Текст книги "Золотой мираж"

Казалось, она то вспыхивала, то блекла, почти как будто все они улавливали только ее отблески сквозь плывущие по небу облака. Но даже когда она была с ними, говоря или смеясь, ее веселость и даже красота казались какими-то лихорадочными, она становилась болезненно хрупкой, будто того и гляди умрет, словно ее счастье (а она выглядит счастливой, думала Клер), было временным и она это знала, и все оно "вмещалось полностью в этот недолгий ужин в День Благодарения.

Надо попытаться еще раз вывезти ее отсюда, подумала она. Может быть, она уже созрела для путешествия по Европе. Или еще куда-нибудь. Может быть, теперь она не будет так упираться.

– Ты его видела, Клер? – спросила Роз.

– Извини, – сказала Клер. – Я не расслышала.

– Друга Ханны, Форреста; по ее словам, он говорит, как настоящий поэт. Ты его видела?

– Нет. Поэт? Мне бы хотелось это услышать. Но Ханна нам такой возможности не давала.

– Я знаю, что не давала. Я собиралась. На самом деле мне не нравится скрытничать, ты же знаешь, – покраснела Ханна.

– Ты думаешь, он нам не понравится? – спросила Джина.

– Ох, милая, ты как будто говоришь о кавалере. В этом-то вся и неловкость.

– Ладно, расскажи нам о нем, – сказала Джина.

Даже если он не твой кавалер, ты ведь проводишь с ним много времени, правда?

– Не так уж млого. О, как хорошо пошел у нас кукурузный хлеб, у меня есть еще…

– Нет, не надо, – твердо сказала Джина. – Давай, Ханна, брось это. Разве он жулик? Или грабит богатых и раздает все бедным? Или он охотится за стариками и уговаривает их… Извини. Не то сказала. Расскажи нам что-нибудь о нем. Сколько ему лет?

– Он говорит сорок восемь, но мне кажется, что, ближе к сорока. – Ханна сидела очень прямо, гордо подняв голову, как будто накапливая достоинство в качестве оплота перед тем, что они могут сказать, и даже, подумала Клер, перед своими собственными сомнениями. – Важнее всего то, что он блестящий поэт и учитель, его ученики его любят…

– А где он преподает? – спросила Роз.

– В Нью-Йоркском Университете. Он преподает американскую и английскую литературу и поэзию, но говорит, что вся эта деятельность вроде сироты современной школьной системы и надо обращать на нее больше внимания. Он говорит, что в нашу эпоху поклонения технологии, нам нужно место, где будут обучать поэзии и объяснять людям, насколько мы все не в себе. Вместо того, чтобы восхищаться факсами, говорит он, мы должны восхищаться Вордсвортом, и Элиотом, и Дереком Уолсоттом. И, должна сказать, мне это кажется справедливым – я никогда не испытывала необходимость в факсе, но красота поэзии мне всегда была в жизни нужна.

– Итак, он хочет, чтобы было место, где учат поэзии, – сказала Джина, – и что это за место?

– Вот, это-то и есть самое волнующее. Он собирается построить Центр Поэзии Икситера, убежище для поэтов, где они смогут писать, проводить семинары, чтения и конференции.

– А на что он собирается его строить? – резко спросила Роз.

– О, у него есть деньги. Или почти так. Один человек обещал ему, что даст все что нужно и он нашел здание! – старый особняк рядом с университетом, и как только он получит деньги, то начнет его перестраивать.

– А кто этот «один человек»? – спросила Роз.

– Очень богатый человек, который любит поэзию и верит во взгляды Форреста.

Джина подняла голову:

– А этот человек – женщина?. – Да.

– Женщина старше пятидесяти?

– Да.

– Шестидесяти? Семидесяти? Восьмидесяти?

– Ей восемьдесят два, – замялась Ханна. – По правде сказать, он очень славно общается со стариками.

– Да, но среди сотрудников у него есть мужчины? – поинтересовалась Джина.

– Нет. Нет, и по правде говоря, он предпочитает женщин. Но он очень честен, и миссис Мэнесхербс точно знает, что делает. У нее куча денег, но нет детей и она любит поэзию.

– И Форреста, – сказала Джина, криво усмехаясь.

– Она восхищается им и обожает его, как и я. И как только она вернется из Англии, они закончат все бумажные работы, и она даст ему денег на центр и вклад на то, чтобы его поддерживать. – Ханна поглядела на Клер. – Форресту была нужна наличность, чтобы выкупить особняк, на который еще кто-то положил глаз. Пока миссис Мэнесхербс была в Англии, я ссужала его деньгами, которые он отдаст, как только получит вклад от нее.

– А что, если она передумает? – спросила Эмма. Ханна поджала губы. Она поглядела вниз, на свои сжатые руки, и Клер поняла, что именно этого она и боялась – что деньги вообще не вернутся, и в результате она просто выбросит на ветер пятьдесят тысяч Клер. – Я верю, что она не передумает, – сказала Ханна.

– Ты с ней встречалась? – спросила Роз. – Что она такое?

– Нет, – смущенно сказала Ханна. – Я хотела с ней встретиться, но она уехала в Англию, прежде чем мы договорились.

– Он держит своих женщин раздельно, – пробормотала Роз Джине.

– Неправда! – вскрикнула Ханна, и ее глаза засверкали. – Роз, хотя мы знаем друг друга недавно, но достаточно долго, чтобы ты смогла составить мнение о моих способностях оценить ситуацию и принять решение.

– Ты права, – сказала немедленно Роз. – Извини.

– Сколько ты ему одолжила? – спросила Джина.

– Это неважно, – сказала Клер. Она положила свою руку на руку Ханны. – Я доверяю оценкам Ханны, и если она верит Форресту, то и мы должны верить. И мы все должны надеяться, что все кончится благополучно. Кто-нибудь хочет еще тыквенного пирога, или попозже?

– О, нет, позже, – сказала Джина. – Давайте сыграем в пинг-понг, или на биллиарде или попрыгаем и утрясем все изысканные яства, которыми нас укормила Ханна.

– Только сначала позаботимся об этом, – заявила Роз и принялась складывать тарелки. Джина занялась стаканами и через минуту, снова ожив, Эмма бросилась им помогать.

Клер встретилась взглядом с Ханной.

– Спасибо, – пробормотала Ханна. – Я должна была тебе сразу сказать, но я вспомнила всех тех людей, которые бродили вокруг твоей квартиры, отлавливали тебя в проходной и стучали в двери, все, чтобы вытянуть у тебя деньги, и каждый приводил свои доводы, говорил, что верное дело… и мне не хотелось, чтобы ты восприняла меня так же, как и их.

– Я бы тебя также не восприняла бы: ты член семьи, – сказала Клер. – Хорошо бы, конечно, если бы ты сказала мне сразу, но я рада, что ты сделала это хоть сейчас. И я надеюсь, что все будет, как ты считаешь. Ради тебя же.

– И тебя. И Форреста. Жизнь это не забава, ты знаешь, и если уж выпал шанс… – Ханна снова села. – Погляди на Эмму. Она уже давно ничего не делала по дому.

– Ты думаешь, это надолго?

Ханна проследила, как Эмма сновала от кухни в столовую и обратно, немного порывисто, и неся слишком много посуды сразу. И как раз в это мгновение она уронила стакан – тот разбился вдребезги у ее ног.

– О, Боже! – вскрикнула она и рухнула на колени. – О, нет, нет, ну почему это случилось? – Она подняла глаза, полные слез. – Все было так отлично, так замечательно, я не хотела…

– Эмма, малышка, все в порядке. – Клер присела рядом и обхватила дочь руками. – Все в порядке, это ведь только стакан, не волнуйся! Конечно, все отлично, это самый славный день Благодарения, который у нас был. Ну же, иди помоги на кухне, а я подмету здесь…

– Я тебя опередила, – заявила Ханна. Она опустилась на колени рядом с ними, держа щетку и совок.

Эмма пошла на кухню, ее ноги дрожали. Клер уступила место Ханне и рассеянно принялась созерцать быстрое мелькание щетки и маленькую кучку сияющих осколков, – Она услышала, как рассмеялись Джина и Роз, а затем к ним присоединилась, немного вымученно, Эмма. Ханна прошла через распахнутую дверь и зазвучал ее голос, а в следующее мгновение все хохотали, и Эмма тоже – уже легко, светло и радостно.

Встав у окна, Клер стала смотреть на пролетающие за стеклом тяжелые мокрые хлопья. Ей вдруг почудилось, что мир необычайно хорош, вот ее друзья, и семья, и работа, и все чудеса, о которых раньше она не могла и помыслить. Может быть, она прежде ошибалась, может быть, Эмма на самом деле излечилась от своей безумной страсти, казалось, ей снова охота стать частью семьи, найти опять свое место среди них. Ее ужимки и смех, а особенно то, как она бросилась помогать убирать со стола – все это как будто вернуло прошлогоднюю Эмму. Боже, все было не так уж давно, подумала Клер. Я выиграла лотерею в мае. Всего несколько месяцев жизни, и все ушло, переменилось, словно разбросанное шатуном злого маятника, и никак не уляжется по своим прежним местам.

Она вслушалась в голоса из кухни и неожиданно узнала Алекса. Он уже звонил ей недавно, чтобы сказать, что кое-что меняет в статье и вышлет ее через несколько дней. Они говорили всего несколько минут, и повесив трубку, Клер ощутила странное чувство потери. Ей хотелось поболтать еще, но ему надо было работать, чтобы успеть к срокам с другой статьей, и он был краток почти до резкости. Он стал частью ее нового мира друзей, работы и чудес, и Клер хотелось узнать его получше. Что ж, я сделала что могла, решила она уныло; я пригласила его работать в моей мастерской, я заговаривала с ним об ужине с нами. Я не знаю, как еще более явно можно выказать свой интерес.

Завтра вечером у нее свидание с Квентином. От этой мысли она отмахнулась – завтра и разберется. А сегодня она хотела думать только о том, что ее сейчас окружало, о людях, которых любила, о мастерской наверху, где она открыла радости своего собственного творчества, о всех новых приобретениях, которые привнесли великолепие мира в ее дом, и о заманчивом обещании всего, что она только пожелает купить или сделать со своим новоявленным богатством. Впервые она заставляла события происходить, а не подчинялась их течению. Алекс говорил о детях, которые верят, что могут свернуть горы. Что ж, я "тоже могу, подумала Клер. Много лет, конечно, потребовалось, чтобы я пришла к этому, но теперь я могу свернуть горы, и что там ни возникнет на моем пути другого.

– Дело запутанное, – сказал Алекс, выдвигая из-за стола в мастерской Клер стул и усаживаясь на него с вытянутыми ногами. Ящик с рождественскими украшениями, стоявший рядышком, он осторожно отпихнул подальше. – Мой друг Стен Гэбриель из «Тайме» говорит, что Форрест Икситер в самом деле вложил пятьдесят тысяч долларов в особняк, он не пенни не потратил на себя. Но миссис Мэнесхербс, увы, это особа посложнее.

– Вы и про нее слышали? – спросила Клер.

– И не только я. Вы вот не забыли ее фамилию, понимаете, правда, впечатляет. Это слово обвивается вокруг языка, его тру дровато прожевать. Я люблю такие слова. Ее отец был Хосеа Мэнесхербс, он сделал себе состояние на оклахомской нефти и умер в уличной драке, когда ему было сорок пять. Он был разведен и оставил все Эдит, своей дочери.

– Почему тогда его дочь носит имя – миссис Мэнесхербс?

– Потому что она никогда не была замужем. Она прибавила себе «миссис», когда возглавила нефтяную компанию: ей казалось, что тогда люди будут ее больше уважать. И вероятно, была права. Во всяком случае, она взрастила свой собственный имидж эксцентричной дамы, но управлялась с делами она лучше, чем отец и удвоила состояние. Затем она продала компанию, переехала в Нью-Йорк и занялась некоторыми предприятиями, о которых никто раньше не слышал, и одно из них – затея друга Ханны, Форреста. Вся беда в том, что ее порывы обычно весьма недолги, она известна, как особа, которая может пойти на попятную в самую последнюю минуту, едва кто-нибудь скажет что-то, что ей не понравится или кто-то отвлечет ее другим предприятием, которое требует немедленного внимания. И денег, конечно. Хотите еще чаю?

– Да, спасибо, – Клер проследила, как он понес их чашки к маленькой встроенной кухне. Как быстро он освоился в мастерской, подумала она. Он работал здесь уже пять раз за две недели после Дня Благодарения, и теперь она всегда скучала, когда его не было, скучала по его молчаливому присутствию во время работы и по их долгим разговорам в конце дня.

– Но я ничего не могу поделать с этой миссис Мэнесхербс, – сказала она, когда Алекс поставил ее чашку перед ней на стол. – Я должна доверять Ханне. Но я тревожусь за нее. Дело не в деньгах; они ушли и мы совсем не умрем с голода, если они не вернутся. Но Ханна волнуется о том, как их вернуть, и волнуется о том, что Форрест и она будут сломлены, если она обнаружит, что ошиблась насчет миссис Мэнесхербс, или если – ой, может такое быть? Что если он и эта дама действуют вместе?

– Они потеряют пятьдесят тысяч, если не выкупят особняк. Это как раз верно. Она встревает в кучу предприятий, только поэтому она совсем не такой человек, на которого вы могли бы поставить.

– Но Ханна поставила.

– И вы. Невольно.

– А ваш приятель из «Тайме» выяснил, когда собираются открывать этот Центр Икситера?

– Нет, это все смутно. Икситер позвонил Стену в «Тайме» месяц назад и прислал ему сообщение для печати – он хотел, чтобы Стен написал статью, в помощь, чтобы заручиться еще дарами, не знаю почему, может быть, он беспокоится о миссис Мэнесхербс – но Стен сказал, что статьи пока не было, но ему интересно, будет ли она вообще. В сообщении не было сказано ни о дате открытия, разрезании ленточки, ни о чем таком. Вы останетесь здесь на праздники?

– Да, – сказала Клер.

– А поужинаете со мной сегодня вечером?

– Сегодня я занята, хотя мне хотелось бы. – Тогда завтра вечером.

– Согласна.

– А что вы будете делать на Рождество?

– Возможно, повторим наш ужин Дня Благодарения. Нам всем тогда было очень хорошо – замечательный способ отпраздновать что-либо. А что вы будете делать?

– Повторять День Благодарения. Думаю, семья моей свояченицы будет тогда здесь, что означает кучу народа. Когда я был ребенком, – сказал он мечтательно, – нас собиралось на Рождество человек пятьдесят. Родители приглашали всю округу, всех тех, у кого не было семьи, а мы с сестрой раскладывали билетики и играли в швейцаров, рассаживали гостей и раздавали всем сидр. Ничего крепче сидра не было, мы другого и позволить себе не могли, да и родители не признавали спиртного. Затем мы раздавали рождественские подарки, которые сооружали вместе с мамой: печенья, завернутые в разноцветную бумагу, маленькие булки с изюмом в фольге, маленькие баночки клубничного джема с полосатыми резиночками на крышках. Моя мать была без ума от клубничного джема. Я слушал всех этих людей, которые даже не были друг с другом знакомы, или не виделись много лет, они знакомились, рассказывали истории своих жизней, пытались произвести друг на друга впечатление, даже хотя многие из них сидели без работы или занимались совсем не тем, чем бы им хотелось, или только что развелись или еще что-нибудь, что сделало возможным пригласить их к нам. Я бродил от одной маленькой группки к другой, они собирались в разных комнатках, – пели рождественские гимны, играли в шахматы или китайские шашки или помогали на кухне. Это был словно театр; вот тогда-то я и решил стать писателем. Мне и сестре это ужасно нравилось, мы так возбуждались, что не могли утихомириться до середины января. А что было у вас на Рождество?

– Мы ходили к соседям. Их сына убили на войне, и они хотели, чтобы в доме на Рождество было много народа, а с нами и семьей их замужней дочери и некоторыми другими людьми это. можно было бы назвать и целой толпой. Там не было так интересно, как у вас, судя по вашему рассказу; когда я подросла, то все время порывалась пойти к своим друзьям. По правде говоря, я просила родителей меня отпустить, но они всегда категорически отказывались, у нас был долг – заполнять собой соседский дом на Рождество.

– И теперь вам это нравится, не так ли? У вас очень развито чувство долга.

– Да, конечно. Мир стал бы ужасным, если бы оно пропало у людей.

– У многих его нет. И они сильно мешают тем, у кого есть. Вы закончили вашу работу на Эйгера?

– Почти. Я надеюсь, что будет другая работа, а может быть, и не одна, когда я завершу эту; я не хочу видеть пустые чертежные столы. Мне все это напоминает кладбище. А как ваша работа? Вы до сих пор не показали мне статьи.

– Она закончена. – Он достал папку из своего портфеля и, пройдя через комнату, подал ее ей.

– Я могу подержать? Хотелось бы прочитать немного попозже.

– Она ваша. Исправляйте все, что покажется вам вопиюще неуместным и дайте мне знать дня через два, если возможно. Мне пора идти: у меня завтра встреча с сыном, я хочу перенести "ее на сегодня. – А вы сможете?

– Я просто заеду к нему в школу, никаких других планов у нас не было. А куда вы хотите сходить завтра на ужин?

– Решайте вы.

– У вас есть антипатии к какой-нибудь национальной кухне?

– Нет. Мне они все нравятся.

– Восхитительная женщина. – Он натянул свою кожаную куртку и взял в руки портфель: – Кстати, у одного моего друга премьера спектакля в Виллидж в следующий вторник, хотите сходить? Я читал пьесу, думаю, выйдет хорошо, и спектакль удастся.

– Да, – сказала Клер, – я никогда не была на премьерах.

– Потом будет вечеринка, если только это не слишком поздно для вас.

Клер улыбнулась:

– У меня нет комендантского часа:

– Хорошо. У меня тоже. – Он взял ее за руку и задержал ненадолго; формальное рукопожатие стало затянувшимся дружеским приветствием. – До свидания, Клер, и еще раз благодарю за то, что позволили мне разделить с вами это замечательное место.

– Мне нравится, когда вы здесь. Без вас здесь кажется пусто.

Он задержался в дверях:

– Спасибо за то, что сказали это.

Клер просидела на табурете довольно долго после того, как он ушел, уставившись на дверь и на заваленный чертежный стол, и на мебель в мастерской, но не замечая ничего этого. Ей просто нравилось сидеть. Она не хотела никуда идти.

– Ты придешь поздно? – спросила Ханна, возникая в дверях. Или вообще не пойдешь?

– Пойду, пойду. Просто, кажется, я сдвинуться не могу.

Ханна зашла в комнату и села в кресло.

– Эмма ушла полчаса назад. Она просила передать тебе, что вернется поздно.

– Она всегда поздно.

– Но, по крайней мере, возвращается. В ту ночь…

– Она обещала, что больше такого не будет. Я не думаю, что ей это понравилось. Как ты думаешь, что такое случилось в День Благодарения, от чего она изменилась? Я бы это повторила, если знала, что именно.

– Мне так представляется: маленькие каникулы от всего того, что ее тревожит. И думаю, это был первый шаг. Теперь, когда у нее были каникулы, она захочет еще, и потом сама начнет выискивать способы для того, чтобы они произошли:

– Кстати, о каникулах: я собираюсь пойти завтра с Алексом на ужин.

– Замечательная идея. Потребовалось много времени, чтобы дошло до этого.

– Разве? Я знаю его только несколько недель.

– И ты была занята Квентином. А сейчас?

– Иногда. – Клер встала и принялась бесцельно бродить по студии, поглаживая маленькие скульптурки зверей, которые она понаставила на столах и подоконниках. Она понимала, что просто оттягивает тот момент, когда надо будет одеваться для того, чтобы идти с ним.

– Знаешь, моя дорогая, – сказала Ханна, – теперь ты должна представлять его себе немного яснее. И в конце концов, ты должна уже знать, что он от тебя хочет и что ты хочешь от него.

– Что ему нужно от меня. – Клер задумалась. – Некое украшение компании. Хозяйку дома на время вечеринок. Умного, понимающего слушателя, который может обсуждать дела, политику и искусство. Женщину, которой нравится секс. Верного и преданного сотрудника. Кого-то, кто не стремится выйти замуж.

– И все это – ты.

– Кажется, он так думает.

– А чего ты от него хочешь?

– Сейчас? Не знаю. Что я хотела вначале, так это его мир – другие люди, разные жизни, незнакомые мысли о людях и вещах. Я не знаю как жить жизнью Квентина. Он меня учил. Он меня ввел в этот мир.

– А сейчас?

– Сейчас я все это повидала, это очень приятно, но не слишком.

Ханна хихикнула.

– Я все об этом знаю. Я однажды порвала с мужчиной, потому что единственное, к чему он стремился – это превратить свою компанию в самую крупную в городе, и тогда бы он всласть попользовался своим авторитетом, не отвлекаясь на всякие мелочи. Он был богат и хорош собой, знал все рестораны, и в каких ночных клубах есть маленькие комнатки наверху, но поэзии в его сердце не было, и никакой в душе музыки. Я ему так и сказала. – Она кивнула, уловив заинтересованный взгляд Клер. – Я думаю, ты готова к поэзии и музыке.

– Ханна, – спросила Клер, – сколько в твоих историях правды?

– Ох, дорогая, – Ханна покачала головой. – Что это ты вздумала сомневаться? Это легче, чем подумать о том, как бы порвать с Квентином?

– Конечно, нет, – начала Клер недовольно, но потом задумалась. У нее и раньше возникали подозрения по поводу рассказов Ханны, но почему вдруг она решила их высказать именно теперь? Может быть, Ханна права – она, наверное, завела речь об этом только потому, что Ханна привела ей прекрасные доводы за то, чтобы разойтись с Квентином, а она боится посмотреть правде в лицо. Поэзия и музыка, подумала она уныло. Она пробыла с Квентином шесть месяцев. Он все еще возбуждал ее одним прикосновением или словом, но какая-то ее часть, она понимала это, заводилась от его власти: ей нравилось то, что она рядом с таким могуществом, и это, тоже, конечно, возбуждало. Квентин Эйгер приносил в жизнь легкость и роскошь и то, что казалось иногда естественным порядком вещей. – Это очень удобный образ жизни, – пробормотала она.

– А почему он будет неудобным без него?

– Ты хочешь спросить, буду ли я по нему тосковать? Не слишком, мне кажется. Но это не означает, что я собираюсь лишиться его особенного рода возбуждения.

– Клер села на ручку кресла рядом с Ханной. – Довольно занятно быть по его сторону ограды, вместо того, чтобы наблюдать за радостями с другой.

Ханна вздохнула.

– Я скажу тебе, что думаю о Квентине Эйгере. Я уверена, что он необходим для лучшего функционирования нашей экономики, и я благодарна ему и всем людям, таким как он, всем этим миллионам бизнесменов, которые озабочены деланьем денег и своим авторитетом, потому что, безусловно, они ответственны за то, что еда поступает в наши магазины так быстро, а машины и самолеты строятся именно так, чтобы мы могли легко ездить по стране, а одежда приходит со всего мира, и все остальное. Я позволю ему и ему подобным все это. Но мне кажется, что в нем так мало радости.

Клер сидела прямо, невидящими глазами уставившись в черные квадратики окон и маленькие горки снега на внешней стороне подоконника. В нем мало радости. И никогда не было, прибавила она про себя. Она мысленно проглядела все те месяцы своей жизни, что они пробыли вместе. Он был решителен и агрессивен, силен и уверен в себе, и умело справлялся со всем, за что брался, но все, что Квентин делал, даже занятия любовью, проходило без особой жизнерадостности, такого он просто не допускал. Вся его кипучая энергия и страстность употреблялись лишь на то, чтобы достичь успеха в одной области, затем переносились на следующую, пошире и поважнее, а затем на что-то третье, дальше. Его друзья это знали – они ей неоднократно говорили. Все знали, и Клер тоже, что Квентину скорее интересен уровень моря и горизонт, чем люди, которые собрались вокруг него.

Он знал, в каких ночных клубах есть маленькие комнатки наверху. Да, он знает о самых потаенных уголках мира и о том, что в них делать. Он очарователен, волнующ и сексуально силен. Но в нем нет радости.

– Спасибо, Ханна, – сказала Клер, вставая. – Ты умеешь представить все в перспективе. – Она нагнулась к Ханне и поцеловала ее в обе щеки. – В этом ты молодец. Я должна переодеться – мы собирались на ужин.

– Собирались?

– Не думаю, что мы пойдем. Мне кажется даже, что вернусь очень рано. Так что, если будешь готовить ужин для себя, оставь немного и мне.

Одним воскресным днем, в середине декабря, здание! «Эйгер Лэбс» погрузилось в молчание и полумрак под! низкими угрюмыми облаками. Кое-где в кабинетах и лабораториях зажигали свет, и слышалась некая жизнедеятельность – щелканье компьютерных клавиш, звяканье кофейных чашек, шипение воды, рвущейся из крана у лабораторного стола. Джина заглянула в боковую дверь, которую держали открытой весь день, тогда как все остальные в здании запирались, и через мрачноватый коридор прошла к испытательной лаборатории. Там никого не было. Столы и маленькие конторы вдоль одной стороны зала были тихи и не освещены; все выглядело покинутым, как будто люди больше сюда не вернутся уже никогда. Сбежали, или умерли, подумала Джина, потому что в тишине было что-то призрачное.

Она тут же себя одернула. Хватит – она пришла сюда, чтобы отыскать… что-нибудь. Что найдется. Это ее последний шанс перед увольнением. Отчеты об испытаниях, сказала она себе. Их всегда держат в одной пачке, но, вероятно, где-то есть и другой комплект. Если бы я подправила отчеты, то стала бы хранить подлинник? Конечно нет, я бы его уничтожила. Но люди так не делают, по причинам, которые я не могу понять, они их хранят. Все администраторы в дюжине компаний, таких, как «Доу», «Форд», «Джи Эм», «Монсанто» – даже президент Соединенных Штатов – они берегут все, даже самые опасные документы и записи. Так что стоит осмотреться.

Она заслышала шаги и окаменела, пока они не затихли. Нужно спешить, подумала она, и при бледном свете из коридора шагнула в кабинет с папками, из которого Курт доставал отчеты, которые ей демонстрировал. Она направила луч фонаря на верхнюю полку. Отчеты все еще были здесь. Она порыскала по остальным папкам на полке, в каждой были материалы о разных продуктах ПК-20, но больше ничего о восстановительном глазном креме. Она выдвинула другой ящичек, а потом два нижних и обнаружила отчеты о других продуктах «Эйгер Лэбс», документы, интервью, анализы. Но о ПК-20 ничего другого не нашлось.

Они избавились от подлинников, подумала она. Или Эмма неверно прочла записки, никакой проблемы нет и не было.

Она села на корточки и положила фонарь рядом с собой. Если подлинные отчеты подменили, они могут быть в любом шкафу одной из множества комнат, или кабинетов. Потребуется несколько часов, а то и дней, чтобы их разыскать. Что ж, коли я не могу их найти, значит, не могу. И что еще делать я не знаю. Если бы Эмма не была так уверена в том, что она прочла в тех записках…

Записки. Джина подняла голову и оглядела всю комнату, до углового кабинета. Кабинета Курта. Курт глава испытательной группы, он мог послать эти записки. А Курт уходит, он говорил, на работу получше, хотя и не говорит куда. Позаботился ли он о том, чтобы стереть все из своего компьютера? Держу пари, что нет. Могу поспорить, что он думает о будущем, а не о прошлом. И спорю, что все еще здесь.

Тут в ней вспыхнуло возбуждение, то особого рода возбуждение, которое охватило ее, когда она поняла, что кое-что в лаборатории у нее получилось, или когда она впервые проскакала на лошади на ферме Роз, почти такое же чувство, что она испытывала по отношению к самой Роз. Случается иногда, что мы точно знаем, что делаем все верно, подумала Джина, слова почти пропелись в ее голове. И сейчас как раз такой момент.

Она посветила фонарем в пол и направилась вдоль стены зала, мимо открытых дверей, к кабинету Курта. Затем выключила фонарь. Последние лучи мрачного дня едва проникали в комнату через угловые окошки, но их было достаточно, чтобы разглядеть клавиатуры компьютеров, а это было все, что Джине требовалось.

Она опустила жалюзи на окнах и, включив компьютер, вызвала список файлов. Для ПК-20 их было около ста, и каждый обозначался своим кодом. «ПК-20 – предтесты», прочла она, и нажала на клавишу, чтобы вывести документ на экран. Это был предварительный план, двухлетней давности, оговаривающий основные черты испытаний всех продуктов новой партии. – Через несколько минут она разыскала окончательный план, записанный три месяца назад. Джина вздохнула. Предстоит ознакомиться с девяносто восемью файлами.

Но вскоре она поняла, который из них ей нужен. Код отчетов о тестах составлялся из даты его проведения и последовательного номера по окончательному плану Курта. Итак, раз Эмма видела то, что было, вероятно, написано в октябре, когда записки попались ей на глаза, или в сентябре, по крайней мере то Джина стала проглядывать номера 9 и 10 с большим последовательным номером, вызывала их на экран и быстро просматривала.

Кому: Квентину Эйгеру от Курта Грина. Согласно решениям нашей беседы с Хейлом Йегером, мы расширяем испытания Дневного Восстановительного Крема, Ночного Восстановительного Крема и Глазного Восстановительного Крема, привлекая к тестам черных женщин, 250 из городов севера и 150 – юга. Данные испытаний должны быть готовы в то же время, что и…

Джина отослала этот документ и вызвала другой.

…ранние тесты на послойную чистку указывают мелкое заражение, вероятно, от оборудования; поздние тесты, с другим комплектом, были чисты. Следует заменить оборудование первого комплекта: стоимость закупки 175 тыс. долл. и я сильно рекомендую…

Черт, пробормотала она, избавилась от этого и вывела на экран следующий файл.

…тонер "А" предпочли 65% тестируемых, тонер "Б" предпочли 15%, 20% отрицательно отозвались об обоих. Из них 17% сказали, что он сушит их кожу. Возможно решение, сделать тонер прозрачным, а не бледно-голубым; женщинам нравятся вещи, которые выглядят чистыми.

«Вот что он знает о женщинах», пробурчала Джина, вызвала другой файл, а потом еще один. Ни в октябрьских, ни в сентябрьских отчетах ничего подозрительного не оказалось. Она вернулась к августу и снова ничего не обнаружила. Это смешно, подумала она, он не может быть более ранним. Тем не менее, из упрямства она вернулась к июлю.

"Проверки чувствительности человеческого организма к ПК-20.

Результаты последнего теста ПК-20 удостоверяют, что от 4% до 5% испытуемых имеют аллергические кожные реакции. В их числе: легкое жжение, зуд, раздражение, сыпь, образование прыщей, и аллергический дерматит. Кроме того, 1% пользовавшихся Восстановительным Глазным Кремом ПК-20, испытывали аллергический конъюнктивит, а у одного из тестируемых была более злокачественная реакция, которая привела к слепоте на один глаз. (Примечание: вероятно, мы сможем доказать, что испытуемый употреблял продукт неверно…)"

Джина перечитала. То самое, о чём говорила Эмма. И они знали это в конце июля. Но где латынь, которую видела Эмма. А, она говорила, что отчетов было два.

Она включила принтер и распечатала этот отчет, затем вернулась к компьютеру и снова пошла по файлу испытаний Курта, быстро просматривая документы, и так добралась до марта.

"Проверки чувствительности организма к ПК-20. (предварительный рапорт).

…4% тестируемых испытали различные пониженные аллергические реакции. У некоторых испытуемых был обнаружен конъюнктивит, который, вероятно, был спровоцирован бактерией Psendomonas aeruginosa или аллергической реакцией на один из компонентов вещества, или по причине прямого повреждения роговицы. В лаборатории будет готов отчет…"