Текст книги "Кто стрелял в президента"

Глава 7
Добро пожаловать в Москву!

«КОЛЯСОЧКА, кажется, это не то место, куда мы утром приехали, – растерянно пробормотала Люба. – Или то?»

Коляска скорбно огляделась: «Знамо дело – не то. В том месте, это я как сейчас вижу, темно было и джип Колин стоял. А здесь солнце светит и джипа нет».

«Деревья были, кусты, клумба с тюльпанами, – перебирала Люба. – Ничего не понимаю. Как мы здесь оказались? Ты хоть что-нибудь помнишь?»

Коляска напряженно поразмышляла.

«Ничегошеньки не помню. Ой, Любушка, поняла: они нам память отшибли!»

«Кто нам память отшиб?» – опешила Люба.

«Говорю же: не помню».

«А зачем они нам память отшибли?» – недоверчиво уточнила Люба.

«Зачем, зачем! Ясное дело – зачем. Чтоб мы не вспомнили, как нас ограбили».

«Нас ограбили!» – с ужасом воскликнула Люба.

«Как ограбили?!» – коляска оглядела колеса.

«Ты же сама только что сказала», – теряя терпение, повысила голос Люба.

«Мало ли что я могла сказать, когда в таком стрессе нахожусь! Такую потерю пережить».

«Думаешь, Коля нас просто потерял?» – с надеждой спросила Люба.

«Причем здесь Коля? Я! Я потеряла, едва успев обрести».

«Что потеряла?»

«Свою любовь», – простонала коляска.

«Я здесь», – успокоила Люба.

«Причем здесь ты? Я джип потеряла».

«Так ты в него?.. – Люба засмеялась. – Ты его любишь?»

Ничего не ответив, коляска вдруг подскочила на месте: «Любушка, я смекаю, кто нам память отшиб. Сумка!»

«Какая сумка?»

«Ну, вспомни-вспомни, потаскуха лакированная. Еще тебя дурой обозвала».

«Меня? Тебя вроде».

«Не важно. Главное, что это – она, мерзавка!»

«Ладина сумочка?» – поразилась Люба.

«Помнишь, мы ели в кафе? В «Макдональдсе»?

Так вот… Ой, у меня прямо так ясно вся картина преступления в глазах стоит».

«Преступления? – Люба вздрогнула. – Сумка хотела убить Колю?!»

«Как же, убьешь твоего Колю сумкой! Твоего Колю поленом не перешибить. Она нас задумала извести! Подбросила нам в еду… как его? По телевизору говорили, на клопа похож».

«Таракана что ли» – с омерзением предположила Люба.

«Какого таракана? Не сбивай! Клопелин? Клофелин! Она нам подсыпала клофелин, что б мы заснули и были в беспамятстве».

«Ой, ну зачем ей это надо?» – засомневалась Люба.

«Да чтоб ограбить же. Ограбить?! Ой, Любушка, проверяй скорей мою велоаптечку, не пропало ли чего?»

Люба судорожно ощупала свое имущество: утка на месте, в пакете, сбоку возле подлокотника, рюкзачок – здесь, на коленях. И вдруг ее прошибла догадка: «Мамочка родная! Она хотела мой диск украсть. Там же такие необыкновенные песни!»

Трясущимися руками Люба развязала шнурок, стягивающий горловину рюкзачка, и принялась шарить внутри.

«Хватит, щекотно», – заверещал рюкзак.

«Потерпи, не велик барин, – приказала коляска рюкзаку. – Ограбили тебя, пока дрых».

«Никто меня не грабил, – обиделся рюкзак. – Я свое дело туго знаю!»

«Диск с моими песнями на месте?» – все еще не веря и продолжая шарить, воскликнула Люба.

«В кармашке… а-ха-ха… под молнией лежит», – выдохнул рюкзак.

«Уф! – Люба нащупала диск. – Слушай, колясочка, вариант ограбления отпадает».

«Ну, если тебе не нравится моя версия», – обидчиво произнесла коляска.

«Версия мне нравится, но нас никто не грабил. Ох, как хорошо, что не нужно никого подозревать! Я, кстати, сразу с первых твоих слов засомневалась: ну не способна Лада на такую подлость!»

«Ага, все у тебя хорошие, одна я плохая, – обиделась коляска. – Лада-Ладушка. А ведь она у меня за спиной стояла, когда мы здесь очнулись!»

«И сразу убежала, – продолжила Люба. – Давай-ка, еще раз подумаем. Помнишь, мы с тобой раньше играли в «вижу, слышу, чувствую»? Что ты ночью чувствовала, слышала?»

«Вроде бы катили меня, – задумчиво сказала коляска. – Мне сон снился, просыпаться не хотелось. Снилось, что джип меня катает».

«С тобой все ясно, – махнула рукой Люба. – Совсем от любви голову потеряла».

«Кто бы говорил».

«Я все поняла, – вдруг осенилась Люба. – Все! Я заснула, Коля не хотел меня будить, и попросил Ладу отвезти нас к тому месту, где мы должны его ждать».

«А почему мы в том месте ждать не могли?» – засомневалась коляска.

«Мало ли какие причины? Может там стоянка колясок запрещена из-за опасности камнепада?»

«Какого камнепада?»

«Ну, схода лавин, – нетерпеливо сказала Люба. – Откуда я знаю, какие тут, в Москве, порядки? Я в столице нашей родины первый и последний раз пятнадцать лет назад была. Главное, что мы именно здесь должны ждать Колю. И он наверняка появится с минуты на минуту».

«На джипе?» – незначительным голосом спросила коляска.

«Ну не на велосипеде же!»

«Тогда я готова ждать, пока не заржавею, – самозабвенно поклялась коляска. – Послушай, Любушка, а может мы сейчас совсем недалеко от того места, на которое утром приехали?»

«Я об этом не подумала. Ой, конечно, это где-то рядом!

Подожди, спрошу».

Люба поглядела на тонар, пахнущий хлебом. Поймав Любин взгляд, продавец снова заулыбался:

– Подходи, красавица!

– Скажите, здесь кусты где-нибудь поблизости есть? – подрулив к окошку, спросила Люба. – Деревья густые?

Продавец расцвел:

– Слушай, зачем кусты-мусты? В кустах насрано, люди мимо идут. Заходи сюда!

– Заходить некогда, – заторопилась Люба. – Вы мне так, через окно покажите.

– А-а, шутишь? – засмеялся продавец. – Слушай, красавица, он у меня в окно не поместится.

– Кто? – слегка отодвинулась Люба.

– Кого в кусты зовешь.

– Колю что ли? – в недоумении протянула Люба.

– Коля! Коля! Такой Коля у меня!

– Коля уже меня искал? – обрадовалась Люба. – «Колясочка, слышишь? Коля нас здесь уже искал!»

– Ай, искал! Всю ночь тебя искал! Где была?

– Здесь! Как же мы разминулись? – расстроилась Люба.

– Ай, сам не знаю. Не плачь, красавица, заходи. Лаваш горячий угощу. Просто так, без денег лаваш горячий дам.

– Ну ладно, давайте, раз вы такой добрый.

– На!

– Ух, руки прямо обжигает. Спасибо!

– Кушай на здоровье. Стой, ты куда?

– Кусты все-таки поищу, – крикнула Люба и шустро покатила прочь.

Продавец перегнулся через окошко на улицу и, пошарив глазами возле подземного перехода, позвал:

– Мамка! Эй, слушай, мамка!

– Чего тебе? – дородная цыганка средних лет с обесцвеченными, поднятыми в пышную прическу волосами, развевая турецким платьем, подошла к тонару.

– Ай, мамка, не бережешь своих девочек. Все утро на коляске здесь просидела девочка. Никто ни рубля не подал. Я только лавашем угостил. Так решила в кусты, клиенты искать. Я ей зову: иди сюда, в тонар. Нет, говорит, только в кустах могу. А там бомжи, насрано.

– Вот дура! Учу-учу: езди там, где люди приличные с деньгами ходят. Бомж тебе чего подаст? Вернется, так подскажи мне, я ей, сучке, устрою!

– Подскажу, обязательно подскажу. Красивая девочка! В джинсы, волосы белые.

– Это кто же у меня? – задумалась цыганка. – Новеньких кучу привезли. Я уж запуталась.

– Откуда привезли, слушай?

– А я почем знаю? Из Костромы вроде, с Молдовы. Чего они там, в домах инвалидов видели-то? А здесь – Москва, деньги, знай, зарабатывай. Мамке немного дай – за квартиру заплатить, одежду им купить, еду повкуснее, а остальное клади себе в карман. Неплохо?

– Неплохо!

– В какую сторону она поехала?

– Вон туда, к рынку.

– Ладно, вернется, куда денется.

Люба доехала до рынка, разномастными фургончиками напоминавшего задворки цирка, какой однажды приезжал в ее город. Первая же торговка, возле ящиков которой остановилась Люба, протянула ей спелый помидор.

– Что вы, зачем? – смутилась Люба.

– Бери, бери, – сказала торговка. – Думаешь, не знаю, как у мамки-то тебе живется?

– Что вы, у меня мама очень хорошая. Она меня очень любит.

– Ну-ну, рассказывай больше…

– Честное слово!

– Ладно тебе, не бойся, никому не скажу.

– О чем?

– Про мамку твою.

Люба недоуменно переглянулась с коляской. Потом потянулась к продавщице и шепотом спросила:

– Здесь туалет где-нибудь есть?

– Да зачем ты деньги будешь платить за этот туалет?

Коляска торжествующе ткнула Любу: «Что я говорила? В Москве за утку деньги берут!»

– Езжай вон в кусты, – продолжала торговка. – Там все и сделаешь забесплатно.

– Кусты? – переспросила Люба. – А деревья и клумба там есть?

– Была. Вытоптали.

– За одну ночь? – удивилась Люба.

– Кто его знает? Может и за одну.

– И где она была, клумба? – спросила Люба.

– За рынком. Вот здесь объезжай, за рыбой дорожка есть, прямо в кусты и приведет.

– Спасибо вам огромное! Вы такая чудесная! – жарко воскликнула Люба.

– Ладно тебе, – смущенно махнула рукой торговка, засмеялась, и до самого обеда никого не обвешивала.

Кусты за рынком действительно обнаружились. Но деревья толпились совсем не так. Утром, смутно помнила Люба, это был угол бульвара, заворачивающего к эстакаде. И тюльпаны алели в сумерках на травяном изгибе. А здесь, за рынком, вообще ничего не алело.

«Наверное, где – то неподалеку еще кусты есть, другие», – упавшим голосом сказала Люба.

«Сумневаюсь, – сумрачно ответила коляска. И вдруг закричала: – Джип! Любушка, джип! Держи его!»

Люба задохнулась и вывернула колеса к дороге.

«Не тот. Неужели не видишь, что другого цвета – черного».

«Я думала, это у меня в глазах потемнело от радости», – упавшим голосом протянула коляска.

Они помолчали. Люба заерзала.

«Не могу я в кустах… Неприлично это. Только в Москву приехали и сразу кусты засорять. Придется опять у людей спрашивать».

«Подожди-ка, я поспрашаю. А то тебе опять платную утку присоветуют. Извините, – окликнула коляска ржавый запорожец, вместо задних колес которого были подставлены кирпичи. – Здесь поблизости утки бесплатные есть?»

Запорожец задумался.

«Не уверен, давно на приколе стою, но раньше вон за тем проспектом, в парке «Дубки», утки были».

«Спасибо, – чинно поблагодарила коляска, и вдруг увидела кирпичи вместо колес под задним крылом запорожца. – Ой, тоже инвалид?»

«Так уж получилось».

«В аварию попали?» – не отставала коляска.

«Воры скрутили».

«Что я тебе говорила! – торжествующе напомнила коляска Любе. – Колеса на ходу снимают. Это мне еще повезло, что клофелин меня не берет. Зря сумка Ладкина драная мне его сыпала».

«Что ты плетешь? – возмутилась Люба. – Кто тебе чего сыпал?»

«Не насыпала, но хотела».

«Откуда ты знаешь?»

«Я как глянула на эту Ладу, так сразу поняла, что она промышляет».

«Слушать не хочу такую чушь», – заткнула уши Люба.

«А вот сейчас у запорожца спросим. Вам клофелин подсыпали?»

«Не помню», – пожал плечами запорожец.

«Значит, точно – подсыпали, раз ничего не помните», – удовлетворенно констатировала коляска.

«Поехали уже в парк, а? – предложила Люба коляске. – Не могу больше терпеть».

Они наугад проехали прямо через проспект. Потоки машин – кто возмущенно, кто сочувственно, тормозили при виде отчаянно передвигавшейся коляски. Из одного открытого окна Любе на колени вылетела металлическая монета в десять рублей.

– Вы деньги потеряли! – крикнула было Люба, но машина уже умчалась.

«Какое – потерял! – вскричала коляска, когда бурный поток проспекта был преодолен и показался парк. – Это он тебе милостыньку бросил».

Люба вспыхнула: «Ты что, серьезно?»

«Шутки шучу!»

Люба подержала монету в руках.

«Какие все-таки люди в Москве добрые. Десять рублей незнакомой девушке бросил. Без всякой корысти отдал, просто потому, что хороший это был человек».

«Хороший, – заворчала коляска. – Ага! Да депутат это от полюбовницы своей ехал. Грешил всю ночь. А потом десять рублей бросил, вот и совесть чиста: вроде он уж не изменщик, а голубь сизокрылый!»

«Почему ты во всем видишь только плохое?» – возмутилась Люба.

«Кто-то из нас двоих должен худое видеть? Ты у нас кругом только хорошее замечаешь. А мне что остается? Ой, гляди-ка, уточки плавают».

«Правда! Ути-ути, ути-ути».

«Чего вам? – откликнулась из пакета утка. – Приспичило?»

«Посмотри, какие утята в пруду забавные, – ойкнула Люба утке. – Малюсенькие, как детские пинеточки».

«Чего мне на них глядеть? А то я утенком не была», – равнодушно пробормотала из пакета утка.

«Неужели тебе не обидно, что твоя жизнь так сложилась?» – виновато спросила Люба.

«У каждой утки – своя судьба», – как давно решенное, спокойно ответила утка.

«Верно, – согласилась Люба и энергично воскликнула: –А моя судьба – петь! Поехали!»

«Ох-ти, мне, – закряхтела коляска. – Хоть бы передохнуть дала».

– Девушка, товарищ москвичка, где здесь туалет? – окликнула Люба молодую женщину с метлой.

– В «Макдональдсе», – польщено ответила дворничиха, которая только месяц назад приехала в столицу из города Ош.

«А утки бесплатные где?» – спросила коляска метлу.

«В пруду, – ответила метла. – Плавают».

«А-а», – разочарованно протянула коляска.

– Здесь рядом «Макдональдс»? – воскликнула Люба.

– Совсем близко, – махнула метлой женщина, – через две мусорницы.

«Колясочка, Коля точно нас там ждет!»

«И почто только я в эту авантюру вмешалась, – запричитала коляска. – Сидела бы сейчас дома, в тепле, в сухости».

«Тебе холодно, что ли? – возмутилась Люба. – Поехали давай».

В ресторане быстрого питания, который действительно оказался совсем рядом, на горластом проспекте, было прохладно. И жидкое мыло пахло сиренью, и электрополотенце, как и в Ярославле, само высушило Любины руки. Все было, как и в прошлый вечер! Люба выехала из туалета в зал и зажмурилась: «Колясочка, сейчас я открою глаза, а за столиком у окна сидит Коля».

Коляска замерла.

Люба глубоко вздохнула, открыла глаза и повернула голову к столику возле окна-витрины. За столиком сидела элегантная дама в возрасте очень-очень золотой осени. Брови ее были тщательно выщипаны, а на их месте, но с большим взлетом вверх, к классической прическе, находились другие, искусно, хотя и явно подрагивающей рукой, нарисованные коричневым карандашом и блестящими тенями. Шею и руки дамы, как ветвь барбариса, густо унизывали камни цвета хурмы и сливы. Дама деликатно ела слоеный пирожок с искусственной вишней.

– Здесь не занято? – спросила Люба.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – ответила дама.

– Вы подержите мне, пожалуйста, место, я за едой съезжу.

– Подержу, – заверила дама, и улыбка мягкой светотенью пробежала по ее лицу.

– У вас такие необыкновенные украшения, – похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. – Просто как не знаю что. Как современная бразильская бахиана Лобеса!

Дама с неподдельным удивление посмотрела на Любу.

– Вы любите музыку? – спросила она.

– Кто ж ее не любит? – ответила Люба. – Вы тоже, небось, любите?

– Конечно, я ведь певица, – просто сказала дама. – Правда, сейчас на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельность в частном порядке: обучаю вокалу.

Люба поперхнулась картофелиной:

– Вы – певица?! Я сразу почему-то так и подумала! Вот только глянула и сразу думаю: точно – певица! Такие тени! Такие украшения! Какая вы необыкновенная!

– Извините, как вас зовут? – с удовольствием улыбаясь, спросила дама.

– Любовь Зефирова. А вас?

– Чудесное имя – Любовь. А меня – Сталиной Ильясовной.

«Сталина, – повторила коляска. – Вот это я, понимаю, имя. Ста-ли-на! Не пластмасса какая-нибудь, не алюминий».

– Чем вы занимаетесь, Любочка? – с тактичной заинтересованностью спросила Сталина Ильясовна.

– Пою.

– Да что вы? И где же?

– Пока дома пела.

– У вас дома есть студия?

– Нет, я на кухне чаще всего пою, и изредка в зале.

– В зале? – произнесла Сталина Ильясовна.

– Честно говоря, в зале я редко пою, потому что мама там телевизор смотрит.

– Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?

– Я на счет планов и приехала.

– А, так вы в Москве недавно?

– Сегодня утром прибыла. Там деревья были и клумба с тюльпанами. Вы здесь клумбу поблизости не видели?

– С тюльпанами – нет. Только с нарциссами. Вы где-то учились петь?

– В музыкальной школе. Ко мне домой учительница ходила. А потом я еще на полставки в этой же школе работала секретарем и вечерами немного занималась.

– Какой у вас репертуар? Что вам ближе всего?

– Песни я пишу сама. А аккомпанирует мне папа.

– На фортепьяно или гитаре?

– Нет, на гармони и балалайке.

– Значит, ваша стезя – фольклор?

– Да я даже чего-то и не знаю, какая у меня стезя. Вот послушайте, может, вы определите?

Люба на секунду замолчала, глаза ее затуманились, а рот горестно искривился:

– Задернуто тенью окно, завешена лампа туманом, закрыта дверь на засов, и скомкан стыд с покрывалом. Здесь на гармони проигрыш. Но дождь хлестал по лицу и ветер таскал за косы. И кто виноват, туман иль засов…

Люба голосила и голосила, и картошка дрожала в Любиных руках.

– Любочка, вы очень талантливы, – сказала дама, отложив конвульсирующий вишней пирожок.

– Правда?!

– Уж поверь мне, – любовно перешла на «ты» Сталина Ильясовна. – Но тебе надо учиться.

– Да? Вы думаете? – загрустила Люба.

– Обязательно! Ты обладаешь прирожденным, но пока недостаточно развитым вокальным дарованием. Сразу скажу: в оперу тебе, к сожалению, путь закрыт.

– Откуда вы знаете? – удивилась Люба.

– Во-первых, твоя осанка. Собственно говоря, осанки нет. Не хочу тебя обидеть, но ты ведь частично парализована?

– Только ноги.

– Все равно. Ты все время сидишь, поэтому легкие не развернуты, их объем маловат. Столб голоса недостаточно вытянут. Для вокалиста очень важна физическая форма.

– А я сильная, – заверила Люба. – Могу отжаться на руках сто раз, танцевать на коляске, а если пристегнусь, то вместе с коляской делаю акробатические прыжки и пируэты.

– Отлично, – согласилась Сталина Ильясовна. – Но все-таки…

– Ладно, – перебила Люба, – я по опере, честно говоря, и не тоскую.

– А эстрада вполне тебе по силам. Тем более, на эстрадных подмостках сейчас пользуются успехом певцы с голосом в две октавы, совершенно необъемным. Я, конечно, не имею в виду тебя.

Люба слушала, открыв рот.

– Возможности нынешней акустической техники усилят самый слабенький голос, – объяснила Сталина Ильясовна. – И в то же время хорошие преподаватели вокала довольно редки и услуги их стоят дорого. Поэтому эстрадные певцы не стремятся совершенствовать голос. Ладно, не буду ворчать. В конце концов, история певческого искусства знает множество исполнителей, обладавших голосами такой яркой индивидуальности, что недостаток глубоких вокальных данных, в классическом понимании, почти не замечался публикой. Вертинский, Утесов, Бернес. Дай-ка, кстати, посмотрю твое небо, чтоб зря не обнадеживать.

– Небо?

Люба поспешно сглотнула.

– Открой рот пошире. Так-так. К окну повернись. Что ж, небо неплохое, высокое. Голосовые связки… Плохо видно здесь… Но, вроде бы, развитые. Думаю, петь профессионально ты сможешь.

Люба просияла.

– Небо. Надо же, а я и не знала, – возбужденно тараторила она. – Пою себе и пою. И ведь хоть бы кто сказал, что оно должно быть высокое?

– Не все это знают. Здесь нужен специалист.

– А где я могу учиться, как вы думаете? – с надеждой спросила Люба. – Только чтоб без лестниц.

– Ох-ох-ох, – произнесла Сталина Ильясовна. – Без лестниц. Насколько я знаю, для людей с ограниченными возможностями есть университет культуры под патронажем ЮНИСЕФ. Или ЮНЕСКО? Ладно, не суть. Там имеется музыкальное отделение.

Люба радостно вскрикнула.

– Но лестницы… Знаешь что, позвони мне через пару дней, я выясню насчет лестниц.

И Сталина Ильясовна подала Любе визитку:

– Здесь мои телефоны, домашний, мобильный.

«Автомобильный» она сказала? – встрепенулась коляска. – Может она и Колин джип знает?»

«Колясочка, ты представляешь, сколько в Москве джипов?» – отмахнулась Люба.

«Жизнь прекрасна неожиданностями», – заметила коляска.

«Отстань, пожалуйста, дай я попрощаюсь с певицей!»

Люба долго сидела за столиком и рассматривала кусочек картона: «Сталина Ильясовна Черниченко. Вокал. Эффективные уроки. Имеется аккомпанемент (рояль, арфа). Дорого».

«Дорого. Это сколько интересно, колясочка?»

«Уж рублей сто отдай и не греши! – авторитетно заявила коляска. – А то и все двести».

«Ничего, – Люба приподняла согнутые руки, устрашая Москву бицепсами, – заработаем».

Коляска с сомнением засопела.

«Поехали на проспект, – скомандовала Люба, – прямо сейчас работать начнем».

Определив подходящее, по мнению коляски, место – возле троллейбусной остановки, Люба принялась набираться смелости.

«Чего не поешь-то? – недовольно подтолкнула ее коляска. – Третий троллейбус уж подходил послушать, да так и отошел. Всю публику мне разгонишь».

«Ладно, – Люба закрыла глаза, – только ты мне помогай».

«Припев подтяну», – пообещала коляска.

«Нет, петь я сама буду, а капелла»

«Это как?»

«Без помощи коляски, значит».

«Как знаешь», – обиделась коляска.

«Ты будешь подстраховывать меня во время прыжков и танцев», – пояснила Люба.

«Ох-ти мне…»

«А я деньги буду собирать», – обрадовался рюкзачок.

«Верно», – похвалила Люба.

«А я – чего?» – без восторга произнесла из пакета утка.

«А ты спи, отдыхай», – разрешила Люба.

Совершенно внезапно, без предупреждения, Люба громко заголосила:

– В синей воде кольца шагов!

Прохожие, стоявшие возле прозрачного навеса остановки, шарахнулись в сторону: кто поспешно, кто – как бы по внезапно вспомнившемуся делу.

Люба прибавила громкости:

– Ветер унес шепот и смех и твою-ю улыбку!

Люба резко развернула коляску, так что малые колеса встали поперек, и совершила стремительное фуэте. Затем она рывком поставила коляску на правое колесо и описала полукруг лишь на нем одном.

Когда коляска очнулась от виражей, вокруг стояли прохожие. Люба подняла вспотевшее лицо и испуганно обвела лица зрителей. Зрители зааплодировали. Подошел троллейбус, и люди, как бы извиняясь за то, что уходят раньше времени, стали протягивать Любе деньги, в основном рублевые монеты. Но были и десять бумажных рублей.

Люба и коляска пели и плясали акробатические танцы почти до вечера. Когда жара стала грузной и потной, Люба перевела дух.

«Помру сейчас, – предупредила коляска. – Нашла девочку! Я ведь уже зрелого возраста».

«Ладно, хватит для первого раза», – согласилась Люба.

Они встали в тени кленов и пересчитали деньги, часть которых рюкзак все норовил прикарманить.

«Вытряхивай его, Любушка, – требовала коляска. И шумела рюкзаку: – А ты не жульничай».

Денег оказалось четыреста семнадцать рублей!

«Не может быть, – шепотом засомневалась коляска. И испуганно огляделась. – Любушка, пересчитай еще разок. Может, сорок рублей семнадцать копеек, ты имела в виду?»

«Что я, считать не умею? – отмахнулась Люба. – Если и ошиблась, то на рубль-два».

«Это что же, мы за пол дня… четыреста семнадцать?»

«Это ж Москва, – авторитетно заявила Люба. И самодовольно добавила: – На пару уроков вокала уже заработали».

«А питаться на что? – напомнила коляска. – Тебе питаться надо полноценно».

«Ой, у нас же лаваш есть, – вспомнила Люба, – и еще помидор. – И пятьсот рублей из дома».

«А теперь куда?» – задумчиво спросила коляска.

«Назад, где нас Коля будет искать».

«Куда назад-то? Сил уж моих нет».

«К ларьку с хлебом на той стороне проспекта, – обозначила маршрут Люба. – Возле ступенек под землю, куда Лада ушла».

Во время штурма проспекта, Любе, несмотря на ее протесты, бросили на колени еще пять рублей.

«Я тебе говорила? – выкрикивала Люба коляске, – в Москве все стремятся помочь инвалидам».

«Лучший город-инвалид на земле, – согласилась коляска. – Ты, кстати, обратила внимание на коляски на электричестве?»

«Нет. Где ты такие видела?» – заинтересовалась Люба.

«Здрасьте! А троллейбус-то?»

«Ну, так это троллейбус и есть», – разочарованно сказала Люба.

«Какая разница, как коляску назвать? Троллейбус или там джип. Назначение у нас всех одно: везти граждан, которых ноги не держат».

Люба поравнялась с тонаром.

«Надо же, – успела пробормотать коляска, – колеса в порядке, а он стоит в тепле, пряниками торгует. Умеют пристроиться».

Так вот, едва Люба подкатила на запах хлеба, из окошка высунулся улыбающийся лаваш… тьфу, продавец.

– Где долго была, красавица? Мамка тебя, наверное, обыскалась уже.

– Обыскалась, – вздохнула Люба.

– Ругать будет, – покачал головой торговец. – Сучка, скажет, где шлялась?

– Что вы, – Люба засмеялась. – Она так никогда не скажет. Она вообще таких слов при мне не говорит.

– А при мне говорила.

– Да? – сочувственно потрясла головой Люба.

Утром подошла к тонару: сучка, говорит, дура, девка пропащая!

– Я записку маме оставила. Рано, когда она еще спала, – прервала Люба торговца, смущаясь бранных слов, – написала, что поехала в Москву петь.

– Ну ладно, – успокоился продавец. И подмигнул. – Кусты нашла?

– Не нашла. Бестолку это, в таком огромном городе кусты искать.

– Верно, красавица, – обрадовался продавец. – Держи еще лаваш. А завтра приходи сюда, в тонар.

– Спасибо, может и приду, – пообещала Люба.

– Иди скорее, автобус ваш уже стоит за переходом.

– Какой наш автобус? – не поняла Люба.

– На котором всех ваших инвалидов домой спать везут. Ты на улице спать будешь?

Люба развернула коляску к переходу и недоуменно повела глазами.

– Действительно автобус.

На асфальтовой площадке, усеянной объедками дневной торговли, стоял небольшой автобус с откинутой вниз задней площадкой.

«Любушка, это не катафалк, случаем?»

«Какой катафалк? Слышала, что сказали: автобус специально для людей с ограниченными возможностями. Курсирует по всему городу и возит колясочников, кому куда надо. Это ж, Москва!»

«А я что говорила? – горделиво напомнила коляска. – В Москве все для инвалида, все – во имя инвалида».

Они подъехали к задней, опущенной площадке. Молодой парень, подозрительного как беляш уличной торговки вида, споро закатывал внутрь коляску с женщиной-инвалидом.

– Новенькая что ли? – посмотрел он на Любу.

– Ага, – сказала Люба. – Первый день сегодня.

– Давай скорей загружайся. Уезжаем.

Внутренность автобуса напоминала брюхо акулы, хватавшей все без разбору: костыли, коляски детские и инвалидные. Сидели безрукие «забытые всеми ветераны региональных конфликтов», мамаши-молдаванки с белокурыми младенцам – кривыми, косоглазыми, «срочно требуется дорогая операция», безногие «воины-афганцы» с гитарами, глухонемые девочки-подростки, мычащие девушки с ДЦП, веселый цыганенок со сросшимися пальцами на руках. Люба оторопела.

«Какие-то инвалиды странные», – тихонько поделилась она с коляской.

«Простые россияне!» – с пафосом воскликнула коляска.

«Все какие-то непонятные. Тоскливые, что ли? И разномастные уж очень. Такое чувство, колясочка, будто собрались к святым мощам ехать, прикладываться, чтоб исцелиться. Глухонемые девушки, например, зачем им в этом автобусе ехать? Они же не на колясках, сами могут по городу передвигаться. Тебе не кажется?»

«Может автобус бесплатный, вот люди и пользуются?» – предположила коляска.

«Может быть, может и не быть. Лица у всех, кроме цыганенка, потухшие. Мне в этой компании ехать как-то странно. Посмотри, у той женщины какой опустившийся вид, прямо бомжиха».

«Ишь ты, дворянка столбовая! Правильно! Автобус-то от собеса. А в собес кто обращается? Тот, кому уж больше некуда обратиться. Куда бомжихе этой идти, в Кремль что ли? Автобус – не джип, конечно, зато до ночлега довезет».

«Верно, – воспрянула Люба. – Надо же, как Москва радушно встречает гостей: только приехали, и – добро пожаловать в гостиницу. А может в общежитие. Располагайтесь, дорогие инвалиды, устраивайтесь и живите на здоровье».

Минут через двадцать автобус въехал во двор люмпен-пятиэтажек.

– Выгружайся, – скомандовал Любе все тот же подозрительного вида парень, похожий на немытый чернослив.

Глухонемые и колченогие в сопровождении дородной цыганки с обесцвеченными волосами привычно затащили колясочников на третий или четвертый этаж хрущевки. Девушки и женщины вошли в квартиру возле лестницы, мужчины – в соседнюю, угловую. В квартире пахло бытовым преступлением: казалось, несколько собутыльников пьянствовали здесь не один день, и встреча окончилась насильственной смертью. Стояла такая затхлая вонь, что даже утка заворочалась в пакете: «Где это мы?»

«Это ты у Любушки спроси: куда она нас приволокла?»

Люба была огорошена не меньше утки, но решила не привередничать: все-таки это бесплатное жилье, хорошо, что хоть такое неместным инвалидам предоставляют.

«А вы что хотели? – не очень уверенно ответила она коляске и утке. – Номер на двоих?»

«Ну уж такого номера я тоже не ожидала», – осторожно продвигаясь по коридору, скривилась коляска.

Собственно, и продвигаться особо было не куда: в четырех комнатках впритык стояли разномастные кровати, заваленные тряпьем. Квартирантки сразу разошлись по своим углам, лишь возле уборной тихо переговаривались две девочки-подростка со скрюченными руками и серыми костлявыми коленками, торчащими из дешевых джинсовых юбок, как жерди из забора.

Люба остановилась возле двустворчатой дверцы в стенную кладовку.

Цыганка прошла на кухню и приподняла крышку эмалированного бака, стоявшего на испитом стуле.

– Опять вермишель на исходе! – громко возмутилась она. – Куда в вас лезет?!

Затем цыганка извлекла из клетчатой сумки несколько кирпичей черного хлеба и пачку заварки. Неожиданно на глаза ей попалась Люба.

– Чего уставилась? – беззлобно спросила она Любу.

– Вы мне? – удивилась Люба. И посмотрела цыганке в глаза.

Цыганка вышла из кухни и, опершись руками в бока, молча уставилась на Любу.

– Сильно умная, да? – произнесла она после короткого молчания.

– А при чем здесь это? – ответила Люба.

Колченогие девочки возле уборной замерли, боясь поглядеть на Любу и цыганку. В самой уборной тоже наступила тишина, хотя за секунду до этого слышно было, как его посетительница уже взялась за щеколду. В комнатах прекратилась возня.

– Деньги давай, – приказала цыганка.

– Какие деньги? – спросила Люба. – За ночлег?

– Ты что, сучка, против мамы Русины рот открываешь?

«Ой, Любушка, это какая-то бандитка», – воскликнула коляска.

– Не надо меня пугать, – сказала Люба. – Не знаю, кому вы здесь мама, а кому бабушка, но только не мне. Говорите, сколько должна за ночлег, я все отдам.

– Все и давай, – цыганка схватила Любу за карман на куртке, потом выхватила рюкзак. – Сколько сегодня заработала?

– Да какое ваше дело? – бросила Люба.

Цыганка швырнула рюкзак Любе на колени:

– Или сейчас сама все отдашь, или я тебя в соседнюю квартиру, к мужикам отвезу, пусть они поищут, куда ты мои деньги засунула!

Коляска испуганно завибрировала.

«Любушка, отдай ей деньги подобру-поздорову»

Люба опустила голову и принялась дрожащими руками развязывать рюкзак. Она судорожно шарила по нутру рюкзака, но кукольной крошечной клеенчатой косметички, куда Люба сложила деньги, не было. Она сунула руки по очереди в оба кармашка на куртке – пусто, если не считать носового платка.

– Куда они делись? – пробормотала Люба.

«Украли?» – заохала коляска.

– Да кто их мог украсть? – вслух ответила Люба. – Не может быть, чтоб кто-то из автобуса. Там на воров никто и не похож.

«Думаешь, у воров на лбу написано?» – рассердилась коляска.

«Не верю, что это кто-то из этих людей, – строго сказала Люба. – Ведь они все сюда приехали. Если бы кто из них украл, как бы он смотрел мне в глаза?»