Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

Глава 16

Если Бог – это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от неё так много страданий?

– Дамы, а пойдёмте в кальянную? – предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились.

Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.

– А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, – предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли.

Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают наши нравы.

– Разве ты не знаешь? – говорит Юля. – Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех – это болезнь.

– Это будет разврат во спасение, – подбрасывает аргумент Сабина и добавляет: – У меня есть караоке.

Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг-диалектолог, “сгорел сарай – гори и хата”.

И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория со знакомым названием “ИТАР-ТАСС”. И я говорю:

– Вот есть люди, которые считают любовь самым важным в мире. Но почему же я сама и многие мои знакомые не видят в любви ничего хорошего? А видят в ней каторгу и предпочитают карусель флирта или вечную весну в одиночной камере?

– Не грузи, – отмахивается Юля.

Я думала об этом, когда мы орали песни и прыгали в потолок. Когда лежала под одеялом с Юлей и Саби и делала вид, что сплю, пока Федя разбирался с полицией, которую вызвали соседи. Когда перелезала через забор санатория “ИТАР-ТАСС”. Когда удирала обратно от собак. Когда приехала домой, сходила в душ и, стараясь не разбудить Соню, переоделась в чистое и сразу ушла на работу.

Я думаю об этом сейчас, глядя, как дымок от сигареты шатается в тамбуре пустого вагона вместе со мной.

А что, если Бог и правда любовь? И это любовь в нас умерла. Поэтому нам кажется, что и Бог умер.

С новым Богом, Наденька Дурынья.

Весна. Железная дорога. Мытищи. Плюс десять.

Дым от сигареты рассеялся, как будто его никогда и не было.

Снова в голове как будто не мой, подкинутый, оказался образ. Вспомнился тот момент из детства, о котором я рассказывала Никите. Про то, как меня забыли родители. Жаль, что он не посмеялся. Воспоминание так-то довольно забавное.

И зачем оно ко мне пришло? Недели жалости к себе в “Макдоналдс”? Нет. Не с тем чувством. Всё-таки странно, что у того ребёнка (меня) когда-то был шанс вырасти не циничной, не отвергать в одну минуту многое… Я не чувствую злости на родителей за тот случай – столько времени прошло, даже я не умею обижаться пятнадцать лет. Просто… Получается… Скандал и злость бывают важнее человека. Там могла быть любовь, а было “нет”. И посмотришь – да вроде нормальная жизнь, как у всех. А подумаешь – столько тепла и любви потеряно.

Электричка остановилась, я вышла на пустую платформу. Сейчас она выглядит как незнакомец – лес вокруг недавно начал зеленеть. Как будто видел раньше человека в куртке и шапке, а тут он ходит мимо в футболке, и ты его не узнаёшь.

Так не заметишь, и пост закончится. Поскорей бы. Надоело находить странности в своей голове. Вот почему таким ненужным казалось себе в чём-то отказать? Сразу такое налетает, что никакое заклинание “экспекто патронум” не поможет.

Зато сразу понятно, кто здесь власть. Меня удивило не то, что восемьдесят процентов времени я думаю о сексе, – к этому я была готова. Но оказывается, я постоянно хочу доказать себе, что я лучше других. Секс и превосходство над другими – если верить Полине, к концу поста я стану в этом профессионалом. Но что поделать, такой меня сделала жизнь. Хах. Мои отговорки напоминают что-то древнегреческое. Агава, почему ты напилась до белой горячки и оторвала человеку голову? Я не виновата, меня призвал бог Дионис. Он меня попутал. Не призвал бы – сидела б дома. Такое складывание ответственности с себя.

Когда я вошла в кабинет, внутри было больше людей, чем обычно. Федя читал вслух новую статью про настоятеля нашего храма. Все громко смеялись, громче всех – племянница настоятеля. Особенно их повеселила часть о том, как перекрывают набережную, когда он на своём чёрном бронированном “мерседесе” выезжает из храма. Я прислушиваюсь и думаю, стоит ли что-то взять из этой статьи.

Сажусь на своё место. Наступает прекрасный период для моей работы. Скоро Пасха – лучшее время для того, чтобы рекламироваться. Надо будет многое успеть, пока глазурь с куличей на губах не обсохла и все вдруг снова не стали атеистами.

Федя трезвонит над ухом:

– Надюха, где отчёт?

Федь, семь часов назад я видела, как ты прыгал в потолок и орал “ТОПОЛИНЫЙ ПУХ ЖАРА ИЮЛЬ” в пижамных штанах с мишками. Какой отчёт? Говори тише.

Нахожу отчёт, отправляю, немного работаю и иду в трапезную.

– Фавны? – переспрашивает Рома. – Это ты по адресу. Это блуд обычный.

Ох уж мне эти православные, на каждого найдут диагноз.

– Или, знаешь, когда кто-то говорит: “Эрос призвал меня”, – продолжает он. – Супер. Хороший древний способ перекладывания ответственности.

– Это я уже успела понять. А почему люди так делают?

– Паралич воли. Надо же чем-то оправдаться.

– И что делают христиане?

– Пост и молитва.

Зачем пост, я знаю – свежие нейронные связи никогда не помешают. А вот зачем молитва? Упрямо повторять одни и те же слова?

– А как молиться, если никогда этого не делал?

– Как там Николай Сербский говорил, – он старается вспомнить, потом достаёт телефон и читает: – “Можешь помочь человеку – помоги, не можешь – помолись, не умеешь молиться – подумай о человеке хорошо! И это будет помощь, потому что светлые мысли – это тоже оружие”.

Поразмыслив, Рома добавляет:

– А фавни, конечно, нет никаких. Есть болезнь воли.

Я говорю:

– У меня свободная воля: я выбираю, чтобы моя воля была больна.

Рома смеётся.

– Ты просто знаешь, где лежит большое удовольствие. Мозг будет к этому снова и снова возвращаться. А ты будешь каждый раз выбирать, нужно оно тебе или нет.

“Это как знать о сокровищнице, – думаю я, – но никогда не ходить туда и не давать жемчугам ласкать твои пальцы. Где сокровище ваше, там и сердце ваше. 15 репостов, 87 лайков”.

Я смотрю на Рому. Он совсем не фавни, и за это ему большое спасибо.

Только возвращаюсь в кабинет, Юля спрашивает:

– Пойдём покадим?

Корпоративный юмор, от поговорки “Курить – бесам кадить”.

Поднимаемся на пятый этаж.

– Ну хорошо, хоть на Пасху отдохнём, это же как Новый год? Будем гулять неделю?

– Не, пару дней.

– Да блин, что за несправедливость! Вот, кстати, в чём был тот секрет, на который мне Рома так долго намекал.

– А, – задумалась Юля, – так секрет был связан с праздниками? Тогда я знаю…

Она напряглась.

– Ну-ка?

– Пожар. Давно, лет десять назад, производство ещё было в Калуге. Взорвался баллон с газом. И всё. Половина мастерской сгорела. Это был православный праздник как раз.

– И поэтому все остались целы?

– Нет. Тогда было много работы, большой заказ. И все вышли в праздник. Заживо сгорели. Муж Марины тогда погиб, она одна осталась с тремя маленькими детьми.

– Все? Никто не выжил?

– Нет, кто-то выжил. Виктор Викторович, например. Наверное, надо многих потерять, чтобы научится так всех любить, как он.

Мы какое-то время помолчали.

– Ладно, – вздохнула я, – пойду работать, там реклама вовсю. Надо потихоньку имейл-рассылку готовить. За неделю до Пасхи сделаем.

– Пасха через неделю, – поправляет Юля.

– Как? В прошлом году была 25-го! Ты мне рассказывала!

– Так она каждый год по-разному!

Забегаю в кабинет обратно. Рассылка! Нужно успеть! Они должны прочитать письма и сделать покупки, пока ещё помнят, что они православные.

Выгружаю список имейлов, который мы с Федей набрали за время работы. Их оказалось двенадцать тысяч. Осталось только нарисовать красивое письмо, написать текст и всего лишь проверить двенадцать тысяч имён адресатов. На прошлой работе я как-то раз не проверила, и одной женщине пришел имейл со словами “Привет, кисуля!” – автоматически подставилось. Зачем она так записала на сайте своё имя – непонятно, но если б я проверила сразу, то не получила бы претензию. А один мой коллега как-то перепутал графы “имя” и “отчество”, и его письма начинались словами: “Здравствуйте, Петрович”, “Здравствуйте, Васильевна!”

Поэтому сидим и проверяем глазами двенадцать тысяч имён. Вы, наверное, не думаете, когда подписываетесь на рассылку, что кто-то будет смотреть эти ваши Keksik-87 и ulitka-302, но вот она я. Сижу и стараюсь не злиться из-за того, что некая Марина в порыве ложного смирения решила написать своё имя с маленькой буквы. Вспомнила, как Дионисий рассказывал: ему дали задание в монастыре – читать огромную книгу, где написаны имена людей, за которых нужно молиться. Читать вслух не обязательно, просто вдумчиво пройтись глазами. Прямо, как я сейчас. Молиться я не умею, поэтому просто “думала хорошо” об этих Маринах, Оксанах и Петрах. Процесс пошёл быстрее.

Теперь текст. Благая весть – вам скидка 10 %? Чёрт! Ничего нормального в голову не идёт. Нарисую сначала дизайн и покажу Саби.

– Очень симпатично, – сказала она и поправила всего две фотографии по тону, – а текст и правда будет такой?

– Какой?

– “Близится Воскресение Христово: покайся, грешник! возрадуйся, праведник!”?

– Не-не, это рыба. Ты только по дизайну посмотри.

Итак, moment of glory. Нажимаем кнопку и… Ура. Я победитель – я отправила рассылку в самое подходящее время в самый подходящий для этого день.

– Есть проблема, – говорит Юля, – сайт лежит.

Сердце замирает.

Ищу причину, захожу в оптовый отдел.

– Технические работы, – важно говорит Георгий.

Какие, чёрт побери, работы? Сотни людей в эту минуту открывают письма и заходят на неработающий сайт! Об этом нельзя было предупредить?!

– Скоро закончим, – глядя в экран, отвечает он.

Чтобы перевести внимание, Георгий говорит коллегам:

– А видите, какие дни начались, – он смотрит в окно, – солнечные, яркие. Всё потому, что Праздник светлый приближается!

Я взрываюсь.

– Георгий, хватит себя обманывать – никакой вы не православный!

– А вы, что ли, православная?

– Да я не об этом! Я хотя бы поняла, что нужно заниматься миссионерством. А вы обычный спекулянт!

От слова “миссионерство” у него на лице заиграла пошлая ухмылка.

– Ну, если вы так настаиваете, то давайте, – позволил он себе неуместную шутку.

Ну всё.

– Вы просто кретин, – отчеканила я и ушла курить.

В опте развели руками – какая Страстная седмица без скандала.

“Вот и весь этот Георгий, – думала я, стоя в курилке, – усмехнуться над потенциально пошлым, зацепиться за двусмысленность. Все мысли человека как на ладони. Что, и по мне всё видно? Настолько? Блин”.

Сайт продолжает висеть. Я захожу в оптовый отдел и высказываю Георгию ещё раз. Он удивляется: работы уже закончены, делов-то было на две минуты. Только что всё работало.

Тут приходит сообщение от удалённого программиста, который живёт в Новосибирске и должен был в это время докушать ужин и готовиться ко сну. Всего два слова. Зато какие. “Надя, DDoS-атака!”

Бегу к компьютеру.

– Что там, что происходит?

– Отбиваем атаки. Нападают!

– Кто?

– Знаем только IP.

– Это мало поможет.

Кому могло прийти в голову напасть на наш безобидный сайт? Только каким-то ненавидящим православие школьникам… Да ещё и в такой неподходящий момент. Замечательно. Парень, который добавляет непристойные фильмы православным, этот мамкин хакер и его друзья решили бороться с православием, начиная с нас.

Вытаскиваю Георгия в коридор:

– Это вы устроили DDoS-атаку?

– Я? Да что вы. – Он смеётся и поднимает руки. – Ручки-то вот они!

– Быстро пишите им, что у нас есть их адреса! Что мы сейчас едем и по жопе им надаём, а потом всё их родителям расскажем!

– Хм, – задумался Георгий. – Лидочки.

– Деньги, – я мотаю головой.

– Лидочки.

– Деньги.

– Лидочки. Никаких денег.

– Ладно, – говорю, – я иду к коммерческому директору и всё про вас рассказываю.

– Пожалуйста-пожалуйста, – выдаёт он и возвращается в кабинет.

Я прохожу два коридора и стучусь в нужную дверь.

– Да-да, – отзываются с той стороны.

Я вхожу. За столом коммерческий директор с круглыми глазами слушает аудиозапись.

“Ты же привезёшь мне то, от чего я кайфую? – слышу я на записи свой голос. – Придётся попотеть? Хах. Да, попотей хорошенько, мне очень нужно”.

Он переводит взгляд с меня на экран и обратно. Это же запись моего разговора по телефону с Никитой, это было в курилке на днях. В дверь стучат. Заходит Георгий:

– Вызывали?

– Да, Георгий, что вы мне такое прислали?

Я смотрю на стеллаж рядом и выбираю что потяжелее. Евангелие в кожаном переплёте или деревянная коробка-киот от иконы.

– Это…

– Сука! – кричу я и огреваю его киотом. – Там про футболку! Грёбаный шпион!

Он отбегает, я гонюсь за ним. Он прячется в угол за стулом.

– А знаешь, кому ещё надо отправить эту запись? – пищит он оттуда. – Родителям твоего парня! Телефончик не подскажешь?

Я бросаю киот в него.

– Наркоманка! Да у неё приход!

Коммерческий директор останавливает меня жестом и строго говорит:

– Идите по своим кабинетам.

Возвращаюсь на своё место и слышу от Феди:

– Тут Георгий заходил. Сказал нам тебя остерегаться, типа ты наркоманка.

– Ну и пусть пойдёт говна поест, умник.

– Надя, ты же постишься, – напомнила Юля.

– Ну и что. Должна же у меня быть хотя бы одна отрицательная черта?

Ох, во мне столько гнева, я даже не пойму, холодно мне или жарко. Всё-таки зря я пошла в маркетинг. Надо было идти в криминал. Там бы мой гнев пригодился.

– Я не наркоманка, – решаю на всякий случай уточнить, – Максимум извращенка.

В конце рабочего дня, когда все уже разошлись, а я лежала без сил на икеевском диване, Ксюша принесла мне дынное мороженое (одно название, на самом деле сорбет) и попробовала меня поднять.

– А почему все ушли с работы так рано? – спросила я, слегка очнувшись.

– Вынос плащаницы сегодня, очень трагичная служба. Память о смерти Христа.

– У меня есть хорошая новость. Он воскреснет.

Ксюша улыбнулась. Я спросила:

– А весёлые службы будут?

– Да. Пасхальная служба. Очень светлая. А потом у нас будет корпоратив. До воскресенья пост, а потом корпоратив.

– Траур, а потом дискотека, – вздыхаю я.

Ксюша подняла меня на ноги и повела гулять в лес возле стадиона.

– Вот я с мужем сколько раз замечала, – сказала она, когда мы переходили через рельсы, – гневаешься на человека, и что ты этим гневом изменишь, кроме собственного артериального давления? Гневом ничего не исправить. Да и фокус внимания сужается. Всех дорог перед собой не замечаешь, а видишь только одну.

Я посмотрела в зелёное от листьев небо.

– Звучит мудро. Но не в случае с неизлечимым нравственным уродом.

– Ну, считать человека неизлечимым… неправильно это. Господь даже парализованных исцелял. Любовь многое с человеком может сделать. Ты грех продолжай ненавидеть. А человека люби. Как говорится, “с грехом борись, а с грешником мирись”.

– Да, – говорю, – Знаю такую цитату. Сорок лайков у нас набрала.

Мы вышли из леса и оказались с другой стороны платформы, где я никогда не была, но где, оказывается, существует жизнь и даже шашлычная.

Глава 17

– Всё-таки у вас очень прикольная квартирка, – говорит Никита в очередной наш вечер “на троих”. Я, Соня и Никита – наши попытки вернуть всё как было выглядят со стороны довольно забавно. Но нам самим не весело. К тому же после недавней беспричинной пьяной истерики Сони мы решили ненадолго бросить пить.

Мы втроём сидим на кухне.

– Да, – говорю я. – Конечно, это не суперместо с ремонтом, это та ещё дыра. И человек, у которого мы её снимаем, купил её у свидетелей убийства журналистки Политковской. Поэтому перед каждым слушанием отсюда приходится съезжать на неделю, чтобы утром не проснуться с простреленной головой. Но это прикольное место. И стоит оно копейки. И находится в самом центре.

– Эта стена с паркетом, – трогает рукой Никита, – нигде такого не видел.

Соня вышла из залипания в ноутбук и окинула нас холодным взглядом. Мы оба поняли, о чём она: “Вы двое! Ведёте себя так, как будто решили съехаться! Вы что, спите втихаря?”

“Не надо, – передаю я взглядом Никите, – не бесим её”.

– Ладно, – говорит Соня. – Мы сюда не стены обсуждать пришли. Продолжаем мемы отбирать. Как вам этот?

Она поворачивает к нам экран ноутбука. Картинки одна за другой: это Земля, вот Солнечная система, и так далее до самых далёких изученных звёзд. И над всем этим стоит Иисус (из протестантских брошюр) и говорит: “Не мастурбируй”.

– Смешно, – говорит Никита.

– Действительно забавно, – добавляю я.

– И жизненно, – Соня разворачивает ноутбук обратно. – Эти веруны в трусы всем готовы залезть. Видно, сами удовольствие от жизни получать не умеют, вот и мешают другим.

– Так не, – встряла я и попробовала объяснить: – Удовольствие – это хорошо. Плохо, когда оно вызывает зависимость.

Соня тревожно посмотрела на меня. Я продолжала:

– Зависимость отбирает у человека свободную волю, а без свободной воли не работает любовь. Поэтому они и следят, чтобы их волю ничего не сковывало. Они не отказываются от удовольствия. Просто их главный смысл – любить.

Соня покосилась на меня с удивлением, но не могу сказать, что приятным. Никита смотрит влюблёнными глазами, как всегда, пока Соня не смотрит на него.

– Да и кто в трусы лезет? – продолжаю я, – Они просто хотят предупредить, что это мощный стимул. Представь, что каждый раз, как ты видишь… не знаю… квадрат, тебе дают миллион рублей. Да для тебя квадраты станут смыслом жизни. Ты эти квадраты будешь искать везде. Ради квадрата куда угодно сорвёшься и ночью поедешь… Друзей предашь… Вот что человек с самим собой делает, образно говоря. И это меняет жизнь очень незаметно. И бац, ты уже сам не свой. Ты что угодно готов бросить, чтобы квадраты продолжались и продолжались. Тебя хотят предупредить. Никому нафиг не нужно тебе в трусы залезать.

Зря я в этот момент перевела взгляд сначала на Никиту, а потом снова на Соню. У этого вдруг появилось значение, типа “и Никите в том числе”. Я помотала головой.

– В общем, ты поняла.

– Хватит их защищать. Да если б им дали волю, ты бы жила в стране, где нельзя купить контрацептивы.

– Это неправда, церковь не против контрацепции.

– Это тебе на работе сказали?

– Нет, это я прочитала в докладе РПЦ.

– Вообще без разницы, – подытожила Соня и выложила мем.

Глава 18

– Дело в человеке, – начинает генеральный директор. Ещё раннее утро, мы сидим вдвоём в её кабинете. Она вызвала меня к себе, как только я пришла в офис. – Бывают хорошие люди нецерковные. На тебе вот нет креста, но я же к тебе не пристаю.

Я невольно бросила взгляд на своё декольте. Креста там нет, всё правильно. Я бы и дальше туда глядела. Меня напрягает смотреть ей в глаза – за ней окно, в окне солнце, светит ярко даже через прикрытые жалюзи. Щурюсь, как будто у меня есть какие-то подозрения, хотя их нет. Она продолжает:

– У каждого человека своё время, когда он приходит к Богу. Мой отец крестился в восемьдесят семь лет. Никто уже не ожидал, он сам от себя не ожидал. Но вот! Теперь исповедуется и причащается. В прошлом году, – припоминает она, – он крестился, сейчас ему восемьдесят восемь…

К чему она ведёт? Только что призналась, что давно не в восторге от Георгия и его православного маркетинга. Говорит, его надо увольнять, тут ничего лучше не придумаешь. “Но сама я этого сделать не могу. Я здесь не хозяйка, а наёмный работник. Владелец этого бизнеса – храм”. Поэтому, чтобы уволить кого-то, нужно сначала посоветоваться с батюшкой. “Вот ведь, – думаю. – Наберут по объявлению, а батюшке потом разгребай”.

Сегодня после работы я иду в храм. На то самое легендарное чаепитие для молодёжи. Его проводит не отец Сергий, над шутками которого я время от времени смеюсь, а отец Андрей – другой батюшка из нашего храма. Всего их там семь, я пока не всех выучила.

Идти неохота. Впрочем, и особых планов на вечер у меня не было. Разве только сходить с Никитой и Соней на концерт одной группы в парке Горького. Должна успеть. Но при мысли об увольнении Георгия мотивации прибавляется. Его уволят. И тогда-то я станцую. А вдруг я ошибаюсь? А вдруг это меня хотят уволить? За грехи? За выдуманные наркотики? Ладно, это мнительность, без паники.

Георгий, может, почувствовал что-то или узнал. Я была в опте, когда отец Сергий зашёл в кабинет и с привычным “Всем стоять, это окропление!” окропил кабинет святой водой. Георгий пошёл за ним дальше по кабинетам, лебезя что-то про необходимость поговорить. Может, мне и показалось, но когда он, уходя, посмотрел на меня, он прошевелил губами: “Тебе конец”.

В конце рабочего дня за мной зашла Полина Гальваника. Она и поведёт меня в храм. Полина, видимо, не замужем. Иначе что она забыла на чаепитии для православной молодёжи?

– У меня нет платка на голову, – сказала я с огорчением. Небольшим.

– Не страшно. Можно просто убрать волосы в хвост.

Ещё один повод отмазаться пропал. Одета я тоже не по уставу: розовый сарафан в цветочек, внизу широкий и длиной по колени, но сверху… декольте и бретельки. На православную девушку мало похожа. Скорее, на православную девушку, вывернутую наизнанку. Полину и это не смутило. “Да зашибись ты выглядишь”, – сказала она.

– Пойдёте со мной? – предлагаю я Феде, Юле и Сабине.

– Не, – говорят. У всех сразу дела.

– Как пить, так все готовы, – ругаю я, – а как в храм, так “иди одна”. Федя, даже ты?

– У меня бокс.

“Мы посетим Софийскую набережную – место, где начинается Москва”, – зачитывает в громкоговоритель человек на площади трёх вокзалов. Я слышу этот призыв на автобусную экскурсию каждое утро.

И вот мы с Полиной едем в это самое место. В метро я показала ей, как быстро переходить с красной ветки на зелёную. Мы, правда, не там свернули и чуть было не уехали не туда. Но вышли из “Третьяковской” вовремя.

На набережной мало что изменилось. Река течёт, Кремль стоит через реку на том же месте. Строительные леса такие же густые.

Мы с Полиной купили по дороге постные печеньки и подходим к храму.

Я спрашиваю:

– Обязательно постные?

– Ну, сейчас пост, поэтому да. А если не пост, то любые. Главное – нельзя мясо нести.

А что, если прийти в платье из мяса? В платье из мяса и без платка? В брюках из мяса и платке из мяса? Я не стала спрашивать.

– Считается, – прервала мои бредовые мысли Полина, – что храм – это такое место, где не должна проливаться кровь.

Охранник на входе у арки пропустил нас, потому что пропускает всех, и мы вошли внутрь, на территорию, где за огромной колокольней затаился маленький храмик.

Я закрыла декольте волосами: разделила их на две части и перекинула вперёд на грудь. Ещё и для того, чтобы скрыть отсутствие креста – почему-то не хотела это показывать.

– После чаепития можно будет остаться, – говорит Полина, – познакомиться, поболтать.

Да ладно. И о чём мы будем разговаривать? О чём вообще разговаривают на православных вечеринках? Привет, я Надя. У тебя какой грех самый любимый? У меня – блуд.

У входа Полина начала креститься, а я стала за её спиной, так, чтобы она меня не видела. И не перекрестилась, потому что… Не хочу. Захочу перекреститься – перекрещусь, не захочу – не заставите. Полине до этого и дела нет, она уже внутри… э-э, подожди. Странное чувство, на секунду. Спокойно работала, и ничего мистического не происходило. Но сейчас… немного страшно, но в целом хорошо. Вхожу.

В храме темновато. Местами ремонт, может, поэтому золота немного. Раньше, когда я видела в храме что-то золотое, сразу думала, что это золото. Нынче я знаю, что такое поталь – дешёвая плёнка золотого цвета, её привозят нам вёдрами, для икон. Не получится всё это богатство отковырять и раздать неимущим. Везде обман.

Мы оставили сумки на входе без присмотра. Что довольно необычно для общественного места в центре Москвы. Возможно, потому что никому не сдалось заходить в храм. Не только чтобы воровать, а вообще.

Полина прошла дальше, а я осталась стоять у входа и смотреть. Ребята сдвигают столы буквой “П”, в один большой стол. Детишки бегают, молодые люди и девушки потихоньку заходят.

Я заглянула за угол. Полина сидела рядом с батюшкой под большим светлым окном. Она говорила, а он спокойно слушал, кивал. Не знаю, можно ли хорошо выглядеть в подряснике; допустим, можно. Так вот, он был молод и довольно неплохо выглядел. Наверное, из-за опрятной рыжевато-русой бороды и очень живого взгляда.

Я знала как минимум трёх священников с химфака МГУ, и это один из них. Отец Сергий тоже. Христианство за всю историю соблазнило немало учёных и светлых умов. “У всего этого должен быть Создатель”, – восхищённо говорят они, глядя на то, как грамотно текут реки, прямо между берегов. Интересно, чем он сейчас будет стараться обратить меня в веру? Какими аргументами? Это же его работа.

Полина и священник поговорили и подошли ко мне. Это был отец Андрей. Он научил меня благословляться, чтобы мы могли разговаривать дальше. Мы прошли вглубь храма, где было ещё темнее, и сели на скамейки. Там он стал спрашивать, что у меня случилось. Я как-то застеснялась выкладывать всё начистоту. Мне вообще было неловко, я переплела руки и ноги и сидела как сыр-косичка. Нужно было что-то сказать. Я начала говорить, что есть такой-то старый мужчина на работе, достаёт меня, пытается поссорить с коллегами.

– Старый? Сколько ему? Пятьдесят? У него дочка, наверное, твоего возраста.

– Нет, дочка у него маленькая.

– Тогда ему не пятьдесят, наверное?

– Не знаю, выглядит он на все…

– На все сто?

– Ага. Ах-ах.

– Аха-ха.

Я расплела виток сыра-косички и села как нормальный человек. Он продолжал:

– На первой исповеди я всегда спрашиваю: вот вы поссорились с человеком, он не прав. Вы смогли бы первые подойти к нему, попросить прощения и признать, что это вы не правы?

Я посмотрела на него взглядом “а зачем?”.

– Я очень люблю слова апостола Павла, их часто говорят на службе: друг друга тяготы носите…

– …и так исполните закон Христов, – продолжила я.

Он обрадовался, что я знаю цитату. Ещё бы, столько репостов в паблике “Верую ÷ Православие”.

– Правильно. Мы должны разделять тяготы друг друга. Вот он злой, этот мужчина, а ты ему как отвечаешь?

Я сказала, что учусь не отвечать на агрессию агрессией. Он поддержал меня и похвалил.

– Это правильно. Мы, христиане, всю свою жизнь учимся смирению. Ты, наверное, слышала такие слова: “Стяжи дух мирен, и тысячи спасутся вокруг тебя”.

Да, и эту цитату я видела в православных паблосах.

– Для нас самое главное в любой ситуации – сохранять мир. Из всех жизненных проблем выходить спокойно.

– А как? – спрашиваю я.

– Это невозможно без очищения сердца. Вот ты постишься?

Я ответила: пытаюсь.

– И хорошо. Пост и молитва, как говорится, крылья души. А на одном крыле далеко не улетишь, – он улыбнулся. – И главное – таинства. Свечи всякие – это всё ритуалы. На этом не заканчивается церковная жизнь. Главное – это таинства: исповедь и причастие. Причащалась когда-нибудь? Нет? Почему?

– Да родители не научили.

В случае чего вали всё на родителей. Нет, конечно, я знала, что верующие родители для этого не обязательны.

– Послушай, я говорю тебе сейчас как христианке…

Я хотела было взбрыкнуть, что не христианка, но подумала: “Так-так, вот, значит, какие у него способы”.

– …Не как работнику, который отработал свои деньги и ушёл. Ты христианка. Для нас на первом месте всегда только одно. На первом месте у нас совсем не работа…

– А что же?

– Работа – она может быть на втором месте, на втором семья, на втором друзья.

“Не многовато ли для второго места, – думаю, – может, пора третье расчехлять?”

– На первом месте всегда только спасение, – заканчивает он.

Я заплела виток косички обратно. Времени оставалось мало. В конце он сказал:

– Я тебе желаю прийти к Богу, впустить его в сердце, понять, что он заботится о тебе. – Он положил в мою руку визитку. – Если у тебя будут вопросы, приходи, звони мне в любое время. Я очень надеюсь, что ты сохранишь свою чистоту.

Я посмотрела на него с удивлением. Какую чистоту? Да ведь я из другого мира. Но его зовут.

Я посмотрела на визитку, повертела её в руках. Приятная на ощупь. “Сенсомаркетинг”, – думаю. В храме уже много людей, все сидят за столом, ждут отца Андрея. Мы с Полиной сели рядом.

– Ну как прошло? – спросила она.

– Нормально, – выдохнула я. – Интересно.

В храме стало светлее, распахнули окна. Чаепитие началось. Все повернулись к иконостасу и запели “Отче наш”. Я успела разглядеть молодые лица, пока они не стали затылками. Все они – ребята и девушки (всего человек тридцать-сорок) абсолютно обычные, на улице встретишь и не подумаешь, что с человеком что-то не так. Аккуратные, с неплохим вкусом в одежде, даже стильные. Может, чуть более чистые лица и сфокусированный взгляд.

Отец Андрей сидел в центре стола. Ему помогал Пётр – молодой парень с русыми волосами и забавной ярко-рыжей бородой. Ещё не священник, но, видимо, будет. Тоже в этой чёрной одежде, которая называется подрясником, но без креста.

Пошли первые вопросы. Правила такие: можно задать любой. В диапазоне от “можно ли православному человеку убивать комаров?” и до “в чём смысл жизни?”. При этом не обязательно говорить вслух – можно написать на листке и передать через сидящих за столом. Для этого везде лежат блокноты и ручки.

Сначала я просто слушала ответы. Потом начала использовать блокноты не по назначению и записывала их. Среди вопросов было несколько смешных. Например: “Хочется взять посох и пойти проповедовать на Красную площадь. А что? Посох продаётся в магазине «Софрино»”. Отец Андрей прочитал, и все посмеялись.

– Лучшая проповедь христианина, – говорит он, – это его собственная жизнь. Не пытаться кого-то переубедить, а просто жить. А лучшая активность – это помощь тому, кто в ней нуждается.

Следующий вопрос мне показался милым. “Все девушки ищут такого молодого человека, за которым как за каменной стеной. Как стать каменной стеной?”

– Нужно расти. Но не вширь, а духовно. Расти в вере, укрепляться, и сами в себе почувствуете силу, и ваша возлюбленная это увидит.

– “Как вы с матушкой познакомились?” – читает отец Андрей с очередного листочка и не может скрыть улыбки. – О, это было давно. Ещё на первом курсе. Я был совсем не церковный, а матушка наоборот. И я таких людей не встречал, как она, во многих смыслах. Она мне сказала: “Хочешь жениться – поговори с моим духовником”. Ну а я что, я тогда был другим человеком, подумал: “Не проблема, съезжу, уломаю”. И вот так пять лет я к нему ездил, разговаривали, я ему вопросы задавал. А на пятый год мы с матушкой обвенчались, а меня рукоположили, – он засмеялся, – это если коротко.