Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

Живой не живой

Он протрезвел, как только случился удар. Машину крутануло влево, потом вправо. Мелькнула разделительная полоса. Пешеходный переход застыл в его больших добрых глазах. Грохнул тяжёлый звук, и тело мальчика бросило к тротуару. Отпустил педаль. Тут же газанул. Жизнь вместе с ним убегала сквозь боковое зеркало. Скрылся за двумя поворотами, проехал несколько метров, встал у подъезда и заплакал. Лобовое стекло, полное дождевых капель, переливалось кровью. Издыхающий дворник отчаянно пытался стереть остатки смерти.

Жена уехала на выходные к подруге. Он вбежал в пустую квартиру и закрылся на ключ. Включил свет, щёлкнул обратно. Разулся, разделся, бросился на диван, накрылся подушкой. Пролежал сколько-то, открыл глаза. Может, ничего не случилось. Причудилось по пьяни. Глянул в окно. Старый “ниссан” покорно стоял у дерева с разбитой мордой.

Всё-таки был удар, и ребёнок был. Точнее, не было ребёнка. Теперь, наверное, не было. Не стало. Решил перегнать машину в гараж, но остановился на пороге. Меньше паники, больше действий. Позвонить кому нужно. Были же знакомые и там, и здесь.

Он пролистывал список контактов. Этому или тому: этот не поможет, а тот наверняка. Попросит много. Ничего, есть вещи поважнее денег. Перебил входящий звонок с надписью “Любимая” на экране.

– Да… да, – ответил растерянно, – привет, как ты?

– Привет-привет, – залепетала жена, – я добралась, хорошо всё. А ты как? Ты где?

– Я… я дома, я пораньше сегодня.

– Ты какой-то не такой, – определила “любимая”, – ничего не случилось?

– Нет-нет, ничего, – собрался и соврал, – какие новости?

– Новости просто огонь, – не терпела жена, – я всё-таки ходила на УЗИ. Девочка! Слышишь? У нас будет девочка! Как и хотели. Алё-алё?! Ты здесь? Ты слышишь?

Он, конечно, слышал и сказал, что теперь не уснёт, будет выбирать имя.

– Подожди ещё, – строго указала, – давай не будем торопиться. Столько впереди анализов, ты бы знал. Как только, так сразу, ага?

Попрощалась. Утром, сказала, позвонит. В холодильнике – щи и картошка с голубцами. Поешь обязательно.

Кусок ему в горло не лез. Ждали две “Балтики” по ноль пять. Пшикнул клеммой, выпил и всё-таки набрал сообщение.

“Мне нужна помощь. Я сбил человека”.

“Ребёнка”.

“Я уехал, что делать – хз”.

Потом удалил текст. Сам себя закапывает. Никто не должен знать. Камер там вроде нет, были встречные машины и, может, ещё пешеходы. Ну, и что дальше.

Вода ласкала его тело. Распаренный, вылез он из душа, разложил диван и взбил подушку, чтобы скорее проститься с этим неприятным вечером. Но куда там. Стоило лечь и притвориться, что вот-вот уснёт и всё обязательно кончится, как всплывал пред глазами мальчик. Маленький совсем, с рюкзаком, должно быть, первоклассник.

Он поднялся и опять было заплакал. Не вышло, слёз на всё не хватит. Живи теперь и думай как. Прямо на домашнюю тельняшку, в которой спал, накинул куртку. Без носков в ботинки прыгнул. “Ниссан” виновато стоял под деревом и тоже не мог уснуть.

Не стал тревожить без того убитую (горем ли, жизнью) машину, потопал уверенно к перекрёстку, где случилось, и, когда дошёл, встал на тротуаре как случайный прохожий, стараясь не выделяться особо. Ну, оцепили участок проезжей части. Ну, приехали сотрудники. Вон, проводят осмотр. Подумаешь.

– А что тут? – спросил.

– Ребёнка сбили.

– Насмерть?

Женщина курила и не торопилась отвечать. Спросил ещё раз.

– Живой? Ребёнок-то?

– Да я откуда знаю! Говорят, так нёсся быстро. Не остановился даже. А мальчишка-то чего, крохотный. Не знаю, – махнула женщина, – живой не живой.

Тогда он ближе к дороге подошёл, будто могло это что-то значить. Мальчика давно увезла скорая, и теперь только следственная группа работала на месте ДТП, фиксируя возможные детали и обстоятельства. Он услышал, как высокий худой мужчина в синей форме докладывал по телефону, что видеозапись изъята и вот-вот будет изучена.

– Товарищ полковник, так точно! Известен, известен! Госномер, повторяю, известен. Так точно. Дали! Ориентировку дали.

Он кивал, будто сотрудник с ним разговаривал, а потом приблизился максимально и спросил:

– А мальчик что? Живой?

– Ды!.. – махнул рукой следователь (не мешайте, гражданин). – Покиньте территорию. Видите, мы тут!

– Вы скажите только. Живой мальчик?

Не ответили.

Он прошёлся вдоль дороги. Им известен номер. Сейчас загрузят базу, и всё, будет известно имя. А потом придут и заберут.

Но никто не приходил. Никто его не забирал. Всю ночь он слонялся по квартире, из комнаты в кухню, из прихожей в зал. Стоял на лестничной площадке, смотрел сквозь пролёт. Ни шага, ни звука, ни-ко-го.

Думал, справится ли жена. Нервничать нельзя, а тут – такое.

Бегал по новостной ленте. Только две заметки про ДТП. Подробности выясняются. В комментариях нашёл несколько оскорбительных выражений в адрес виновника, то есть – себя. Хотел возразить, что не виноват. Точнее, виноват, но разве специально, скажите, умышленно, что ли. Не заметил просто, выпил лишнего, выехал, проехал… а тут мальчик.

Он пролистал, поднялся вверх, задержался, перечитал… пере…

“Мальчик навряд ли выживет, – писали в комментариях, – тяжёлое состояние”.

Выпил вторую банку “Балтики”. Проглотил. Стояла крепкая ночь, и ничего не осталось в ней, что могло бы спасти или подсказать – не делай этого. Напротив, так тихо было, невозможно просто, и мысль безголосая звучала громче любых слов.

Ему нравилось имя Лера или Вика. Не мог определиться, надеть брюки или остаться в спортивных штанах. Примеривал отчество и фамилию, проговаривал уменьшительно и ласкательно: Лерочка, Викуся. Между синими слим-фит и чёрными классическими выбрал вторые, а после долго примеривал рубашки: розовую, мятную, ещё какую-то, жена говорила, это цвет марсала. Бордово-красный оттенок ему напомнил кровь, в сочетании с коричневым – кровь на теле. Жене нравилось. Ей сложно будет, а потом нормально, потом встретит кого-нибудь, к тому же у него банковские счета, работать не придётся.

Он видел в зеркале по-прежнему молодого, но какого-то другого себя. Стоящего даже не перед выбором, а на пороге выбора, за его пределами, уже там, куда никогда раньше и откуда никогда потом. Ещё молодой, но вот пожалуйста – седые виски, лёгкая залысина. Пожил достаточно. Столько натворил.

Пока чистил ботинки (вспомнилась армейская ветошь и вонючий гуталин), думал – как? Видел в кино, где всё просто, где будто бы всегда под рукой находилась верёвка, пришпоренная к потолку. И табуретка по высоте и габаритам. У него же – ничего такого, только ремень кожаный с металлической бляхой.

Он приложил к шее, по размеру затянул. Как будто садомазо. Не хватает женщины с плёткой. Рассмеялся. Вспомнил, что в баре давно томится нетронутый коньяк. Выпил, занюхал рукавом, упрятал нос в складочках манжета. Заиграло живое тепло в его живом теле, и мысль – тоже живая – опять прояснилась и снова уверила – пора.

Затянул сильнее. Так, что горло стало под натиском. Почти заметно, едва ощутимо, но – да, вполне себе естественно.

Он думал. Вот ведь как бывает. Ещё вчера так радовался отъезду жены. Представлял, как проведёт свободный вечер, планировал позвонить и тому, и другому, сходить в бильярд, расслабиться. А сколько планов на потом: ремонт в новой квартире, Таиланд или Куба, собственная база отдыха на загородном пруду.

Мальчику, наверное, лет шесть было, семь. В шапчонке с капюшоном, шарфик на ветру. Про шарф, наверное, придумал – как бы рассмотрел на такой скорости. Сообразить не успел, а шарф, конечно, запомнил. Ну да, ну да.

Ремень сдавливал шею. Словно змея, восставшая из недр смерти, напала с расплатой за мирские грехи.

Там переход вполне себе заметный. Налево посмотрел, направо. Правильно, как в школе учили. Вот и светофор загорелся с зелёным человечком. Шаг, второй, третий. Довольный такой, домой бежит с пятёрками. Да хоть с двойками. Какая вообще разница, если тут откуда ни возьмись – он – пьяный – на газу – бах, и нет ничего, и не было будто.

Одного только не хотел – чтобы нашли его таким вот невзрачным. Глаза, налитые кровью, выпятятся. Распухнет шея, раздавит её глубокая борозда. Покроет кожу жёлтый налёт. Серый, чёрный – будет лежать на полу в красивой своей рубашке, начищенных до блеска лакированных ботинках.

Может, тюрьма и лучше. Не сомневался. И знал, ничего там страшного нет. Друзья сидели, и нормально, вышли, справились. Другое дело – сидеть за мошенничество какое-нибудь или незаконное предпринимательство. А тут за смерть ребёнка придётся отвечать. Никакой срок не спасёт. Жить-то как.

Он давил и сдавливал. Больно и страшно. Сейчас, сейчас пройдёт. Придёт и пройдёт. Минуту выдержать, даже меньше, и улетит. Легко и понятно, будто сто раз прежде уходил из жизни таким вот способом, словно вообще когда-то умирал. Сиреневой стала комната, зелёным – потолок. Сердце билось до последнего. Он жил ещё и понимал.

В дверь позвонили. Уже чувствовал рвотный приход. Позвонили снова – расслабил кисть, руку опустил. Ремень сполз. Еле устоял, попятился, схватив рукой опору воздуха. Застучали, зазвонили, открывай-открывай.

Открыл.

Жарков представился и показал удостоверение.

– Надо проехать. По какому поводу – сами знаете.

– А с ребёнком что? Что с ребёнком, а? – надеялся до последнего.

– Пошли давай, – сказал оперативник.

Просыпалось утро. Не кончалась жизнь.

Молодая жена

Жена сказала: “Напьёшься ещё раз – можешь не возвращаться”. Пить он никогда не умел, но старательно учился. Ежедневные тренировки особого результата не приносили, зато уверенно вели к разводу.

Стоял на лестничной площадке. Синий от алкоголя, красный от спелых ударов. Весь помятый и кривой, с порванным воротником, ободранным подбородком. Кажется, в драке вытащили кошелёк и… ключи.

Приблизился к двери. Прислушался. Тишина убедила подождать.

С верхнего этажа, словно с небес на грешную землю, спустился сосед, вытащил из кармана фанфурик.

– Бушь?

Кивнул и выпил. Быстро и горячо. Зачем-то смял стаканчик, на что сосед выдал невнятное возмущение. Виновато дунул, вернув пластику форму, и не заметил, как опрокинул ещё, а потом ещё и ещё, много раз по пятьдесят.

– Не очкуй. Меня сто раз выгоняли. Скажи, что любишь. Жить не можешь. Хочешь, вместе зайдём?

Отказался, и сосед разочарованно ответил:

– Как хошь.

Наступил второй приход. Пить пьяным – всё равно что изображать любовь, когда разлюбил. Зачем вообще женился. Кутил бы, как раньше, и не думал, что дома – ждут. Умерла единственная лампочка в подъезде. Пошатнулся, нашёл стенку. Всё нормально – живой.

Он беспричинно пил всё лето. Начальник, смирившийся с его ежедневным похмельем, как-то понимающе объяснил, что причина есть всегда.

– Работа, жена, квартира. Чего тебе не хватает? Молодой, вся жизнь впереди.

Пообещал, что обязательно завяжет.

Жена уже не верила обещаниям. Сначала обещал, что сделает её самой счастливой, потом говорил, что всё наладится, теперь – что выберутся, выберется, уберётся.

Поднёс кулак и вроде бы решил постучаться. Раз-два-три. Поймёт? Не поймёт! Не победить, не оправдаться.

Обидно заныла рука, в затылке сжалось. Всё прошло и наступило снова. Круговорот дерьма в природе.

Нырнул в карман, обнаружил немного денег: хватило бы на цветы или конфеты. Но прощение не купишь, и он тихонечко постучался.

Щёлкнул замок. Понял, что можно зайти. Ни крика, ни сцен.

В кухне гудел холодильник, звенела вода. Жена мыла посуду, ссутулившись и согнувшись.

– Давай помогу?

Она выпрямилась, будто хотела сказать что-то, но ничего не сказала.

– Прости меня. Я смогу. Ты только верь, пожалуйста.

– Да ладно, – ответила, – привыкла. За столько-то лет.

Он был совсем рядом, когда повернулась. На чужом лице с рябой морщинистой кожей разглядел её вечную родинку. А глаза не узнал. Ни запаха, ни тела, ни себя рядом с ней. Совсем старая и совсем нелюбимая. Обняла его, даже не обняла, а только прикоснулась к плечу и холодно поцеловала в шею.

Хотелось выпить, вернуть молодость, а больше ничего не хотелось.

Сердце Чечни

Пиво им не продали. Сказали, купить можно только утром. С девяти до десяти.

Жарков взял минералку, потому что в поезде – пили, и теперь похмелье, все дела. Степнов попросил “бомж-пакет” – лапшу быстрого приготовления.

Они выбрали скромную гостиницу между проспектами Путина и Кадырова. Молодой человек со жгучей плотной бородой не очень приветливо передал ключ.

– Номер на двоих?

– На двоих, – подтвердил Жарков.

Администратор многозначительно хмыкнул и попросил расписаться в бумагах: с порядком проживания и пользования общим имуществом ознакомлены.

– Курить можно? – спросил Степнов.

– Во дворе, – ответил чеченец, – здесь написано.

Скромная комнатка на втором этаже. Хорошо хоть кровать не общая. Им выдали по триста рублей на сутки – ешь не хочу – и две тысячи на проживание. Командировка. Крутись как хочешь.

– Всё равно бухать нельзя, – Степнов искал плюсы, – проживём.

– Предлагаю по-быстрому. Туда-сюда, и домой. Проедем, найдём. Здесь он, точно.

Грозный жил неспешной жизнью. Разве что шумели дороги. Резвые “тазы” гнали на красный, опережая чёрные “камрюхи” и белые “крузаки”.

Они встали у “Сердца Чечни”. Мечеть щедро заглатывала всех и каждого: правоверных и не очень, туристов и местных.

Не пошли. Топтались рядом. Не знали, куда и что.

– Салам алейкум, – сказал один. Потом повторил другой и третий.

– Малку сала, – неразборчиво ответил Жарков, словно мог, понимал, умел говорить на чужом и страшном языке.

В полдень имам благодарил Всевышнего Аллаха за мир, стабильность и благоденствие в Чечне.

“Бисмилляхи Рахмани Рахим”, – слышалось отовсюду.

Выяснили, что нужно сесть на “сто первый”, а там пешком. С площади Минутка уходили автобусы. Нашли свой, расплатились сразу. Жарков хотел занять свободное место, но Степнов шепнул: “Не надо” – и указал на женщин, вползающих внутрь.

Женщины шумели. Стали тише, когда заметили их – чужаков: светлых, выбритых, обычных. Степнов указал на сиденье возле окна, и одна, молодая, сразу села. Остальные, чуть старше, разбрелись поочерёдно. Потом зашли местные мужчины, и снова поднялся живой насыщенный разговор.

Молодая прятала взгляд. Тёмный платок покрывал голову и шею, а лицо светилось розовым. Жарков смотрел и смотрел, без стеснения. Степнов толкнул его, девушка заметила, и розовый стал красным.

Вышли на пятой где-то остановке. Спросили водителя, здесь или нет. Старый чеченец с седым щетинистым подбородком кивнул и произнёс на весь автобус: “Улица Даудова”.

– Летом здесь, наверное, лучше.

Ветер раздувал свежую морось, серое небо готовилось к дождю, блестел чёрный январский асфальт.

Совсем другой Грозный – стоило покинуть центр. Советские пятиэтажки, тупиковые дворы, ларёчки с вывеской “Шаурма халяль”. У дороги бегала ребятня. Мальчики с оружием: две дощечки, наскоро прибитые, вот и весь Калашников.

– Акрам! Умар! – кричал самый мелкий.

Жаркову послышалось “Аллаху Акбар”, он обернулся.

Мальчонка расстрелял его криками “дыш, ты-би-дыщ”. Подошёл Степнов, перекуривший по-быстрому за гаражным боксом. Выстрелы прекратились.

– Двадцать третий дом? – спросил Жарков.

– Угу, – ответил мальчик и убежал к своим.

Постояли в подъезде, прислушались. Первый этаж.

– Что думаешь?

Степнов постучался. Кажется, постучались в ответ. Протопали по кафельному полу.

– Здравствуйте, – произнёс Жарков, и девушка, не отпуская дверной ручки, кивнула тихонечко и осторожно.

Показали удостоверения. Спросили, дома ли Аслан.

– Аслан здесь не живёт, – уверенно сказала хозяйка.

Она стояла без платка перед чужими мужчинами и знала, что Аллах обязательно её накажет, но всё равно разрешила пройти.

– Я не знаю, – ответила на вопрос, где может находиться её муж, – хотите чаю?

Степнов отказался, а Жарков согласился.

– Хватит на всех. Пожалуйста, не стесняйтесь, – попросила и, отвернувшись, одним движением покрыла голову плотной лиловой тканью.

Приятно пахло. Заварка из сухофруктов и домашние рогалики с вареньем. Жарков расслабленно прижался к стене. Степнов на привычном взводе сидел на табуретке и прислушивался к любым сторонним шорохам.

– Вы одна? – спросил.

– Да, – улыбнулась, – мальчики на улице с самого утра.

Мальчики стреляли в них из игрушечных автоматов, но казалось, что прямо сейчас появится самый старший, уставит настоящий прицел и выстрелит.

– Извините, а где у вас?.. – недоговорил Степнов.

– Прямо по коридору, – поняла девушка.

Он неспешно мыл руки, потом выглянул в прихожую. Две комнаты, туда и сюда. Одна просматривалась, вторая – нет. Дёрнул – закрыта изнутри.

– Аслан, – прошептал, – мы тут, прекращай.

Не прекратилось, не началось. Гул разговора прилетал с кухни. Вернулся, но к чаю не притронулся.

Девушка рассказывала, что официального брака между ними нет. Сделали “никах” в мечети.

– Никак, – повторил коряво Жарков.

– Я же не знала, что получится именно так. Аслан – хороший парень и добрый муж, но бывает всякое, никто не застрахован.

Ни разу не посмотрела на ребят. Сторонилась, извивалась: то кипяток добавит, то заглянет в холодильник. Молодая и красивая, верная жена.

– А что он опять натворил? Я надеюсь, никого не…

– Нет, – опередил Жарков, – ничего серьёзного.

Переглянулись – лучше не рассказывать. Жарков кивнул – что там, чисто или нет? Степнов неуверенно пожал плечами.

– Значит, не видели уже месяц.

– А то больше. Два или три, – отвечала хозяйка и копошилась, копошилась. После зацепила через окно кусочек двора и закричала в форточку на чеченском. Детский писклявый голосок надрывно объяснялся.

– Извините, – сказала, – нужно кормить детей.

Поняли, что пора. Долго обувались, прежде чем Степнов спросил, что там, в той вон комнате.

– В той комнате? – переспросила, будто не расслышала. – А! – махнула. – Да там…

Она потянулась и вроде бы хотела открыть дверь, но вбежали в квартиру дети с дощечками в руках. Визгливо заполнили коридор. Один забыл снять кроссовки, и мать загремела на Умара или Акрама, не разберёшь.

Степнов сказал, что комнату придётся осмотреть.

– Хотите вы или нет.

– Да, конечно, – растерялась девушка и поправила платок.

Старший сын что-то проговорил, но мать отмахнулась.

– А где ваш папка?

Младший отвернулся. Второй смотрел уверенно, задрав подбородок и сжав кулаки.

Зазвенела ключом. Низко просвистел ветер. Ворвался удар сквозняка. Дети вбежали в комнату, следом залетел Жарков и проронил: “Ушёл!”

Степнов рванул из квартиры.

– Ушёл! – прокричал. – Ты хоть понимаешь? Ты понимаешь хоть?

Слов не подобрал, хотел выругаться, но дети… уже не дети – настоящие воины. Обступили мать оборонительным валом, горным хребтом. Она держалась нерушимо и плакала.

– Уходите, – просила, – я больше не могу.

– Твой муж, слышишь, – не мог успокоиться Жарков, – твой правоверный Аслан, твой настоящий мусульманин…

Ему бы прекратить и бежать вслед, но знал, что не догонят. Ушёл, упорхнул безвозвратно.

– Аллах тебя покарает, – выдал и сам не понял, откуда понабрался таких выражений.

Они шли и не знали, куда идут. Чистые тротуары вели к магазинчикам и сувенирным лавкам. Напротив приветливо играла народная музыка.

“Нохчи чьо”, – прочитал Жарков название кафешки.

– Зайдём?

Они заняли свободный столик и заказали жижиг-галнаш, о котором ещё в родном отделе им рассказал начальник. Для чеченцев, говорил тот, ничего не бывает вкуснее.

“Чтобы есть жижиг-галнаш, нужно думать, как жижиг или галнаш, – смеялся полковник, – вы поймёте”.

Они, кажется, поняли сразу. Принесли обычные галушки с мясом в трёх больших тарелках. Отваренное мясо, бульон и растёртый с солью чеснок. Степнов недовольно разжёвывал тягучую баранину.

– Вкусно? – хохотнул Жарков и отодвинул приборы, прежде проглотив пару галушек.

Вокруг стояли чечены. В очереди и рядом с ней, у входа и выхода. Каждый из них наблюдал, как двое русских обращаются с их священным галнашем. Встань из-за стола, оставь недоеденным – соверши преступление.

Попросили пакет и сложили внутрь содержимое всех трёх тарелок. Уходили, как предатели, и в спину им что-то шептали.

– Домой надо, – сказал Жарков, – хватит, нечего тут делать.

– Доложим как есть, – поддержал Степнов, – пусть другие разбираются. Мы – люди простые, нам кражи да грабежи раскрывать.

Они помолчали и согласились, что работать на чужой земле тяжело.

– Но мы почти смогли, – сказал Степнов.

Интернет ловил только в гостинице, возвращаться не хотели. Пешком добрались до центра, где к вечеру перекрыли движение и прежний проспект стал оживлённой пешеходной улицей.

В каждом встречном видели Аслана и могли бы, наверное, задержать любого, но повсюду ходил местный патруль: высокие, здоровенные чечены – гордость республики. Они шли степенно и гордо несли самих себя. Вроде посмотрите, какие мы, – настоящие служители закона. Их уважали, к ним подходили, благодарили и улыбались. Мирная жизнь в спокойном городе.

– Что за?.. – остановился Жарков.

Зашумели приёмники раций, фыркнули патрульные машины, засверкали маячки, и хлопок металла вновь раздался откуда-то издали.

– Вот тебе и!..

Они продолжили движение, но шли теперь быстрее и уже через минуту-вторую добрались до “Сердца Чечни”.

Ботинки оставили на коврике перед входом. По образу и подобию. Поздоровались, точнее, ответили на дружественный “салам” скромным кивком. Пожались нелепо внутри, прошлись по мягким просторным коврам.

– Фотографировать можно? – спросил Жарков чеченца.

Тот зашевелил отчётливо губами – не мешай мне думать, то есть молиться.

Не мешай никому жить, Жарков, живи лучше сам.

Изливался широкой волной голос. Присели на корточки. Убедились, что можно, и опустились ниже.

Так устали, что Степнов почти заснул, блаженно прикрыл глаза. В этой полудрёме стало хорошо и понятно, единственная мысль обратилась в просьбу к кому-то тому, и он проговорил: “Пусть всё будет хорошо”. Домой захотелось ещё сильнее.

Гоша ни с кем таким не говорил. Лишь пытался определить высоту уходящего купола. Рядом прошёл толстый хвостатый кот, и всё иное перестало волновать оперативника.

В гостиницу вернулись к ночи. Администратор насторожился, но ничего не сказал.

– Как думаешь, есть на свете Бог?

Степнов разбирал свою кровать, взбивал подушку, натягивал простынь.

– Не знаю, мне как-то.

– Я вот думаю, что есть, – признался и хотел перевести разговор, чтобы не выдать свои сокровенные убеждения, но Жарков всё равно не слушал. Он пытался ввести пароль от вай-фая, страницы не грузились. Тогда спустился на ресепшен, объяснил ситуацию, но чеченец развёл руками. Ничего не знаю, ничем помочь не могу.

Вернулся в номер.

– Его задержали, – сказал Степнов, – на Яндексе в топе.

Живее всех живых возродился вайфай, прилетела новость, и спать расхотелось.

“Аслан Загоев, находившийся в международном розыске, задержан сегодня в Грозном. Он обвиняется в организации незаконного вооружённого формирования”.

Экраны смартфонов горели в темноте. Прозревал свет надежды, крепла невинная ночь. Жарков вдруг вспомнил о жене: своей, потом о жене Аслана, трёх мальчишках с дощечками-автоматами. Зря он так резко сказал. Откуда ему знать про гнев Аллаха.

– Я хочу перед ней извиниться, – сказал Жарков, – рано пока уезжать.

Степнов долго не отвечал, старался уснуть, а потом ответил:

– Хорошо, только надо завтра успеть за пивом.

Кольнуло в сердце, и так стало непонятно как, что хоть раскричись от боли.