Текст книги "Лицей 2020. Четвертый выпуск"

Глава 3

Первый день на работе потрачен. Я прошлась по сайту компании, написала три текста по 1000 знаков и поела постной еды. И потом меня ещё отпустили на час раньше, потому что стажировка. Я довольна. День был классный. Мне понравилось с самого начала. Утром я спросила Марию, во сколько приходить завтра. Она ответила: “А завтра приходить не надо. Завтра Сретение”.

Ах да. Сретение. Не знаю, что это, но мне уже нравится. Оказалось, Сретение – это праздник. Организация настолько православная, что живёт по православному календарю, и каждый Великий праздник – выходной.

С детства я хорошо помню только один православный праздник – Сороки (с ударением на первую “о”). В этот день мама пекла булочки в виде птичек с глазами из изюма. Помню, я всегда первым делом отковыривала изюм. Ещё в моём детстве была Пасха, когда все приезжали на кладбище и напивались в дрова. Ну и Рождество, хотя это последнее, что приходит на ум. Больше я праздников не знаю.

И вот их, оказывается, целых двенадцать. Пасха и Сороки туда, кстати, не входят. Девять из них “непереходящие”, три – с плавающей датой, но всё равно я буду отдыхать ещё дополнительно 12 дней в году. Это успех. Придётся запомнить разные Преображение, Успение. Чувствую себя гимназисткой в дореволюционной России.

Ещё прочитала море статей о житиях святых. Каждая вторая заканчивалась словами “все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились”.

Этим всем я занималась до обеда, пока не отведала постной еды.

Постная еда – отдельная тема, поэтому я напишу про неё отдельным абзацем. На первом этаже есть небольшая тёплая комнатка (к слову, в этой постройке напротив храма, где я работаю, все помещения небольшие и скромные). Узкая комната с длинным обеденным столом, в одном конце – “красный угол” с разными иконами, в другом – окошко, через которое две милые женщины подают еду. Там можно хорошо пообедать совершенно бесплатно, за 50 рублей. Теперь про саму еду. Представьте безвкусные варёные овощи в пресном бульоне без масла. Представили? Хорошо. Так вот, это совсем другое. Я не понимаю почему, но это очень вкусно. Хотя всего-то простая картошка с морковкой, каша и овощная нарезка. Для меня так и осталось загадкой почему.

В общем, в трапезной я впервые и прокололась. Дело было так.

Я вошла, пожелала всем приятного аппетита, взяла еду, приборы и села за стол. Пока всё нормально. За мной вошла женщина, перекрестилась, пошептала тихо и села есть. За ней – другая, тоже перекрестилась.

Когда зашёл четвёртый человек и перекрестился, я поняла, что у них тут такой порядок. В какой-то момент мне захотелось перекреститься, но сразу расхотелось. Это зеркальный нейрон работает, тут всё ясно. Я не понимаю, зачем они это делают, и если я вдруг начну креститься перед обедом, то буду чувствовать себя заводной обезьянкой. Это не нужно ни мне, ни кому-то ещё.

Я смотрела в свою тарелку, когда кто-то строго сказал мне:

– Так, девушка!

Ну вот, сейчас начнётся: поняли, что я не православная, будут коситься, претензии предъявлять. Да не умею я в православие! Ну давайте, кто первый?

Внутри готовлюсь к перепалке, поднимаю глаза, вижу недовольного седого мужчину, похожего на Санта-Клауса, который сердито спрашивает: “А почему вы наши ложки взяли?” Я говорю: “Позвольте?” – таким тоном, которого я от себя не ожидала, – максимально вежливым.

И через секунду я вижу, как он расплывается в улыбке, вижу добродушного дедушку, который сильно постарался, чтобы сыграть строгость.

– Да вот же! Здесь тоже стоит корзинка с ложками и вилками, а вы весь стол обошли.

Он начинает задорно смеяться. И он такой добрячок, что вся моя оборона рассыпается, как щит из подсохшего песка.

– Мне ваши ложки больше понравились, – улыбаюсь я. – На самом деле я просто не заметила.

– Вы первый раз здесь, да?

– Да, я пока на стажировке.

– На стажировке? Ну, Божией помощи вам.

Не знаю, что принято отвечать на такую фразу и что она вообще значит. Вряд ли он так пожелал мне смерти, поэтому я ответила “спасибо”. Хотела добавить “и вам”, но постеснялась. Я вообще частенько стесняюсь, когда трезвая.

Ем дальше и слушаю разговор Санта-Клауса и другого бородатого мужчины, похожего в своём шерстяном свитере на лесоруба. Они сидят прямо напротив, всё отлично слышно.

Санта-Клаус:

– Сколько у батюшки Сергия детей? Четыре?

Лесоруб:

– Теперь пять.

– Уже пять? Вот умница!

“Пять детей, ничего себе”, – думаю я, смотрю на стол и понимаю, о чём они. В тарелках лежат зефир, курабье и прочие сладости, а рядом – “записочки”: “Во здравие Сергия, Маргариты и млад. Алексея”. Это, видимо, угощение от Сергия и его супруги Маргариты в честь рождения у них младенца, которого назвали Алексеем. Элементарно.

Пока думаю, насколько я крутая, немного упускаю диалог и возвращаюсь, когда Лесоруб говорит:

– Это уже седьмая пара венчается. Всё после этого началось, после чаепитий с батюшкой.

Так, это я помню. “Приглашаем молодёжь на чаепитие с батюшкой” – надпись на доске возле храма.

– Их там человек восемьдесят всего. Седьмая свадьба за год. А сейчас февраль. Седьмое венчание!

– Так, может, ему медаль сообразить за заслуги?

– Да его вообще, это, качать надо! – говорит Санта и хохочет.

Теперь мне становится ясно: вот кто ходит пить чай с батюшкой – это клуб православных знакомств. Наверное, забавное зрелище.

В разговор вступает женщина справа от меня:

– Скажу своей старшенькой, может, тоже захочет сходить. Всё жду, жду, когда её выдам. Хорошая она, да только никто ей не нравится.

– Знаете, – говорит Лесоруб, – как старец Тихон сказал: “Ад полон гордых девственников”. По всем правилам живут, всё соблюдают, но гордость их губит.

Ну и разговоры за бизнес-ланчем. Женщина справа придвигает ко мне большую миску:

– Девушка, попробуйте винегрет.

– Нет-нет, спасибо.

– Ну смотрите, я из дома взяла побольше, думала, поделюсь.

Что-то необычное есть в её интонации. Она говорит с теплотой, которую разве что от родной бабушки услышишь, и то когда у той хорошее настроение. Сложно отклонить такую атаку. Сижу, ем винегрет. Вкусно. Лесоруб наклоняется ко мне и тихо говорит:

– Ангел за трапезой.

Я киваю ему, улыбаюсь, делаю вид, что жую винегрет и поэтому не могу ответить, а сама думаю: “???” А это что такое было? Таких комплиментов мне ещё не отвешивали. Да он просто пикап-мастер, старый негодник.

Тут заходит девушка, крестится и говорит всем машинально: “Ангела за трапезой”. Ах вот оно что. Это значит “приятного аппетита” на их языке. Понятненько. Кто-то отвечает: “Невидимо предстоит”. Вот это и скажу в следующий раз.

Вообще все, с кем я сегодня познакомилась, мне понравились. Первым был парень Рома, похожий на молодого Олега Табакова в фильме “Шумный день”. Такой же весёлый, звонкий, разве что не чёрно-белый. Он отыскал меня и спросил:

– Это тебе можно сказать, если нашёл ошибку на сайте?

– Да, мне.

– Ты знаешь, что у нас там образок “Иверская” бракованный?

– Знаю, – говорю гордо. Мало того, я уже всё исправила.

Там и правда была царапина на фото. Я подумала: “Так не пойдёт” – и быстренько всё потёрла в фотошопе, залила на сайт и осталась довольна собой.

– А ты знаешь, что он раньше был нормальный, а теперь бракованный?

Чёрт. Оказалось, по легенде, в девятом веке один из иконоборцев ударил копьём по образу – и потекла кровь. Воин пал ниц, все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились. С тех пор Иверскую изображают с небольшой раной на щеке, которую я, по доброте душевной, удалила.

– Ладно, – говорю, – сейчас нарисую обратно.

Рома смеётся. Сложно не отметить, что он симпатичный.

– Ты, значит, тут недавно? И как тебе?

– Круто, – говорю, – двенадцать лишних выходных, кому не понравится?

Он стал серьёзней:

– Ты, значит, ещё не знаешь главного здешнего секрета?

– Какого?

– Да так, – он помотал головой, – в другой раз. – И заторопился.

Познакомилась с Ксенией, оптовым менеджером, которая угостила меня коврижкой. Она сидит слева от меня в кабинете. Все её разговоры по телефону звучат примерно так: “Здравствуйте! У вас долг двести тысяч, нужно до первого числа оплатить. Храни вас Бог!”

Познакомилась с Мариной, оператором интернет-магазина, которая ничем меня не угостила, кроме холодного взгляда. Марина сидит справа от меня, и она какая-то надутая. А когда я подошла к принтеру сзади неё, вообще недружелюбно спросила, долго ли я собираюсь там стоять. Ну и пошла бы она, в принципе.

В остальном приятные люди. С утра они заинтриговали меня словом “чернь”. Утром кто-то обронил, и всё чаще они так кого-то обзывали. Я не могла разгадать – кого? Кого они так называют? Конкурентов? Гомосексуалистов? Конкурентов-гомосексуалистов?

– Кто звонил?

– Да чернь.

Или:

– На выставке в Питере слева и справа от нас была чернь, окружили.

Чернь должна была приехать к двум, я ждала. И чернь приехала. Это были два молодых человека. Я искала в них признаки заднеприводности, но не нашла. Потом случайно увидела их фирменную печать ООО “Северная чернь”. Они оказались питерским производителем изделий из серебра с чернением.

Короче, знакомилась, общалась, неплохо проводила время, пока не выкинула икону. Кто же мог подумать, что нельзя? Со знанием семьдесят третьего правила шестого Вселенского собора я не рождалась. Напечатала для одного дела страницы сайта на принтере, а потом выкинула и была спокойна. Пока Ксюша не сказала мне:

– Ты клади такое в коробочку на сжигание. Там, где иконы напечатаны, – это можно только сжигать, чтобы в мусор не попало.

Коробка на сжигание, оказывается, есть во всех кабинетах. Довольно странно, но мне это понятно. Я лично до сих пор не могу выкинуть пыльные жёлтые семейные фотографии, хотя электронный архив был сделан ещё пять лет назад. Мне как-то некомфортно думать, что фотографии лучших моментов моей семьи будут валяться где-то на помойке. Моментов этих было так мало, что в будущем мне нужны будут реальные доказательства, чтобы их помнить. Поэтому нежелание кидать рядом с бананьей кожуркой то, что дорого, – можно понять, это не диагноз.

В кабинете уютно. Здание старое, никакого тебе бетона и пластика, свежо, как в музее. Красивый плакат на вон той стене с молитвой… “Живый в помощи Вышняго…” И эта табличка с цитатой возле меня. Из чего она? Из дерева? Мне нравится. “Выше Закона может быть только Любовь. Выше Права – лишь Милость, и выше Справедливости – лишь Прощение”. Это сказал Алексий Второй, прошлый патриарх. С ним здесь, видимо, знались: на сайте я прочитала, что это он дал благословение на создание ювелирной мастерской.

В кабинет часто заходят священники – кто-то в простой чёрной рясе, а кто-то в полностью прокачанном облачении. Вот заглянул лысоватый мужчина с чёрной бородой и блестящими глазами. На нём что-то вроде голубого плаща с белыми узорами и нечто похожее на серебристый шарф двумя концами вперёд. Сегодня я прочитала, что этот шарф называется “епитрахиль” (ударение на последний слог, а не на букву “а”, как я сначала подумала). Мужчина сказал “здравствуйте”, посмотрел вокруг и убежал. Это напоминает мне артистов за кулисами: священники, кто-то ходит взволнованный, кто-то сидит расслабленный, совсем не такие серьёзные, какими должны быть в храме. А я смотрю в окно на тающий снег и думаю, что когда девочек из “Пусси Райот” поймали, тоже был конец зимы, как сейчас. Помню, мы тогда с Соней сидели на Пушкинской, 10, в ГЭЗе, и ждали перформанса каких-то питерских художников. Сначала выступали панки, потом пришёл Вова и сказал, что девчонок из “Войны” задержали. И хотя всем было пофиг, он сказал, что не будет сдаваться и споёт в знак солидарности свою новую песню “Иисус спасает, Патриарх карает”. Выступал он в одних только семейных трусах и носках (он всегда так поёт). Забавная песня, но всё-таки мне было немного грустно. Мне всегда грустно, когда кого-нибудь сажают. Плюс я думала, что если бы я занялась акционизмом, а не прозой пару лет назад, то вполне могла бы стать какой-нибудь пятой “Пусси Райот”. Но нет! Я продала душу дьяволу за литературный гений и, как вы уже успели догадаться, проиграла.

Но сейчас не об этом. Все эти разбирательства, плевки и ругань в сторону неправославных, короче, вся эта песня с припевом как будто отнесла меня на десять световых лет от православия, на противоположную сторону, к тем, кто тоже не прочь поставить церковь на место. И вот у меня даже есть шансы. Этим и займусь. Но не прямо сейчас, конечно, сейчас мне пора домой – рабочий день закончился.

В коридоре я наткнулась на двух попов. Один повыше, другой потолще, и тот, что потолще, был совсем как из детской книжки “Сказка о попе и работнике его Балде”. Рыжий, в чёрной рясе, с массивной золотой цепью и крестом. Я сказала им “здрасьте”. Они не отреагировали. Никак. Просто молча посмотрели на меня. Странно. Ну ладно.

Это всё, что смутило меня за первый день. Ещё микроволновка с надписью, назвавшей меня сестрой. “Братья и сёстры! По окончании рабочего дня, пожалуйста, отключайте печь от электросети, т. е. вынимайте вилку питающего электрошнура из розетки”. Я посмотрела на это и подумала: “Окей”. Сфоткала, выключила и пошла домой.

Суть этого дня пока в том, что я так и не поняла, почему постная еда такая вкусная. Но я чувствую, скоро будет интереснее. Вот вам мой прогноз: начинается что-то новое и заканчивается что-то старое. Ещё вспомните мои слова.

Метро. Три остановки. Что бы вам рассказать, пока едем в метро? Начнём с того, что я неудачница.

Сейчас я вам поведаю историю. Однажды в Питере, на восьмой линии Васильевского острова, ко мне подошла старая цыганка. Она посмотрела на меня и сказала: “Я знаю твою судьбу”. А я ей: “Пф, да я и сама знаю”. Она чуть не присела от удивления, а я такая: “Моя судьба – тусить”. Был бы у меня кассетный мафон, я бы включила The Bee Gees – Staying Alive и станцевала у неё перед носом победный танец. Но у меня не было мафона. Цыганка ничего не ответила, а только стрельнула мелочь на метро и ушла. Может, домой, может, из профессии. История закончилась. Но эта встреча была неслучайной. Ведь тогда я поняла, что́ считаю своей судьбой.

И было так. Сейчас мне моя жизнь в Питере кажется одной большой тусовкой. Питер, где каждая вторая дверь – это вход в бар, просто создан для веселья. Как я тусила! Какие это были тусовки, полный треш. Не то чтобы просыпаешься в курятнике и первого встречного человека спрашиваешь: “Какая это страна?”, – но вроде того.

Теперь я в Москве, и последние полгода у меня был трудный день. Я приходила домой со склада после вечерних отгрузок и падала на кровать лицом вниз, вытянув руки вдоль туловища, не для того чтобы сделать фото в стиле планкинг, а потому… потому что… тише, я сплю.

Более ста тысяч москвичей за два года переехало в Питер, какого чёрта я забыла в Москве? Так я думала, когда шла пешком мимо пятикилометровых пробок.

Всё должно было быть круто. Но я слишком серьёзно относилась к работе, а Соня поступила в магистратуру РЭШ, в этот шаолиньский монастырь для экономистов. Последние полгода я прожила как в школе пифагорейцев. Подъём, зарядка, работа, бобы, вечерний моцион, сублимация. Разве что от имущества не отказалась, но это потому, что у меня никогда ничего не было своего, кроме зубной щётки.

Сейчас я вам расскажу, что такое магистратура РЭШ. Туда поступают только умные, а выпускаются самые упёртые. Из ста человек после второй сессии остаётся шестьдесят. Не успеешь с кем-то познакомиться, а он уже отчислен. А ты только вчера запомнил его имя. А он уже собирает вещи и едет обратно в свою Республику Коми, например.

РЭШ – это когда ты приносишь домашнюю работу, препод говорит “спасибо”, смотрит на часы, кладёт её в урну с мусором и добавляет: “Это – ноль баллов”. Потому что ты опоздал на две минуты. А ты эту домашку делал пятнадцать часов, ты не спал, не ел, на тебя смотрит вся аудитория…

Нужно зачеркнуть два года своей жизни, чтобы закончить РЭШ. И кто-то зачёркивает. Ведь так ты сможешь устроиться в крутейшую консалтинговую фирму и, работая по двадцать часов в сутки, через десяток-другой лет такой вот своей-несвоей жизни заработать денег столько, что хватит переехать на виллу в Калифорнию и до конца дней покупать кокаин и женщин, курить сигары, в общем, получать от жизни лайки всеми известными способами. Кто-то сразу понимает, что это не для него. Как друг Сони, который однажды на вопрос “Ты сделал вторую задачу?” ответил: “Я хочу ездить на велосипеде по полям и лугам” – и забрал документы.

В общем, тут нужно очень захотеть, как, впрочем, в любом деле. Когда Соня уставала ботать, она садилась на диван и просила меня замотивировать её. Она укладывала голову ко мне на колени, и я начинала рассказывать:

– Ты закончишь РЭШку, тебя пригласят в “Голдман Сакс”…

– Не хочу в “Голдман Сакс”, хочу в “Блумберг”.

– Хорошо. Ты уедешь в офис в Лондоне и там будешь огребать бешеные деньги. Снимешь квартиру-студию в центре, и у тебя будет парень рок-музыкант, который будет таскать тебя по андеграундным тусовкам.

– О да, продолжай!

– Хах. А дальше я не знаю.

Вот так мы полгода просидели дома. Я расстроена, что Соня вылетела из РЭШ? Очень, да. Но как бы… нет. Потому что моя судьба – тусить, а делать это вдвоём всегда было веселее. И теперь не держите меня. Я буду гулять и бить стаканы.

“Белорусская”. Наша остановка, выходим.

Глава 4

Свет в окнах не горит. Похоже, Сони нет дома. Недавно мы шли с ней вот здесь, у светофора, и она посмотрела наверх, как я сейчас, и в шутку начала рассуждать, как будто меня нет рядом: “Темно. Видимо, Наденька ещё не вернулась с работы”. И было очень мило узнать, что она, довольно сдержанная в общении со мной, в мыслях называет меня “Наденькой”. У меня чуть слёзы не навернулись.

Хитрый соседский кот. Валяется прямо у лифта кверху пузом – западня, холодный расчёт: думает, я увижу его и буду гладить. А я ведь буду.

Дома пусто. Звоню Соне. Она на Чистых прудах и просит меня посидеть с ней в “Кризисе жанра”, это кафе-клуб. Хорошо, я еду на Чистые. Позже к нам присоединится Никита. Хорошо. Я еду. Что происходит? Помню, когда они только познакомились, она часами переписывалась с ним и хихикала. Но после их первой встречи Соня почему-то сразу решила подружить нас, привела его к нам в гости, из которых он теперь не вылезает. А зачем? Что она хочет этим сказать? Не знаю, какие планы у Сони на Никиту и почему мы так много времени проводим втроём. Всё идёт по какому-то странному сценарию к какому-то странному финалу. Не страшно, даже если вдруг начнётся противоестественный свистопляс. Это было бы весело, а всё, что не весело, мне неинтересно.

Сейчас мы с Соней в “Кризисе”. Это кафе, где всегда темно, много деревянной мебели и играет инди-рок. По вечерам тут зажигают маленькие свечи на столах, становится громко и начинаются танцы. Ещё тут вкусно. Я заказала гамбургер с огромной котлетой, Соня – суп-пюре. Она бы тоже хотела гамбургер, но пару месяцев назад поставила себе брекеты на все зубы, а с ними особо не поешь. Так что она мешает суп ложкой и жалуется. Я молча нарезаю гамбургер на крохотные кусочки и кормлю её с вилки. Её это умиляет.

Пришёл Никита, болтаем и много смеёмся. Нам как-то по-особому классно вместе. Я не одна так чувствую, Соня и Никита тоже, мы это обсуждали. Не могу описать, как это. Могу сказать банальные слова “как будто знаем друг друга всю жизнь”. И, пожалуй, я так и сделаю. Не собираюсь разгадывать эту магию, хочу только, чтобы она продолжалась.

Платим по счёту, гуляем по Чистым прудам. Едем на “Маяковскую”, где нас ждёт друг Никиты, Толик. “Очень крутой парень, вы должны с ним познакомиться”, – серьёзно говорит Никита. Окей.

Толик, студент Физико-технического, похож на тринадцатилетнюю девочку с каре и бородой. Невысокого роста, чёрная куртка на размер больше. Зрелище не очень. Мы называем свои имена и идём. Я только и думаю: “Бо-ро-да”. Это даже не борода, а какие-то жидкие усяшки и тёмный пух на подбородке. Меня бесит и эта борода, и весь парень целиком.

Мы выходим из метро “Маяковская” и двигаемся к Патриаршим прудам, чтобы сделать запасной ключ от дома в мастерской “Минутка” и купить бумагу для табака. В итоге мы проходим пешком по морозу чёрт знает сколько и оказываемся в кафе “Маяк”. Это такое место возле театра. За столиками полно немолодой творческой интеллигенции, а по стенкам стоят старые буфеты с белыми тарелками. Скучно, холодно. А больше всего меня вымораживает этот парень, Толик, который мне по плечо, его длинные волосы и глухой бас, как будто с помощью этого баса он старается казаться круче. И он постоянно пытается приблизиться ко мне. Задаёт какие-то общие вопросы, я отвечаю всякую загадочную ерунду, которая заставляет разговор дегенерировать. На моё счастье, он сливается искать банкомат (в кафе не принимают карты), и несколько десятков минут я провожу в спокойном состоянии души с Соней и Никитой. Хочу, чтобы этот четвёртый вернулся как можно позже. Лучше – никогда.

Втроём хорошо. Я смотрю меню и, когда Соня за чем-то уходит, немного болтаю с Никитой. Никита прелесть, а ещё он фавни – у меня своя система ранжирования парней, потом расскажу. Я ему что-то вру, он верит как маленький и удивляется, потом я признаюсь, что соврала, и он снова смешно удивляется. Мне нравится. Не могу до конца понять, в чём дело, но этот парень – очаровашка. К тому же внешне он похож на всех моих бывших, но Никита не такой раздолбай. И у него неплохое тело и вкус (за исключением разве что привычки пихать всё подряд в передние карманы джинсов). Зачем-то я долго смотрю на него. Слишком долго, пора завязывать. Он симпатичный. У нас похожие свитера: вязаные с такими, знаете, горизонтальными полосками – орнамент в скандинавском стиле. Я свой купила в H&M; интересно, где он – свой? Я бы поцеловала его прямо сейчас, пока никто не видит. Не знаю, умеет ли он хранить секреты.

Соня возвращается, за ней Толик. Я выбираю суп из грибов, и парни хором заказывают то же самое. Они берут пиво, так как до двадцати одного года здесь не наливают крепкий алкоголь, а этим ребятам по девятнадцать. Соня пошла по хардкору – взяла ром с колой. Я потягиваю мохито.

Много говорим про учёбу и то, кто как с кем познакомился. Я вкратце пересказываю, откуда узнала Соню. Что-то про наших общих друзей и то, как мы ходили в бассейн. Толик меня спрашивает, каково было первое впечатление. Я отвечаю, что оно было хорошим, но потом были моменты, когда мне хотелось убить её, а труп сбросить в сточную канаву и поджечь. Сразу добавляю, что это шутка. Хотя это правда. Я про такие моменты, когда она меня троллит, а Соня постоянно меня троллит. Помню как сейчас тот момент: солнечный день на Невском, когда она взяла мою руку в свою тёплую ладонь и предложила бросить парней и пойти гулять вместе. Как только я согласилась, она сразу сказала: “А я пошутила”. Тогда я добавила, что тоже пошутила. Мы посмеялись. Странно, с тех пор прошло почти два года, и мы живём вместе, спим в одной кровати и у нас типа дружба, но она до сих пор позволяет себе такие двусмысленные шутки.

Помню, недавно я спросила её, удобно ли целоваться с брекетами. Соня ответила скромно: “Не знаю, я ещё не пробовала”, – и застеснялась. Я тоже застеснялась. Мне хотелось предложить ей попробовать прямо сейчас. Мы сидели на кровати рядом. Если бы она согласилась, я бы ответила: “А Я ПОШУТИЛА”, и это было бы Самое Крутое Отмщение в моей жизни. Но я сказала “давай загуглим”, и мы загуглили. Оказалось, не очень влияют, если вам интересно. Моя симпатия к ней стала принимать новый облик: мне надоели взаимные насмешки, теперь мне нравится заботиться о ней, поддерживать. Ещё мне нравится её запах. Иногда, заглядывая в шкаф, я чувствую, как пахнут её футболки, и борюсь с желанием положить в них лицо. Но это никому знать не обязательно. И ты забудь.

Так что вернёмся за стол. Мы беседуем про кино и кинотеатры. Никита говорит, что любит во время фильма поворачивать голову и наблюдать реакцию того, с кем он пришёл, ему интересно попытаться чувствовать, как другой человек. Считаю, это хорошо. Почему-то представляю нас в кино вдвоём, как мы сидим рядом в своих похожих свитерах. И в зале больше никого.

Никита жалуется, что хочет текилы. Соня предлагает купить. Типа, ему же нет двадцати одного года, поэтому она закажет, а он выпьет незаметно от официанта. Но Никита не сразу понимает схему, думает, что это она ему предлагает самому себе заказать текилы, и серьезно говорит:

– Мне нельзя.

– Почему? – не понимает Соня.

– Потому что мне ещё нет двадцати одного.

Мы с Соней переглядываемся и начинаем смеяться в голос, а фраза “Мне нельзя!” становится мемом вечера.

Ребята выпивают по текиле, а потом ещё по одной. Я уже доцедила свой мохито. Толик предлагает зарубиться к нему в общагу Физтеха. Я не хочу, потому что мне не улыбается ехать на электричке в заМКАДье, чтобы сидеть с кислой миной и наблюдать с одной стороны щенячьи лица Никиты и Сони, форсирующих каждую шутку, а с другой стороны – статичное забрало этого Толика. Мне страшно смотреть на человека, у которого выражение лица не меняется. Я всегда думаю, что с таким вот лицом этот человек может делать всё что угодно – например закапывать мой труп. Даже не знаю. Никита обещает, что будет весело, он сыграет на гитаре. Это меня подкупает. К тому же завтра никуда не нужно, впереди у меня три выходных, так что – почему нет.

В холодной полупустой электричке мы пьём вино и веселимся, передаём бутылку по кругу. Никита хочет отобрать у меня вино, которое я ещё не глотнула, я говорю “Не-не-не, тебе нельзя!” – и качаю пальцем. Толик пародирует меня и потом улыбается. Это первая его эмоция за весь вечер. А значит, у него всё-таки есть мышцы на лице, ну надо же. Мне спокойнее.

На станции “ОченьдалекоотМосквы” темно и опасно, на первый взгляд. Мы идём мимо гопарей и общаг разного вида, Толик подбрасывает комментарии: “С этого здания постоянно падают”, “А здесь живут бакалавры Факультета аэрофизики и космических исследований – ФАКИ. Мы называем их просто и изящно: «ФАКИ-мудаки»”. В таком роде. Наверное, это смешно.

Толик отдаёт блок сигарет охраннику, и мы проходим без пропусков. В лифте он говорит: “Люблю коррупцию”. Смеёмся. Мы пьяные и весёлые.

В комнате на последнем этаже с номером, кажется, 532 две двухэтажные кровати и три письменных стола. Галстуки на спинках стульев, флаконы с мужским парфюмом. Лёгкий бардак – обычная комната парней. Мы открываем вино и наполняем кружки, пьём и открываем.

Никита начинает играть на гитаре, и у него выходит очень даже неплохо. Он талантливый и симпатяжка. Толик подтягивает откуда-то электрогитару, настраивает её, начинает играть и петь, и за полминуты становится понятно, кто здесь царь. Он играет невероятно круто и поёт, как настоящий блюзмен со слухом и повадками профессионала. При этом он выглядит уверенно и красиво, впервые за все часы нашего знакомства он безоговорочно прекрасен. Итак, возьмём некрасивого человека и заставим его делать то, в чём он мастер, – поздравляю, вы синтезировали красивого человека. Толик пел все рок-хиты, ни секунды не лажая. Соня сказала: “Чувак, ты классно поёшь!” – и обняла его. Он ответил: “Спасибо. А обнимашки от Нади?” – и посмотрел на меня. Неплохая попытка, парень. Я похлопала его по плечу.

Мы спели много, очень много песен: «Knockin’ on Heaven’s Door», «Rape Me», «Help», «Californication», «Rock’n’Roll Queen»; ещё были “Стена” Pink Floyd и два вида Иисуса: чёрный и персональный. Я удивляюсь, глядя на Толика, как можно запомнить такое количество песен. Меня вообще восхищают люди, которые могут петь и играть на гитаре одновременно. Мне это не дано.

В перерывах между песнями мы спускаемся в курилку. Не сказать, что это прям курилка, просто лестничный пролёт. Но в общаге всё курилка – любое место, где стоит пепельница. Сейчас допсессия, здесь только самые весёлые студенты. Мы познакомились с парочкой таких. Они в заношенных спортивных шортах, полуспальных футболках вроде тех, что раздавали на благотворительном забеге РЭШ, с бардаком на голове – короче, выглядят по-домашнему. Все такие же красивые, как Толик. Один из них, толстенький, с высоким голосом, – вылитый чувак из комедии “Суперперцы”. Я шепнула это на ухо Никите, он засмеялся и сказал: “Да-да-да”. А потом улыбнулся мне так очаровательно, что я на минуту выпала из реальности и вернулась, только когда Соня сказала: “Пойдём”.

Поднимаемся наверх. Парни учат меня вступлению из песни: 0-3-5-0-3-6-5-0-3-5-3-0. Это, кажется, Pink Floyd. Заходят два чела, которых мы встретили в курилке, и они (тут мы с Соней просто рухнули от смеха!) причесались и приоделись! Теперь на одном красная футболка с круглым гербом, на втором – свежий серый кардиган на пуговицах; да, видимо, девушки в этой общаге не частые гости. В комнату подтягивается народ, тащат выпивку, знакомимся, кто-то приносит ещё одну электрогитару, становится громче. В комнате полно людей. Я мучаю струны. Соня уже довольно пьяная, трогает и гладит мои волосы, говорит, что они классные. Я не хочу на этом концентрироваться, пытаюсь перевести внимание на гитару. Но чувствую её касания и, чтобы остановить это, встаю и наливаю ещё вина.

Дальше ночь пошла отрывками. Вот я и Соня идём по длинному коридору. Стены с толстым слоем зелёной краски, я на ходу барабаню пальцами. Соня смеётся, висит у меня на шее и говорит:

– Мы останемся с тобой вдвоём, нам никто не нужен. Давай будем только вдвоём. Будем вместе. Давай?

Она несерьёзно, но эти слова меня смущают. Я отшучиваюсь, говорю: “Мне нельзя”. Соня уже совсем некондишн. Я поняла это ещё тогда, когда она в пустом женском туалете пела песню “Надюшка-Наденька, красивые глаза”, и микрофоном ей служил вантуз.

Не знаю, стоит ли говорить ей, что мне нравится Никита. Я в дрова. Она тоже. Может быть, это не настоящая любовь? Любимые слова моего питерского друга-наркомана, его совет, который мне так и не пригодился: “Если решишь попробовать таблетки, будь осторожнее с экстази. Помни: это не настоящая любовь, утром она пройдёт”.

Сейчас я пьяная в такие щепки, что только это и вертится в голове. Осторожнее с алкоголем. Это не настоящая любовь. Утром она пройдёт.

Позже, часам к трём ночи, Соня вдруг начала нервничать. Загоняется, пытается уехать и вызвать такси. Как будто кто-то переключил рычаг с “весёлой Сони” на “злую Соню”. Ближе к утру они с Никитой куда-то подевались. Пытаюсь не думать об этом, стою в курилке. Рядом со мной парень в белой футболке, на ней рисованная обезьяна в цилиндре. Студенты говорят на свои темы, почти всегда одинаковые: кто из преподов нормальный, на какие пары можно не ходить, “а ты что не сдал?”, “а кому сдавал?”. Я спрашиваю у того парня в футболке: “Это у тебя обезьяна?” – “Да. Моя бабушка думает, что это бульдог”. Мило. Парень симпатичный. Он поглядывает на меня. Познакомиться? Нет, слишком пьяная. Еле держу стакан. Кто-то наверху поёт грустную песню. Иду искать пустую комнату, чтобы лечь спать.