Текст книги "Писать, чтобы жить. Творческие инструменты для любого пишущего. «Путь художника» за шесть недель"

Уязвимость

Сегодня полная луна, но она скрыта за облаками. Дождь моросит по оконным стеклам. Подходящий вечер, чтобы остаться дома, но я не могу усидеть на месте. Не зная, куда себя деть, я звоню подруге.

«Джулия, у меня такая скучная жизнь», – сетует моя приятельница, хотя она писательница, и жизнь у нее далеко не скучная. Она написала дюжину книг, все они интересные, все автобиографические.

«Об этом и пиши – о своей скучной жизни», – подтрунивая, советую я.

Бытует мнение о том, что писатели – люди крепкие, закаленные, неуязвимые. На самом деле все совсем наоборот. Хороший писатель – уязвимый писатель, он готов предстать беззащитным, а вовсе не всесильным. Самые лучшие произведения написаны от сердца, а оно ранимо.

Если текст кажется пресным и плоским, значит, автор отказался рассказать такое, о чем, по его мнению, говорить нельзя. Он скрыл уязвимость, спрятал тайны своей души.

Всякий раз, решаясь на полную искренность, мы привносим в свое творчество «изюминку». Учась спокойно относиться к неудобной правде, мы становимся смелее. Идя на риск, который кажется серьезным – а иногда и впрямь является таковым, – мы покоряемся самим себе. Недавно еще одна моя подруга, признанная писательница, взялась за перо в полной уверенности, что ее отношения скучны, как и ее проза. Продолжая работать и пытаясь поделиться правдой о том, о чем рассказать невозможно, она написала: «Я соскучилась по чувственному сексу. Мы обнимаемся, но страсти нет». Стоило ей излить свои глубокие переживания на бумагу, как ее текст стал живым, перестав быть скучным. Вот что пишет другая писательница: «Меня не устраивает мой текущий вес. Одежда стала мала, и я больше не кажусь себе привлекательной. Мне нужно сбросить килограммов десять».

А вот слова другого автора: «Я боюсь, что говорю избитые вещи. Я не осмеливаюсь выразить то, что чувствую на самом деле».

Всех этих писателей объединяет нечто общее: потребность быть искренними. Когда они осмеливаются проявить честность, письмо будто вспыхивает изнутри. Уверенность в том, что их идеи скучны, улетучивается. Требуется лишь смелость, но найти ее в себе бывает не так уж и просто. В уединении ведя утренние страницы, мы становимся храбрее. Позволяя себе честность на бумаге, мы учимся проявлять ее и в жизни.

Одна красивая женщина шестидесяти с небольшим лет однажды воскликнула в разговоре со мной: «Джулия, неужто вы хотите сказать, что я должна писать о том, что чувствую на самом деле? Я веду два дневника: публичный – где пишу как духовно развитый и позитивный человек, и личный – который, я надеюсь, однажды будет уничтожен, потому что он показывает мою мелочность и страхи».

«Пишите о том, что вас беспокоит, чего вы боитесь, о чем вы были не готовы писать до сих пор. Решитесь открыть душу нараспашку».

Натали Голдберг[10]10
  Натали Голдберг (род. 1948) – американская писательница, последовательница философии дзен-буддизма.


[Закрыть]

«Попробуйте поменять их местами, – посоветовала я ей. – Осмельтесь показать людям свой личный дневник. Ведь ваши признания – это человеческий опыт. Когда вы пытаетесь казаться святой вопреки собственным ощущениям, ваше письмо становится бессодержательным – именно это вы имеете в виду, называя его скучным».

Описывая свои истинные чувства, мы открываемся миру. А открывшись – становимся уязвимыми. Самые сильные произведения отражают людскую натуру – и ее хрупкость.

Писатель А. находит нового пылкого любовника и больше не хочет довольствоваться сугубо платоническими отношениями. Писатель Б. начинает проводить много времени на беговой дорожке и постепенно сбрасывает вес. Писатель В. осмеливается поделиться с людьми новыми выводами и умозаключениями. Писатель Г. открывает людям свои сокровенные мысли. Все эти авторы рискнули довериться вселенной.

Проявляя уязвимость, мы обретаем силу. Как это ни парадоксально, ранимость дарует нам мощь. Как показывает творчество, человеческое сердце – тонкий механизм, оно склонно к сентиментальности и радикальной смене настроений. Оно открыто и приемлет противоречия. Оно не притворяется, что обладает нечеловеческой силой, а, напротив, обнажает свою уязвимость.

Тревога

Небо серое. Не умиротворенно-серое, а тревожное. Всюду одни лишь серые тона: грядет ненастье. Близится гроза, спускающаяся с четырехкилометровых горных вершин сюда, на высоту двух с половиной километров. Я тревожусь перед надвигающейся бурей. С чувством беспокойства переворачиваю страницу.

Тревога – это энергия, ее сгусток. Для писателя это ценное топливо. Она похожа на страх; подобно страху, она пришпоривает нас, подталкивая писать. И мы приступаем к работе. «Я беспокоюсь, потому что…» Но тревогу непросто объяснить. Ее можно испытывать без видимой причины, как часто и бывает. В отличие от страха, который имеет конкретный мотив, тревога туманна, необоснованна. И поэтому мы говорим: «Мне не по себе, сам не знаю почему». Это признание – первый шаг на пути к спокойствию. Мы поддаемся тревоге: проще сдаться, чем бороться с ней, ведь от этого она лишь усиливается. В конце концов, беспокойство, как и любое другое душевное состояние, не может длиться вечно и однажды пройдет.

Начался сильный ливень, но его капли стучат громче, чем обычно. Ну конечно: дождь сменился градом, и тот с ревом обрушивается на землю. Теперь моей тревоге есть за что уцепиться. Градины размером с шарики для игры в «Марблс» падают с неба вперемешку с теми, что больше напоминают бильярдные шары. А вдруг они разобьют окно? Я встревожена, как и моя собака. Она носится из комнаты в комнату в поисках тихого прибежища, но спрятаться негде.

«Лили, все хорошо, мы в безопасности», – успокаиваю я ее, да и себя заодно. Град заканчивается так же внезапно, как и начался. Меня окружает неземная тишина. Я готовлюсь, что град того и гляди начнется снова, но все стихло. Робко, понемногу, беспокойство отступает. Неужели оно и впрямь было вызвано непогодой?

Взяв ручку и бумагу, я подробно описываю грозу. Я пишу быстро, стараясь обогнать тревогу. С каждым словом мне мало-помалу становится легче. Я сбавляю темп. Замечаю: мне не хватает той скорости, что дарила тревога. Я ловлю себя на мысли, что с точки зрения творчества беспокойство – не самый приятный, но все же друг. Решено: в следующий раз, когда меня одолеет тревога, я сразу же сяду писать, пустив в ход подаренную ею энергию.

Вскоре мне представляется такая возможность. Следующим утром ветер качает сосну за окном. Сотрясая оконные стекла, он представляет вещи в их истинном масштабе. Природа могущественнее меня. Моя дочь Доменика, которая живет в Иллинойсе, прислала фотографии сломанных веток. Потом позвонила и сказала, что у них готовятся к торнадо. «Какова вероятность, что их зацепит?» – гадаю я в испуге. Взглянув на снимки, я убедилась, что смерч и впрямь прошел очень близко.

Здесь, в Нью-Мексико, тоже дует сильный ветер, хоть торнадо его и не назовешь. Он катит грозовые облака вниз по горным склонам. Малышка Лили, восприимчивая к погоде, прячется под стол. Она жмется поближе ко мне. Мне тоже хочется, чтобы она была рядом. В компании друг друга нам обеим спокойнее.

Сев писать, я использую проверенный прием: обращаю свою тревогу в стихи.

 
Снова буря – ветер, дождь и град.
Что раскаты грома нам сулят?
 

Сочиняя стихи, я чувствую, что нахожусь в безопасности.

 
Лили, зайка, подойди же,
Это я тебя звала.
Ну-ка, ляг ко мне поближе.
Лили, как же ты мила!
 

Лили слушается и ложится у моих ног. Она и правда очень мила. Я улыбаюсь, наблюдая, как она выполняет мои рифмованные команды. Я вдруг вспоминаю о своей подруге и коллеге-поэтессе Джулианне Маккарти. Буквально вчера она изложила мне свою формулу счастья: благодарность и юмор. Сегодня благодарности у меня маловато, зато юмора хоть отбавляй:

 
Кто там бродит? Дикий зверь.
На замок запру я дверь.
Это ветер за окном.
Это грянул дальний гром.
Небо все заволокло.
Мне уютно и тепло.
Я срифмую пару строк,
Выйдет миленький стишок.
Что ж, зато известно всем:
С чувством стиля нет проблем!
 

Я отправляюсь на кухню, чтобы разогреть порцию картофельной запеканки. Собака семенит за мной. Пока я ем запеканку, она будет уплетать свой корм. «Обезьянничаешь». Стоит мне отложить в сторону ручку, как она тут же ее хватает. Да уж, истинный питомец писательницы, шучу я. Ее шалости меня смешат. Если бы она и правда могла писать, она, наверное, сказала бы обо мне что-нибудь в этом роде:

 
Я посвящаю стих своей хозяйке.
Она дает мне воду и еду.
И я хочу сказать вам без утайки,
Что лучше я хозяйки не найду.
Она всегда мне носит угощения.
И хоть я не пойму, какой в нем прок,
Должна признаться, пусть не без стеснения,
На шею мне цепляет поводок.
И пусть чрезмерно умничать негоже,
И пусть я не умею говорить,
Я точно знаю, что ее тревожит,
И чем могу ее развеселить.
Мы с ней умеем вместе посмеяться,
И скрасить скуку долгих будних дней.
И у хозяйки нет причин бояться
До той поры, пока я рядом с ней.
 

Верно, Лили рядом. Из-за сильного ветра сработала охранная сигнализация. Громкие звуки напугали ее. Мне тоже страшно. Я звоню Нику, который живет в двадцати минутах езды от моего дома.

«Буду у тебя через двадцать минут», – говорит он. В ожидании я перечитываю получившиеся стишки, тихонько посмеиваясь. В очередной раз рифмовка помогла побороть тревогу. Двадцать минут спустя, сдержав слово, в дверь стучит Ник. Он позвонил в страховую компанию, и ему сказали, что сработала не сигнализация, а детектор дыма. Забравшись на стремянку, он тянется к устройству, контролирующему содержание углекислого газа в воздухе: сигнал действительно исходит от него. Он отключает детектор, и шум прекращается. Ник спускается на пол, где его с признательностью встречает Лили. Как и я, она видит в нем спасителя. Пожалуй, стоит сочинить стихотворение в благодарность.

Попробуйте слагать стихи

Я шагала на север по грунтовой дороге неподалеку от дома. День был тихий, я спокойно прогуливалась, пока вдруг едва не наступила на змею, что лежала всего в шаге от меня. Она была мертва – попала под машину, – но мне было все равно. Как ни крути, змея есть змея, а я их до ужаса боюсь. Отскочив назад, я предоставила мертвой рептилии пространство для маневра. А вдруг она жива? Я тут же ринулась домой. Осматриваясь, пересекла двор. Мимо проскочила ящерица, но их я не боюсь – только змей. Та была серебристая – цвета смерти. Поспешив зайти в дом, я тут же схватила ручку и бумагу.

И написала:

 
О, серебряный змей, уползай поскорей,
Как хотела бы я оказаться храбрей!
 

Это короткое двустишие частично помогло мне побороть испуг. Ведь если я могу писать о змее, значит имею над ней хоть какую-то власть. Описывая то, что внушало мне страх, я меньше боялась. Это стало для меня ценным уроком.

«Быть художником – значит никогда не отводить взгляд».

Акира Куросава

Не все боятся змей, но у всех есть страхи. Например, мой друг Боб боится медведей. Он проводит лето высоко в горах Сангре-де-Кристо, где водятся эти звери. По ночам он вооружается мощным ручным фонариком, который широким лучом освещает тропу. Выйдя из машины, Боб спешит в дом, с ужасом представляя, что поблизости бродит медведь. Днем он находит медвежьи следы, пугаясь еще сильнее. Это не просто его фантазии: медведи там действительно водятся. Чувствуя его страх, я посвящаю ему стихотворение:

 
Свирепый зверь крадется вслед за мной,
И только тьма кромешная вокруг.
Мне яркий луч осветит путь домой.
Я не один: со мной мой верный друг.
 

Как и стихотворение про змею, это четверостишие о медведе помогает преодолеть боязнь. Письмо – могущественная вещь, и оно куда сильнее наших страхов. Неподалеку от соседского дома видели пуму. Она притаилась на высокой глинобитной ограде, готовая спрыгнуть и наброситься на свою жертву. Следуя примеру своего приятеля Боба, я ношу с собой мощный фонарик, с его помощью освещая путь в темноте. Никаких кошек не видно. Благополучно добравшись до дома, я пишу:

 
Рыщет огромная кошка в округе.
Острые когти, большие клыки.
Снова домой тороплюсь я в испуге
С собственным страхом наперегонки.
 

Пока я рифмую эту короткую прибаутку, мне становится легче. Я дома, в безопасности. Пусть огромная кошка рыщет в округе. Она не причинит мне вреда. Поэтому я и говорю: пишите о том, чего боитесь. Вот и я пишу.

 
Для сметливых не секрет,
Что причин для страха нет.
 

В следующий раз, когда вами овладеет тревога, попробуйте сложить стихи, и вы сами увидите, как она отступит.

Зависть

Зависть – это карта местности. Она с невероятной точностью подсказывает нам, куда и к чему мы стремимся. Не поймите превратно: зависть – это друг, который не будет с вами церемониться. Она вполне однозначно дает знать, каких достижений и похвал мы жаждем. Какими мелочными мы в итоге себе кажемся! Зависть сдавливает грудь, скручивает желудок, поддакивает тревоге. Нам не нравится ее испытывать, хотя мы не раз слышали, что это естественное человеческое чувство. «Ваша зависть, может, и нормальна, – думаешь ты, – но уж точно не моя». Зависть – это моя маленькая постыдная тайна.

Я ненавижу признаваться в зависти – даже самой себе. По сути своей это острое чувство растет из страха – страха того, что в мире на всех добра не хватит.

Но добра предостаточно, хоть зависть и уверяет нас в обратном. Эта эмоция, в основе которой лежит страх, понижает нашу самооценку. Убеждает, что нам никогда не заполучить предмет своих желаний. «Зависть» – зловещее слово. «Если это до сих пор не произошло, то уже никогда не произойдет», – уверяет она. Вместо того чтобы подталкивать нас к более активным действиям, она повергает в отчаяние. И мы, вместо того чтобы смириться с волей Бога, решаем, что Он нас отринул. Награда досталась кому-то другому, и зависть определяет наше (более низкое) положение в иерархической структуре жизни. Из-за нее мы теряем способность шире видеть положение вещей. Обходя вниманием свои многочисленные победы, мы фокусируемся лишь на проигрышах. Самовосприятие становится черно-белым. В сравнении с неким «выдающимся человеком», мы – сущие неудачники.

Зависть мешает нам видеть дальше своего носа. Не дает смотреть на жизнь объемно, заставляя зацикливаться на частностях. Мы забываем о своих триумфах, которых зачастую немало, и замечаем лишь поражения. «И так будет всегда», – бичуем мы себя. Но правда ли это?

Это чувство можно обратить в свою пользу. Ведь оно показывает нам, куда идти, чтобы достичь желаемого. В своих лучших проявлениях зависть – это мотивация. Она заставляет нас прилагать больше усилий, вместо того чтобы признать поражение. Усердие в итоге может принести нам победу. И тогда мы перестаем завидовать достижениям других людей и начинаем ценить их как своих коллег или даже вдохновителей.

Одна моя приятельница предлагает иной взгляд на вещи. «Моя зависть, – говорит она, – связана с человеком, а не с творчеством. Оглядываясь назад, я радуюсь, что мне не достался тот, с кем, как мне казалось, я хотела быть».

Так что в наших неосуществившихся желаниях можно – пусть и непросто – увидеть Божий промысел. Порой зависть дарит нам возможность духовного роста. В сущности, так всегда и бывает, ведь она требует от нас честности. Мы вынуждены признаться в своих мечтах и желаниях. Согласиться, что нас злит, когда кому-то удалось нас превзойти. Зависть влечет за собой дар самосознания. Учитывая все вышесказанное – может, она не так уж и плоха? Чувство это, несомненно, болезненное, но, как не раз отмечали мудрецы, боль – верный признак духовного развития. Зависть призывает нас расти.

Скромность

Бытует распространенное мнение, будто писать тяжело. Дело в том, что всем нам хочется писать идеально. Писать гениально, умно. Писать так, чтобы не было необходимости вносить никакие правки. Чтобы написанное производило на людей впечатление. Чтобы оно доказывало, какие мы умные. Короче говоря, мы требуем от своего творчества чего угодно, за исключением того, что оно на самом деле призвано делать: транслировать идеи. Когда автор изъявляет желание писать во имя служения, он начинает изъясняться более понятно, убедительно, честно. Большинство людей хочет гордиться своим творчеством, в то время как на самом деле необходима скромность.

Бернис гордилась тем, какие умные тексты у нее выходят. Одно за другим она строила предложения, демонстрируя свое мастерство. Представьте себе ее разочарование, когда я предположила, что она пишет слишком заумно, слишком гениально, и тем самым отталкивает читателей, а вовсе не привлекает.

«Но, Джулия, – запричитала она, – я трачу много сил, чтобы хорошо писать. И горжусь этим».

«В том и заключается проблема, – ответила я. – Гордыня мешает тебе общаться с читателем. Я предлагаю тебе кое-что попробовать. Попытайся писать, настроившись на служение. Позволь высшей силе писать твоей рукой. Просто попробуй», – уговаривала я, зная по собственному опыту, что это сработает.

Со злостью и неохотой Бернис последовала моему совету. К ее удивлению, она стала писать лучше. Она больше не пыталась казаться умной, а стремилась изъясняться понятно.

«В сущности, я не сочинил ни одной книги. Это больше похоже на диктовку. Мне говорили, что писать».

Клайв Стейплз Льюис

«Знаешь, Джулия, мне стало гораздо проще», – признала Бернис.

«Все потому, что ты больше не пытаешься делать два дела сразу – общаться с читателем и пытаться его впечатлить». Весьма иронично, что новые тексты Бернис производили большее впечатление.

Когда мы пишем, исходя из желания служить, нам удается ясно передать свою мысль. Если же нами движет эго и гордыня, потребность показаться умными, мы начинаем писать поверхностно, пытаясь манипулировать. Разве удивительно, что читателей это отталкивает? Когда автору хватает скромности стремиться «записать что-нибудь», а не «выдумать что-нибудь», его письмо становится доступным для понимания. Оно больше походит на беседу. Он слушает и записывает то, что «слышит».

Ему начинает казаться, что текст «сам себя пишет». Подобно Бернис, автор превращается в канал, или, если угодно, проводник, через который свободно течет творчество. Обучаясь искусству слушания, мы действительно становимся более восприимчивыми, лучше улавливаем то, что хочет быть написанным. Прислушиваясь, мы увереннее стоим на ногах как писатели.

Ясность идет на пользу писателю, а путь к ней лежит через скромность. Освободившись от влияния эго, наше творчество становится легким для восприятия, трогает за душу. Однако, чтобы писать сердцем, а не головой, вам, вероятно, придется призвать на помощь всю свою скромность. Ведь эго зачастую отказывается уступать. Писатели-новички часто стремятся казаться «умными», однако порой излишняя «заумность» как раз и мешает писать хорошо.

Хороший текст – это понятный текст, а ясность подразумевает простоту. Когда мы пытаемся выглядеть «умными», в нашем письме зачастую появляется ненужная сложность, из-за которой читателю приходится догадываться, к чему мы ведем на самом деле. Хороший текст доступен для понимания. Благодаря простоте становятся ясны наши истинные намерения, и читатель точно знает, о чем идет речь. Писать просто – значит писать хорошо.

Как это ни иронично, мы часто бичуем себя за то, что «слишком глупы», хотя на самом деле все совсем наоборот. Мы слишком умны, эдакие интеллектуальные позеры, которые украшают свои идеи ненужной мишурой – прямо как я только что! Под влиянием эго у нас порой возникает желание порисоваться перед читателем, продемонстрировать свою гениальность и эрудицию. На самом же деле такое позерство препятствует общению. Пытаясь «умничать», мы вредим самим себе.

Ясно изложенные факты смотрятся куда убедительнее. Писать просто – значит писать хорошо.

Терпение

Сегодня пасмурно, близится дождь. Силуэт гор размыт. Я сажусь работать, жалея, что не умею писать быстрее, что дождь никак не начнется. Мне не терпится. Мне кажется, что я уже давно работаю над этой книгой. Страницы медленно, но верно копятся. Следуя собственному совету, я не задираю планку. «Тише едешь, – дальше будешь, – напоминаю я своему нетерпеливому сердцу. – И большего достигнешь. Сбавь обороты». Так я и поступаю.

За долгие годы писательства я убедилась, что терпение писателю просто необходимо. Я заметила, что добиваюсь большей пользы, продвигаясь медленно. Будучи начинающим автором, я рвалась вперед, иссушая свой внутренний источник. Это вредило моему творчеству. Я писала быстро, но текст получался сухой и натянутый. Приходилось его переписывать, зачастую довольно основательно. Спешка не шла мне на пользу.

Какое облегчение я испытала, сбавив обороты! Писать от руки получалось медленнее, чем печатать на компьютере, зато качество написанного улучшилось. Текст больше не казался пустым и натужным, черновики обрели насыщенность. Следуя примеру знаменитого редактора Артура Кречмера – «записывайте, все записывайте», – я стала включать в текст подробности, которые прежде не успевала упомянуть из-за спешки. Что-то переписывать по-прежнему приходилось, но все же не так много, как раньше. Попросту не было нужды столько «править».

Я привыкла писать от руки. Поняла, что одно слово тянет за собой другое. Тонкая словесная струйка превратилась в бурный поток – непрерывный и мощный. Перестав бежать вперед сломя голову, я стала медлить, смакуя детали. Писательство превратилось из гонки за временем в прогулку, где каждый шаг был равен слову. Шли годы, книг становилось больше, и я стала терпеливее. Опыт научил меня ценить выдержку. Я научилась успокаивать свое неугомонное сердце, и убедилась, что медленный, но ровный темп приносит плоды. Редакторы положительно отзывались о моих текстах, отмечая, что они стали «чище». Я плавно переходила от одного произведения к другому, не изматывая себя отчаянными рывками на финишной прямой.

«Слово, за которым следует другое слово, за которым следует третье, обладает большой силой».

Маргарет Этвуд[11]11
  Маргарет Этвуд (род. 1939) – канадская писательница, поэтесса, литературный критик и феминистка, автор романа «Рассказ служанки».


[Закрыть]

Оговорюсь: было бы неплохо работать быстрее, но мой режим велит мне продвигаться неспешно. Работая над этой книгой, я в среднем пишу по три страницы в день от руки. Осилив половину, я делаю перерыв, чтобы поздравить себя с достигнутым результатом. Медленно, но верно я излагаю на бумаге то, что знаю о писательском труде.

В каждом написанном слове, в каждой мысли содержится выжимка нашего жизненного опыта. Писательство – это нектар нашей психики, и оно заслуживает неспешного подхода. Ежедневно заполняя утренние страницы, мы привыкаем записывать идеи по мере их рождения. Так мы учимся излагать одну мысль за другой, работая над своими произведениями. Мы становимся терпеливее и ждем, когда появится очередная идея. Мы пишем более глубокомысленно в буквальном смысле этого слова. Наша проза становится богаче. Терпение – ключ к хорошему письму. Я очень люблю писать, и потому научилась смаковать этот процесс.