Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

Глава 8

“Всё делается предметом купли-продажи… этой алхимии не могут противостоять даже мощи святых”, – думаю я, проставляя скидки на изделия для рекламы. Я теперь частенько вспоминаю эти слова из “Капитала” Маркса. Этой алхимии когда-то не смог противостоять даже Христос. Маркса я слушала в аудиокниге, катаясь летом по Питеру на велосипеде, и той фразой начинался один отрывок. Почему-то он очень любил включаться в режиме перемешивания песен.

Порой мне непонятно: как можно было получить от патриарха благословение на торговлю? Мне просто кажется, что так не должно быть. Использовать веру, чтобы зарабатывать деньги и тешить гордыню. Разве так можно? Они читали вообще святое… подождите, как это пишется… Святое Евангелие?

– Всё равно, – настаивает Ксюша в споре с коллегой, – лучше жить с тем, кого любишь, а любить того, с кем живёшь. Ничего мудрее не придумаешь.

Сейчас я сижу в кабинете розничного отдела, набитого девушками. В этой большой квадратной комнате постоянно разговаривают. Если не говорят друг с другом или по телефону, то начинают говорить сами с собой. Иногда – все пять одновременно. Я пока сижу где попало, место для нового отдела – маркетинга – только готовят. Но здесь мне нравится. Если в других кабинетах я Надежда или Надя, то в этом – Надюша, Надюня, Надёночек и Надюшечка. Пять молодых женщин в одном месте – довольно большая порция нежности. Да ещё и Ксюша. Хотя она бывает в офисе нечасто: её повысили, и теперь она всё больше в разъездах по магазинам.

– А если поймёшь, что выбрала не того? – спрашивает Ксюшу одна.

Другая перебивает:

– Девочки, не знаете, Господь с апостолами уже пришли на склад?

Постоянно представляю себе такие фразы буквально.

– Пришли, – отвечает первая, – сходи посмотри. А бывает ведь, люди меняются, – допытывает она Ксюшу.

– Ой, девки, хорош споры разводить, – вступает прокуренным голосом Лора. – Вы гляньте, какая сейчас у людей любовь. “Балтика”-девятка и та крепче, чем их любовь.

Лора здесь работает недавно, пару месяцев. В церковь ходит столько же. У неё красивое чёрное каре и странные, как будто опухшие розовые ладони. Никогда таких не видела.

– Восемь! Восемь архангелов Михаилов! – негодует очередной кто-то. – Где ж я их столько найду?

Пока я разбираю, с большой ли буквы пишутся Крест и Богородица, они пользуются православным вокабуляром, как только пожелают:

– Помнишь, заказала тебе мученицу Ирину на прошлой неделе? Уже готово? Спасибо.

– Любить ещё надо уметь, – продолжает Лора. – А иначе это как дилетантский полёт на дельтаплане. Пятнадцать минут летишь, а потом ломаешь обе ноги.

Мы смеёмся.

– А ты почему молчишь? – спрашивает меня Ксюша.

– Не знаю… Я думаю, люди слишком разные, чтобы заставлять их всех жить по одной модели.

Не разделяю я этого увлечения темами счастья в браке и тем более не особо люблю слышать о семье (это ведь место, где выедают друг другу мозг, да?). Смысл со мной говорить о традиционном браке? Я настолько против любых традиций, что даже традиционное сливочное масло на полках магазинов обхожу стороной. И переворачиваю зубную пасту, если вижу на ней фото фейковой довольной семьи (разница между детьми и родителями там обычно не больше десяти лет).

– Но ты же можешь предположить, – говорит Ксюша, – что есть то, что объединяет всех людей. Иначе почему они люди?

– Предположить могу.

– Вот об этом и речь.

Я задумалась: а ведь на моей прошлой работе тоже был вечный спор о чём-то. Да, точно: безуглеводная диета.

– Божья Матерь с Младенцем из пробирки когда поступят?

Я прям вздрогнула:

– “Божья Матерь с Младенцем из пробирки”? Что, и такая икона есть?

Они переглядываются и смеются.

– Мы так называем пробирную палату, для краткости.

А жаль, наверняка бы была покровительницей искусственного оплодотворения.

– Ваш сленг меня с ума сведёт, – выдыхаю я.

– Виктор Викторович знает, что там с пробирной, – отвечает Ксюша.

Я слышала о нём совсем немного. Например, что недавно у него родился третий сын (“Виктор Викторович Третий”, – шутили на набережной). Ещё Ксюша рассказывала, что, когда все летели в командировку, она попала с ним в один самолёт и чувствовала себя абсолютно спокойно, “потому что он же святой человек”.

– А кто это? – спрашиваю я.

На мне останавливаются все глаза в комнате. Секунд десять стоит тишина.

– Ты не знаешь Виктора Викторовича?

И началось: “Когда я первый раз увидела Виктора Викторовича…”, “Да как можно не знать Виктора Викторовича…”

Я так поняла, что это местная достопримечательность.

– Сходи, – уговаривают меня хором.

– Заодно узнаешь, что там с пробирной, – добавляет Ксюша.

Ладно. Подхожу к двери на третьем этаже и звоню в домофон. Кто-то открыл мне, хотя я не уверена, что этот человек меня знает. Очередное доказательство того, что молодая девушка пройдёт везде. Так я впервые оказываюсь в месте, где отливают серебро и мастерят изделия, – на третьем этаже, посреди производства. Хотя за неделю работы все кабинеты офиса, этажом выше, мне уже знакомы.

У мастерской в этой пятиэтажке бывшего советского завода есть три этажа: второй – цех икон, третий – ювелирное производство, где я сейчас, и четвёртый – офис. На первом этаже пекарня, она к делу отношения не имеет. На пятом пустуют офисы премиум-класса, и двери туда закрыты. Это не мешает редким энтузиастам вроде меня топтаться там и складывать окурки в банку из-под “Нескафе”.

Но сейчас – о производстве. Вот оно: впереди длинный коридор открытых дверей. Это похоже на сон. Мне часто снятся коридоры. Пахнет плавленым воском и ещё чем-то, наверное серебром (серебро вообще пахнет?). Налево и направо люди, вернее, их спины в синих халатах. У некоторых над столами висят иконы и молитвы, но немного, не больше чем в маршрутке.

Ладно, мне идти до конца, в кабинет начальника производства – Виктора Викторовича. С ним связана ещё одна интересная история, которую я слышала. Десять лет назад женщине, торговавшей при храме крестиками, надоело закупать их в мастерских, где ругаются матом. Она получила благословение на создание собственной мастерской и попросила прихожан нарисовать котиков, чтобы выявить способных и отправить учиться. Два котика ей понравились – Дашин и Витин. Сейчас та женщина – генеральный директор, Даша – главный художник, а Витя – это Виктор Викторович, в кабинет которого я стучусь.

Никто не открывает. Оказалось, Виктор Викторович стоял в этот момент за моей спиной. Высокий, широкий в плечах мужчина с аккуратной рыжей щетиной. Мы знакомимся. Я провожу в его кабинете пять минут: он даёт мне новых изделий на фото, мы говорим про сайт, я отмечаю, как красиво и в полном порядке развешаны инструменты у него на стене, он отвечает: “Спасибо”. Вот и всё. Выхожу из кабинета. Встаю у двери и не могу понять, что это было.

Обычный мужчина, но не похож на обычных мужчин. Говорил просто и прямо, но у меня осталось тёплое чувство, как будто я маленький ребёнок и меня назвали хорошей.

Иду обратно по коридору и смотрю под ноги. Может, он просто нормальный? Однажды писатель Лимонов сказал моему другу: “Юноша, если вы хотите стать настоящим писателем, то вам нужно обязательно побывать в трёх местах: в тюрьме, в психбольнице и на войне”. Я бы ответила Лимонову, да жаль, меня там не было, я ж не хожу на митинги, – так вот, я бы спросила: “А можно мне нормального человека посмотреть? Я знаю, куда заводят крайности. А куда приводят сильная воля и чистый разум?” И сейчас я как будто наконец посмотрела.

Возвращаюсь по лестнице наверх в свою канареечную ферму (только так я называю розничный отдел) и даже думаю, что, будь у меня такой муж, я бы никого не искала. Потом, конечно, смеюсь над собой: “Ха, это ты-то, да тебе бы через две недели надоело, у тебя третий взрослый разряд по изменам”. Я шагаю, каблуками прибивая к ступенькам слова. Нет. В этом. Просто. Не было бы. Необходимости. Останавливаюсь на последней. Такие мысли, если честно, посещают меня впервые. И я совсем не влюбилась в него, а как будто открыла новый вид людей.

Когда я возвращаюсь на своё место, Ксюша уже собирается “уезжать в поля”. Напоследок она берёт со стола листок и обращается ко мне:

– Надя, – она повадилась задавать всем вокруг вопросы из теста, по которому собеседуют продавцов, – где находятся мощи пророка Илии?

И хихикает. Я даже особо не думаю:

– В Москве?

Все смеются от души. Оказывается, вопрос с подковыркой, ответить на него невозможно: считается, что пророк был взят на Небо живым в огненной колеснице (не верите? Я тоже), соответственно, и мощей его нет.

– И что будет с продавцом, если он не ответит?

– Его не возьмут, – говорит Ксюша.

– Я уже здесь.

– А, кстати, – уже в дверях Ксюша вспоминает и подходит ко мне. – Как ты? Начала в храм бесплатно ходить?

– Нет, я думаю, не стоит идти туда на спор.

– Почему?

– Бог дал нам свободу воли, – соображаю я, – и нужно сначала решить для себя, следовать тому, как он предлагает жить, или не следовать.

– Это правильно, – соглашается Ксюша, – Ты молодец. Но денег ты мне всё равно должна.

С этими словами и хитрой улыбкой она уходит.

– Тысяча рублей, – раздаётся протяжно из-за двери.

Спускаюсь в трапезную на второй этаж – здесь ничего не продают, просто место, где все едят то, что приносят с собой. У меня вот сегодня буррито с курицей.

Небольшая продолговатая комната с длинным столом, светлыми старыми обоями и лакированным зеркальным буфетом. Холодильник, микроволновка. В углу у окна светит лампадка перед иконами, пахнет ладаном. Здесь же проходит молебен дважды в день – в начале рабочего дня и в конце. Однажды я случайно зашла на него ранним утром – было человек восемь и гендиректор. Она стояла у окна, в сторонке возле иконы, и тихо плакала.

Раньше на этом ветхом советском заводе работали от звонка до звонка, а теперь – от молитвы до молитвы. Вообще, первый раз собираясь в Мытищи, я боялась именно этого молебна. Краем уха я слышала о нём в офисе на набережной и представляла, что нас будут строить в ряд и бить линейкой тех, кто недостаточно громко молится. Или что меня встретят словами “покайся, грешница”. Недавно я узнала, что “грех” значит “промах”. А если я никуда не целилась, то и промахнуться не промахнусь – вопросов быть не должно. Это меня немного расслабило. Но в трапезную я всё равно напрягалась ходить. Звала Ксюшу с собой, но она в разъездах. Поэтому я хитрила и ходила на обед до обеда, пока там было пусто, чтобы некому было спрашивать, почему я не молюсь и не крещусь перед едой.

Обычно срабатывало. Но сегодня не помогло. Тут уже сидит этот симпатичный парень Рома, ест суп и рушит мои планы. Я сажусь немного поодаль. И, не крестясь, начинаю есть.

А впрочем, ему до меня вообще дела нет. Хотя минут через пять он всё-таки спрашивает:

– Мне кажется, я не видел тебя в храме. Ты не ходишь?

– Да. Меня набрали по объявлению, – говорю. – Разве обязательно нужно ходить в храм, чтобы здесь работать?

– Да нет, – оправдывается он, – Просто тут в обе стороны: прихожане становятся работниками, работники – прихожанами.

“Но меня вам не поймать”, – думаю я.

– Тогда почему ты пошла именно сюда? В смысле, как тебя занесло к православным?

– Папа всегда говорил: в жизни всё надо попробовать, кроме СПИДа и героина. Я периодически сверяюсь с этим списком.

Рома усмехнулся, дожевал, а потом пояснил:

– Апостол Павел писал: “Всё испытывайте, доброго держитесь”.

– Я, вообще, так-то далека от религии. Я больше по чему-то новому и нужному.

Он заинтересовался:

– А что делает церковь?

– Ну, выполняют ритуалы, деньги на людях зарабатывают.

– А-а, ты про такую церковь. – Он откусывает кусочек хлеба.

– А что, есть какая-то ещё православная церковь?

– Есть, – отвечает он, отправляет в рот ложку супа и не собирается ничего добавлять.

С громким приветствием “Шалом, православные!” заходит беззаботный бородатый мужчина (я ещё на набережной назвала его про себя “весёлый дядька”). Рома, улыбаясь, привстаёт, и они трижды целуются в щёку.

– Ты б не шутил так, – говорит Рома, – тут отец Сергий ходит, вдруг не поймёт?

– Когда это отец Сергий моих шуток не понимал?

Весёлый дядька достал из холодильника контейнер с чем-то ароматным и начал разогревать.

– А ты как в храм попал? – спрашиваю я Рому.

– Как попал? Очень просто. Понял, что православие – истинная вера, принял её.

– А вы не из храма, так? – без удивления спрашивает меня весёлый дядька; я мотаю головой. – Ну и правильно. Так, раз в год можно зайти, свечку поставить. Главное, на службу не оставаться. Ещё чего доброго совесть проснётся, что с ней потом делать? Придётся в храм ходить. А если ходить в храм, то грешить нельзя. – Он немного подумал. – Если не ходить, то тоже нельзя, но как-то оно спокойнее.

Я замечаю краем глаза, что Рома тихо угорает, и тоже перестаю скрывать улыбку.

– А вы ходите? – спрашиваю дядьку.

– Раз в неделю бываю.

– И давно?

– Да не, – протягивает он, – с девяносто пятого.

Буррито закончилось, а сидеть ради одних разговоров я не люблю. Но всё-таки, пока не ушла, спрашиваю Рому:

– Какая же главная тайна у компании? Ты обещал.

Он стал серьёзнее и помотал головой, типа “не за обедом”.

– В другой раз.

Ухожу, каблуки стучат по паркету. В зеркало буфета вижу, что дядька провожает меня взглядом.

– На то и щука, – говорит он парню, – чтобы карась не дремал.

Кого он назвал щукой? И кого – карасём? Это какая-то пошлая присказка? Тогда почему я слышу её впервые? Я думала, что знаю все из них.

Собираюсь покурить на пятом этаже, добираюсь до сигарет. Захожу в соседнюю дверь за Юлей. Юля – менеджер интернет-магазина и единственная курящая из знакомых мне здесь людей.

Юля, кажется, знает о православии всё. С детства она одна из всей семьи ходила в храм. Гадостей про церковь Юля тоже знает побольше моего. Генеральный директор в шутку называет её “отступница”. Юля бросила курсы регентов прямо перед завершением и перестала ходить в храм.

Юля говорит: “В монастырях одни геи, это все знают”.

Или: “Из православных университетов отчисляют студентов, которые в пост едят пельмени. Что за маразм?”

Или: “Я в Боге не разочаровалась, только в людях”.

Мне нравится слушать такие сентенции, они почему-то приводят меня в восторг.

Юля что-то долго объясняет покупательнице по телефону. Машет мне подождать. Я от нечего делать рассматриваю листовки, которые лежат у неё на столе, – памятки по уходу за серебряными изделиями. Такие вкладывают в каждый заказ. “Христианство, – думаю, – и искусство ухода за серебряными изделиями”.

Юля наконец набрасывает меховую жилетку, выправляет из неё свои крашенные в холодный блонд волосы, вставляет ноги в туфли на высоких каблуках, и мы выходим. Босиком она едва достаёт мне до плеча. Сейчас же мы примерно на одном уровне.

Поднимаемся на пятый этаж, закуриваем. На стене тут висит наклейка – “Молитва от страсти курения преподобному Амвросию Оптинскому”: “…Да отбежит от меня далече злая табачная страсть…” Я каждый раз бессознательно прохожусь по ней глазами – не работает.

– Звонит женщина, – начинает Юля, – говорит: “У меня венчается дочка, нужно купить икону на венчание”. Я ей: “По традиции дарят две иконы: Спасителя и Богородицу. Например, Казанскую или Владимирскую”. Она такая: “Казанскую или Владимирскую? Можно выбрать?” Да, говорю. “Хорошо. А какая из них Иисуса родила?”

Я смеюсь в голос. Наконец-то уровень знаний позволил мне оценить хоть один прикол.

– Что за главный секрет компании? – спрашиваю я у Юли. – Рома говорит про какой-то секрет.

Она думает.

– Может, то, что это миссионерство? Что мы подлавливаем людей на покупках и учим православию?

Да, это есть. Правильно шутят о неистребимом желании православного человека что-нибудь освятить и съесть. Есть у него и второе желание – купить что-нибудь духовное, чтобы полегчало. И в этот момент слабости они ловят таких и объясняют им, что к чему. Этим, видно, себя и оправдывают.

– Не, – говорю я, – это не секрет, это на сайте написано на главной странице. – И добавляю: – Продавать – как оружие миссионерства. До такого только православные могли додуматься.

– На главной? – удивляется Юля. – Я из личного кабинета продавца сижу, там такого нету. Тогда не знаю.

Послышались шаги. Мы притаились, спрятали сигареты за спины. По лестнице к нам поднялась Лора, щёлкая зажигалкой. Мы выдохнули.

– Кстати, про секреты, – вспомнила Юля. – Менеджер из франшизы рассказал: наш партнёр в Самаре открыл магазин. А к нему пришли братки, сказали, чтобы он закрывал свою лавочку, потому что это мешает бизнесу местного настоятеля! Представляешь? Самарский батюшка бандитов к конкурентам подослал! Прямо как из девяностых.

– В кожаных рясах? – смеюсь я.

Юля тоже прикалывается.

– И что смешного? – пожимает плечами Лора. – Человек заплутал. То его личная ответственность, а у нас наша. Ошибки все могут делать. И делают. “Соболезнуй о том, кто одержим недугом”.

– Да ладно тебе, – пытаюсь успокоить я, – мы же просто смеёмся.

– Пока над попами смеётесь, мимо Христа пройдёте.

Лора быстро затянулась, кинула сигарету в банку и пошла обратно. Я пожала плечами. Юля бросила на меня взгляд: “Не обращай внимания”.

По пути в кабинет звоню Никите. Договариваемся встретиться сразу после работы. Включается обратный отсчёт, сердце бьётся громче.

Возвращаюсь и узнаю от девушек, что меня ждёт генеральный директор. В голове на секунду мелькает мысль, что тайна моего курения раскрыта. Но быстро вспоминаю: здесь за это не ругают.

– Смотри, чего у меня есть, – говорит она мне с порога, – иди сюда, покажу.

Подхожу. От неё пахнет церковными духами. От меня, надеюсь, не пахнет сигаретами. Она протягивает мне телефон и объясняет: подписываешься по этому номеру, и каждый день тебе приходит цитата святых отцов. Крутая вещь. Эсэмэс такая штука – не пропустишь.

Каждый день новая хорошая цитата, подходящая для того, чтобы запостить её во “ВКонтакте” или на “Фейсбуке” и собрать много лайков. Супер. Я подписываюсь, в подтверждение приходит первая эсэмэс:

“И потому, что мы любимы, потому, что с нами

случилось это чудо: что кто-то в нас увидел

не дурное, а прекрасное, не злое, а доброе,

не уродливое, а чудесное, – мы можем начать расти,

расти из изумления перед этой любовью,

расти из изумления перед тем, что этой

любовью нам показана наша собственная

красота, о которой мы не подозревали”.

Мысленно взвешиваю, на сколько лайков она потянет. Выхожу из кабинета и сразу замечаю на стене репродукцию древней иконы в серебряном окладе. Обычный сюжет: Богородица с Младенцем. Одной рукой она поддерживает Христа, а двумя другими… Двумя другими? Думаю зайти обратно и сказать: “Эм, у вас тут на иконе лишняя рука”. Но вспоминаю опыт с “Иверской”, машу на это и ухожу. Пусть сами разбираются.

Глава 9

На выходе из метро “Белорусская”, на своём любимом месте, сидит бомж с собакой. На площади мужчина опять играет на ситаре. Изо дня в день. Уже немного достал. Почему его не гонят? Он оплатил полицейским абонемент?

На светофоре, возле кофейни, стоит паренёк, на поводке у него белый шпиц в ботиночках. “Милашка”, – подумала я про парня. Если есть нимфетки, то есть и фавнята. Но это другая возрастная категория, примерно 19–23, между фавном и фавнёнком. Фавни-бой. Это как зрелый плод, но который ещё не упал и не набил синяков. Это же идеально. Нагло-непосредственный взгляд. Смотрит большими от готовности влюбиться глазами. Взрослые люди не открывают глаза так широко. Хотя могут.

Обогнула метро, чтобы положить денег на телефон в магазинчике. А магазинчика нет. И здания этого нет. Одни руины. Москва.

Прихожу домой и включаю свет в комнате. За окном черно, и я вижу в нём себя. На секунду вспоминаю, как в тот первый день, когда Никита пришёл к нам в гости, я всё пыталась смотреть на него незаметно: на его тень на стене, на отражение в ночном окне. А сегодня смотрела несколько часов совершенно свободно. Мы сидели в очередной “Шоколаднице”, в этот раз на Старом Арбате, и смотрели друг на друга, периодически что-то произнося.

Соня вернулась из спортзала, и всё очень плохо. Она ещё никогда не была такой хмурой и грубой. Это не моя Соня… почему она не смеётся и не рассказывает про смешных загорелых парней, которые бегают по соседней дорожке? Она даже не смотрит на меня. Никита… Что же ты сделал… Чуть не плачу. Я хочу жить с той весёлой Соней, которая возвращается домой и начинает очередную забавную историю про то, как она где-то опозорилась.

Сейчас слёзы потекут. Нет. Пойду сделаю спагетти с курицей. Ох. Она принесла бутылку пива. Она смотрит сериал и не разговаривает со мной. Всё очень плохо.

Когда хожу из комнаты на кухню и обратно, слышу, как она говорит с мамой по скайпу и рассказывает смешные истории про спортзал. Мои любимые смешные истории! Рассказывает не мне. Она говорит про преподавательницу, которая вела у неё занятия в РЭШ. Как встретила её сегодня в бассейне. Они стояли в купальниках, и та Соню не узнала. И, чтобы как-то обратить на себя внимание, Соня спросила: “А вы холодной водой умываетесь или горячей?” А она, конечно, не поняла, потому что не знает русского, и ответила: “Excuse me?” Забавно, Соня могла спросить что угодно: “Это у вас лак на ногтях или фломастер?”, “Вы выглядите такой старой, потому что курите?” Но спросила довольно скромную чушь. Не похоже на Соню. Я слушала её, но это был не её голос. Как будто зажат, как голос из-под маски.

Я отправляю сообщение Никите. Он обещает написать ей и всё решить. Выхожу. Эта ситуация называется “Вернусь домой, когда сядет плеер”.

Плеера хватило на двадцать минут. Но, когда возвращаюсь домой, Соня встречает меня приветливо, и всё сразу становится хорошо. Видимо, Никита поработал. Она даже согласилась пойти на Соррентино в кинотеатр “Соловей”, о чём мы думали пару недель назад.

Спускаемся на лифте в чёрную жёлтофонарную Москву. Доходим молча по Большой Грузинской до пустой площади и закуриваем. Соня впервые спрашивает, как у меня дела. Потом свернули на Садовое. Поспорили на пять рублей, что в том банкомате Сбербанка спит бомж. Его там не оказалось. Я выиграла пятёру. В пустом переулке кидаемся снежками в рекламный щит с портретом Елены Ваенги. Я попадаю всего раз, Соня больше, она даже так треснула, что вырубилась одна из ламп. Мимо идёт женщина довольно испуганного вида, она не понимает, что мы делаем, странная такая женщина – сначала мне показалось, что она хочет нас обругать. Мы говорим ей, что ремонтируем плакат снежками. Она идёт дальше, приоткрыв рот.

На самом деле мы пытались выбить снегом слово “вечность”, но ничего не получилось, так что эта версия не для публики.

Мы идём по изнанке Садового кольца – по тихой улице с гирляндами. Ныряем в подземный переход и выныриваем снаружи: спускаемся по брусчатке Баррикадной. Здесь, как всегда, скользко, и Соня то и дело берёт меня под руку.

Она спрашивает: “Ты знаешь, что такое огни Москвы?” Водка с шампанским? Нет. Мы идём мимо зоопарка и смотрим на разноцветное небо: там оно розовое, здесь голубое, тут фиолетовое, тут зелёное. Красиво.

И хоть Соня весь сеанс переписывается в телефоне с Никитой, пропуская в фильме все важные сцены, меня это нисколько не смущает. Главное, что её лицо за фильм меняется от безразличия до лёгкой улыбки.

Не видела Соню настолько загруженной с тех пор, как она рассталась с бывшим. Они встречались недолго и ярко.

У меня тоже есть отношения в анамнезе. Но другие, продолжительные. Жуткая вещь. Живёшь, ешь-спишь рядом. Сначала вы влюблены и всё здорово. Потом обиды, чудовищные обиды, предательства, ложь, имитация близости, имитация радости. Безразличие, страх, унижение, ссоры, холод, отвращение, ложь. Такая ложь! Такая иллюзия, что человек тебе близок! С чего вдруг он близок? Вылез на свет один и умрёшь один. А самое главное – скука. Вот что меня пугало. Скука, которую можно пережить только во сне. Ни о чём не задумываешься, и тогда нормально. И впадаешь в такую жрёму. И речь не о еде. Можно всю жизнь прожить под разными простыми наркозами. И пока ты каждый день просыпаешься в полусон, происходят уродливые вещи.

– Сон разума рождает чудовищ, – подбрасывает Соня.

Мы стоим у спящего сказочного замка на входе в закрытый зоопарк.

– Не может быть жизнь только такой, – говорю я. – Я ведь чувствую, что родилась для другого.

Меня не радовала перспектива провести всю жизнь в состоянии жрёмы. Может быть, поэтому, в поисках, я оказалась здесь, в Москве. Жизнь не должна быть сытым сном. В той моей жизни не хватало жизни. В той любви не хватало любви.

– Даня говорит: “Чувствительные скоты”, – усмехается Соня. – Гадим друг другу, нам больно, но продолжаем гадить.

Даня – наш общий знакомый из Питера. Мы закуриваем и смотрим, как перетекают один в другой цвета неба.

Это не то, какой должна быть жизнь. Год за годом шло по кругу одно и то же. Как пить воду, прокипячённую несколько раз. Я ей не напивалась. Однажды я и мой будущий бывший шли по гипермаркету. Вся та жизнь была прогулкой по гипермаркету, которая затянулась на несколько лет. Мы стояли в рыбном отделе, когда я сказала ему, что больше так не хочу. Рыба на льду повернула голову, открыла рот и сказала: “Эй, не говори так”. Он открыл ей рот пальцем и говорил за неё.

Мимо меня, Сони и замка пролетает несколько машин с мигалками. Я спрашиваю:

– Если смысл моей жизни – одно лишь продолжение рода, то чем я лучше перегноя?

Как-то в Питере я снимала квартиру, настолько пустую, что в ней не было даже холодильника. Каждый день я приносила пакет и каждый вечер выносила его. Вот, собственно, к чему сводится человеческая жизнь. Но ты ведь носишь нечто большее внутри? Какая-то сила двигает тебя по планете. Что, если ты чувствуешь, что это огромная сила? Как вместить этот вихрь в график пять через два? В Питере я несколько месяцев возвращалась с работы домой, писала дневник, ложилась, чтобы ни о чём не думать, и засыпала. Я знала, что так не может продолжаться. Тогда Соня позвала меня в гости – на новоселье её друзей. И там сказала, что уезжает в Москву.

Мы поднимаемся из подземного перехода и проходим мимо пустого зимнего парка. Смотрим на красиво подсвеченное серое здание в тёмном небе. Я спрашиваю: “Это Дом правительства?” Соня отвечает: “Ага”.

Когда возвращаемся домой, Соня уже совсем в норме. Она даже съела спагетти с курочкой, которые я приготовила. Успех! Я пишу Никите: “Ты волшебник”. Не знаю, что он там ей наговорил, но это сработало.

На радостях я предложила открыть бутылку вина, которую нам ещё осенью принёс один друг. Чуть не сказала на эмоциях, что люблю её, но сейчас это прозвучало бы странно. Решаю подождать более удобного момента.

Чтобы её развеселить, вспоминаю прикол с “кожаными рясами”, она смеётся, и мы тратим какое-то время, чтобы найти в интернете подходящую картинку с толстыми попами для иллюстрации мема.

Всё круто, мы сидим на подоконнике, пьём вино из бокалов и разговариваем. Но что-то не так. Чего-то не хватает.

“Давай позовём Никиту”.

Я говорю: нет. Он учится. А мы пьём. Пусть занимается, давай не будем ему мешать. Я говорю так, потому что знаю: он точно не приедет.

“Я напишу ему!”

И Соня пишет. Она почему-то уверена, что он сорвётся и прибежит. Я знаю, что ему нужно готовиться к теории вероятности, но не говорю. Мы спорим на сто рублей и жмём руки. Никита не выходит на связь.

Я и Соня наедине. После того как тема Никиты исчерпана, мы смотрим друг на друга и чувствуем неловкость. Мы разучились общаться без него?

Соня захлопывает ноутбук и говорит: “Он приедет. Я уверена. Знаешь, почему он не выходит на связь? Он сейчас спешит на последнюю электричку. Когда там последняя электричка из Одинцова в Москву?” Она принимается искать в телефоне. Её уверенность поражает. Спорим ещё на сто рублей. Итого двести.

Но через пару десятков минут и она перестаёт ждать. Сегодня мы будем вдвоём. Соня предлагает посмотреть фильм. Какой? “Ирония судьбы”. “Ирония судьбы”? Но сейчас февраль! Ладно. Я люблю этот фильм, он даёт надежду. Он немного о том, что, если напьёшься и выпустишь всё из-под контроля, то придёшь к лучшей жизни. Соне нравится моя теория. Я сижу и рассуждаю на правах пьющего стрелочника, который, пуская поезда под откос, почему-то думает, что, улетая ко всем чертям, они всё-таки достигнут места назначения.

Хотя. Сейчас мы с Соней пьём вино, и мне кажется, если мы поговорим наконец по душам, всё наладится и эта народная мудрость вполне оправдает себя. Правда, пока фильм загружался, мы уже перехотели его смотреть.

Соня замирает на диване: “Он точно приедет. Я уверена, смотри, через полчаса он будет под этими окнами”.

Мы снова спорим на сотку. Триста. Соня предлагает пойти во “Фрайдис”, съесть по бургеру. Собираемся.

– Знаешь, всё-таки, мне кажется, он приедет, – выдыхает она, надевая сапоги.

Я закатываю глаза и застреливаюсь из ложки для обуви. Четыреста.

На улице уже не вечер, а густая ночь, воздух стал морозным. Так холодно, что немного больно. Мы идём по пустым улицам. Встречаем чёрную собаку, которая сначала замирает и, кажется, вот-вот залает, но потом как будто улыбается, нюхает наши руки, облизывается. Мы приглашаем её с нами во “Фрайдис”, но сзади идёт её хозяйка – маленькая бабушка. Собака остаётся без сочного бургера, приготовленного на гриле.

Дальше идём одни. На улице ни души.

“Ти Джи Ай Фрайдис”. Ресторан пустой. Хостес спрашивает: “Вас ожидают?” Она шутит? Кто нас ожидает? Кроме нас, в ресторане никого нет! “Фрайдис” – это не просто ресторан. Это ресторан с официантами в смешных шапочках. Нас обслуживает дико грубый парниша, который, заигрывая как сука, хамит нам на весь зал. В котором, впрочем, никого нет. Понятно, он просто на нас запал. У него шляпка как у заводной обезьянки.

Соня снимает всё вокруг. Предлагает сфотографироваться и выслать фото Никите (её одержимость Никитой выглядит болезненно), но интернет такой слабый, что не получается.

– Электрички уже не ходят, – заключает она, глядя на часы, – но, может быть, он приедет на такси?

Пятьсот.

Мы заказываем два чизбургера, которые случайно оказываются самыми вкусными в моей жизни. Грубый официант спрашивает: “Ну и чё? Вкусно вам?” Мы улыбаемся и тоже подбрасываем по шутке. Я шучу про жалобную книгу, Соня шутит про чаевые.

Сидим. Под стойкой, незаметно для официанта, передаём друг другу маленькую бутылку из-под воды, в которую мы перелили вино. Лучший момент, чтобы поговорить откровенно. Что-то странное происходит между нами двумя и в нас самих, давно пора это обсудить… Нам хорошо вместе: я смахиваю пепел с её колготок, говорю, что ради неё переехала в Москву. Она в который раз удивляется.