Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

Уборка на раз-два

Чистое не становится хуже, если иногда им займутся люди плохие; вообще же оно удел хороших…

Плиний Младший

Линду я никогда не любил, ну нет во мне родственных чувств. Я человек холодный.

Но за Линдой я всегда убирал.

Это как бы возмещение. Обычно бывает так, брат в семье – свинюга. Он ведь мужик. А женский пол за ним стирает, ему штопает, для него готовит. Но в нашей семье повелось иначе. И это не потому, что я, например, аккуратнее или интеллигентнее Линды. Нет, она вообще-то на культуролога учится. А я слесарь-ремонтник третьего разряда. У меня роба должна пахнуть, как если бы в ней десятого сварщика хоронили. Тем не менее! Инструментарий обезжирен, рабочее место по уставу; мой уголок даже тэбэшники фоткали как эталон для стенгазеты. Дома я тоже чистюля.

У Линды с порядком отношения не сложились. Ни в одежде, ни в поведении, и судя по всему – и в мыслях. Впрочем, ей можно. Родаки мне внушили – можно.

Хотя в субботу, за день до их переезда с города на дачу, могла бы изменить традиции. Об этом я вслух напомнил, только Линде по барабану. Улеглась с хахалем на диване в гостиной. Вперились в стену, а на стене какой-то трэш. Пацан мне её не нравился. Странная порода: мне уже за тридцатку, но он выглядит старше, хотя ещё студент. Жилетка на голое тело, татухи от пупка до бороды. И накачанный.

“Он останется?” – поднимаю брови.

“Уйдёт до полуночи”, – закатывает глаза.

– А что это за чушь по телику?..

– Ну камон, это не чушь. Вы там, пролетарии, вообще сериалы смотрите?

– Я смотрел весь “Стар трек”. Больше мне не интересно.

– А на компе играл во что-то? – подключается бойфренд. – В ГТА играл?

– Я играю только в изометрическое старьё, до две тыщи пятого, остальное от лукавого.

Компьютерные игры и алкоголь – в этом я дока. Тут я их всё-таки могу проучить.

Парень издаёт какой-то звук, словно мысленно плюёт на пол. Который я полирую. На первом этаже я обычно начинаю с кухни. Кафельный фартук надо обезжирить. Мать выбрала неудачный плинтус между фартуком и столешницей, там щель, которую и силиконом не залить, а грязь в неё лезет. Туда даже шпатель не идёт, надо с иголкой. Терпеть не могу такие щели.

Холодильник на разморозке. Духовку я ещё до их приезда выдраил изнутри. Еды у нас минимум, пачка молока, доширак и какой-то сухой корм на завтрак: даже ребёнка не накормишь.

– Здесь тоже будешь драить? Давай позже, до конца сезона ещё три серии.

– Прервётесь, не беда.

– Ну Диман…

За “Димана” я бы ему яйца оторвал. Линда угрозу чует. Вижу, что слегка толкает его, чтоб он не мнил себя хозяином. На барной стойке, отделяющей кухню от гостиной, стоит бутылка клюквенной настойки. Моя. Линда меня сейчас как бы через эту бутылку увидела, поняла, что если я выпью и немного покраснею, то за неуважение буду усиливать конфликт.

А тут, извините, баш на баш. Кто с железом полжизни возится, а кто за железо в беспалых перчатках берётся, на становую или присед, – и любуется на себя в зеркало.

Кстати, насчёт становой, – я уже дошёл до дивана.

Раз не хотят вставать – поднял его за боковину и оттащил от стены. “Эй!” – “Линда, зырь свою чушь и молчи”. Пошёл менять воду в ведре. Когда прохожу мимо, парочка цокает, это я им тень на стену навожу. Проектор же. И ещё им мешаю – не даю полной темноты. Из-за света от вытяжки изображение блекнет.

– Ты серьёзно не видел “Вандербоя”? – удивляется она. – Я же показывала тебе, в том месяце? И ссылку кинула.

– У меня по ссылке не открылось.

– Господи, а VPN на что?!

– Мм?

– Короче, – смирилась сестра. – В этой серии Вандербой находит Пустыню Крови. Он танцует с джиннами, доит ящерицу, попутно выносит америкосов, которые тут окопались с разработкой нефти, а затем натыкается на волшебный кизил. Сечёшь?

– Так-так, – я прошу их поднять ноги, чтобы пройтись тряпкой вдоль дивана.

Вот здесь ламинат слегка вздулся. Это батя сэкономил – раз, мог бы брать такой, которому вода побоку, и сестра тогда на своей “крэйзи пати” разлила воды – два. Так и не призналась: то ли стиралка потекла, то ли вылили таз выпивки и бесились в луже.

– И с волшебным кизилом Вандербой возвращается в Москву. Он кизил раздаёт таджикам…

– Зачем?.. Да подними ты ноги.

– Ну, он любит прикалываться и ломать систему. Это трикстерство.

– Угум.

– И у всех выходцев из Средней Азии – ну вот, смотри! ржака ведь! – от кизила горячится кровь. Типа суперспособность, из крови вытащить далёкое прошлое. Образ не забитых и бедных таджиков, а могучих завоевателей степей.

Расписала-то как, умница, оборачиваюсь к стене.

Криво обрисованные смуглянки отбрасывают веники на улицах, переворачивают погрузчики в гипермаркетах, бьют витрины шаурмяшных. Огромная толпа мигрантов превращается в воинство Чингисхана. Появляются луки, стрелы, копья. Орда, во главе её – сам Вандербой. Ничего особенного, парниша лет двадцати пяти, на какого-то актёра похож, ходит в шотландском килте и белом халате на голое тело. Голос как у видеоблогера, столичный акцент, терпеть не могу. Ну, и маньячная улыбка на пол-лица.

Хрен знает какие сейчас герои. Я тащился по голливудской гвардии: Уиллис, Гибсон, Кейдж на худой случай. Из мультяшек самыми крутыми были черепашки-ниндзя. Сплинтер у них – вроде и крыса, но человек. Сами они – как люди, просто мутанты. А вместе – огонь.

Тут же не мультик, а безобразие.

– Ты видал?! – Линда в искреннем восторге.

– Потя гений, – кивнул её утырок. – Я с ним селфи сделал тогда в клубешнике.

– Странная рисовка, примитивная… – я прошёлся по полкам с декоративными тарелками: родаки тащили эту чушь из любой поездки.

– Так это Comic Sans, тупейший шрифт. На моей могиле будет эпитафия этим шрифтом. Умерла бездетной, безмужней, от поп-культурного передоза… Потя, он же режиссёр, продюсер, художник, всё сразу, как бы “комиком”, жирным и неповоротливым, будто маркером рисует. И урезанная кричащая палитра. Только два-дэ.

Выглядело, конечно, это безумно и вдохновенно. Столица изошла кровью. Гений абсурда Вандербой вроде как дал отыграться таджикам за социальное неравенство.

– Так а в чём смысл? Перерезали кучу народа, а дальше как жить?

– Это же сатира! И это поджопник системе! Представь, как это дойдёт в нарезке или в мемах до офисных крыс! До тупых хомодозяек! Периодически надо у людей почву из-под ног выбивать. Они тем больнее падают, чем больше у них душа жиром заплыла. И это ещё напоминание самим приезжим, какие они были, какие были их предки, о том, что есть в крови. И кровь требует. Кровь рвёт любую несправедливость.

– Но ведь ничем хорошим это не за… – но меня перебивают.

Люди всё-таки должны договариваться, а не резать друг друга, как раньше, я считаю.

– Короче, Потя делал адаптацию для Штатов. Сериал зашёл даже там, – Линда увлеклась. – Он таджиков перерисовал в мексикосов и индейцев. Они в макдачных, в маркетах снимают свои бошки, чтобы надеть головы леопардов. Сбрось синий воротничок, фартук, пластиковую улыбку – надень безумие древности! Обсидиановый нож вместо кассы!

– И?..

– Что “и”? – не понял её паренёк.

– Ну круто же! – разозлилась на меня Линда. – Это оппозиция. Потя рисовал революционный сериал. Жёсткий, выстёбывающий всё, сатира бьёт во все стороны, даже в него самого. Поэтому “Вандербоя” запретили на территории РФ. Экстремизм, оскорбление чувств, бла-бла, примите иск. А между тем он собрал все негосударственные награды, какие есть. Его отметили все известные леваки…

– Это как “Южный парк”, но гораздо философичнее и на русской почве.

– Это гораздо круче, чем “Южный парк”, потому что сам Потя плевал на правила телевидения – раз и не разбогател – два, – Линда даже встрепенулась.

Понял, на кого она сейчас похожа! На Матильду, которая Леону представления разыгрывала, а тот не вдуплял.

Парень запереживал, что она ему сегодня не даст. Чувак, болтать надо осторожно.

Потом я пропустил список регалий и внушительную дозу восторга, потому что принялся за окно в гостиной. Стеклопакеты за полгода запылились. При этом очиститель надо бы сберечь на зеркала и кафель в ванной. Почему они затарили так мало средств? Как с понтами примчать в коттеджный посёлок – так запросто. Двое юнцов (Линда ещё и с красными волосами) в чёрной коже, на спортивной “ямахе”, с хозяйственными сумками за спиной. Правда, мой список покупок урезали наполовину. Будет сама перед родаками оправдываться, если мне не хватит на второй этаж…

Я успел расправиться с окном и почти всё уловить из следующей двадцатиминутной серии.

К галиматье сюжета и трэшевой рисовке я уже привык.

На День Воздушно-десантных войск Вандербой подмешал в водку вещество, превратившее десантников в русалок. Или тритонов? Чтобы спасти, эмчээсники их экстренно транспортировали до Балтики и Чёрного моря. Десант вроде обжился, выслал фотки подводного царства, но держать себя в руках не мог. Начал трахать рыб. Пострадала рыболовная отрасль – раз, появились скверные плоды мезальянса – два. Я не досмотрел, потому что придверный коврик пришлось пылесосить, а потом и драить щёткой. Я и на террасе постелил такой, из кокосового волокна, и на пороге, и даже в ванной. Самые выносливые коврики. Только Линда, когда устраивала “крэйзи флэт”, умудрялась перепачкать их дерьмом.

Вообще это я отчасти виноват сейчас, что она смотрит дикую чушь.

Я же днём мастера вызвал.

Тот тянул патч-корд, пробурил две стены, чтобы дотащить провод до видеоблока домофона и здесь же воткнуть роутер. Мать хотела, чтоб вся такая электроника была собрана в одном месте. А то, что в прихожей трещина пошла по стене от бурения, так это ж мне шпаклевать. Почему не заложили кабели ещё на стадии стройки?!

Короче, появился интернет – Линда сразу уселась за сериал. В глубинке планшет не ловит.

И не будет ловить, обнадёжил настройщик, сотовые антенны далековато. У него тут бабка живёт, садоводство приличное, земля дешёвая, поэтому сейчас раскупается на ура, вон какие домины – это всё старики, которым в городе не хочется жить. Только тут с магазами напряг – раз, а ещё скорая едет чуть ли не час – два. Бабка вон даже в скорую и не звонит, а ему звонит, так он выезжает за ней, грузит её и везёт в больницу, и это даже быстрее получается, чем если на бригаду рассчитывать…

Мастер попался из болтливых.

Грохот сотряс дом – это Вандербой запускал ракетоноситель с какой-то пенсионеркой в созвездие Андромеды. К алюминиевой обшивке были прибиты трамвайная подножка и поручень, чтоб бабка могла держаться. Клубы дыма валили на землю, ярились сопла, пламя жгло нестерпимо белым, а бабка поправляла косынку. Поясок её халата трепетал кончиками: бай-бай! Билетики не нужны, тут льготы. Фишка в том (Линда объяснила), что её пенсия мало чем отличалась от пустоты, и раз она могла жить с этой пустотой, ей ничего не стоит выжить в космосе, это раз. Оттуда начали прилетать космические тела, которые грозили Земле, и бабка могла бы их перехватывать. Ей дали на то космическую швабру, это два.

– Лучше б ты полюбила Кирка, а не Вандербоя, – сказал я. – Ты была бы Кирком, я – Капитаном Пекаром, и вместе мы бы на корабле “Звёздный путь” спасли галактику.

– Нах… её спасать? Её надо п… – сказала Линда.

– Опять Линьцзи, – скривился её дружок.

– Не ругайтесь… – я порвал резиновую перчатку и ушёл менять пару.

– …Линьцзи наставлял: бейте всё, что встретите на пути, и Будду, и Мару. Только такое постижение реальности ведёт к просветлению. Нет ни добра, ни зла, есть только то, что следует ударить палкой. Потя, может, поэтому ходил бритый с чётками?

Да уж.

Не знаю, как насчёт палки, но после такой молодёжи что добро, что зло – всё в мусорку.

Ну, я уже объяснил – сестра у меня того. Нормальная девчонка не будет носить футболку с принтом Если ты – Деррида, я скажу тебе “да”. Но это был скорее манифест, потому что по факту – её утырок ничем на убелённого сединами философа не походил.

– Кто такой Потя?

– О, ты ещё не понял? – ошалела Линда. – Шоумейкер. Он “Вандербоя” в одиночку рисовал весь первый сезон. Второй и третий – уже появилась студия. Ты вообще новости видел? Я же тебе весь фид загадила…

– Давно не был в интернете.

– Боже, я уже перепостила сто раз. Потя умер.

– И сериал закрывается? Мультиков не будет?.. – с облегчением вздохнул я.

– Там неопределённость. Говорят, дело тёмное. То ли с ним разобрались оскорблённые селебрити, то ли православные придурки, то ли он сам себя почикал… Пока не обнародуют заключение, мистика будет плодиться. Ну, мог кто угодно, потому что он наехал на кого угодно…

– “Кто угодно” меня устраивает.

– …но он успел добить последнюю серию. На прошлой неделе. Пойми, у Поти вся жизнь была в этом сериале. Он воплотил всю свою ненависть к системе, власти, рынку. Сегодня в полночь серия пойдёт по зеркалам, мы ждём трансляции.

– Мне придётся ехать, – махнул мне утырок. – Родителей надо встречать на вокзале.

В душе я запел.

– И теперь вы пересматриваете?

– Да, надо как-то закруглить эту красоту. Вообще я уже пятый раз циклю. Обожаю. Сегодня в одиночку буду, ты же пойдёшь дрыхнуть?..

Я поменял подсветку во встроенном шкафу в прихожей. Люблю икеевские диоды, три года служили, и, если бы сестра не укокошила две лампы вешалкой, ещё бы на три хватило. Честно говоря, я уже умотался и больше всего хотел расслабиться так же, как ребята.

Выпил немного настойки. Двадцать крепости не сильно бьёт, со льдом вообще как лимонад, а если перед этим хлорочки надышаться – ух!.. Линда отвлеклась на титрах и целовалась с ухажёром. Терпеть этого не могу. Я отставил бутылку, потому что вспомнил, как мне родаки наказывали.

Её нельзя ругать. Какой там! – лучше даже замечания не отпускать. Если что не нравится – через маму.

Где-то три года назад – или двадцать пять парней назад – она была на первом курсе, а я был совсем дурак. Застал её здесь с каким-то очкаром в балахоне “Гражданской обороны”. Очкар был в стельку и втирал мне, что истинные анархисты не переводят часы на летнее время. У них вообще часов нет. А я был тоже пьян и ляпнул, чтоб сестра предохранялась, потому что племяшей-дебилов мне не надо.

Линда со мной полгода не разговаривала. Не утрирую.

Причина в том, что когда ей было семнадцать, она маялась болью в животе, и очень нескоро наши неспешные предки догадались сводить её к врачу. У сестры нашли кисту, тяжёлый случай. Удалили ей яичники. Линда лежала осень в городе. Осталась на второй год в одиннадцатом классе. Вот примерно тогда у неё забрало и упало. Конечно, она эту штуку со своим телом не заслужила. Нас природа просто так может ударить. Покруче Линьцзи. И что теперь? Надо работать с тем, что сохранилось.

Вот мозги у неё есть, но пока ничего путного не творит.

В ту самую беспросветную осень Линда была сама не своя. Мать уволилась, чтоб ухаживать. Я за три месяца пару раз побывал в детской Линды: когда надо было что-то тяжёлое принести или починить. Единственное время в жизни сестры, когда была чистота. Или пустота? Она выбросила свои детские игрушки. Среди них был шикарный советский набор, который переходил в семье от поколения к поколению: целлулоидные дочки-матери с пугающими пупсами, которые аж лоснились. Миниатюрные домики, коляски, погремушки. Линда маленькой им меняла одёжку, пыталась что-то кроить.

Выкинула к чёрту. Чистые полки.

Пока болела – полки обросли книгами. Дополнительный стеллаж собирал я, потому что читала она очень много.

Сначала была подростковая муйня вроде Паланика и два метра оранжевых книг “альтернативы”, а потом: Сартр, Бодрийяр, Лакан, Бурдьё, Фуко – звучит, словно то не люди, а десерты высокой кухни. Потом выкинула их и влипла в Камиллу Палью. В этот период Линда объявила себя феминисткой, только особенной, воспевающей не феминизм жертвы, а феминизм удовольствия, “феминизм за, а не против”.

Это всё, что я помню, потому что она чересчур умничала.

Книги она заказывала в Сети. Мне в её приобретениях больше нравился картон, в котором книги привозили. Кстати, о картоне: на лоджии скопилась упаковка, которую надо перебрать и выбросить, это раз, лоджию тоже вымыть, там искусственная трава на полу, её пылесос не берёт, это два. Я сходил за ведром, люблю металл, он чист, легко оттирается от грязи. Меня чаще всего металл и окружает, это у Линды всё – книжки, кожаные шмотки и вещицы, пластиковые гаджеты…

Как там в поговорке? Где хрупко – там и пачкается.

Я прошёл через гостиную и увидел на стене, как Вандербой препарирует бритоголового нацика в гараже.

– Ты глянь, глянь, – улыбаясь, сказала Линда.

Только радости в её оскале не бывало.

Трикстер пересаживал сибирскому нацисту сердце негра. Пациент не мог похвастаться координацией – раз, а также мечтал бить слэм-данк на баскетбольной площадке – два. Так вот, увы, мечты исполняются, только теперь парень заодно полюбил мешковатую одежду и хип-хоп.

– Это ох… – сказала Линда, – я люблю его.

– А меня? – приторно улыбнулся утырок, и хоть она положила руку ему на грудь, взгляд её так и прилип к стене.

Выключить бы…

Мне не нравилось, что провода пришлось пустить по потолку из-за проектора. Мало того, что торчало питание, так ещё и ветвились кабели на акустику. И это полбеды, ведь приходилось занавешивать днём окна. Часто менять ему лампы, ведь Линда постоянно что-то смотрит. Лучше уж телик; для проектора надо быть конченым киноманом.

В начале третьего сезона Вандербой вывел вирус, убивающий нечистых на руку чиновников. Тяжесть болезни зависела от суммы взятки. Потом он распиливал звёзд шоу-бизнеса, а на самом деле пилил вкусы толпы, и по отдельности эта дрянь была отвратительна, а в комплексе она становилась респектабельным и пошлым мероприятием вроде “Голубого огонька”.

Вандербой был киллером, который давил тачкой своих жертв, потому что за наезд в суде дают куда меньший срок, чем за огнестрел. Вандербой запретил домогателям, оснащённым властью, иметь отношения с женщинами на стороне, и те хитрецы принимали образ быков, козлов или демонов, чтобы получить допуск к женскому ложу. (Линда заметила, что их решения “весьма древнеэллинские”.) Чего только не сделаешь на измене!

Я опрокинул ещё по две. Ребристые стопки приятно холодили пальцы.

Затем принялся за ступени лестницы, ведущей на второй этаж.

Здесь был керамогранит. Штука основательная, мало вытереть тряпкой. Когда Линда тащила еду в спальню наверх, то всегда роняла бутеры с кремом или сёмгой, лила газировку, вообще она частенько липла к полу, хотя в том заключалась особенность её ног. Уняв уже своё чистоплюйство (я умаялся), запустил “ай-робота”. Пусть второй этаж останется за машиной. Чёрт с ней, с влажной уборкой…

– …поиметь систему, – донеслось с дивана. – Именно такая фантазия даёт тебе возможность поиметь систему. Через грязь освободиться от оков…

– А смысл? – откликнулся я, возвращаясь в гостиную. – Поиметь – это злодейство. От злодейства не бывает проку.

Чуть было не продолжил: “От «поиметь» не рождаются дети, а если и рождаются…” – но вовремя остановился: опасная зона.

– Это дело изгоев, – возразила Линда, – и я чувствую себя изгоем. От меня нет толку природе. Я не распространяю “эгоистичные гены”. От меня не будет толку и рынку, потому что я не потребитель. В любой системе я буду выходить из строя, пусть даже для этого мне придётся разбивать и создавать свой образ заново.

– Сильно! – скривился парень. – Хочу залезть к тебе в голову, Лин. Сколько там интересного…

– Теперь я понял, почему ты отпускаешь всякие хулиганские выходки в магазинах, – прозрел я. – Хамишь людям и вообще ведёшь себя… асоциально, – вот, вспомнил слово. – Ты это сняла с экрана. Главное, ты же сама по себе не злая, Линда. В тебе злость пробуждает этот мультик. А точнее – в тебе пробуждает это информация. Отсеки поток, не подпитывайся, и ты же будешь сама собой.

Эк меня потянуло. Но я же прав?

Парень наморщил лоб, сестра фыркнула.

Я сполоснул рюмку после настойки, взялся за ром. Хотел добить остатки к приезду родителей. С утра воскресенья у них новая жизнь. Сколько сил было вложено в этот дом, и наконец-то долгожданный выход на пенсию у матери и ещё пара лет работы у отца. Ну, вздрогнули.

…А Линда говорила, что старпёрам тяжко взбираться на второй этаж, надо было дом меньше делать. Тут я с ней не согласен: большой дом – задел на будущее семьи, на вырост, солидная штука переходит по наследству, ремонтируется, достраивается и так далее, это раз, а намекать, что родакам трудно ходить, – это хамство, два.

Я закинул вещи в быструю стирку. Провёл пальцем по нержавейке смесителя и акриловой ванной. Ни пылинки. В армии ко мне по части порядка было не придраться.

Вот Линду надо бы в армию. Правильно у израильтян заведено: у баб есть строевая подготовка, годами спят с оружием под подушкой, охраняют склады боеприпасов по ночам. Всякая дурь из башки выходит. Настаёт реальное понимание, кто ты и где живёшь. Потому они и процветают. От любой беды уберегутся. Хотя – стоп – они же там и воюют постоянно?.. Тем не менее ручной труд и мозги приводит в порядок.

Чтобы умные вещи придумать, надо как следует попотеть телом.

Я о том попытался Линде сказать, но она шикнула.

Возиться начали где-то в полночь. Терпеть этого не могу.

После выпивки у меня сон прерывистый и чуткий. Старался не подслушивать, потому что ситуация стеснительная, максимально неудобная, как и всё, что касается родственников и их чужой жизни. Шумов было много, они накладывались, и сон, неутолимый, отрывочный, погрузил меня в неприятную картину, смешивая пережитое с какой-то чушью.

Не очень-то поймёшь, управляемый это был сон или нет. Я как будто сам его додумывал, основываясь на увиденном и услышанном за день. Ну, бывает, знаете.

Мама вот однажды, засыпая в кресле, слышала, что Линда говорит про собаку, хочет собаку, выбирает собаку, с питомцами не одиноко. А когда маму тихонько разбудили, у неё под веками всё собаки, собаки, она резковато глаза открыла и спросонья не поняла: “Выбрали сапоги? сапоги!..” И мы смеялись, как же это у человека в сонном мозгу сплелось, со-ба-ки да са-по-ги, а это мать утром набойку на сапоге правила в мастерской.

И у меня так.

Я лежал себе на боку, и сон растворял стену перед лицом, ту стену, за которой гостиная. Только я сверху смотрел. Растворялась стена легко, потому что я порядком насмотрелся в проектор, который легко ломал стены – раз, а во-вторых, я убил две ёмкости растворителя на жирный противень, это два. Любое объяснение сродни уборке.

Подо мной был диван, и молодёжь на нём никак не спала. Горела стена под белым лучом. Мне сверху очень ярко видно, хотя в комнате темно: от присутствия парня (ну, или чего ещё?) у сестрицы слегка вспотели руки, и кожа подлокотника чуть блестела под ними. Она гладила диван. Грудь часто вздымалась. А утырок её сидел как истукан. И чего она так возбудилась?

Потом прояснилось: тут же последняя серия. Финал.

Вандербой, вдоволь поиздевавшись над обществом по ту сторону кинескопа, вылез из стены – в нашу гостиную. Он как из монтажного проёма вышел. Титры скатывались по его лицу, по маньячной улыбке – на японский халат, на килт.

Меня не столько захватила эта сонная фантазия, сколько, скорее, привлёк вид, потому что сверху и чуть сбоку казалось, что это игровая изометрия. Камера зафиксирована над моей сестрой, и они не особо реальны, потому что тут псевдо-три-дэ. Это я люблю.

Пока я наслаждался восприятием, сестра пыталась вскочить. Перепугалась, ну ещё бы, метнулась к лестнице наверх (до парадной двери куда дальше), а Вандербой, распахивая на ходу халат, успел её перехватить. Он навалился на Линду сверху. Ну чисто интермедия между эпизодами. Я ничуть за сестру не тревожился, это её гостиная, её киносеанс и её выбор, пусть спит, с кем хочет. В конце концов, это вроде бы мой сон.

Неприятно только оттого, что они грозили перепачкать многострадальный диван.

Я был против пачканья категорически. Попытался отвернуться от такого сна, выйти из стены к себе в спальню и – проснулся в поту.

Очень хотелось в туалет, чёртов ром.

Судя по звукам за дверью, “ай-робот” застрял-таки в длинной бахроме по краю паласа. Или, что вероятнее, наехал на порог в дальнюю комнату. Он умён, конечно, у него и режим “антипутаница” есть, который я бы и человеку вживил, но случается досада.

Вышел из комнаты: всё верно. Ухо у меня точное.

Я освободил уборщика и решил ему помочь. На втором этаже в санузле я помочился, нашёл щётку, стал вытирать этот пропиленовый палас, два на три метра. Шумы внизу не умолкали. Я старался ритмом щётки как бы заглушать и нарушать ритм, который доходил снизу. Там явно зверь о двух спинах тёрся под еле слышный треск проектора.

Ох, Линда, за что ты так со мной?

Наконец оно закончилось, что-то упало и двинулось на кухню, а может, и в прихожую, а я услышал медленное шлёп-шлёп босиком к лестнице. Поздно прятаться – свет горит, и я честно дал понять, что не сплю.

Вздохнул и тоже направился к лестнице.

Линда была внизу, вся в слезах. Майка с седым философом была распорота от живота до шеи. Под майкой ничего не было. Её глаза смотрели сквозь меня куда-то вдаль. Левой рукой она прижимала к груди свой молочно-белый новенький планшет, правой хваталась за поручень – и через каждый заторможенный шаг хватала вместо него пустоту.

Я здорово смутился, что бывает со мной очень редко. Сестра моя оставляла красные следы – раз, а за её плечом горел свет в прихожей – два. С ней – с прихожей то есть – было что-то не так. Линда успела подняться ещё на три ступеньки, когда я догадался.

Ботинки и толстовка парня исчезли. Он и впрямь уехал к полуночи.

Значит, тут был какой-то непорядок.

Кто здесь ещё?

Вот тогда Линда и поскользнулась на плиточной ступени. А поскольку шла она как робот, но планшет ни за что в жизни бы не отпустила, даже чтоб уберечься от синяков, Линда упала вниз лицом. Гранитный угол ступеньки пробил ей лоб. Я застыл. Тут время как бы присело на “ай-робота” и пошло начищать взад-вперёд.

Я прикинул расстояние, понял, что даже среагируй за секунду-две до её падения – не успел бы подхватить.

Тогда я вернулся в спальню за одеялом, чтобы прикрыть сестру, потому что ничего лучше не придумал. А одеяло – это штука на все случаи жизни. На ходу я зачем-то шлёпал ладонью по стенам коридора. Весьма твёрдые.

В голове моей сгущался туман. Пахло железом. Надо вниз, за телефоном. Скорая. Мастер говорил, скорая будет ехать от сорока минут, поэтому родственников надо возить самому. Ну, это когда у тебя есть машина, когда ты можешь заботиться о родных, так?

Я спустился почти до середины лестницы, когда увидел, что Линда ещё шевелится. Наклонился к ней. Ошибочка. Это вовсе не она шевелится, а раздаётся трещина в её голове. Лобную кость раздвигало с усилием, как арбузную корку, ступенька словно вгрызалась в неё ещё глубже – или кто-то невидимый, наоборот, упёрся ей в затылок и давил, – и это напряжение передалось мне. Вот-вот лопнет!

Но из тёмного влажного проёма в её голове показались сначала крохотные ноги. Они торчали рожками, потом повисли. Удлинились. Судорога прошла по телу Линды. Быстрое сокращение вытолкнуло дальше из её головы глянцевый животик, похожий на белую икеевскую миску, а там – отчего крышу ей чуть не сорвало – вышел и сам нагой младенец.

Он вопил как резаный. Запашок поднялся, как в мясном отделе.

Впрочем, вряд ли младенец реально жил здесь. Больше походил на световой узор, заплывший мне в глаз, отпечаток на сетчатке. Образ, перенесённый прямо из её головы в мою. Потому что я отводил взгляд и унимал тошноту (ведь я, при всей хладнокровности, довольно брезглив), но ревущее дитя, слишком яркое и контрастное, втемяшилось в глаза. Меня же настойчиво весь вечер просили смотреть этот сериал!

Оно было плоским, и одновременно оно было объёмным. От этой двойственности туман в моей голове стал искрить, светиться многими-многими вещами, которые я от сестры узнал.

Что ты там вынашивала, Линда?

Младенец привалился спиной к её разверстому лбу. Всплеснул ручками, съехал вниз, мазнув, оставив на её шее сукровицу и графический след вроде штриховки. Он неуклюже перевалился через её плечо и, визжа, опрокинулся, скатился по ступеням. Лестница нашего коттеджа всегда была источником травм. Я настаивал на деревянной, хоть это и не вписывалось в модерновый интерьер. Может, Линда потому раньше и не оскальзывалась, что липла грязью? – а я ж ей насильно ноги вытер.

Младенец шлёпнулся на пол, ну, то были его проблемы, наверно, он убился.

Я почтительно накрыл, наконец, сестру одеялом и спустился.

Меня не столько интересовал ребёнок, сколько телефон.

Тут я увидел, что череда странностей не закончилась: новорождённый продолжал ползти. Разумеется, он был полумультяшкой-получеловеком, как иначе, а потому выжил. Он полз к стене. Проектор светил впустую. Прислонившись к краю белого квадрата, стоял его отец – точнее, чёрно-белый силуэт в пустоте после титров последнего эфира. Я легко узнал Вандербоя в профиль. Дитя кричало и тянуло к нему руки.

Тогда-то я наконец вышел из роли наблюдателя. Сделал то, что должен был ещё шесть часов назад.

Я кинулся в прихожую, в закуток с электрощитком. За спиной спятившим оркестром грянула тема сериального интро. Я ударил по рубильникам. Зло истребить нельзя, но можно в своём доме отрубить питание. Персонаж исчез. Дитя завизжало.

Теперь я уловил вторую странность в его представлении: крик был каким-то плоским, монозвук.

Я старался не глядеть на него, но оно, как пятно на сетчатке, непрерывно было моим раздражающим спутником. Куда бы я ни посмотрел, там оказывался этот ублюдок.

Я набрал скорую, а потом вызвал и полицию, пока он маячил рядом. Я оставил точные указания. Попытался обрисовать событие ясно, чтоб у диспетчеров не возникло замешательств. К сожалению, моя заявка больше всего походила на пересказ какой-то серии “Вандербоя”.

“Сегодня ночью около полуночи герой сериала поимел мою сестру. И она немедленно разродилась. Роды прошли головоломно: Зевс-молот-Афина. Боюсь, она мертва. Я вызываю бригаду именно для неё. Адрес, ориентировки на местности…”

Голос в трубке поинтересовался: сколько мне лет? что я употребил на ужин? и как я могу звонить по домашнему, если электричества нет?

Я положил трубку.

К тому времени тварь сносно научилась ползать. Должно быть, через четверть часа будет ходить, а к утру я услышу первое слово. Это в порядке вещей, ведь в кино растут не по дням, а по минутам, так? Мне не нравилось, что ублюдок оставляет на чистом полу влажные следы, и я стиснув зубы отправился в ванную. Снял щётку со швабры, взвесил рукоять, подхватил и совок.

Он бодался со слепой стеной, как и положено мальцу, орущему оттого, что родители там закрылись. Ещё бы. Слюна текла замазкой для чернил, мигом высыхала.