Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

“Говорят, Бог есть любовь. Почему тогда в браках любовь так быстро заканчивается и начинается сплошная боль?”

– Браки заканчиваются любовью, – говорит он, – вот в чём их смысл. Помните евангельское чтение о браке в Кане Галилейской? Вино закончилось, да, так бывает, но Господь сотворил чудо, и из воды, из чего-то обычного, привычного появилось вино. Так и в жизни. Когда учишься прощать, терпеть, видя человека уже не таким, как в начале, уже немного отрезвевшим от того первого опьянения им. Тогда и Бог приходит, как тогда на брак в Кане Галилейской. И помните: новое вино было даже гораздо лучше, чем в начале пира.

Отец Андрей берёт новую записку со стола, потрёпанную и исчёрканную.

– “Что делать, – читает он, – если встретился человек, с которым хочется провести всю жизнь, и он тоже хочет быть рядом. Но самое ужасное – понимаешь, что у тебя нет сил любить, что не способен к глубокому чувству…” Дальше неразборчиво.

– Можно ли что-то изменить? – договариваю я.

Все оборачиваются на меня. Отец Андрей начинает отвечать, глядя как бы сразу на всех, в том числе и на меня.

– Знаете… Искренняя, взаимная любовь – это дар от Бога, хранить его надо бережно. Если относиться к ней легкомысленно, то она обесценится, сердце огрубеет. И потом бывает очень горько вспоминать, что некогда сильное яркое чувство променяли на череду удовольствий. Поэтому – берегите любовь! А если уже произошла такая ситуация, которая нам кажется необратимой… для Господа ничего необратимого нет. Если человек решил исправиться и это искреннее желание, то Господь ему поможет.

– Где тут руки помыть? – спрашиваю я Полину.

Она показала рукой – от храма до помещения с краном несколько шагов. Баня, подумала я, а через дорогу раздевалка.

Тут, в этой каморке, под тусклой лампочкой у зеркала, я и разревелась. Сама не знаю: режет в глазах, как будто смотришь на яркий свет. Но света в этом месте нет никакого. Тусклая лампочка под потолком. Из одного глаза покатилась слеза. Из другого. Реветь мне пришлось недолго, секунд тридцать, времени больше не было.

Выхожу – толстый косолапый рыжий пёс шагает быстро, трётся о мои колени и убегает. За ним еле поспевает охранник. Он останавливается рядом со мной, чтобы отдышаться, и философски смотрит вдаль. Пару минут мы стоим молча.

– А главное, всех любит, – прервал молчание охранник. – Ты можешь быть последним негодяем, а он всё равно тебя любит.

– Вы про Бога?

– Про Пирожка нашего.

Я тоже посмотрела вдаль. Вдали пёс залезал на клумбу.

– Пирожок, туда нельзя, иди ко мне. Молодец.

Я прошлась вокруг храма. Постояла у доски с объявлениями. Вернулась обратно – обсуждают вечную жизнь.

Чаепитие подходит к концу, все читают молитву (из которой я поняла только, что поесть – это дело достойное), а потом вместе убирают со стола.

Мы выходим из храма во двор, и молодёжь ещё какое-то время общается. Во дворе тепло, солнечно, играют дети. Полина поворачивается и говорит мне:

– Светленькие – это отца Андрея.

Я насчитала семь.

– Да, – говорит, – шесть девочек и один мальчик, самый маленький.

Малыши бегают вокруг. Останавливаются, прячутся, смеются и дальше носятся по двору. Я издалека смотрю на отца Андрея и его супругу, она держит ребёнка на руках.

– Они как будто из параллельной реальности, – говорю я Полине.

Реальность, где не работают шутки из фильма “О чём говорят мужчины” – про вечные измены и наслаждение ссорами.

Может, и правда есть семьи, где люди умеют нести ответственность друг перед другом? Если двое так решили и работают над собой, что им может помешать? Да много чего. Но что, если правда есть кому им помочь?

Мне пора идти.

Светлый весенний вечер. Я вышла из арки колокольни на набережную, поднялась по мосту в сторону Красной площади. Закурила. Мой любимый мост с балконами. Стою на одном таком, упёрлась в каменное ограждение. В чём-то этот батюшка прав. Но прозорливым его не назовёшь. Скорее всего, он и в людях не разбирается. Откуда, правда, такие мысли?

Да просто я ему понравилась. Конечно, не успела я дойти до Красной площади, как уже подумала: приди к нему страшная, он бы не заморачивался. Отличная отговорка “этот просто влюбился”. С кем я сейчас спорю? Я что, не верю, что ко мне можно хорошо относиться? Нет, я не верю, что к любому человеку можно относиться вот так хорошо. Особенно к тому, которого видишь первый раз.

Наверняка этот поп в своём джипе сейчас пролетает мимо, за моей спиной, пока я смотрю на реку, едет, конечно же, вдрызг пьяный. Сбивает, не заметив, пару людей. Что за мысли нападают со всех сторон? Свежие ассоциации прямиком из бессознательного: вспомнила, как дочки отлучённого Льва Толстого приходили из церкви и, чтобы порадовать папу, рассказывали, как в головах у крестьян кишат вши.

И что они там придумали с этой жизнью вечной? Я знаю, что буду жить один раз и чуток. Это делает каждый момент моей жизни значимым. Моей пустой на любовь жизни – значимым. Моей дофаминовой гонки – значимым. А они что? Быть самым добродетельным на кладбище? Всё одинаково бессмысленно.

Но любовь – она, кажется, есть.

Я и мои мысли шли по Красной площади.

Что-то я заигралась. Завязываю. Хорошие девочки не экспериментируют с формой.

Просто это страшно – встретить человека, который вдруг ни с того ни с сего видит в тебе самое лучшее, чистое, прекрасное. Непонятно, куда это деть, как это примерить к своему опыту. Сумасшествие? Влюблённость? Корысть? Кажется, нет. А что? Что ещё есть в моём прошлом зверячьем опыте? Я пролистываю в голове жизнь до этого момента. Думаю: “Если можно было жить в такой любви, то сколько любви потеряно и сколько сделано ненужных телодвижений”.

В парке Горького уже не поют, зато гитара и барабаны играют в полную силу, набирают скорость.

– А машина-то у него какая хоть? – спрашивает Соня.

– Не знаю.

Соня вертит в руках визитку.

– Напросись к нему в гости – вот это будет материал.

А я сижу на траве и думаю: “Где может быть любовь, там должна быть любовь”.

Глава 19

Я сижу в шкафу. На коленях у меня торт, который я полдня пекла. Слушаю, что Соня рассказывает обо мне Никите. Хотя план был совсем не такой.

Мы с Никитой договорились иначе: как только Соня уходит в спортзал, он приезжает, мы немного целуемся, я пеку торт и он уходит. Я ухожу за ним. Возвращается Соня. Дома никого нет, она удивляется, подозревает, что я с Никитой. Тут приходит Никита. Он говорит, что не знает, где я. Тут звонок в дверь, Соня смотрит в глазок, а там я с тортом и зажжёнными свечками. Почему-то такой план показался нам клёвым, хотя сейчас, в шкафу, я понимаю, что ничего особенного в нём нет.

Но, конечно, всё пошло не по плану. Мы слишком долго целовались, и Никита вышел, аккурат когда Соня подходила к дому. Она его не заметила села в лифт. А он побежал по лестнице и позвонил мне – сказал, чтобы я с тортом выходила. Но я не успела – услышала звук ключей в замке, взяла торт и села в шкаф.

Не знаю, зачем мы так заморачивались. Видимо, мандраж от нашей с ним тайны совсем сбил нас с толку. Но так я оказалась в шкафу. Главное – не спалиться с зажигалкой, когда буду зажигать свечи, и не спалить вещи на вешалках. Но это ещё полбеды. Соня, когда зашла, обнаружила на столе чашку чая. Отпила из неё и сразу поняла.

– Шесть ложек сахара? – кричит Соня. – Она не пьёт чай с шестью ложками сахара! Я знаю только одного человека, который пьёт такой чай, и это ты!

Никита, видно, растерялся и решил признаться:

– Да, спокойно. Я заходил, мы планировали… тебе сюрприз.

Но Соня, конечно, почувствовала враньё.

– Это так называется? Никит, ты мой друг! Я тебе сотый раз говорю: не связывайся с ней! Такие не меняются!

– Я тебе сотый раз повторяю: она не такая! Она добрая, она делает, что не хочет. Уже не она делает, да, есть привычки, есть проблемы. Но любовь меняет всё!

И это он обо мне? Господи, помоги мне, потому что меня ещё никто так не любил.

– Ты говоришь как невеста алкоголика! – кричит Соня. – “Он исправится, а то, что он мне руку отрубил, – так это он нечаянно”.

– Знаешь что? Мы уже встречаемся, и у нас уже всё хорошо! Она добрая, честная, конечно, ей всё это не нравится!

– Да ладно! А кому это нравится? Мне?

Соня что-то бросила на пол.

– Ты её не знаешь, – говорит Никита.

– Это ты её не знаешь! Говоришь, она добрая? Она просто безвольная овца!

Тут уже я не выдержала и вышла из шкафа с тортом в руках.

– Знаешь что? Рано меня списывать! Когда человека кто-то любит, он может измениться. Измениться хотя бы от удивления. От того, что в нём видят лучшее. Может быть, такое даже, чего в нём нет. Это и есть любовь. И явно здесь есть только один человек, который меня такой видит.

Я сунула ей торт. Схватила за руку Никиту, и мы ушли.

Глава 20

– Помните, братья и сёстры, о правилах нахождения у открытого огня, – сказал инструктор по пожарной безопасности Александр Сергеевич. – Подождите, мои хорошие, принесу ёмкость воды для экстренного тушения.

Начало темнеть, корпоратив в парке возле подмосковного дома отдыха стал затихать.

Мы с Федей и Юлей решили разжечь костёр, чтобы спеть у него немного песен. Нашли старое кострище, обставленное камнями.

Кто-то остался за столами, другие пошли осваивать спортивные площадки. Полина Гальваника играет в бадминтон с отцом Сергием. Ксюша и Рома подходят к ним:

– А давайте два на два? Пожалуйста! – умоляет Ксюша. – Дайте поиграть на тёмной стороне! Рома, иди на ту, а я против батюшки буду.

Виктор Викторович собрал две волейбольные команды. Все вместе, всем весело.

Нет только Георгия – его уволили. По довольно обоснованной причине: выяснилось, что он выписывал деньги из бухгалтерии на рекламу, которой не занимался.

Иногда только вижу рекламу магазина “Воскресенье” и улыбаюсь: “Крест «Спаси и сохрани», освящён на мощах, даст здоровье и чистоту помыслов!”

Костёр занялся, Юля спела “Верхом на звезде”, и все подпевали. Рома сказал мне: “Никогда не слушал эту песню, только слышал, как её поют”, – и я поняла, что он имеет в виду.

Беру я, наигрываю что умею – вступление из песни: 0-3-5, как там дальше? 0-3-6-5-0-3-5-3-0.

– Это же Deep Purple, – узнаёт Рома, – «Smoke on the water».

Потом и Рома перехватил гитару:

– Я немного поменял текст с тех пор, как бросил курить. Песня называется “Пачка сигарет отсутствует”.

И начал наигрывать группу “Кино”. “Но если нет в кармане пачки сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день”.

Дальше гитара пошла по рукам, а я пошла покурить. Забралась поглубже в лес и только чиркнула зажигалкой – услышала смех. Притаилась и осмотрелась. Неподалёку в беседке спрятались Рома и Ксюша. Сначала они говорили, а потом обнялись и поцеловались!

– Там Рома и Ксюша целуются. – Я вернулась обратно оторопевшая, и ребята спросили, что со мной.

– Ну и что такого? – пожала плечами Юля.

– Так они женаты!

– Подумаешь, – хмыкнула Сабина.

– И вы туда же… Мой мир никогда не будет прежним… – Я села и закрыла руками лицо.

– Надь, так они друг на друге женаты.

Я подняла удивлённые глаза.

– Ну вы, Наденька… – начал Федя.

– …и дурынья, – подхватили все вместе и засмеялись.

Я тоже засмеялась. Больше от радости.

Обратно разъезжаемся на такси, и я попадаю в машину с Ромой и Ксюшей. Открываю дверь.

– Подожди, – останавливает Ксюша и насыпает мне полные карманы конфет “Рафаэлло”, – теперь можно.

Я сажусь с оттопыренными карманами на переднее сиденье, эти двое – на заднее. Водитель, как ему полагается, сидит за рулём. Ребята всю дорогу спорят о том, кто круче, Никодим Святогорец или Игнатий Брянчанинов. Пожилой таксист недоверчиво поглядывает на них в зеркало.

– Ой, давай заканчивать, – наконец предлагает Рома. – Это бессмысленно. Это, знаешь, как спорить, кто круче: Бэтмен или Супермен?

Ксюша смеётся. Уже внутри их двора Рома спрашивает:

– Ксюш, ты как хочешь оставшийся вечер провести?

– Я бы в кино сходила.

– Значит, мы пойдём в кино, – грозно начинает Рома и настойчиво продолжает: – И не думай мне перечить! Жена да убоится мужа своего! Я сказал в кино, значит, в кино!

Когда ребята выходят, я думаю остаток дороги почитать. Спросила, можно ли включить свет. Водитель пользуется тем, что мы заговорили, и спрашивает:

– А что это ребята, какие-то необычные?

– Да они христиане просто.

Он минуту переваривал, потом изрёк:

– Я так думаю: русский народ как был православным, так и должен оставаться. Нечего нас христианством путать.

Я решила помолчать. Из книг у меня в сумке нашёлся только молитвослов. Но если я открою его и начну читать, боюсь, он решит, что я не уверена в нём как в водителе.

Напоследок таксист спросил меня:

– А эти христиане, они за президента или против?

Я задумалась на минутку, но нашлась:

– Они за интернационал.

Таксист понимающе кивнул.

Дома пусто, от Сони только запах корицы.

На стуле висит “наша” футболка Friends forever. Под надписью Friends forever есть маленькая приписка курсивом: Cafe. Соня работала в кафе Friends forever прошлым летом. Это была её форма. Она отдала футболку мне, потому что та стала ей мала.

Когда я приехала в Москву, Соня встречала меня на вокзале в шесть тридцать утра. Я увидела её издалека, в руках у неё была красная маргаритка.

Глава 21

Лето не слишком жаркое. Самый раз. Я вернулась с работы и, хоть была сильно уставшей, как только получила сообщение от Сони, сразу встала с кровати и начала действовать.

Сообщение было даже не совсем от неё. Там не было ни одного её слова. Это было пересылаемое сообщение – просьба одного нашего знакомого художника, Ильи. Он просил всех, у кого есть ненужные работающие осветительные приборы, привести их в парк для инсталляции. Парк “Красная Пресня”. Время – сегодня вечером. От себя Соня ничего не добавила, но это было и не нужно. Я залезла на антресоли и достала ту восхитительную советскую футуристическую лампу, о которой Соня ничего не написала, но о которой и было это сообщение.

Расчехлила велосипед и спустила его на лифте. Парк рядом, можно доехать песни за три. Никите сказала догонять меня любым на его выбор способом – пешком или нет.

Я знала Илью давно. Когда мы познакомились несколько лет назад, он протянул мне банан. Что было странно, ведь мы стояли в продуктовом магазине и ещё не дошли до касс. У него была стрижка под горшок, а одет он был в нечто, что сшил сам. Назвать это было сложно, что-то вроде крестьянского футуризма: клетчатая хлопковая ткань с суперпродвинутым кроем. Однажды Илья сделал механического паука размером с кошку из старого зонта и кусочка зеркала. Прицепил его на решётку лифта. Когда подслеповатая Соня вышла из квартиры, она молча, как на обратной перемотке, тут же зашла обратно. Последнее, что я слышала об Илье: ночуя у кого-то из знакомых, он выгреб всё из ванной комнаты, вычистил её до белизны, сплёл себе гнездо из полотенец, лёг в него и уснул. Он определённо псих, этот Илья. Но с психами интересно.

– Чего только не бывает в этой жизни, – говорю я Соне, как только наши велосипеды поравнялись на дорожке в парке.

Она отозвалась:

– Ты бы видела глаза моего психоаналитика, когда я ему всё рассказывала.

Илья не сразу нас заметил, но сразу узнал. Слез с деревянной конструкции высотой примерно три метра, увешанной лампами разного вида. Взял нашу лампу, сказал спасибо и исчез обратно. Недалеко я заметила спящий генератор.

– И долго она будет здесь стоять? – спросила я в никуда.

– Всё лето, – отвечал оттуда Илья. – Я надеюсь, и зимой. Потому что зимой темно и у людей так мало света. И они становятся как будто сами тёмными внутри.

– Выставка – две недели, – прошептала Соня.

Когда мы разгонялись на велосипедах обратно, я сказала:

– Не ожидала такой красоты, когда он подключал. Я думала: не шибанёт ли его током.

– Я тоже, – ответила Соня. – А впрочем, если бы и шибануло, мы стали бы зрителями перформанса “Смерть художника”.

“Единственными зрителями”, – мечтательно подумала я.

В парке было ещё много инсталляций. Деревянные шары, металлические конусы, кубы из сена в половину человеческого роста. Сидя на одном из них, Соня сказала:

– Москва изменилась.

– Ты тоже изменилась, с тех пор как уехала, – ответила я.

– А ты?

– И я. Мы все трое – молодцы.

И это правда. Когда я только переехала, Москва была другой. Всё в пыли, пахнет бензином, не город, а гараж. В окно летят одновременно звон колоколов и басы из припаркованной рядом машины. Но потом она сбросила зелёные сетки со своих театров, стала наряжаться к праздникам, зажигать огни, распускать цветы.

– Мне написал какой-то Иезекииль, – говорит Соня, – иностранец, наверное. Хочет купить паблик. Сто тысяч предлагает. Я думаю, эти деньги я должна полностью забрать себе. Я его больше делала. И тем более ты в такой организации работаешь. Если просят рубашку, должна отдать и всё остальное.

– Ты правда думаешь, что эти слова, вырванные из контекста, это и значат? – усмехнулась я. – Если ты хочешь, то без проблем. Это была твоя идея с пабликом, и ты его в основном вела, поэтому… я думаю, ты полностью заслужила все эти деньги.

Я легла в сено, и поняла, что долго я в нём не пролежу – колется.

– Супер, – сказала Соня, – тогда по рукам.

Вскоре она уехала, а я осталась одна. Полежала в сене, встала и открыла телефон. Зашла на страницу Иезекииля Д. Прочитала новое сообщение от Сони. Зашла в “Управляемые сообщества” и удалила “Русский православный цирк”. Потом подумала и удалила и саму страницу Иезекииля Д.

Ну и поехала.

Номинация Поэзия
Третье место
Борис Пейгин
Сборник стихотворений

L&M

Я знал твои черты в домах конструктивистских,

И в силуэтах труб, и в оголовках шахт.

Так пахнет торфяной охряно-ржавый виски,

Так ёкает в груди, когда объявлен шах,

Так зреют за столом пустые разговоры,

Так падают огни с седьмого этажа,

Так запоздалый гость не прокрадётся вором,

И так свербит в ногах, что просятся бежать;

Так радугой блестит засвеченная плёнка,

Так в небе городском нет ни одной звезды

В дымах далёкой ГРЭС, под облачной клеёнкой,

Так время мчится вскачь, как Сивка без узды.

Четырнадцать часов прошли почти навылет —

Я не сошёл с ума, и с рельсов не сошёл.

Настанет новый день, и виски будет вылит.

Прости меня за то, в чём не был я смешон.

Я знал твои черты в домах конструктивистских,

В пыли обочин трасс и в смоге городов,

В чужих путях домой, неясных и неблизких,

Во всём, на что смотрел, во всём, на что готов.

…C утра заладил дождь, и стартер неисправен,

Похмелье из ружья стреляет по вискам.

Я знал тебя во всём, чему я не был равен,

И в том, что вдруг нашёл, хотя и не искал.

* * *

На Батенькова, под часами,

Ты видел, человечий сын,

Как эти самые часы

Уходят сами, сами, сами?

Как сам себя за хвост кусает

Кольцом трамвайным циферблат?

А вечер тучен и крылат,

А воздух так непроницаем,

Как пёс голодный, руки лижет,

А осень ближе, ближе, ближе…

3 августа. Подражание Бродскому

Яблоко сморщилось, потемнело, стало инжир инжиром.

Я руки испачкал тальком, губы – барсучьим жиром.

Бог выжимает облако, словно пакетик чайный.

И из всех, штурмовавших небо, внутрь возьмут случайных.

Я не хотел, чтобы видела ты, как навостряю лыжи,

Я, так мечтавший знать, о чём говорит булыжник,

Как вниз покачусь по бульварам, как город просыплет просо —

Не повелевать глаголом, не задавать вопросов.

Так нас учили. И под могильной плитой великих

Мы стали прочнее стали.

Камни всегда говорили, и нынче не перестали,

И их ноты слагались и разлагались в субурганы и пирамиды,

Но на чёрном солнце блестели черепа из полиамида.

Впрочем, я расскажу про другое – о кольях и о мочале.

Как молчали деревья, дома молчали, и все молчали,

Как город крестил зевки в оконной своей купели,

Как деревья молчали, и все молчали, а камни пели.

И под эту музыку наши хребты хрустели, как крошки гостий.

Скажешь ли ты: невозможно, Бог, говорят, не играет в кости?..

Но в час, назначенный к сбору, свершится иная небыль —

В ней камни бросают с неба.

Юдифь

Ещё голова моя сгодится как тамбурин:

Ударив в неё, извлекаешь звук – вот полезная пустота,

Не напрасно Всевышний колодцы глаз в моей голове пробурил,

Оттого я не гневаюсь: за красоту гибнут не просто так.

Поспеши в свой город: туда прибывают люди, —

И пребудь средь купцов златошвейных и чужеземных посланцев,

Ударь в тамбурин, когда моего собрата внесут на блюде,

И будут танцы.

* * *

Наша груша познанья созрела под потолком, и в этом

Месте тронулся лёд – видишь трещины на извёстке?

И вокруг наших стен, как Апоп, обернулось Господне лето;

Не имеет двойного дна новостная Лета:

Говорят, луну-рыбу съели морские звёзды.

Я смотрю: и ты на реке, и без вёсел плывёшь по стрежню,

Диафильмы мыслей твоих на экране из облачной амальгамы.

Ты молчишь, ты молчишь, и ночь остаётся прежней.

Слышишь,

Выше двумя этажами мальчик играет гаммы?

Я проснусь – и три, и шаги твои, голова твоя, ты идёшь на кухню,

Завернувшись в халат из видимой части Вселенной.

Ты сорвёшь эту грушу, и небо на нас не рухнет.

И в окно кулаками косых лучей стучатся параселены.

* * *

Сверкала звёздами

Рейдовая ночь,

Гаишники ловили большегруз —

Но большегруз никак не попадался,

Ходил на север объездной дорогой.

Я в эту ночь ходил на Копылово,

Где кончилась контактная подвеска —

Сходил с небес на низкую платформу,

И там, в конце её, меня встречала

Одна из тех технециевых женщин,

Что возникают в спектрах дальних звёзд,

А больше никогда, нигде, никак, ни для чего, ни в чём

Не возникают.

В дарохранительницах рук

Был пресный хлеб и пресная вода,

Но этот свет устойчивей протонов.

В её незримом наведённом свете

Я был неоном, кремнием, железом,

И внешние слои мои

Не умещались в красное смещенье —

Вишнёвый сок

Стекал на низкую платформу.

…Шёл большегруз десятою дорогой,

И дизели мурлыкали утробно

Большим собакам, маленьким медведям,

И сок стекал на низкую платформу,

И звёзды зажигались на погонах,

И золото пресуществлялось в ртуть.

Из древнеегипетского

[Она] говорит: “Я буду помнить, [я] не скажу

ничего [более, чтобы не сказать] лишнего”.

[И я] не скажу ничего, [сам себя] не выдам.

Всё было выбито в известняке —

Да живёт она вечно, вековечно.

Я гранатовым деревом

пророс [у самого спуска] под землю,

где кончались прийденные [ею] дороги

[и куда] ей не было хода.

Она молчала под сенью [моей].

Красные зёрна созрели в кистях моих,

ни одного она не отведает, [поскольку]

не вернётся назад.

[Чтобы она] не спускалась вниз,

Это я сбегу под землю

Рыжим котом,

Отсеку голову

Змею[-поезду],

И исторгнутся

Выпитые им воды,

Реки вернутся в свои берега.

Децима IV

На переходе, в самом центре мира

Мы разошлись по разным сторонам,

Корундовая лопнула струна,

И метрономной пустотой эфира

Насытились рубины и сапфиры.

И мы закрыли прежнюю главу

О том, что не случалось наяву,

И как на дне апрельского оврага

Мой голос, как наждачная бумага,

Стирает в пыль пожухлую траву.

Децима V

По майской дымке, солнцем разогретой,

Вальяжно спящей возле входа в парк

Под действием Chateau de Tetra Pack

Я у ларька стреляю сигареты,

И город доверяет мне секреты,

И лишь тебя никак не выдаёт,

И, ночи проводя с тобой вдвоём,

Тебя ревнует к каждой острой тени

И к каждому из комнатных растений

И смотрится в небесный водоём.

Децима VI

…А мне остались атласы и карты,

И повторять над ними, как в бреду:

Непальская столица – Катманду,

Столица Индонезии – Джакарта,

И остаётся – не по росту – парта,

Бассейны рек на белом потолке…

И я дремлю на согнутой руке,

И мне во сне назначена награда —

Снега вершины Охос-дель-Саладо

И Тихий океан невдалеке.

Децима VII

В седой пыли, под солнечным потоком,

В оправе белых деревянных рам

Ты наблюдала тишину двора,

На тонкий палец навивая локон.

Июнь мерцал на блёклой смальте окон,

И воздуха натянутый лавсан

Ловил, как сетью, птичьи голоса,

И полдень был сумаховым и жёлтым,

И золото с опавших фресок Джотто

Покоилось в волнистых волосах.

* * *

Если б мы с тобой повстречались в ином пространстве,

Я к тебе одной возвращался б из дальних странствий.

А теперь говорить о чём – о политике? О погоде?

Как часы по пустой квартире зловеще ходят?

Что уж тут: ненаучно любить и совсем не ново,

Только я никогда не умел ничего иного,

Только город был, и зима была, и снега сияли,

И искрились звёзды на байковом одеяле.

Мы гасили свет, чтоб не видели даже тени,

Как врастают омелы в ветви других растений,

Как грибы в подземелье сплетают тенёта-гифы,

Как на чёрную падаль падают с неба грифы.

Если скажешь ты, что слова не проверишь в деле, —

Посмотри, как они меня до костей раздели.

…Город сцапал нас огромной когтистой лампой,

И слова летают, как мотыльки, под ослепшей лампой.