Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

Вещественные доказательства

* * *

Один из бывших подопечных прислал сообщение.

“С Новым годом. Тебе – удачи скорой, мне – фарту воровского”.

Его сложно считать “подопечным”. Я в сыновья гожусь ему. Он по тюрьмам полжизни (больше).

– Сукой буду, – говорил мне когда-то, – я столько всего видел, но ты, Серёга, единственный нормальный мент.

После праздников у него суд. При встрече сказал, это последний заплыв будет. Там и сдохнет.

Когда я только начинал, мне объяснили: главное, чтобы тебя потом уважали не только потерпевшие, но и обвиняемые.

Меня многие хотят убрать, а другие – не хотят. Я расследую дела, которые не имеют резонанса для всей России (и слава богу), но влияют на обстановку в городе и районе.

Не знаю, зачем опять говорю об этом. Хотел написать рассказ про “последний заплыв”, но подожду пока. Может, выдержит и выйдет ещё, и поздравит меня с Новым 2026-м.

* * *

Если задуматься, сколько времени я провёл в СИЗО, получится вполне себе приличный срок. Как-то целых полгода я практически дневал и ночевал в колонии строгого режима. Сейчас бы прийти домой, лечь на диван и гуглить фото цветных носков, а я стою в районном суде и ходатайствую об очередном избрании меры пресечения в виде заключения под стражу.

* * *

Начальник раздаёт бумагу. Каждому по пачке.

– Товарищ подполковник… – хочу обратиться, не успеваю.

– Понял-понял, – говорит, – писателям по две.

Дают – бери. Не поспоришь.

* * *

Спросил у начальника, можно ли прийти на работу в цветных носках. Теперь дежурю в субботу. Нельзя, короче.

* * *

Телефон третий день требует провести “очистку мусора”. Боюсь нажимать, мало ли что.

* * *

На прошлой неделе помог двум заявителям из Краснодара. Так холодно было, а они в лёгких куртках. Голодные. Весь день с ними промотался. Вечером посадил на поезд и сам захотел вернуться на Кубань, где учился защищать гостайну. Доехали, добрались. Пишут: “Будешь в наших краях – сообщи”. Не буду, скорее всего, и не напишу. Но почему-то так хорошо мне, вы бы знали.

* * *

Иногда я захожу на “Хедхантер”, смотрю вакансии и не представляю, где бы мог работать, кроме. Учился, до сих пор учусь, а ничего подходящего нет. Потом допиваю кофе, говорю: “Заходите, присаживайтесь” – и начинаю. Люди (десятки людей) говорят о своих бедах и жизнях. Жизнь продолжается. Ничего нельзя изменить.

* * *

Меня читают исключительно сотрудники полиции. Теперь они узнают в моих персонажах друг друга.

“Это про тебя, такой же ленивый”.

“А про меня там есть?”

“Напиши нормально, чтобы всё чётко было”.

Это очень весело.

Один признался. Говорит, прочитал три страницы и стал играть в телефон.

Так лучше.

* * *

Встретил в подъезде соседку.

– Здравствуйте, Серёжа, – говорит испуганно, – не знаете, кто пакет оставил?

Смотрю, у лестницы действительно лежит пакет. Ну пакет и пакет. Лежит и лежит.

– Не знаю, к сожалению.

– Но там же не тротил? Мы не взлетим тут?

Стою молчу. Потом копошусь в пакете.

– Не взлетим, – отвечаю, – обычный мусор.

– Мусор, – повторяет соседка.

Смотрю подозрительно. Звучит как оскорбление. Улыбаюсь, ухожу.

* * *

Сказал активной девушке, представителю доблестной оппозиции: “Вам нужно много учиться, раз вы решили заниматься таким непростым делом”. Обиделась, оскорбилась. Десять человек снимали меня на видеокамеры своих крутых телефонов. Никогда раньше я не был так знаменит.

* * *

Раньше спрашивали, раскрыл ли я дело, теперь – написал ли новую книжку. Даже не знаю, на какой из вопросов легче ответить.

* * *

“Пятёрочка”. Очередь на кассе. Пьяный бездельник беснуется. Доходит до меня.

– А это, наверное, офицер. Подтянут и выбрит.

Я устал и не могу ему кинуть ответочку. Только прошу у кассира “винстон” с кнопкой. Потом на улице меня догоняет этот знаток человеческих душ, просит сигарету. Мы курим, он рассказывает анекдот про двух проституток, которые стоят на минном поле у таблички с надписью “мин нет”. Я устал и не смеюсь.

Напоследок спрашивает:

– Ну, я угадал? Офицер?

Думаю: я никогда не хотел быть офицером. Кем угодно, только не. А потом что-то случилось. И ты не знаешь, что и почему. Ухожу молча.

Мужик кричит вслед: “Угадал! Угадал!”

* * *

Одинокий бродяга спросил, не будет ли у меня мелочи. Я очень злой на самом деле и нервный человек. Ответил резко и однозначно: нет. Потом вернулся, отсыпал сколько-то в его маленькую грязную ладонь и подумал, что каждый просто обязан быть счастливым.

Ещё я всё-таки надеюсь откупиться от литературы. Избавиться от искушения. Мелкими шагами. Хотя бы таким вот образом.

* * *

К сожалению, я очень известный следователь. В какой бы городской отдел ни приехал, обо мне уже знают. Только услышат фамилию, и понеслось.

– Ты тот самый, кто стихи пишет?

– Да не стихи он пишет, а рассказы. Да, Серёга?

Я не знаю, что отвечать. Мне всегда неудобно от подобных вопросов. Говорю, что не понимаю, о чём идёт речь. Вы меня с кем-то путаете, ребята. Иду, короче, в отказ.

* * *

Женщина в “Пятёрочке” постоянно советует мне, что купить на вечер, напоминает про карту, где у меня, наверное, уже миллион баллов, и радуется, когда не беру пиво или сигареты. Если честно, я не очень люблю, когда у неё рабочая смена. Хотел сегодня хотя бы ноль пять выпить, а не взял, неудобно как-то.

* * *

Я говорю ему: наркотик – это враг, который умеет ждать. Очень терпеливый враг. Но человек сильнее любого наркотика.

Молодой совсем парнишка.

Я не знаю, зачем это говорю. Им всем. Я даже сам не особо верю в свои слова. Литература и жизнь.

* * *

“Вы так красиво идёте”, – сказала мне сотрудница УФСИН и улыбнулась. Шёл я по узкому коридору следственного изолятора. Было мне почему-то очень плохо. Походка моя намекала, что не дойду до кабинета. Надо было вести допрос. Я сказал жулику: “Не труби мне мозг”, – и тот во всём признался.

Потом шёл обратно. Видимо, уже не так красиво, потому что сотрудница никак не оценила мой ровный уверенный шаг. Было мне чуть лучше, чем утром. А когда вышел из следственного изолятора на свободную улицу, решил, что во всех этих закрытых пространствах, тюрьмах и СИЗО мне очень комфортно. Шёл я по дороге совсем некрасиво, стало мне безразлично и всё равно.

Потом возвращался домой. По дороге в аптеке купил согревающую мазь. Спина разнылась как девочка. Пил чай с вафельным тортом, смотрел кино. Дождик старался идти красиво и уверенно, а ему никто ничего не сказал.

* * *

Птенец не смог взлететь. Лежал, ослабленный, в траве. Я поместил его в свою изношенную полицейскую фуражку и принёс в кабинет. Напоил водой. Опустил на карниз. Не взлетает. Не летит.

Удивлялся равнодушию сотрудников, заходящих ко мне с какими-то второстепенными вопросами. На предложение скормить стрижа кошкам предложил выйти и заходить впредь только по стуку.

Опять уехал работать с “контингентом”. На обратном пути позвонил в зоопарк. Сказали напоить водой и выпустить, подбросив вверх. Взлетит – хорошо, не взлетит – извините, естественный отбор.

Вернулся. Напоил. Отнёс в тенистую аллею. Долго решался, прежде чем подкинуть. Знал: если упадёт, значит всё. Решился. Подкинул. Не взлетел. Упал камнем. Даже крыльями не шевельнул. Ослаб совсем.

Отнёс к речке. У нас напротив отдела – река. Свежесть и чистота. Оставил на пригорке. Посмотрел и ушёл.

Я не верю в естественный отбор. Я привык, что слабый становится сильным, а сильный помогает слабому. Я этому в армии научился и других потом учил.

Я не знаю, во что верю. Я даже не знаю, зачем об этом думаю и зачем об этом пишу. “Человечество – прислуга для красоты”. Не больше и не меньше.

Знаю лишь одно: где-то там, где нет никаких отборов, где нет ни слабых, ни сильных, ни хороших, ни плохих, он летит, летит, летит и понимает, понимает.

* * *

Командировка. Сижу в тамбовском кафе “Лес”. Играет песня “Мент на меня газует”. По кайфу, короче.

* * *

Проснулся от злого шума. Увидел, как мой напарник разрывает на части “Литературную газету”. Хотел ему что-то сказать, но не смог. Только придумал сюжет для рассказа. С поставленной задачей справились. Спокойной ночи.

* * *

Вчера встретил бывшего “подопечного”. Летом он сидел у меня на допросах. Тело его, руки и ноги разъедали язвы. Наркотики, 228, часть вторая. Дали условный срок, и слава богу. Сейчас – другой: свежий, опрятный. Устроился на работу. Говорит, пока держится, терпит, ничего не употребляет. В тюрьму нельзя, нужно ухаживать за больным дедушкой. Люблю такое: мне кажется, всё будет хорошо.

* * *

Утром дорогу перебежала чёрная кошка. Весь день выезжал на происшествия. Сейчас приехал к потерпевшим египтянам. На стене висит изображение чёрной кошки – священное животное. Круг замкнулся. Египтяне – единственные в нашей стране, кто уважает полицейских. Приятно общаться, когда есть доверие. Хочется помочь. Помогли. Потом говорили про этимологию слова “хабиби”. Надеюсь, до утра никто не совершит никаких преступлений.

* * *

Кто-то настойчиво постучал в дверь и (возмутительно) дёрнул ручку. Пока надевал штаны, этот кто-то скрылся. Сижу готовлюсь к обороне. Я в кино про полицейских разные штуки видел.

* * *

Всю ночь выезжал на происшествия. Приехал к одной женщине, которая чуть не стала жертвой мошенников.

– Ой, спасибо вам, – говорит, – чай или кофе?

– Да нет, – отвечаю, а сам бы не отказался.

– Ну, тогда водки?

Молчу.

Потом пьянющий мужик пытался убедить меня в несовершенстве мира.

Молчал, держался.

В четыре утра захожу в квартиру к пенсионерке. Рано встают пенсионеры, ищут внимания.

– Ой, какой молоденький, – заявляет с порога и улыбается, улыбается.

В шесть утра выпил кофе. Понял, что мир всё-таки совершенен. Устал что-то.

* * *

Допрашивал свидетеля, молодую маму. Пришла с ребёнком (мы после вас на детский праздник, говорит). Мальчик Егорка. Год с небольшим. Когда настало время читать и подписывать протокол, девушка смело протянула мне Егорку. Я сперва растерялся, а потом с Егоркой мы гуляли по отделу. Показывал ему всякие интересности. Крохотный такой. Внимательно слушал мои истории про преступников и смеялся.

* * *

Увидел сейчас, как мужик шагнул из маршрутки, остановился и горько заплакал. Даже не заплакал. Я не знаю, зарычал, что ли, замычал тяжело и больно. Так плачут настоящие мужчины, мне кажется. Он стоял некоторое время, а потом сделал шаг, и голос его опять дрогнул. Я понял, у него болят ноги до такого вот ужаса. Но самое ужасное, что я к нему не подошёл и даже не попытался помочь. А давал присягу. Обычный мужик в старой заношенной куртке.

* * *

Узнал о действительном существовании фамилии Негодяев. Захотел такую же.

Здравствуйте, вас беспокоит следователь Негодяев.

Или так.

Негодяев написал новую повесть.

Про негодяев.

* * *

Когда я вышел из поезда, покурив натощак в Гудермесе, меня тут же подобрал таксист по имени Арсен. Потом он стал моим провожатым по всему Грозному и за его пределами. На вокзале заштормило. Я так устал от Карачаевска и Черкесска, в которых было и шумно, и пыльно, что мне в первую очередь хотелось отоспаться. Но что-то произошло. Я забыл пин-код, карта заблокировалась, наличных почти не осталось. В Грозном очень мало банкоматов и очень много полицейских. Арсен довёз меня до банка. В очереди я простоял почти час. Карта ожила. Вечером зашёл в магазин. Хотел сказать “салам алейкум”, но выдал обычное “здравствуйте”. Старенькая хозяйка в тяжёлом синем платке спросила, женат ли я. Потом сказала, что в Чечне сейчас хорошо, и только потом продала лимонад.

Хотел выпить пива, но, оказалось, его можно купить только утром, с девяти до десяти. Думал, что быстро отключусь. Ничего подобного. “Бисмилляхи Рахмани Рахим”.

* * *

Перед входом в мечеть нужно разуваться. Я оставил кроссовки на специальном коврике, где хозяйские ноги ожидала ещё сотня пар обуви.

Надо сказать, пока я был внутри “Сердца Чечни”, не мог сосредоточиться, чтобы оценить, как там всё сверкает и блестит. На тот момент я уже потерял документы и переживал, что сейчас кто-нибудь возьмёт (пусть даже по ошибке) мои новые кроссовки, и свой путь я продолжу в одних носках.

Ну только представьте: стоит непонятный крендель в самом центре Грозного. Без обуви, без документов, с почти умершей зарядкой.

К счастью, кроссовки мои никто не тронул. Я стоял возле дороги и думал, где тут можно курить. Курить хотелось до ужаса. Прошёл один и сказал мне: “Салам алейкум”. Прошёл второй и тоже поздоровался. Я ещё не знал, что в Чечне принято здороваться с незнакомыми, поэтому на третий “салам” я ответил неразборчиво, тихо и максимально серьёзно что-то вроде “малку сала”, чтобы мой русский акцент никто не заметил.

Арсен сказал, я похож на чеченца, и стал ругаться, что до сих пор не попробовал жижиг-галнаш.

Лучше бы не пробовал.

* * *

Я говорю что-то вроде: “Лёша, ты точно сядешь, куда ты опять попал?” А он – дай сигарету, у меня ничего нет.

* * *

Допрашивал цыганку. Узнал, что никаких гаданий не бывает. Мой мир никогда не станет прежним.

* * *

Время от времени ко мне заходит начальник и спрашивает, читал ли я “Мир как воля и представление” Шопенгауэра. Нет, говорю, не читал. У меня в производстве двадцать четыре уголовных дела. Какой ещё Шопенгауэр.

Он забывает и опять спрашивает, не читал? Не читал.

Прочитай обязательно.

Он очень любит немецкую философию.

Сегодня зашёл, осмотрелся, кивнул. Ну? Нет?

Нет.

Думаю, надо прочитать. Может быть, там секрет какой. Что он так переживает.

* * *

Нашёл в социальных сетях.

“Кубрина прочитаю, если отзывы слишком хорошие будут. У меня из-за общения в последние годы с нашим местным следователем возникла стойкая неприязнь к этой уважаемой и нужной профессии. Понятно, что проза Кубрина и сам Кубрин здесь ни при чём, но я пока повременю с чтением”.

* * *

Дудь спрашивает Шило, есть ли полицейские, которые слушают “Кровосток”? Будто бы полицейские только и делают, что слушают гимн России и смотрят “Улицы разбитых фонарей”.

* * *

Общаюсь с одним. Говорит:

– Я за неделю был на двух конференциях, сначала в Тель-Авиве, потом в Берлине… А ты что, как?

– Я?.. (Теряюсь.) Я за день побывал в двух притонах, сначала в алко, потом в нарко.

Ещё хотел куда-то, но забыл.

* * *

Допрашиваю женщину в качестве свидетеля. Спрашивает:

– А среди следователей есть писатели? Детективные истории, все дела.

– Есть, наверное, – отвечаю, – заняться им больше нечем, этим следователям.

Смеётся. Смеюсь.

* * *

Вчера какие-то великозвёздные сотрудники учили меня жизни, пытаясь объяснить, что нужно делать выбор: либо служба, либо литература.

Иногда меня учат жизни крутые писатели, требуют определиться, потому что литература не прощает, а служба не красит.

Было время, когда я слушал и этих полковников, и тех писателей. Я даже переживал когда-то. Теперь первым говорю, что мне безразлично их мнение (звёзды падают), а вторым улыбаюсь в ответ и молчу.

– Это кто? – спрашивает вчера один тип.

– Кубрин? Кубрин – это тот… (Думает. Подбирает. Снова думает.) Это тот, кому я готов втащить, но не могу. Потому что это Кубрин.

* * *

Позвонил один полковник из студии писателей МВД и сказал, что хочет опубликовать мой рассказ в журнале “Советская милиция”, то есть “Полиция России”. Такая вот литературная жизнь.

* * *

В 23:58 поступил вызов. Никогда ещё Новый год не был так близко. Сейчас я вернусь на базу и наконец выпью кофе.

* * *

Такая обычная жизнь. Как было написано. И всё в порядке. Мне говорил один бывалый: “Я расстраиваюсь только первые пять минут после приговора”. Нам всё равно, что будет завтра. Завтра мы будем лучше.

* * *

Заходит один сотрудник.

– Серёга! Расскажи, что ты там написал? Весь интернет про тебя пишет.

– Ну… – отвечаю, – написал что-то, да…

– Вот, – говорит он другому, – а ты двадцать лет сидишь тут и ни хуя не написал.

– Ты, что ли, до хуя написал? – возмущённо кричит второй.

– Ну-ну! Помолчи! А Серёга вот у нас писатель! Его теперь слушай!

* * *

Звонит начальник.

– Я прочитал, ты Букеровскую премию получил.

Смеёмся.

– Дело когда закончишь?

2019–2020

Номинация Поэзия
Второе место
Евгения Ульянкина
Такое дело космос. Сборник стихотворений

* * *

облако без окон без дверей

медленный убыточный огонь

сном наружу липкие глаза

сядем и похлопаем пилоту

ты чего не дышишь дорогой

маешься чего-то

у твоей берёзы лёгкая слеза

у твоей осины шапка набекрень

твой терновник вот он

* * *

глушь какая ни лесочка ни реки

только тощие от солнца стебельки

крестики железные жилые парники

я уехал ты уехал мы уе

мы уё мы нехорошие внучата

(были бы солдаты аты баты

родина бы нам вполне)

наступает по соседским по дворам

медленная сорная трава

вспышка справа

брат укроет брата

* * *

говори но только коротко

будто слово это облако

камень дерево дыхание

нерасходный материал

или грамота охранная

кто такое в клюве ворона

мясо розовое поровну

безутешным матерям

вот пришли сырые бо́сые

ляжем в землю как попросите

если примет нас земля

* * *

эту песню пусть поют глухие

травы пальцами сухими

мы запишем лучшие слова

муравьишки бабочки грибочки

митингом выходят за права

запятой и точки

а на стыке облачных страниц

лётные учения у птиц

жги оркестр маршевую музу

за её волшебные дела

не для нас та лилия цвела

памятный завязывала узел

жгучие рубашечки плела

* * *

какой тебе ещё защиты

барбоса в будке

зайца в утке

скорлупку-сейф как у лещины

горшок растрескался в печи

о сколько сил в одной песчинке

от нервной музыки огня

поют сверчки и морячки

они спасут меня

* * *

после горения холодно будто зимой

будто все умерли и в записной

книге пустая страница как раз для тебя

лучше бы ты эту книгу совсем потерял

было бы легче

чёрные кошки гордые головешки

ходят по свету в темени тихо сидят

пчёлы и голуби душная наша семья

будем делить что осталось от нашего леса

что тебе снится стеклянное сердце

пение первого соловья

* * *

Не смотрит сны, а слушает: зима

(которая – белила и сурьма,

крупа, вода и папоротник бледный)

идёт на ощупь то ли по земле,

то ли по небу; звук один и тот же:

скрип и дыханье напряжённых рам.

Сон дожидается утра,

и кожа

оказывается нехороша:

не бережёт, и ест его с ножа,

и режется, и просыпаться нечем.

куда девались все твои овечки

бессонная душа

Филиппок

когда рассвет когда я снег

мне снится еду на лопате

как птица-тройка в леденцах

которые дают на взлёте

и сердце успокаивается

у самой замерев границы

– марьванна я родную речь согнул в дугу и сунул в печь

теперь мне страшно возвратиться

* * *

ходит по воздушным половицам

ветер из окна в окно

входит и выходит

правда замечательно выходит

иногда немножечко застрянет

а потом нормально так выходит

трубным гласом

голосом утробным

говорит:

не спи а то застанешь

перемену мест живых и мёртвых

утро нас встречает где придётся

и на том спасибо

* * *

а если говорить по чесноку

я целый чемодан его припёрла

из города который мне оплакать

каникулы-каракули-кар-лаг

дед масляную допивает юшку

этсамое а ты чего не ешь

ну как не ем глотаю воду с солью

и вашу речь записываю тайно

на валики из мертвенного воска

ну ёлки-палки женя не гони

* * *

тётка слева смотрит осьминога

мальчик справа держится за воздух

едет едет синенький автобус

через воду через гул и воду

край далёкий свет необратимый

скажешь тоже что-нибудь погромче

ничего не слышно

было время по небу ходили

в час полночный дикие как мыши

праздничные звёзды

не боись такое дело космос

улыбнёмся в дуло как Гагарин

и помашем

* * *

День хромой вороны, короткой белки,

дождик ломкий и воздух мелкий.

“Шёл бы ты, чувачок залётный,

не то превратишься в лёд”, —

говорят они, а вода и правда

так тверда, что почти поёт.

И мотивчик-то ну такой знакомый,

как вернуться домой

из дома.

Все по норам, одни вороны

цык-цык ногой.

* * *

А.К.

с прощанием беда

и с пением беда

кому сейчас легко

тот дышит как вода

когда без берегов

в траву уходит лес

дорогой муравья

безропотной тропой

по-видимому здесь

и есть моя земля

* * *

облако а в нём окно

камень из воды и ваты

отпускай! кричат внизу

мы летим пока темно

мы ни в чём не виноваты

в голубом глазу

Номинация Проза
Третье место
Екатерина Какурина
Маркетолог от Бога
Повесть

Глава 1

Вообще, я не думала менять работу. Мне нравилось работать дома, вставать без пяти десять утра. Включать компьютер, причёсываться одной рукой, а другой застёгивать все пуговицы на белой рубашке и так садиться за стол: сверху – выглаженная рубашка, снизу – розовые пижамные шорты в белый горошек. Так я выходила в скайп на связь с директором и с серьёзным лицом обсуждала задачи на день. Мне нравилось оформлять по телефону сделки на двести тысяч, сидя на кухне в носках и трусах. И завтракать с одиннадцати до двенадцати мне тоже нравилось. И потягиваться полчаса. Красить глаза по часу каждый, а потом набрасывать одежду и бежать на склад. Направлять движением руки в зону отгрузки огромные фуры, набитые мебелью, и командовать грузчиками. Я считала на тот момент, что жизнь удалась. На работе меня любили, потому что я ни разу не назвала клиента лохом и не послала в пень. Учитывая уровень сервиса наших конкурентов – других интернет-магазинов, – этого было достаточно. И всё было хорошо. Но.

– Знаешь, что я думаю? – спросила Соня.

Я не знала.

– Мне кажется, тебе могли бы платить больше. – И посмотрела на меня с прищуром. Да, это правда. Могли бы. Могли бы как миленькие. Я молодой, безотказный, дико талантливый специалист, которого ещё поискать. В конце концов, именно я подняла на ноги московский филиал питерской мебельной фирмы, и мой интернет-магазин сейчас в топ-пять по оборотам – ну разве не заслужила я аплодисментов или хотя бы удвоения оклада? Заслужила, но, кажется, моему любезному директору всё равно. Кажется, он ответит мне: “Шиш”. Я ведь уже спрашивала пару раз. Ладно, семь.

– Пожалуй, ты права. Кину резюме на “Хедхантер”, – ответила я, и это не реклама “Хедхантера”, просто я так ответила.

Итак, я – величайший интернет-маркетолог нашей с вами современности – выхожу на тропу в поисках работы мечты.

– Круто! – сказала Соня и встала с дивана от радости. – Я напишу тебе резюме!

Соню недавно отчислили из Российской экономической школы, и она судорожно искала себе занятие. В тот день она ходила по комнате взад-вперёд, загибала пальцы и быстро говорила: “Так. Это круто. Теперь я могу заняться чем хочу. Могу прочитать Джойса в оригинале, могу ходить на семинары по Витгенштейну, так, могу записаться в тренажёрный зал, могу начать вести дневник каждый день… Боже мой! Я даже могу пить!” В итоге мы плотно занялись только последним. Ну и в зал она записалась. Это да.

– Желаемая зарплата, – читаю вслух, сидя над резюме. – Сколько?

Соня ответила: “Пиши сто писят миллионов. Мы же в Москве, е-е-е-хоу!” В тот вечер мы уже нормально накидались этим чёрно-белым ликером, который её брат привёз из Испании. Самого брата с нами не было, он вообще жил в Питере, а мы в Москве, е-е-е-хоу, как уже было замечено выше. И в квартире не было никого, кроме серого кота по имени Эрик, который драл наши обои, и мы его за это прозвали Педрилой. Но мы любя. Он нас тоже любил – это выражалось в том, что он никогда не гадил в комнате, а только строго в коридоре. Ну да ладно, кошачий туалет – это не тема данного сочинения.

Короче, написала я резюме, а там, глядишь, и четыре утра, мы с Соней легли в кровать, начали строить планы на будущее, вспоминать прошлое, посмеялись, растрогались, заснули.

Я проснулась от звонка.

– Алло, – бодренько отвечаю, как будто и не засыпала.

– Надежда? Меня зовут Мария.

Мария? Правда? Просто голос мужской.

– Та-ак… – говорю.

– По поводу вашего резюме. Удобно подъехать на собеседование?

И мы с мужиком по имени Мария договорились на завтра, в девять часов утра. Метро “Третьяковская”. Это центр, совсем рядом со мной. Сто писят миллионов! Е-хоу-у!

Ну вот, насчёт собеседования договорилась, теперь можно посмотреть в окно. Час смотрела в окно. На улице пурга. Столько снега…

Я думаю, это конец света; хотя календарный конец света обещали два месяца назад, но это же Россия, здесь всегда так. Лето вот в прошлом году тоже на два месяца задержалось.

Я смотрю в окно на небоскрёбы бизнес-центра “Белая площадь”. Через полчаса становится не видно… вообще ничего. Белая площадь такая белая.

Соня проснулась. У нас хорошее настроение, мы ленимся долго. Полчаса играем с котом по очереди. Соня не пошла в универ за обходным, хотя вчера собиралась. День быстро пролетел – за окном было и так темно, а потому не стемнело. Пришло время готовить ужин. Получилось вкусно, я старалась. Я вообще научилась готовить, пока работала дома. Теперь умею все известные супы, мясо, рыбку, гарниры. Раньше моим фирменным блюдом была лажанья. Не путать с лазаньей. Лажанья готовится из любых продуктов, которые вы залажали. Например, я делала её из подгорелого борща с полусырой капустой или из курицы, зажаренной в кастрюле до углей. Но сейчас всё съедобно. Сегодня русский стиль: молодая картошка со сливочным маслом и зеленью, селёдочка и салат из свёклы с черносливом и орехами.

Соня пускала слюни и вилась рядом, а я била её по рукам: “Погоди, петрушку добавлю”.

Готово. Мне казалось, что не хватает солёного огурца.

Соня вышла из душа и сказала, что не хватает водки. Я переспросила:

– Водки?

– Водки.

Не-е. Ну мы же приличные вроде девушки. Водки? Не-е-ет. Мы же не алкоголики. Забавно. Водку мы ещё вместе не пили.

Соня говорит:

– Если хочешь, я схожу.

– Да ладно, не смеши меня… А у тебя голова мокрая?

Соня пошла в магазин и вернулась с бутылкой “Столичной”. Со стороны это выглядело так, как будто мы начали спиваться, потому что её отчислили из университета, а мне слишком мало платят. Грустно то, что я не могу сказать: “На самом деле всё иначе”. Но нам весело в этой снежной крепости под названием Москва, мы есть друг у друга, и впереди что-то новое и интересное.

Начали. Мой тост: “Чтобы те времена, которые мы сейчас переживаем, в будущем стали нашими самыми приятными воспоминаниями”. “Одними из самых приятных, – поправила Соня, – я хочу ещё более приятных”.

Я согласилась. Мы выпили. Водка тёплая и очень мерзкая. Покашляли. Соня отнесла бутылку в морозилку. Сидим и разговариваем. Я смотрю то на её толстые коленки, то в её карие глаза. Она похожа на мою подругу детства: такие же тонкие тёмные волосы, которые никак не растут ниже плеч, секутся и срезаются – терпения не хватает. Ещё у Сони очень бледная кожа. Однажды в Питере я спала у неё в гостях, проснулась ночью и увидела её лицо в свете луны. Это могло быть красиво как поэзия, но я до смерти перепугалась. Мне показалось, что это гипс, что, пока я спала, Соня подложила мне в кровать гипсовую куклу, а сама сидит в углу, ждёт и хихикает в кулачок. Но нет. Это Соня такая бледная. Кажется, я сейчас описала какого-то уродца: бледная брюнетка с секущимися волосами и толстыми коленками. Нет, Соня довольно милая, на мой вкус.

Мы навернули ещё водки, но уже холодной и с апельсиновым соком. Соня предложила пойти гулять и валяться в снегу. Я задумалась.

В итоге – какой-то пустой парк! Под снегом спят цветочные клумбы, кованые лавочки. Очень красиво, только не видно. Памятник? Кому? Идём к нему и проваливаемся. По колено в снегу, по пояс в снегу, снежинки за шиворот, хохочем, она всё снимает на телефон (зачем?), валимся в снег, задыхаемся от смеха. Забрасываем друг друга снежными волнами, мы уже совсем охрипли, поднимаемся, я отряхиваю её пальто. Она говорит: “Не надо, всё нормально”, – но на самом деле у неё весь задний фронт белый, от воротника до пяток. Идём дальше. Голова кружится. Вокруг очень красиво…

Не думала, что в центре Москвы есть место, где можно поваляться в снегу, но этот парк идеально подходит. Хотя, наверное, после бутылки “Столичной” найдёшь такое место везде.

Проходим мимо снежных горок. Чёрные дороги с жёлтыми фонарями и эти сине-белые троллейбусы. Пустые улицы в снегу, и мы тоже все в снегу. Заходим в бар “Дорогая, я перезвоню”. Мало людей, все какие-то некрасивые. С “Дорогой” всё понятно, уходим. Садимся в такси, которое Соня ловит криком “Извозчик!” и щелчком пальцев.

Мы дома, и Соня говорит: “А давай позовём Никиту?”

– Давай. Я не против. Никита милый.

– Да, Никита милый… – повторяет Соня.

– Он на щеночка похож.

– Почему? Потому что глаза карие?

– Точнее, он похож на молодую овчарку, знаешь, у которой тело выросло, а глаза ещё щенячьи.

– Да. Он юный… у него даже кожа другая, не такая, как у тебя. И он такой непосредственный.

Так и сказала “не такая, как у тебя”, слышали? Кожа ей моя не нравится, видите ли. Стерва. Ладно. Ей повезло, что я отходчивая.

– Прямо наш с тобой любимый типаж, – говорю. – Непосредственный. И кожа. Как у щенка. На животике.

– Ох уж эти щенки с мягкими животиками.

Мы смеёмся и переглядываемся горящими глазами. Никита – её новый знакомый, который учится на втором курсе “собаки”. Я недавно узнала это слово, и мне нравится им щеголять. Вот и сейчас. “Собака” значит “совместный бакалавриат Российской экономической школы и Высшей школы экономики”. То есть он учится в двух лучших вузах одновременно. Это очень круто, Соня так сказала. Никита, кстати, тоже из Питера, но встретились они с Соней в Москве, в лифте РЭШки. Она спросила, есть ли у него зарядка для айфона. У него не было ни зарядки, ни айфона. Потом они познакомились, потом он пришёл к нам в гости, сейчас второй раз придёт.

Вот что удивительно: мы втроём жили в Питере на соседних улицах. Я и Соня ходили в бассейн напротив дома Никиты. Никита ездил на Владимирскую играть с одноклассником на гитаре, а я работала в офисе в этом же здании. Наверняка мы проходили близко. Возможно, чёрными глазами нас видел Достоевский в камне на площади, но в тот момент мы друг друга не знали. Сейчас мы в Москве, и вот тут-то мы встретились.

Собственно, в первый раз мы только тем и занимались, что перечисляли места, где могли встретиться, но не встретились. А ещё краснели. Первое, что мы сделали, когда познакомились с Никитой, это покраснели. А потом он залез под стол. Ну, не сразу. Я сказала, что стол шатается, и раз уж ты, парень, пришёл к нам в комнату, то глянь, чего там. И он мигом залез под стол. Это было удивительно и мило. Он сказал из-под стола, что нужна крестообразная отвёртка. Я дала ему такую. Нет, эта отвёртка не поможет. Что, недостаточно крестообразная? Нет, дело в том, что у вас полы кривые, а тут мои полномочия всё. К этому моменту мы уже раскраснелись до неприличия.

Забыла сказать: Никита отлично вписывается в нашу компанию неудачников – его недавно бросила девушка.

Хватит про Никиту. Вот он – уже пришёл. Сидим втроём под высоким потолком этой квартиры в центре и пьём вино. Приключения петербуржцев в Москве. Каждый привёз с собой кусочек меланхолии, интеллигентности, серого дождя. Меня и Соню уже немного отпустило от водки. Говорим про литературу. От Бунина к Толстому, от Толстого к Достоевскому. И был такой спор, который я запомнила, потому что… сами поймёте почему.