к Бриксу и рассказала ему, что она за него тревожится – у нее какая-то идиотская идея, что мальчику будет нехорошо, если что-нибудь случится. Он сообщил ей, что выпуск откладывается, и что они начали новые тесты, что якобы в прежних была какая-то ошибка. Этому я не верю. Но главное то, что он все время спрашивал Эмму, говорила ли она кому-нибудь о записках. Она рассказывала, что он все спрашивал и спрашивал,

– Она рассказывала тебе.

– Но он этого не знает: она сказала ему, что никому ни слова не говорила. Она боится, что он ее возненавидит, если узнает, что она все-таки рассказала. Поэтому она уверила его, что никто; кроме нее, о записках не знает. Она говорит, что ей пришлось повторить это несколько раз, как будто только это его и волновало. Как будто – а я, когда это услышала, так и поверила – как будто он сам в этом замешан и теперь очень боится за собственную шкуру. – Их взгляды встретились. – И еще я подумала о том мальчике в колледже.

– Нет, – прошептала Клер. – Нет, нет, он не может причинить ей вреда… – Она затрясла головой. – Его отец… все знают о них., и потом… они респектабельные люди, Квентин и Брикс, они не… они не… – Она вскочила. – Где она?

– В постели. Спит. Она измучена. Слушай, я не знаю, респектабельные они или нет, ты с Квентином лучше знакома. Но кем бы они там ни были, сейчас им приходится туговато, и я не могу предсказать, как они поступят, если почувствуют, что им что-то угрожает серьезно. Я думаю, что ты права, ее нужно увезти, и по многим причинам. Но если она откажется ехать в Европу или куда-то еще, почему бы тебе не отослать ее на время к нам? Ты же понимаешь, съемки – это единственное, что дает ей уверенность в том, что с ней все в порядке, может быть, отрывать ее от этого не слишком умно. Она может побыть у нас и никто об этом не узнает: я могу привозить ее на съемки и увозить обратно. Попробую себя в роли дуэньи. Ей будет с нами удобно, Клер: ее никогда не волновало, расстроит ли она нас, как это происходит с тобой. Это будет удобное бегство.

– Спасибо, это прекрасное предложение, – сказала Клер. – Вероятно, это лучшее, что она сможет сделать. Я скажу ей. Но мне придется сказать ей и то, что ты мне все объяснила.

– Ну и отлично. Она сейчас так измучена, что, может быть, даже будет мне благодарна. Она все время собиралась сказать тебе, понимаешь, но всегда боялась тебя огорчить и потом считала, что ты не поймешь.

– Но ведь она даже не дала мне шанса понять. – Она умолкла.; – Помнишь, как мы обсуждали, говорить что-то нашим мамам или нет? Ведь это ужасно, правда? Я была уверена, что моя мать меня не поймет, точно так же.

– Что ж, часто так и случается: матери не понимают. Часто люди просто не могут понять других: Ты думаешь, моя мать поняла бы, что у нас с Роз? К счастью, она далеко отсюда живет, и никогда не узнает, если я этого не захочу – она решит, что я проклятая, в библейском смысле. И, вероятно, ты не смогла бы понять Эмму. Тебе бы понравилось, если бы она принялась рассказывать, как ей хорошо, когда она примет наркотик?

– Нет, но, надеюсь, я попробовала бы понять.

– Но независимо от того, поняла бы ты или нет, ты запретила бы ей их принимать.

– Конечно. Ты ведь только что сказала мне, что запретила ей.

– Это совсем иначе, когда исходит От меня. То, что я говорю, совсем не влияет на события. Она рассматривает мои слова просто как нападки на Брикса, ты понимаешь, и не собирается им следовать. Она не хочет слушать о том, что может продолжить свою карьеру фотомодели, если уедет на несколько лет в колледж, потому что считает, что это тоже нападки на Брикса.