Текст книги "Месть белых воронов"

– Я, кажется, разобрался в себе. Я всегда хотел стать личностью, но слишком поздно понял, что все это время был просто пешкой своих родителей, – он улыбнулся.

Но даже я, человек, не различающий эмоции, понял, о чем говорит эта улыбка.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал избитую фразу я.

– Прекрати говорить цитатами для статусов, умоляю, – я узнал в этом человеке того самого новенького в нашем классе.

– И что ты хочешь мне всем этим сказать?

– Родители с детства приучали меня к магии. Я тогда не разбирался, зачем мне это нужно. Но, как и любому другому ребенку, будь он на моем месте, мне было интересно. А еще больше у меня горели глаза из-за того, что родители только мне доверили изучать магию.

Он так и сказал. Горели глаза. Стефан продолжал:

– Ни Ребекка, ни Одет обо всем этом даже не подозревали. Я чувствовал свою важную и секретную миссию, понимаешь?

Я кивнул.

– Какая-то страсть у меня была с детства, быть не таким, как все. И делать все не так, как другие. А о магии тогда никто из сверстников не говорил. Вот я и был с родителями заодно, лишь бы чувствовать свою индивидуальность. Но в итоге за всем этим окончательно потерял себя. Поначалу все было просто: изучение заклинаний и обрядов. Что-то у меня выходило, но в основном я оказался полной бездарностью. И тогда родители поручали мне просто следить. Это у меня получаюсь гораздо лучше. Из-за врожденного умения приспосабливаться к обстоятельствам и находчивости, видимо. Когда я перешел в вашу обычную школу из гимназии, я чувствовал свое превосходство. Каждая девчонка пыталась завоевать мое внимание. Я был уверенным в себе, грубым и самолюбивым. Но каждый раз боялся, что люди догадаются о моей уязвимости. Ведь уже тогда начинал задумываться: а чего на самом деле хочу Я? Кто я такой? Но продолжал идти против системы, когда нужно было быть против родителей. Но они же родители, как можно было отвернуться от них?

Мы проговорили еще какое-то время и вернулись к Ребекке. Но этот разговор послужил для меня хорошим уроком в будущем. Я был рад, что все-таки увиделся со Стефаном. Да и он наконец-то смог кому-то выговориться.

Глава 24

В следующий раз, когда я увиделся с маленькой принцессой Одет, она была заплаканной. Я надеялся, что этого никогда не произойдет, но это случилось: ее стали обижать в школе. На следующий день, в тайне от Ребекки и Одет, я пришел к ней в школу и отыскал ее обидчиков. Думаю, после моего разговора с мальчиками, как с настоящими мужчинами, одноклассники больше не станут трогать Одет.

– Принцесса, поверь, в этой жизни на твоем пути встретится еще много таких, кто будет против тебя. Но не дай им тебя сломать. Ты сильнее, чем ты думаешь. И пусть даже если весь мир против тебя, никогда и ни за что не останавливайся.

Смотря в глаза Одет, я вспомнил себя в детстве. Того скрытного и неуверенного в себе парня я бы предпочел забыть. Но это был я, что скрывать. В школе меня не принимали. Я мало того, что отличался внешне, так еще и отставал в развитии. Если говорил, то очень мало и часто заикался или повторялся. Использовал сложные слова, значения которых сам не всегда понимал. И это раздражало. Особенно тупых. Всегда говорил отрывисто и монотонно, совершенно не придавая своей речи ни эмоций радости, ни грусти. Не умел выслушивать и поддерживать одноклассников. А если и начинал рассказывать что-то сам, то мог говорить часами о Вселенной и о природе, о конструкторе лего и марках машин, вдаваясь во все подробности и детали. Как будто кто-то меня попросил рассказать, причем настолько настырно, что я выдавал всю энциклопедию по этому вопросу. На деле же никому это вовсе не было интересно. И лишь кто-то увидевший это со стороны, мог сказать мне об этом. Намеки, знаки, подмигивания и жесты, я никогда не понимал. Если человек в общении со мной использует много движений руками и при этом много эмоционирует, мне становится настолько некомфортно, что я, скорее всего, уйду без предупреждения. И только потом узнаю, что тем самым обидел человека. Сам я никогда не обижался ни на кого. Мне до этого не было абсолютно никакого дела. Более того, своего школьного обидчика по имени Себастьян Нойер я не боялся, а скорее уважал. Я смотрел на него и думал, какой он крутой. Человек, добившийся авторитета в классе, определенно достоин уважения.

Сейчас в памяти осталось лишь одно яркое воспоминание. Мужской туалет после математики. Я снова выбесил Себастьяна своими умными словами и монотонной речью «робота» (как он всегда говорил). И они толпой окружили меня возле раковины. Они, конечно же, не знали, что такое синдром Аспергера. И что наш мир намного громче, чем у них. Это связано с повышенной чувствительностью к любым раздражителям, будь то свет, запахи, прикосновения или звуки. Таким образом, в детстве у меня была повышенная чувствительность к воде (забавно, что именно она в конечном итоге и убила меня). Любые попытки контактирования с водой воспринимались мною болезненно. Брызги и капли воды на коже вызывали беспокойство, раздражение или даже панику. Когда чья-то рука схватила меня за свитер, мне стало не по себе. Но когда вторая рука прошлась по моим волосам и сжалась в кулак, у меня начался приступ. Боялся ли я Себастьяна? Нет, я боялся воды. От сверх громкого шума струи из крана меня тянуло стошнить прямо себе на ноги. Я не мог ничего сказать, так как начал задыхаться и жадно глотать воздух.

– Опять что-то мямлить пытается, – не унимался Адам из-за спины Себастьяна. – А на математике он посмелее был!

Как сейчас помню, как сжал свою злость в кулак и продолжал молча смотреть на воду. Я весь был в каком-то вакууме, отдельном от внешнего мира: только я и вода. Я смотрел на нее, а она оглушала меня. Подведя меня ближе к раковине, Себастьян смеялся и, видимо, внутренне ликовал, думая, как я его боюсь. Но я задыхался от ощущения капель на ладонях, упирающихся о раковину, и от мерзкого ощущения струи воды за шиворотом. Как будто шею обмотали прутьями и душили. Как же трудно жить, когда тебе восемь лет. Я не считаю, что Себастьян поступал правильно по отношению ко мне, моему брату и наверняка еще к многим таким людям. Но в глубине души понимал, что если мы допустили такое отношение, то чья это может быть вина, если не наша. Себастьян был сильный, и это его всегда выручало. И больше, чем злости, во мне было желание стать таким же сильным. И чтобы меня тоже хотелось за что-то уважать. Но я не гнался ни за статусами, ни за людьми. Был сам себе на уме. И мне было хорошо жить в одиночку. Всего себя я посвящал ритуалам, играм и головоломкам. Расставлял предметы в определенном порядке, изучал в точности все, что связано с той или иной интересующей меня на тот момент темой. Складывал паззлы. Мне нравились цифры. Наверное, поэтому я так быстро подружился с математикой и со всем, что связано с логикой. Я любил точные науки, потому что в них все просто и однозначно, без лишних раздумываний и догадок. Литература и сочинения же мне давались крайне сложно. И все, что связано с фантазией или чувствами. Хотя искусство я всегда любил, но на каком-то своем уровне. Совсем не то, чему учили в школе. Мне нравится музыка и картины. Те, которые похожи на все и одновременно не похожи ни на что. Абстрактный экспрессионизм, кажется. И, если к музыке я себя хоть как-то относил, то рисовать не умел совершенно. И после того, как в детстве один мой рисунок повлек за собой неприятности, я понял, что рисование – это точно не мое. Я нарисовал нашу семью. На нем были мама, папа и ребенок. По всей видимости, хоть и скрытые символы и метафоры я не понимал, но все же какое-то собственное креативное мышление у меня было. Или просто закончились фломастеры, чтобы дорисовать еще одного человечка? Этого я не помню, но на рисунке точно было изображено трое. Брат нашел этот чертов рисунок и пристал ко мне с расспросами (и это было уже спустя пару лет). Почему, мол, здесь не четверо, а только трое. А я и сам не знал, почему. Твердо сказал, настаивая на своем, что мы с ним как две капли воды похожи. И не было смысла рисовать второго такого же человечка. Я не видел в этом ничего оскорбительного. Чего обижаться на правду? Еще у меня было не слишком ярко выраженное обсессивно-компульсивное расстройство⁷. Я был вынужден чаще положенного проверять, все ли собрал в школу, выключил ли чайник перед уходом и постоянно придумывал себе навязчивые задания, сопровождаемые внутренней тревогой. Пока продолжалось молчание в комнате, у себя в уме я отсчитывал время. На тридцатой секунде он снова заговорил. На пятидесятой я должен был уйти. И всего того, что произошло дальше, не было бы вообще. Но Анри считал иначе, решив, что я над ним издеваюсь. Тогда меня это разозлило и у меня начался приступ истерики (мелтдаун)⁸. Вокруг меня все снова стало слишком интенсивным и ярко выраженным. Я потерял над собой контроль. Мое тело больше мне неподвластно. Бешено стучит сердце и пульсирует кровь в голове.

– Этот мальчик на рисунке – это ты! – снова начал повторять я, но уже переходя на крик. – Белые волосы, такие же, как у меня! Но я рисовал не себя, а свою семью – Вайт!!! Неужели ты настолько тупой, что не можешь понять ОЧЕВИДНОЕ?

Я не мог справиться сам с собой. Хотя где-то в глубине души часть меня понимала, что происходит что-то неправильное. Хочет это прекратить, но не может. Мою голову сдавливало напряжение, от которого было невозможно избавиться. Во мне слишком много эмоций, от которых нужно бежать. В такие моменты мир вокруг становится как никогда четким. Такое ощущение бывает, когда плаваешь под водой, а затем резко выныриваешь. Тогда мне было сложно понять, что я сделал не так. И сейчас я могу лишь догадаться, что он почувствовал в тот момент. К этому рисунку мы больше не возвращались.

Помню еще один случай в школе. Учительница по истории попросила меня показать домашнее задание. И я ответил, что я его сделал. Но показать не могу. Ночью на тетрадь упала свеча, и домашнее задание сгорело вместе с моей тетрадью. Учительница посмотрела на меня, как на дурака и сказала, чтобы в следующий раз я придумал что-то более правдоподобное. Я не понял, зачем мне нужно что-то придумывать, если я сказал правду. После уроков я пристал с расспросами к Анри, чтобы понять, что имела в виду учительница. Он сказал, что зачастую в школе так отмазываются, когда не сделали домашку. Я и этого не понял. Ведь я-то ее как раз таки сделал! Весь вечер над ней просидел.

– Что значит «отмазываются»? – спросил я.

– Ну, я имею в виду, врут.

– Зачем мне врать, если я сказал правду?

– Это ты знаешь. А учительница подумала, что ты тоже соврал.

– А как это – врать? – все не унимался я.

– Ну, как-как. Когда говоришь то, чего на самом деле нет.

– Как пришельцев?

– Да нет же, Тим. Когда ты выдаешь желаемое за действительность. Говоришь не так как есть на самом деле, а искажаешь правду.

– А для чего это делать?

– Для своей выгоды, конечно.

– Например?

– Ты когда таким разговорчивым стал? Ну, например, если бы ты не сделал домашку по истории и сказал, что ее спалила свечка. Теперь понял? Ты сжег историю, Тим! – недовольно сказал Анри.

– Но я же ее сделал!

– Все, Тим, пойдем домой. Незачем тебе врать, раз не умеешь.

Но мне от этого стало лишь интереснее. И я решил научиться врать. Я понял, что нужно говорить то, чего я на самом деле не думаю. И тогда получится, что я вру. На следующем уроке по истории я сказал учительнице, что она сегодня ужасно выглядит. Хотя в этот день был, кажется, день учителя. И все были как никогда при параде. Я сказал это, но так и не понял, чем же мне это может быть выгодно. Она сморщила лицо и уставилась на меня, не сообразив, что ответить. А я, кажется, испугался. И тут же добавил: «На самом деле я так не думаю. Я вам соврал». После урока, сидя за партой, я пнул Анри локтем и довольно сказал:

– Ну, что, видел? Я умею врать!

– Да нет, это не считается, – ответил он мне, смеясь.

– Почему это не считается? – и тут я окончательно запутался.

– Когда ты врешь, ты не должен в этом сознаваться через пять секунд. Да и зачем ты оскорбил учительницу? Что тебе это дало?

А я и не знал, зачем я это сделал. Просто тренировался. Откуда мне тогда было знать, что она обидится. Во взрослой жизни я уже начал потихоньку понимать, что к чему. Но тому восьмилетнему мальчику было страшно даже не то что врать, а просто заговорить с людьми. И все, что находится за пределами дома, кажется ненастоящим и опасным. Я видел окружающий мир через экран телевизора и мне хотелось увидеть его вживую. Но я уже тогда понимал, что мир бывает не только таким, как на каналах о путешествиях. Но и таким, как в фильмах ужасов, например. И я оказался прав. Выходить на улицу в первый раз мне было нелегко. Сейчас уже я сравниваю себя с нашим котом Марсиком, когда мы впервые вывели его погулять. Испуганные глаза, дыбом шерсть и выставленные когти. Он бежал дальше, чем видел. И пытался любыми путями пробраться обратно домой. Он тоже явно не был готов к тому, что мир дальше нашей съемной квартиры существует.

Мы помирились с братом благодаря шкатулке, которую я нашел. И готов был днями и ночами ее исследовать, если бы не школа. Мне нравилась физика и история, астрономия и биология, но магию я изучал впервые. Сначала жадно и в одиночку, не рассказывая ничего Анри. Но потом я подумал, что это не честно. И обо всем ему рассказал. И мы стали такими друзьями, какими только можно было представить. И почему-то мне самому захотелось с ним этим всем поделиться. Только сейчас я понимаю, сколько времени мы потеряли в детстве. Анри был активным ребенком. Настолько активным, что я быстро от него уставал. А он требовал внимания к себе и моей любви. Но я этого напрочь не видел и не замечал. В силу своего возраста и особенностей развития. Мне же хотелось быть одному и учить то, что мне нравится. Слушать то, что я люблю. И играть в то, что не понимает Анри. Наверное, сложно найти общий язык с братом, который часто говорит слово «сублимация» и у которого любимая вещь – кубик Рубика. Но именно таким скучным братом я и был. Я пытался разобраться с такими сложными и глобальными вещами, как самопознание себя и роль в этом огромном мире (и что он, черт возьми, все-таки из себя представляет?), самостоятельно. Я долгих пять лет жил как комнатное растение, которое изредка нужно было поливать. Но однажды мы все вышли на улицу. Меня закутали с ног до головы. С неба валилось что-то холодное и неприятное. Оказалось, это была зима. Первый выход на улицу запомнился мне этими мерзкими ощущениями. Мы сели в машину и уехали к тетушке. Там я просидел еще целых три года. После этого была школа. И я уже не знал, что хуже.

Как-то так сложилось, что внешне мы были одинаковыми, а внутри абсолютно разные. Хотя, становясь старше, я стал замечать между нами и схожесть Мы оба верны своим принципам и целям. Оба упертые и непоколебимые. Даже странно сейчас подумать, что первое, что повлияло на нашу отдаленность друг от друга – это жажда мести. Как других сплачивают общие интересы, нас сплотила злость и желание мести любой ценой. За себя, за справедливость и, главное, за родителей. Откуда в нас, будучи еще совсем детьми, было столько злости? Эта мысль и еще сотни других, уже обитавших в моей голове, направили меня к, казалось бы, очевидным вещам.

Все мы по своей природе одинаковые. Но то, как с нами поступает жизнь, может определить наш характер и навесить на нас ярлыки. Никто не рождается злодеем. Себастьян, Адам, Луи, Марго, Стефан, Теодор и, наконец, Морис. Люди, которым принадлежат эти имена, негативно повлияли на мою судьбу. Они не родились со злобой внутри. Жизнь сделала их такими. Я уверен, ни что не бывает просто так. Каждого из них что-то сломало так же сильно, как и они пытались сломать других. Это не оправдывает их поступки, но объясняет многое. За каждым отрицательным персонажем в нашей жизни стоит их собственный палач.

Себастьян. Всегда стремился, чтобы его боялись. Был авторитетом в классе. Ему было просто необходимо, чтобы его уважали. И он всегда злился, если кто-то отличался от его представлений и делал что-то не так, как хотелось бы ему. На самом же деле у Себастьяна были свои страхи. Он наверняка всегда переживал, что найдется кто-то сильнее его и будет унижать его самого. Потому что такими людьми всегда движет мораль: «или ты, или тебя». Не удивлюсь, если у Себастьяна в семье не было никакой гармонии и что свои детские комплексы он вымещал на одноклассниках. В особенности на тех, кто слабее его.

Адам. Его целью было признание сильных. Добиться такого же уважения, какое все испытывали к Себастьяну. Он втерся к нему в доверие, чтобы не оказаться на месте тех неудачников, которых тот макает в унитаз головой. За его манерой совать свой нос не в свои дела и без конца балаболить скрывается непреодолимое желание быть сильным в глазах одноклассников. Но его никто не воспринимал как отдельную личность, он всегда был всего лишь пешкой Себастьяна. Он понимал это, но сделать ничего не мог. На самом деле Адам очень мягкий и трусливый человек.

Луи. Человек, которым движет не злоба, а скорее отчаяние. Его слабое место – семья. Слишком сильно он любит свою семью, что готов пойти на все ради ее безопасности. И когда сильно заболела его дочь Ребекка, он готов был поверить во все, что угодно, лишь бы обвинить в этом хоть кого-нибудь. Потому что так проще. И вместо того, чтобы быть рядом со своим ребенком, которого он, бесспорно, очень любил, он желал направить всю свою энергию в черную магию. И тем самым хотел отомстить нам. Каким бы он подонком ни был, мне кажется, что я его простил. Он мог бы стать олицетворением семейных ценностей и любви. Жестокой, опасной, саморазрушающей, но все еще любви. Ведь в жестоком человеке, полном ненависти, время от времени просыпались добрые чувства и поступки. Просто он в силу своей увлеченности черной магией не смог контролировать в себе постоянную переменчивость от добра ко злу. Он агрессивный, но отходчивый. В нем есть такие качества как отважность, сила и мужество. Но так и остался он в подвешенном состоянии: хорошим отцом-добряком он не стал, но и темный маг из него вышел так себе.

Марго. Ради своей цели – одержать победу над белыми магами, она готова пойти наперекор даже своему любимому человеку. Вульгарная, жадная, грубая. Но в то же время она заботится о своей семье и целеустремленная. Для нее важнее всего чувство собственного достоинства. Ей бы, как раз-таки, было бы намного проще расправиться с нами. Но долгие поиски и нерешительность сыграли свое дело. Как бы не управляли Марго ярость и предвкушаемый вкус победы, больше всего на свете она боялась потерпеть поражение.

Стефан. Человек-противоречие. Запутал не только всех вокруг, но и самого себя. Скрывался за взглядом с прищуром, ухмылкой и жеванием жвачки, строя из себя крутого парня. Но спустя годы смог признаться, в первую очередь, самому себе, что это была всего лишь защитная реакция. И защищался он ни от кого другого, как от своих собственных родителей. Чтобы они не догадались. Не заподозрили, что он – не такой, как они. Боялся разочаровать их. И чтобы они не пожалели, что выбрали именно его, а не Ребекку или Одет. Стефан продолжал играть роль хорошего сына и сыщика. Он пытался спрятать самого себя, никогда не показывать свою слабость и всегда идти против системы. Его талант – аналитическое мышление, внимание к деталям и адаптивность. Сам по себе Стефан неплохой парень. И если он действительно разобрался в себе и стал отдельной, полноценной личностью, то я буду этому только рад.

Теодор. Как же далеко ты спрятал в себе того улыбчивого кудрявого и веснушчатого Тео, что мечтает творить свою музыку и любит бросать камни в колодец. Мог бы я тогда поверить, что за этой улыбкой краешком губ скрывается настоящий предатель? Нет. И ты тогда им и не был.

Лишь спустя годы из доброжелательного мальчика Тео вырос завистливым парнем, который не терпит конкуренции. Он хотел казаться сильным, но оказался слаб перед своими страхами: не реализовать собственные желания, идя на поводу у других. В этом они тоже похожи со Стефаном. Их обоих родители с детства принуждали делать то, что было им совсем не свойственно. Не оставляя им свободу выбора. И это их сломало. Именно поэтому Тео так желал самовыражения себя как личности. Жил жаждой собственного признания, стремился быть лидером и иметь авторитет. От желания самореализоваться и показать себя он вступил в ряды «Черных воронов» и пытался разобраться в магии. Даже в клане он занял позицию лидера, потому что знал, что умеет находить подход к любому. Что в нем есть способность убеждать и вести за собой людей. И что тем самым он сможет наконец-то потешить свое самолюбие. Видимо, Тео всегда был эгоистом. Не знаю, в какой момент в нем появилось желание меня убить, но когда в его жизни снова появился я, но уже новый и взрослый, этот Тим стал ему конкурентом. И так как он привык все держать под контролем, и к тому же он еще и скорпион (не в обиду другим скорпионам сказано), я стал для него слишком неудобным. Как в школе его по лидерству опережал Себастьян, так и во мне теперь он чувствовал ненавистную конкуренцию. Тогда он решил, что каждый выживает как может. И заключил сделку с моим убийцей и в одном лице убийцей моих родителей. Маленький Тео в нем хотел лишь одного – хоть в чем-то добиться успеха. Любой ценой. Не то, что ему навязали другие, а то, что он сам решил. Вдохновившись нашей историей про магию, захотел сам быть причастным к этому таинственному миру. И узнав про гонорар, который можно получить, став сообщником убийцы альбиноса, почувствовал себя самым главным героем в книге о своей жизни. Ведь в конце концов, он продал нашу дружбу и мою жизнь за славу и деньги.

Морис. Как сейчас вижу перед собой это лицо: большой лоб, острый подбородок, слишком тонкие губы, большой нос, длинные уши и борода. Сам он был высокий, тощий и носил исключительно черные вещи. Узнать его можно было по очкам и шраму на лице и на руке (кто знает, какую историю они прячут за собой?). Морис – сильный, твердый, уверенный, хладнокровный человек. Казалось бы, жизнь его поставлена на счетчик. И не остается ничего, кроме как сложить руки. Но его топливом, возвращающим его к жизни, стало чувство самосохранения. «На войне все средства хороши», – так, кажется, он сказал. Из-за прогрессирующей болезни он чувствовал себя так плохо, что отчаянно искал выход. Все чаще стала течь кровь из носа, тело полностью было покрыто гематомами. И беспощадно мучала кровоточивость десен. Самым большим страхом для него было умереть от потери крови, все остальные собственные его проблемы и беды других людей казались для него лишь пылью. Оглушая все человеческое, что было в нем, он обесценивал жизни других людей в пользу своей собственной. А тут еще и деревенские колдуны, которые до сих пор пользуются большим авторитетом среди населения уже много лет считают альбиносов проклятыми, несущими зло потустороннего мира. Думая, что плоть альбиносов является целебной, и ты, как настоящий герой, избавляешь мир от чудовища, идти на преступление перед собственной совестью действительно чуточку легче. Ведь он знал, что знахари и колдуны платят охотникам за альбиносами большие деньги. Откуда такие деньги у Монт я не знал, но факт остается фактом. Морис, благодаря своей дедукции, с блеском проворачивал преступления, остававшись на свободе и подкрепляя убеждения о том, что именно альбиносы виновны во всех бедах, что творятся в городе. Не знаю, как бы сложилась его жизнь, не болей он гемофилией. Но было ясно одно: мотивация убивать альбиносов была только ради того, чтобы получить заветные деньги и вылечиться от смертельно опасной болезни. Ради этого он был готов идти по головам.

Я понял, что нет хороших и плохих. Не существует черного и белого. Каждый живой человек на этой планете может совершать как хорошие, так и плохие поступки одновременно. Потому что он живой. Ты никогда не узнаешь предателя или убийцу в лицо: потому что совершенно неожиданно он может оказаться в самом тебе.

Глава 25

Подняв глаза на Кроноса, я увидел, что стемнело еще сильнее. За окном была глубокая ночь. В каменной усадьбе потрескивал огонь в камине, а вокруг не было ни души. Я рассказал все, что мог. И надеялся на то, что все наконец станет ясным. Мужчина напротив меня лишь многозначительно томно дышал. Он предложил мне отдохнуть у него в усадьбе до рассвета, иначе к утру я уже буду обессилен и не смогу даже попытаться что-то сделать. Достав из внутреннего кармана плаща старинные часы, он дал мне убедиться, что мое время все еще стоит на паузе. Я закрыл глаза, хотя не собирался спать. Но меня тут же повалило в сон. На удивление, там меня не мучали кошмары и видения о смерти. Я как будто парил в небесах, сам весь легкий… почти что невесомый. Было так по неземному хорошо. Но все это блаженство длилось так чертовски мало. На рассвете мы вышли с Кроносом во двор. Вид его был замученным, как будто все это время он не сомкнул глаз.

– Если мое время было остановлено, то почему сейчас рассвет? – спросил его я.

– Друг, если твое время на паузе, это не значит, что все вокруг перестает существовать. Мунспейс живет своей жизнью, – сказал он и сдержанно улыбнулся.

Утро в Мунспейс практически не отличалось от ночи (оказалось, что здесь всегда темно), но небо покрылось ярко-малиновым цветом. Было так ослепительно красиво. Я даже почти забыл, что умер. Кронос все с тем же томным взглядом повернулся в мою сторону. И, достав из кармана уже знакомые мне часы, он сказал:

– Как только я нажму на кнопку, в силу вступают твои семьдесят два часа. Они даны тебе для спасения своей жизни в Либерти. Тот мир, из которого ты к нам попал. Все ответы на вопросы здесь – в сердце Мунспейс. Прислушайся к себе и найди свой верный путь.

Он подошел ко мне ближе и одним движением руки надел мне на запястье что-то вроде электронных наручных часов. Как только я попытался что-то спросить у Кроноса, он, слегка прищурившись, прикоснулся указательным пальцем к своим губам. Тем самым приказав мне молчать. Я посмотрел еще раз на рассветное небо, как услышал:

– Твое время пошло.

Часы на руке стали непрерывно вибрировать, и цифры на них, сияющие ярким светом, подтверждали ранее прозвучавшую мысль: мое время больше не стоит на месте. Оно не повисло в воздухе и не застыло. Оно движется, как и все живое, что есть в этом мире. Только я почему-то стоял и смотрел то на небо, то на часы. Как будто все это не по-настоящему. А меня самого всего лишь поместили в компьютерную игру. Это все подобие сна, не более. Но стрелки на часах двигались все быстрее, а меня так никто и не будил. Неизвестно, что дальше, но нужно сделать хотя бы шаг, который почему-то так трудно дается. Что же ты приготовил для меня, Мунспейс? За холмами едва виднелись облака, за облаками – дым. Почти как в родном туманном Одеране. Идти было некуда, и я шел вперед, навстречу облакам и приключениям. Там, за холмами были расположены домики похожие каменные усадьбы, где я ночевал. Только эти были в разы меньше. Они разбросаны в хаотичном порядке на небольшом расстоянии друг от друга. Именно отсюда исходил дым. Я наклонил ветку перед собой и увидел в пару метрах от себя худощавого парня среднего роста, размахивающего руками и бегая вокруг источника дыма. У него были длинные распатланные светлые волосы и слишком аккуратные, даже мягкие черты лица. Вблизи оказалось совершенно невозможным дышать, а из-за бросающейся в глаза пыли едва можно было разглядеть собственные ботинки.

– Фу, что это ты палишь? – спросил я, прикрывая лицо рукой.

– Я? Ничего. Пришел, а тут это, – парень показал на устремляющийся к небу дым.

– Это же смог!

– Это еще что такое?

– Коричневый туман, образующийся из слияния вредных выбросов и солнечных лучей. Тут вообще несколько вариантов: этот дым может быть вызван при помощи растений и деревьев, выделяющих летучие органические соединения и углеводороды. Или же это связано с изменением климата. Среда остается неподвижной, и со временем концентрация загрязнителей возрастает, в результате чего образуется смог.

– Ты что, этот…ученый? – посмотрев на меня с удивлением, спросил он.

– Почти, я – медик.

– Ну, и что нам теперь делать, медик? Я-то знаю, чья эта работенка, да только, кажется, он сейчас на задании. Вечно, когда он нужен, его нет. Есть какие-то варианты?

– Нужно с помощью ветра рассеять воздушные массы в пространстве, чтобы унести токсичные вещества за пределы Мунспейс. Только не в сторону леса, а то пожар будет.

Я попытался изо всех сил дуть на образующийся дым в сторону обрыва и разгонять туман руками. Но выглядело это, видимо, жалко.

– Да-а, мы так и до ночи не управимся. Погоди, – сказал незнакомец и засвистел что есть мочи.

Вышедший из коричневого облака, перед нами оказался молодой парень со шрамом на лице. Он огляделся по сторонам и совершенно молча подошел ближе к черному сгустку смога. Затем, щелкнув пальцами, из ниоткуда снова появилось коричневого цвета облако, приподнявшее его ввысь. Прокрутившись несколько раз в воздухе, парень сменил облик. Вместо того невысокого хрупкого мальчика перед нами приземлился высокий парень со светло-голубыми глазами и шрамом на брови и возле глаза. Закрыв глаза и разогнавшись, он направил ладони в сторону смога и растопырил пальцы. Весь черный дым, витающий в пространстве, в этот момент поднялся вверх и с прерывистым гулом устремился вдаль, создав мощный вихрь. Через секунду от пыли и от того парня не осталось и следа. Я посмотрел на белокурого парня с немым вопросом в глазах.

– Весело было, да? – рассмеялся тот. – Меня зовут Морфей – бог сновидений. А тебя как зовут, ученый?

– Я – медик, – снова поправил его я – Можно просто Тим.

– И какими судьбами в Мунспейс, «просто» Тим?

– Вначале я умер. Потом оказалось, что, видимо, не совсем. Полночи рассказывал историю своей жизни, потом уснул, и…собственно говоря, вот, – я показал ему свой браслет.

– Я понял. Обычный субботний день, – усмехнулся он. – А умирал-то как?

– Меня утопили в реке, – коротко ответил ему я.

– Ааа, вот оно что! Я знаю, кто тебе нужен! Только вот я сам его искал, пока ты не пришел.

– О ком это ты?

– Океан Кипер – титан мировой реки. Спасает утопленников. Ну, то есть, таких, как ты.

– А тот мальчик? Который потом это…, – я попытался описать все происходящее здесь минут пять назад.

– А, это… Это Гермес – вестник богов, покровитель путников. Погиб в четырнадцать лет в автокатастрофе, поэтому такой юный на вид. Сейчас ему двадцать три. При превращении он применил свой новый облик, наполненный силой. Он может управлять скоростью тел и менять направление ветра.