Текст книги "Месть белых воронов"

– Ну, что, пришелец? Каково теперь быть без защиты, а? Получишь сейчас за все, сукин сын! – сказал Адам. А Себастьян сделал так, чтобы мы и правда «за все получили». Видимо, Адам только и умеет, что болтать своим мерзким языком гадости. До дела у него не доходит. Для этого есть друг посильнее.

Снегопад из скомканных листов бумаги, солнечные зайчики, обжигающие лицо, обзывательства, которые я воспринимал как обычное приветствие, пинки под зад – все это я молча пропускал через себя, лишь иногда пытаясь давать отпор. Так продолжалось неделями, потом я и сам не заметил, как они плавно перерастали в месяцы. Со временем у меня уже выработался ряд привычек: при рукопожатии резко наклонять голову (потому как Себастьян каждый раз сначала протягивал руку, а затем ей же давал подзатыльник со словами: «Опять повелся, болван!», надевать свитера потеплее, чтобы получать синяки было не так больно, (и чтобы не было лишних вопросов от Агаты), писать контрольные одним из самых первых (плевать на результат, главное, чтобы опять не задержали на перемену). Но однажды произошло следующее. То, что изменило меня навсегда. Я зашел на перемене в мужской туалет (который я уже ненавидел) и увидел картину: мальчики держат моего брата за свитер и голову перед раковиной. Оказалось, у него начались приступы заикания (а у него такое бывает), когда он глотает буквы и повторяет слова. Такая непривычная для всех речь адски раздражала одноклассников.

– Пусть наберет в рот воды и помалкивает. Отшельник. Слушать невозможно, как он пытается собрать слова в кучку, – сказал чертов Себастьян или Адам. Из-за своей злости, нагрянувшей на меня, я не видел лиц. Но, скорее всего, как обычно, это тявкнул Адам.

Адам Фабиан был худощавого телосложения, с черными короткострижеными волосами и узкими карими глазами, смотрящими из-подо лба. И с ужасной привычкой совать свой неидеальный нос с горбинкой туда, куда его не просят. В «авторитетах» класса его держит только наличие сильного дружка под боком. И то, держу пари, этому союзу не жить вечно. Его девиз по жизни: «Дави не делом, а словом». Потому что болтает этот парнишка своим паршивым языком что попало. За кулаки в их союзе отвечает Себастьян Нойер (к слову, по-французски его фамилия означает «грецкий орех»). Эта фамилия ему подходит как никому другому. Себастьян – широкоплечий высокий парень крепкого телосложения, обладатель русых густых волос и голубых глаз. На язык не такой острый, но он у него тоже явно без костей. Считает себя умным и авторитетным, и если со вторым еще можно согласиться, то в первое верится с трудом. Тимон и Пумба¹ – так я их всегда называл (не вслух, конечно, а хотелось бы). Я бы многое отдал, чтобы эти двое были в каком-то другом классе, а еще лучше – в совершенно другой школе, (подальше от нашей). Но, как это обычно бывает, самых слабых судьба сталкивает лицом к лицу с самыми сильными. Такие, как они, всегда магнитом притягивают таких, как мы. Иначе бы мир разрушился.

В одно мгновение внутри меня родился сгусток энергии, вмещающий в себя ненависть, злость и желание отомстить. Не за себя. За брата. И эту энергию уже было невозможно остановить. Только направить. Я вспомнил случай одного вечера на кухне, когда я впервые сказал папе, что Тим странный. И что я его не люблю. Папа сказал, что это не так, и что Тиму нужна моя поддержка и помощь. Сейчас особенно отчетливо я вспомнил слова, которые произнес папа, когда мы были вдвоем: «Все ваши ссоры и недопонимания – пустяк. Когда-нибудь, когда ты повзрослеешь, ты поймешь, что семья – это главное. И я боюсь, сынок, чтобы уже не было поздно. Я прошу тебя об одном: берегите друг друга. Обещаешь?»

Обещаю, папа.

Глава 9

Кажется, в этот момент я всем своим телом, каждой косточкой почувствовал, что повзрослел. Передо мной стоял брат – все такой же, как и всегда, растерянный и беззащитный. Но такой родной – мой брат. И я никому на свете не позволю так обращаться с ним. Откуда во мне проснулись эта уверенность и сила, я не знал. Но я представил, будто тогда на меня смотрел мой отец, и я не позволил себе подвести его. Тогда. И никогда больше. Я взял всю свою волю в кулак и подошел ближе. На лице не дрогнул ни один мускул.

– Твоя сила не дает тебе права унижать слабых. Попробуй сразиться с ним умом, и ты сразу же проиграешь. Ты не стоишь и мизинца моего брата, – сказал я. Они все, видимо, настолько не ожидали услышать что-то подобное, поэтому молча слушали, уставившись на меня. А я продолжал:

– Мы – альбиносы, а не умственно отсталые, за которых вы нас все тут держите. Попробуй хоть еще раз к нему притронуться – и ты пожалеешь об этом.

Я перевел взгляд на остальных парней в туалете.

– Вы все. Вы все пожалеете.

Секундное молчание, во время которого, наверное, только глухой не услышал бы бешеное биение моего сердца. Затем Себастьян, видимо, все-таки решил, что я шучу, и подзатыльником снова направил лицо Тима в раковину. «Ну, жирная мразь», – подумал я, – «Я не посмотрю на твои габариты!» Дальше все как в тумане. Кровь наполнила пульсирующие виски, и мои движения, пробудившиеся внезапной яростью, были совершены до того, как разум вернулся в мою светлую голову. Я взялся одной рукой за голову Себастьяна и наклонил его в соседнюю раковину. Но, видимо, эта новая сила была в разы мощнее прежней, и я сам от себя не ожидал этого. И Себастьян не ожидал, поэтому, наверное, и не был напряжен, и его голова была такая легкая, почти невесомая (под соусом ярости, по крайней мере). Его лоб встретился с раковиной. Это было слышно отчетливо.

– Какого хре… – едва слышно произнес униженный он, схватившись обеими руками за лицо. На одной из них остались кровавые следы от его слегка перекосившейся брови.

И в этот момент во мне уже не было того душащего чувства страха и ожидания наказания от его руки. Но и чувства гордости тоже не было. Хотя если задуматься: припечатать к раковине самого Себастьяна Нойера на глазах у всех – это ли не сюжет из какой-то фантастики?

– Пожалуйста, не будите во мне зверя. Он у меня далеко не пушистая альпака, – добавил я и вышел в коридор, позвав за собой Тима.

В одно мгновение изменилось все. Рухнул прежний мир, и отчетливо была видна новая дорога. Внутри себя я молил об одном: не испугаться, как обычно, и не свернуть с этого пути. Я снова почувствовал это неприятное на вкус отвращение к себе. Ведь так не должно быть! Я не должен бояться быть самим собой, не должен бояться защитить свою семью. Еще вчера я ненавидел себя за то, что родился не таким, как все. Что мои глаза могут быть красными, а кожа не естественно белого цвета. Внутри я ощущал себя таким же ребенком, что и мои одноклассники, но каждая издевка и косой взгляд напоминали мне, что я не такой. Я не достоин быть ими. Меня душило чувство несправедливости и безысходное одиночество. В какой-то момент я поверил, что заслуживаю быть униженным. За то, что отличаюсь внешне. За то, что осмелился прийти учиться в обычную школу. За то, что в конце концов родился на свет. Эти подонки внушили мне это, и я проглотил каждое их слово, приняв как должное. Белые вороны никогда не смогут стать частью нормальной стаи. И за это вынуждены получать, как и за каждое неправильно произнесенное слово вслух. Агата была права. Школа учит не столько знаниям, сколько жизни. Интересно, догадывалась ли она, что «учителя» здесь преподают уроки самым жестоким образом? Одно я знал точно: так продолжаться больше не может. Если плевки в свою сторону я еще стерпел, то смотреть, как плюют в сторону брата, оказалось невозможно тяжелым испытанием для меня. Я и так повзрослел пару недель назад, но это новое осознание, подкрепленное наставлениями отца, заставило быть еще сильнее и непоколебимее. Интересно, говорил ли папа такие же слова Тиму? Эта мысль мне не понравилась, но я не стал на ней зацикливаться. Это больше не имело для меня никакого значения. Я буду заботиться о брате, потому что чувствую себя старше и сильнее. Наверное, это из-за того, что Тим менее социальный и все еще страдает синдромом Аспергера. Я посмотрел на него, стоявшего рядом брата с поникшим взглядом и мокрой челкой, с которой медленно стекала капля воды. Было стойкое ощущение, будто что-то в нем изменилось. Но я понимал: это все тот же безэмоциональный и немногословный Тим. Изменилось лишь мое отношение к нему. Впервые за восемь лет он стал мне таким по-настоящему родным.

С каждым днем было все больше новых ощущений: меня уже не беспокоило молчание брата, я просто принял это. Меня даже постепенно перестало выводить из себя то, что, как и в детстве, он каждое утро настукивает один и тот же ритм указательным пальцем по столу. Как постоянно клацает ручкой на уроках и раскладывает книги и вообще любые предметы в определенном порядке. Раньше я просто терпеть не мог ходить одной и той же дорогой в школу и обратно домой (хотя есть и другие тропинки). И меня до стиснутых зубов раздражала монотонность и заикание в его речи. Сейчас же моя злость куда-то исчезла, испарилась, выдохлась. Я сам предлагаю из раза в раз делать одно и то же, чтобы не нарушать его привычный распорядок дня. Я внимательно слушаю его, не перебивая и не обрывая его фразу словами «я понял» (потому что иногда он говорил мучительно долго, и на полу-фразе уже можно было уловить суть). Я и сам не заметил, как начал настукивать этот дурацкий ритм вместе с ним. И он даже стал нашим неким шифром. Я делал все это не для себя. Чтобы ему было комфортнее. Но иной раз мне было как-то не по себе от этого, что ли. Ведь по сути, ничего же не изменилось в нем. Значит, мои действия и слова по отношению к нему фальшивы? И опять в голове бегущей строкой проскользнула мысль: это не он стал другим, это я стал другим. Я наконец стал не просто взрослым, но и еще и умным. И принял брата таким, какой он есть. И что самое главное, мне стало абсолютно безразличен тот факт, что он дружит с Тео. Моим Тео. И что он в тайне от меня носил ему эти чертовы апельсины. Или все-таки не носил? Может быть, он, в отличие от меня, как раз-таки знал, что у него на них аллергия? Может быть, он настоящий друг, не то, что я? И тут я поймал себя на мысли, что я нагло соврал самому себе. Все-таки в глубине души это еще задевало меня. Но это и нормально, невозможно ведь вылечиться так быстро? Главное, что процесс запущен. И этому механизму уже не остановиться. Лишь одно до сих пор терзало мою душу, и я незамедлительно решил покончить с этими кричащими вопросами внутри меня. Зайдя в комнату и оставшись наедине с Тимом, я потянулся к внутреннему карману своей кофты. Потом опять засомневался. Что, если из-за того, что я сейчас услышу, я больше не смогу снова увидеть в нем того самого «родного» брата? Что, если он снова сейчас все испортит? Но я напомнил себе, что я взрослый. А взрослые не боятся и не сомневаются. По крайней мере, мне хотелось, чтобы так было на самом деле. Хоть и сам глубоко понимал, что это неправда. Я достал из кармана рисунок Тима, тот самый, что нашел однажды на папин день рождения. И молча протянул ему. Он посмотрел на меня с искренним удивлением и непроизнесенным вопросом вслух. Я прервал молчание.

– Почему ты так, Тим? – спросил я и испугался своего же голоса. Как будто из-за какого-то детского рисунка может рухнуть только что выстроенный мною новый мир.

– Почему…что? – с тем же непониманием произнес Тим. Этот вопрос начинал заставлять меня напрячься и обозлиться. Неужели он и правда не понимает?!

– Почему на этом рисунке нет МЕНЯ? – последнее слово я особенно выделил и вложил в него всю ту обиду, которая копилась во мне столько времени и, наконец, вырвалась наружу.

Он слегка нахмурил брови и взял лист бумаги в свои руки. Ткнувши пальцем в участок, где нарисован мальчик, тихо произнес:

– Это…ты. Разве не похож?

– Не дури, – отчеканил я, хотя по его виду не скажешь, что это была шутка. – То, что похож, я и сам вижу. И мы с тобой как две капли воды похожи. Но почему на рисунке три, а не четыре человека? Разве ЭТО семья Вайт? Разве здесь не хватает кого-то еще? – я сказал это очень быстро и саркастично и на последней фразе обеими руками указал на себя.

Он молчал. Я держал себя в руках, но каждой клеточкой своего тела чувствовал, что скоро могу взорваться, как Пюи-де-Дом.² Ему действительно плевать на меня? Я стою, чуть ли не вскипаю от злости, как чайник, а ему абсолютно все равно. Даже не дрогнул.

– Этот человек на рисунке – ты. Такие же синие штаны как у тебя, зеленая футболка и белые волосы. Не хочешь – не верь, – безразличным тоном произнес Тим. Я решил, что он надо мной издевается. Нарисовал себя (нас тогда еще одевали одинаково), а говорит, что это я. Дураку же понятно, что если рисунок его, значит на нем изображен ОН, но никак не я!

Я был прав: этот разговор мог бы все разрушить. Если бы он произошел пару дней назад, это сломало бы мое спокойствие. Я не смог бы себя удержать на ровном месте. Но сейчас же я смотрел на эту ситуацию по-другому. Точнее пытался заставить себя посмотреть под другим углом. Да, мне все еще больно, в моей голове все еще витают вопросы-облака «почему?» и более крупным шрифтом «за что?». Я и правда не мог понять этого, но изменило ли это факт того, что он мой брат? Что отец сказал мне тогда на «мужском разговоре»? Я мысленно сказал себе, что я принимаю его. Со всеми странностями и трудным характером. Видимо, он просто еще не повзрослел, раз не понял, что семья – это главное. Видимо, папа все-таки ему не рассказал. Внезапно мне стало тепло от этой мысли. Все-таки есть что-то у него (маленького ребенка, которым я был) такое, что было только у него одного: эти папины слова, эти далекие отголоски воспоминаний. Ведь ребенку с синдромом одинаковой одежды просто необходимо иметь хоть что-нибудь свое. Личное. В этом громком молчании я вспомнил свое обещание папе беречь Тима и смог выдавить из себя улыбку. А потом я, наконец, расслабился. И она была уже более отчетливая и настоящая.

– Пойдем к колодцу? Как в старые добрые, – прервал тишину я. Хотя на самом деле хотел извиниться.

– Пойдем, – все также тихо сказал Тим. Хотя на самом деле, как мне кажется, никуда не хотел со мной идти.

И мы пошли. Как будто не существовало ни того разговора пару минут назад, ни того рисунка с тремя человечками и корявой подписью. Были только мы вдвоем и такая привычная тропинка, где каждый камень я уже знал наизусть. Я вспомнил то время, когда не знал этого всего, когда не видел ни тропинку, ни пожелтевших листьев: ничего. То, что я сейчас могу идти гулять под открытым небом – это ли не причина для счастья? Настроение поднялось еще больше, просто подпрыгнуло к облакам, когда возле того самого нашего колодца я увидел (еще издалека) знакомый силуэт. Хоть и зрение с рождения слабое из-за альбинизма, я уже давно привык узнавать людей по одежде, запаху или походке. Тео я узнал ни по одному из этих пунктов, его я узнал просто потому, что он Тео. Его энергия чувствуется за километры. Да и потом, кто еще мог сидеть, облокотившись о колодец холодным октябрем? На нашем месте. Только Теодор Фабер собственной персоной. Я ничего не почувствовал, когда он обнял Тима. Или мне хотелось ничего не чувствовать? Не важно, к тому моменту я уже твердо решил оставить этот детский сад там, позади. Между мной и братом больше не будет этого перетягивания одеяла и борьбы за право быть лучше. По крайней мере, с моей стороны. Я взял в руки первый попавшийся камешек и кинул его в колодец из-за спины. И мысленно вместе с ним сбросил все свои обиды, что так долго тянули меня на дно. После этой «терапии» мне и правда стало намного легче. Настолько легче, что в моменте я решил извиниться перед Тео.

– Слушай, Тео… – извиняться оказалось сложнее, чем я думал, – Помнишь, как мы тебя заставляли выбирать, с кем из нас ты будешь дружить?

– Гм. Конечно помню. Забудешь такое, – улыбнувшись своей полуулыбкой, ответил он.

– Так вот. Прости нас за это. Нет, прости меня. Это все я устроил, вот такой вот у меня дурацкий характер. Но это все в прошлом. Обещаю!

Он замолчал. За эти пару секунд я уже успел пожалеть о сказанном. И что вообще поднял эту тему. Нормально же все было. Ну почему я вообще решил, что мы друзья! Из раздумий меня вовремя вытащил голос. Это был голос Тео.

– Да ладно тебе, – он улыбнулся! – Было и было. Забыли.

Как это просто у него все. Забыли! У меня тут чуть сердце в пятки не ушло, а он со своим «забыли»… Я мучился и переживал по этому поводу, пару ночей плохо спал. Забыли! Что же я раньше не поднял эту тему!

– Правда-правда? – решил убедиться я. – Я больше не хочу, чтобы ты выбирал. Я хочу дружить втроем, как раньше!

Тео выдвинул вперед руку. Как и всегда, ладонью вниз.

– Amitié. Liberté. Individualité. Помните?

– Amitié. Liberté. Individualité, – повторил я, кладя руку сверху.

– Amitié. Liberté. Individualité, – уверенно (что не похоже на него), подытожил Тим.

Как стало на душе тепло и хорошо! И все проблемы остались где-то там, в колодце. Вместе с грудой других камней. Хотелось прокричать: «Спасибо, Тео, что ты есть»! Но потом меня осенило: почему прощение друга мне было настолько важно, в то время как я неоднократно обижал собственно брата и нисколечко за это не переживал? Ответ витал где-то в воздухе вместе с упавшими листьями. Мне мешала обида за рисунок и обида за то, что он никогда не говорил «спасибо» за все, что я для него делал. Он не показывал мне свои чувства, и взамен я тоже закрывался от него. Но теперь этой обиды больше нет. И потому по дороге домой мне так сильно нужно было поговорить с ним наедине. Без злости и перескакивания на другую тему. Нет сил больше прятаться от самой главной проблемы: что мы, родные друг другу люди, оказались такими чужими. Да, я часто понимал его на каком-то интуитивном уровне, мы же близнецы. Но очевидно же, что понимать друг друга намного проще при помощи слов. Я попробовал:

– Тим, у меня к тебе серьезный разговор. По-взрослому.

– Угу, – сказал он, по-прежнему смотря себе под ноги.

– Посмотри на меня.

Он не смотрел.

– Посмотри на меня.

Ноль эмоций. Я остановился, взял его за плечи и легонечко встряхнул.

– Ну же, посмотри на меня, Тим!

Деваться было некуда. Ему пришлось посмотреть.

– Я знаю, что между нами не все так гладко. И что я часто бываю не прав. Но мы в первую очередь братья, а потом уже только друзья. Ты гораздо ближе мне, чем Теодор. В миллион раз дороже и ближе. Ты мой брат! И я тебя люблю! Прости меня. Прости меня, Тим, за все, – мысли путались и повторялись. Но в каждом слове и каждой букве я бы честен в первую очередь перед самим собой. И все-таки каким же я был глупым! Обижался на то, что Тим – это Тим. Особенный ребенок. Мама же с детства мне говорила… Но это все в прошлом. Теперь все обязательно будет иначе. Он улыбнулся. Как же давно я не видел улыбки на его лице. Господи, как же ему идет улыбка.

– И ты меня прости.

В принципе, это все, что я хотел услышать. И все, что мне было нужно. Большего я от него не ждал, и, тем более, не требовал. Он оглянулся по сторонам, как будто за нами кто-то мог следить. И тихонечко так сказал на ухо:

– Давай отойдем? Вон туда, – он отвел голову и кивнул в сторону оливкового дерева.

Впервые я увидел этот взгляд. Тим немного суетился и подбирал слова в голове. Я его не торопил. Но было до ужаса интересно, что за тайны такие. Под деревом.

– У тетушки Агаты есть шкатулка. Помнишь? – медленно выдал он.

– Разумеется, все детство ее рассматривали. Красивая такая, с украшениями… и поет, – эта легкая, всегда успокаивающая мелодия заиграла в моей голове.

– Есть еще одна. Такая же снаружи, но побольше, – с очень серьезным видом сказал Тим. Но чарующая музыка продолжалась.

– Я нашел ее однажды, и она, к счастью, не была заперта на ключ. Внутри нее были книги, амулеты и перстни, похожие на те, что нам подарила тетушка.

Тим говорил размеренно, слегка заикаясь. Но меня это не раздражало. Напротив, в этот момент его голос хорошо сочетался с плавной музыкой из шкатулки. Это придавало его истории некую таинственность. Хоть я и не совсем понимал, к чему он клонит. Книги, да и книги. Что такого.

– В общем… эти книги они необычные… Они… о магии. Наша тетушка – маг, – после этих слов музыка в моей голове резко оборвалась.

– Наша тетушка…что?

– Занимается белой магией. Амулеты, зелья там всякие. Травы. Я не до конца еще разобрался.

– И давно ты это нашел?

– Недели две назад.

– Чего же ты сразу-то не сказал?!

– Не знаю…

Зато я знал. Просто до этого мы были еще чужими. Он не хотел и не мог мне довериться. Как же радостно было оттого, что я все-таки смог его к себе расположить. Он открылся мне как никогда прежде, но… что за магия? Правду ли он говорит? Это пока не укладывалось у меня в голове. Мне захотелось обнять брата. И я обнял. Мы договорились, что с этого момента мы с ним одна команда. И будем вместе расследовать это загадочное дело. Вот так вот и началась наша настоящая искренняя дружба с братом. Под оливковым деревом.³

Глава 10

С момента, как Тим рассказал мне о своей находке, его как подменили. Мы забежали домой, с ходу сказали, что не голодны, и мигом рванули в комнату. Хотя, признаться честно, ароматы из кухни доносились волшебные. Но интерес был вкуснее. Мы спрятались под кроватью (именно там Тим хранил свой тайник) и свесили на пол покрывало с кровати. Так надежнее. Фонарик помогал разглядеть шкатулку. Снаружи она была такой, как ее описывал брат: такая же, как и шкатулка с бижутерией тетушки, только побольше. Мы немного помедлили, прежде чем открыть ее. Момент был поистине волшебный и таинственный, как из какого-то фильма, где два кладоискателя наконец нашли сундук с сокровищами. Уилл Тернер и Джек Воробей⁴, ей-богу. Прислонившись ладонью к шкатулке, я понимал – это не просто игра в пиратов. Пока шкатулка закрыта, все остается на своих местах. Можно даже вообразить, что Тим все просто нафантазировал. Но открыв ее, я узнаю то, что навсегда изменит мое представление о семье. Было волнительно, но больше интересно, чем страшно. Что будет, если тетушка все узнает? И почему шкатулка не заперта на ключ, если он точно есть? Но здесь и сейчас эти вопросы были где-то там, далеко за пределами нашей комнаты. В этот вечер вообще ничего не могло быть важнее нашей сплоченности с братом: такое новое и такое необычно приятное чувство. И вот этот момент: я держу фонарик и свечу прямо на шкатулку с замиранием сердца, а Тим так медленно-медленно приоткрывает ее. Не хватало только барабанной дроби или напряженной мелодии для ожидания. Я понимал: открывается не шкатулка – открывается завеса большой тайны, покрытой мраком. Эх, была не была! Тим распахнул шкатулку. Из нее на меня посмотрела старинная книга коричневого цвета. На ней черной ручкой красивым почерком было написано: «Магия колдовства». Выглядело, как обычная фантастика или чье-то детское развлечение, но быстро перебирая пальцами по всему тайнику, становилось уже не до шуток. «Магия ритуалов», «Белая магия», «Символизм», «Черная магия», «Обереги и обряды на все случаи жизни», перстни и амулеты. И это только то, что сразу бросилось в глаза. Здесь и правда сразу не разберешься, нужно время. Очень много времени, которого у нас, к сожалению, было не так много, из-за этой дурацкой школы. И из-за постоянных настораживающих шорохов снаружи и страха, что вот-вот зайдет тетушка и что-то заподозрит. Или еще хуже, поймает нас с поличным. В первый раз мы посмотрели содержимое шкатулки быстро и суетясь. Уж слишком зашкаливал адреналин. Да и для первого раза информации было достаточно, нужно было переварить. Белая магия еще куда ни шло, но черная… Что все это значит? Мы закрыли тайник и переглянулись. Как брат-близнец, уверен, мы подумали об одном и том же. Сколько еще тайн хранит в себе эта шкатулка? Возможно, докопавшись до дна, мы сможем исполнить свою мечту: разгадать загадку тайны гибели наших родителей. Ведь с самого начала мы были уверены, что в этом явно что-то замешано. Они не могли просто так взять и покинуть этот мир. Одновременно. Может быть, причиной их смерти стала какая-нибудь магия? Если она все-таки существует? Или, быть может, эта шкатулка ничего не значит? Была подброшена кем-то на чердак или просто всего лишь чье-то старое барахло, которое пылилось уже сотни лет до нашего прихода. Хотелось тут же взять в руки эту шкатулку и побежать с расспросами к тетушке, ведь гадать можно бесконечно! Но разум меня догнал, и эта идея уже не показалась мне такой хорошей. Агата в последнее время мало чем делилась, а тут еще и раскроется, что мы лазим по чужим вещам без спроса. Вряд ли таким способом мы узнаем больше, если вообще что-то сможем узнать. Оставив шкатулку здесь, под кроватью, у нас оставался шанс докопаться до истины самим. А еще лучшим решением было спрятать шкатулку в более надежное место: например, закопать под оливковым деревом. Так мы и сделали. И сбегали туда при первой же возможности. После школы или на прогулке. У нас у обоих горели глаза, это стало нашим общим делом, большим секретом и заветной целью одновременно. Проблемы в школе уже не казались нам такими страшными и волнующими. К тому же после случая с раковиной ребята в классе не то чтобы стали меня бояться, но уважать немного все-таки стали. Словесные перепалки иногда проскальзывали, но это же Адам и Себастьян! Наверное, наступил бы конец света, если бы эти двое научились держать свой язык за зубами. Я изо всех сил старался держаться уверенно, чтобы ни произошло. Даже подходил за советом к Тео. Ну как ему удается всегда быть таким спокойным и непоколебимым? И как он заработал свой авторитет, что мальчишки к нему даже не подходят? Еще и хотели за него заступиться тогда у школьной стены, в наш первый учебный день. Но, как оказалось, нет никакого секрета, как прокачать свой характер. Или что-то вроде того.

– Да никакой я не авторитет, – спешил заверить он. – Просто один раз отдал им вещь, которую они хотели. Взамен они перестали меня трогать.

– Сделка, что ли?

– Ну, можно и так сказать. Вообще я никогда их не боялся. Мне было все равно на то, что они пытаются самоутвердиться за чей-то счет. Если им так легче живется, то пожалуйста. На их совести.

– А что за вещь, если не секрет? – уж очень любопытно стало мне.

– Да какой же это секрет. Музыкальный плеер. Какой-то крутой, навороченный. Я всегда хотел заниматься музыкой, помните, я рассказывал? На каждый новый год и день рождения я загадывал одно и то же: акустическую гитару. И каждый раз родители придумывали новую отговорку или условие. «Купим сначала новый дом, будет тебе гитара» или «Вот перестанешь получать семерки⁵…». Как вы уже понимаете, и в новый дом мы давно переехали, и успеваемость в школе повысил, а гитары у меня по-прежнему нет. А после того, как я крайний раз разозлился и обвинил их в нечестности, они на ближайший праздник подарили мне новенький плеер.

– Так а зачем ты его отдал? Ты же любишь музыку! – не удержался и перебил его я.

– Вот именно. Я настолько любил музыку, что хотел создавать ее, а не слушать.

– Ты сказал «любил»?..

– Да. Я не могу больше слушать музыку, потому что когда я ее слушаю – не могу, руки чешутся. Как один раз у знакомого из параллельного класса взял в руки гитару, так и не могу больше спать спокойно.

Я мысленно считал, сколько раз в минуту он сказал «не могу». И сам думал: да все ты можешь, просто не хочешь. Принципы не дают. И юношеский максимализм.

– Меня дразнит музыка, когда я ее слышу. Манит меня, зовет за собой. Понимаешь? – он смотрел на меня и пытался достучаться. Чтобы я понял его чувства. И я понимал. Или пытался понимать. – Я все время думал: «Вот у этих людей получилось. Их музыку слушают. А я просто неудачник!». И все, как рукой сняло. Отбилось желание, появилось безразличие. Родители не разделяли моей страсти, вот и решили откупиться от меня этим плеером. Мол, какая тебе разница, гитара или плеер? Музыка же, вот и не ной. А то и это отберем. А мне хотелось создавать что-то свое, творить… Сначала я еще верил, что вот как только пойду работать, то каждую зарплату буду откладывать. И как только насобираю нужную сумму, пойду в магазин и куплю новенькую, свежевыкрашенную, самую лучшую гитару! Но позже стал отчетливее понимать, что когда придет время работать, то мне уже не до музыки будет. С каждым днем все меньше и меньше азарта, а потом из-за рабочих смен и вовсе погаснет огонь в глазах. Это сейчас, по молодости чего-то хочется. А дальше все – взрослая жизнь. Некогда.

Мне стало не по себе от его слов. Потому что я понимал, что он прав. Я и сам замечал по своим родителям, как работа и взрослые заботы медленно, но верно убивали в них этот запал. И с каждым новым рабочим местом все сильнее и сильнее. Когда-то давно у них было много интересов: чтение книг, совместные прогулки (судя по фотографиям в альбомах), позже – сад и огород. Сначала стало не хватать времени на книги, потом, видимо, после нашего рождения, на прогулки. Вскоре пришлось забросить и огород. Помимо работы осталась лишь чрезмерная забота о нас. Из-за нехватки времени и того самого огня в глазах им приходилось подолгу ходить в старых изношенных вещах, растерять остатки энтузиазма и забыть о том, что когда-то грело душу. О том, что дарило вдохновение и мотивацию. Это те же прогулки, встречи с друзьями и однокурсниками, цветы без повода, совместные увлечения или, напротив, личные хобби. У мамы – это рисование, а папа в молодости любил хоккей. Сейчас уже все – «муза пропала», «время другое», да и «здоровье уже не то». Я осекся и понял, что правда сказал, пусть и не вслух, «сейчас». Но это и не удивительно, ведь я все еще не отпустил родителей. В моей голове и моем сердце они будут жить вечно.

– … Так я и понял, что плеер мне ни к чему, – голос Тео начал возвращать меня из размышлений. – А парням плеер сразу приглянулся. Еще бы, новенький, дядя из США привез. И я решил, что лучше сразу его им отдам, чтобы больше ничего меня не связывало с музыкой. А им он хоть пригодиться может. Еще и приятный бонус, что они от меня отвяжутся. Идеальная схема же, ну? – последнюю фразу он особенно выделил, пытаясь добиться от меня хоть какой-то реакции.

– Да, но… Все равно я тебя не понимаю. Так любить музыку, и отказываться от нее!

– Тьфу ты, заладил. Я для кого тут целый час рассказывал? – с нескрываемым разочарованием произнес Тео. Мне даже искренне стало его жаль.

– Знаешь, я ведь даже и не думал, что они тебя тоже когда-то трогали…, – решил перевести тему я. – И в мыслях никогда не было! Ты же не такой, как мы… Ты особенный.