Текст книги "Кто стрелял в президента"

– Заметано! – предупредил президент. – Тогда на экскурсию?

– Георгиевский зал – самый большой зал Кремля, – принялась рассказывать экскурсовод, – назван так в честь святого Георгия Победоносца, покровителя русского войска.

Люба, затаив дыхание, глядела на огромные золотые люстры, сияющие канделябры, высокие торжественные своды, узорчатый паркет. В Грановитой палате внимательно выслушала подробности подвигов каждого из святых, глядевших с росписей потолка и стен. Радостно засмеялась, увидев в Зеленой гостиной камин. Но экскурсовод сказала, что фуршетов в Зеленой гостиной не проводится.

– Пора, пожалуй, вас угощать, Любовь Геннадьевна, – сказал президент, услышав про фуршет.

– Я просто так сказала! – принялась уверять Люба. – Честное слово, я не голодная.

– Вы теперь должны за двоих есть, сил набираться, – ответил Путин.

Николай ревниво раздул ноздри.

Люба испуганно посмотрела на Николая. Он стоял с каменным лицом.

– Конечно, после ранения нужно хорошо питаться, – деланным голосом ответила Люба, надеясь увести разговор в сторону и не вызвать удивления Николая неожиданным известием о скором отцовстве.

«Не хватало только, чтобы он узнал об этом от президента», – пробормотала Люба коляске.

«Да уж, – задохнулась коляска. – Представляю разговорчик! Поздравляю вас, вы скоро станете папашей. – Я? Ну не я же!»

После «бокала шампанского», во время которого Любе таки пришлось отпить глоток во избежание Колиных подозрений, она и президент направились в Представительский кабинет. Васю же и Николая попросили подождать за столом с винами, соками и закусками.

Когда Люба с президентом вошли туда, оказалось, что помещение на добрую треть заполнено телекамерами и фотокорреспондентами.

– На награждении вас орденом Мужества будет присутствовать пресса, – сообщил Любе кто-то из сотрудников.

«Я совсем забыла про орден», – судорожно прошептала Люба коляске.

«Кому все – часы, ордена, букеты, а кому – шиш да ничего. Хоть бы медаль какую завалящую дали», – плаксиво посетовала коляска.

Награждение было очень уж торжественным! Даже лишка, по мнению коляски, почета! Коробочку с орденом Люба получила из рук самого президента. Более того, он взял из рук нарочно приставленного для этого дела помощника великолепный букет роз и самолично вручил его Любе.

– Такие люди как вы, Любовь Геннадьевна, – это гордость России, – сказал президент в микрофон. – Счастья, вам, здоровья. И простите, что вам пришлось попасть под пули вместо меня.

– Вам необходимо сказать короткое ответное слово, – подсказали Любе на ухо.

– Что вы все извиняетесь? – сказала Люба, разглядывая бледно-зеленые панели стен, картины в богатом золотом багете, камин, отделанный зеленым камнем и украшенный канделябрами, малахитового цвета диваны. – На Кавказе тоже стреляют, так ведь не вам же там под пули лезть? Для этого простые россияне есть. А вы – глава нации. У вас свои задачи. Как говорится, царь не должон думать об каждом, царь должон думать об важном.

Люба замолкла, довольная своим красноречием.

Присутствующие встревоженно улыбнулись.

– Это из пьесы слова, – пояснила Люба. – Из великой русской литературы.

– Ну чего, пора гасить прошмандовку? – тихо сказал в невидимое переговорное устройство крепкий сотрудник службы безопасности.

– Достаточно, Любовь Геннадьевна, – ласково прошептал на ухо Любе помощник.

– Ага, – кивнула Люба и попыталась объясниться: – Не к месту про литературу, да? Вечно меня кругозор подводит.

По невидимой команде пресса покинула кабинет, но вошли другие люди, которых Люба явно видела раньше по телевизору.

– Любовь Геннадьевна, подсаживайтесь к столу, цветы вы можете пока отдать мне, – сообщил очередной помощник.

Люба поехала к столу, неловко скользя по залитому лаком наборному паркету.

– Она что же, навсегда будет прикована к инвалидной коляске? – вдруг спросил президент стоявшего наготове помощника.

– Последствие ранения, – сурово доложил помощник. – Бог, как говорится, не фраер.

Президент крякнул.

– И как мне этой девчонке теперь в глаза смотреть? Это вина Каллипигова! Охрана, лбы здоровые, проспали, суки, девчонку. Она моей дочке старшей, наверное, ровесница.

– С Каллипиговым разберемся, – заверил помощник.

– Выговор ему, премии лишить, – грозил президент.

– Будет исполнено.

Когда все расселись за внушительных размеров столом, президент стал представлять Любе собеседников.

– Мне Любовь Геннадьевна сообщили, что вы певица, да к тому же боретесь за права инвалидов, поэтому я попросил прийти соответствующих министров. Министр культуры…

– Добрый день, Любовь Геннадьевна.

– Это – министр труда.

– Вот вас-то мне и надо! – подскочила Люба.

– Не стесняйтесь, Любовь Геннадьевна, гоняйте в хвост и в гриву, – разрешил президент.

Все улыбнулись шутке.

– Почему у вас в перечне профессий, разрешенных для обучения инвалидов, все сапожники да закройщики? Это же каменный век! Почему я не могу учиться на системотехника, к примеру? Почему человек без ног не может получить профессию инженера?

– Это не ко мне, – с сожалением сообщил министр труда. – Это – министерство образования и соцобеспечения.

– Всем лишь бы свалить с больной головы на здоровую, – сказала Люба. – Перепихнуть проблему. А как там живой человек живет, никого не волнует. Причем здесь соцобеспечение? Я не пенсию прошу и не разовую помощь. Я прошу работу.

– Я хочу ответить, – сказал министр труда.

– Правильно, Любовь Геннадьевна, может, хоть теперь чиновники шевелиться начнут? – думая о своем, заметил президент.

– Для инвалида труд – единственная возможность не чувствовать себя ущербным. Поймите, мы такие же люди, как и вы! Я такой же человек, как и вы! С такими же желаниями!

– В общем-то, можно расширить перечень профессий, – сказал министр. – Хотя нами уже разработана целевая программа.

– Вы уж постарайтесь, – неожиданно зловеще, чем очень удивила коляску, попросила Люба.

– Будем считать, что работой наши инвалиды в ближайшее время будут обеспечены, – подвел итог дискуссии президент, – давайте о вас конкретно поговорим. Какие у вас планы?

– Планы у меня творческие.

– Ну-ну? – сказал министр культуры.

– Хочется открыть центр творчества для людей с ограниченными возможностями.

– А для себя лично?

– Мечтаю поставить большое шоу из моих песен с участием инвалидов. Песни уже записаны на студии звукозаписи, есть макеты рекламы. Но нужен сценарий, режиссер, зал. Я собираюсь все это организовать на те деньги, которые вы мне в госпитале дали. Правда, не знаю с чего начать?

– Любовь Геннадьевна, боюсь вас огорчить, – прервал Любу президент, – но на те деньги вы разве только для детсада номер подготовите. В Москве расценки не такие, как в вашем городе.

– Да что вы? – расстроилась Люба.

– Министерство культуры, конечно, не останется в стороне, – заверил министр культуры. – А если в бюджет будущего года отдельной строкой заложить творчество инвалидов…

– Видите, Любовь Геннадьевна, благодаря вам и бюджет сейчас скорректируем. Поможем Любови Геннадьевне с ее шоу? Часть средств я выделю из своего личного фонда, спонсоры, надеюсь, отыщутся. Кто-то меня буквально на днях, на приеме в Сочи, про социальную ответственность бизнеса загружал, предлагал посильную помощь.

– Спонсора найдем, – согласились министры. – Помощь окажем. Не каждый день у нас такие таланты объявляются.

– Любовь Геннадьевна, – вдруг обратилась к Любе женщина в очках, с ярко-накрашенным, но строгим ртом. – У вас какое образование?

– Я заочно учусь в университете на факультете дефектологии.

– А вы в министерстве соцобеспечения не хотите поработать? Нам очень нужны такие специалисты, неравнодушные, образованные, понимающие проблему изнутри, с активной жизненной позицией.

Уши Любы порозовели.

– Я? А я смогу?

– Ну, мы же все смогли. И вы сможете.

– Я подумаю. Вообще-то, я певицей мечтаю быть.

– Певицей это хорошо. Но вы все-таки подумайте над моим предложением.

– Скажите, почему вы не подействуете на суд? – совсем раздухарившись, вдруг сказала Люба. – Чтобы тех, кто грабит страну, наказывали от души? А кто невиноват – чтоб выпускали?

– Я бы рад, Любовь Геннадьевна. Но суды России не являются юрисдикцией президента. Наши суды независимы. Никто им не указ, кроме закона. У нас верховенство закона, понимаете? И я считаю, это правильно.

– Ну а закрыть пункты приема металла? У нас один инвалид залез в трансформаторную будку, чтобы украсть металл, и сгорел там. А кто-то миллиарды из страны вывозит.

– Видите ли, Любовь Геннадьевна, соответствующий закон может принять только Государственная Дума. Президент, премьер, не являются законодательной властью.

– Даже президент не является? А что он тогда может? – не теряла надежды Люба.

– Издать указ о награждении, представлять страну на международной встрече на высшем уровне.

– А отобрать назад награбленное и вернуть простым людям?

– Нельзя! Это будет вразрез с принципами демократии. Возврат к тоталитарному обществу.

Министры согласно кивали.

– Странно, – сказала Люба и примолкла.

– Любовь Геннадьевна, – прервал молчание президент. – Вы по поводу своего концерта обратитесь лично к министру культуры, и он подскажет вам специалистов: режиссера, сценариста, художника, кто там еще?

– Спасибо! Я вам обещаю, вы не пожалеете о том, что помогли мне и моим друзьям, – с жаром заверила Люба.

– Не сомневаюсь, – положил ладони на стол президент.

«А чего про счетчики горячей воды не спросила?» – попеняла коляска, когда Люба выехала из зала.

«Забыла».

Завтрак в Малом банкетном зале Люба помнила уже смутно. В голове отложились лишь тяжелые фалды занавесей на окнах и сервиз с позолотой, золотыми были даже ножки хрустальных бокалов, шеренгами стоявших возле Любиных тарелок.

С того дня прошел всего месяц. И вот сегодня, она, Любовь Зефирова, должна выйти на сцену, и не посрамиться перед главой государства, министрами, тысячами зрителей, а самое главное, перед своими друзьями-инвалидами, которые поверили ей, Любе, что можно жить собственным трудом, а не попрошайничать, воровать и обслуживать клиентов или ждать жалкой пенсии.

Занавес раскрылся, и на пологий спуск выехала Любина коляска. Цветы на свадебном платье Любы, джинсы, и розово-белые кроссовки излучали сияние.

– Христос-младенец в сад пришел, – в полной тишине раздался хрустальный Любин голос, и все пространство зала заполнилось лазерными бутонами – голубыми, белыми, изумрудными.

Зрители задрали головы, многие подняли руки, пытаясь дотронуться до цветов.

– И много роз нашел он в нем, – прозвенело над залом, и вступил оркестр.

Люба медленно съезжала по спуску, который неожиданно стал прозрачным, открывшим бегущую под ним воду. С колосников густо посыпались бордовые лепестки. Сверху опустилось огромное зеркало, встало под углом к залу, но отражался в нем не зал, а луг цветущей лаванды. Люба подъехала к зеркалу, приложила руки к своему отражению, зеркало медленно повернулось вокруг оси, словно увозя Любу. Когда оно развернулось на сто восемьдесят градусов, на другой его стороне тоже оказался луг, из которого вышел безрукий Паша с крыльями за спиной. Паша встал на краю дорожки, ведущей в зал, посмотрел вверх и медленно поднял обрубки, крылья раскрылись, сияя в лучах голубого света. Вообще-то, Паше очень хотелось пойти вприсядку, но он терпел, напуганный словом «концепция».

Когда затихли последние аккорды, и смолк чистый голос Любы, зал еще несколько секунд молчал, словно у всех зрителей разом встал комок в горле.

А потом Любу подхватил смерч аплодисментов и криков.

Она наконец-то осмелилась посмотреть в зал. Он оказался черным, как выстланный бархатом ящик фокусника. Но внезапно два прожектора развернулись вдоль прохода перед сценой. Стали видны несколько первых рядов. Люба нашла взглядом президента с супругой, маму и папу, Николая с женой Оксаной.

Она поглядела на Николая.

Он незаметно потряс раскрытой ладонью, давая знать, что любит свою невесту без памяти и ждет, не дождется, когда они поженятся. Люба смотрела на Николая ничего не выражающим взглядом, словно позабыла его лицо за давностью лет и теперь не узнавала.

Аплодисменты не стихали. Режиссер Пушкин Федотович предусмотрел выступление на «бис». Поэтому, как по команде, вновь заиграл оркестр. Люба запела. Песня была старомодная, совершенно неактуальная – о странствующем принце, который выпил во дворце в чужих далеких краях отравленной воды и забыл о своей любимой.

– Вы так изменились за один океанский прилив, – страдальчески выводила Люба.

А Кристина-даун спускалась по бегущей вниз воде и все никак не могла дойти до горбатого Феди, опившегося воды ядовитой.

После окончания программы на сцену по очереди выходили высокопоставленные гости, вручали Любе корзины цветов, и рассказывали, обращаясь к креслу, где сидел президент, что родилась новая звезда, и рождение это является знаковым для России, поскольку демократия и бюджет с профицитом дали возможность раскрыться талантам россиян с ограниченными возможностями, и, несомненно, это только первый шаг и…

Когда со своих мест встали президент с супругой, вспыхнуло освещение зала, и Люба увидела знакомые лица.

«Гляди, Любушка, и Гертруда здесь», – воскликнула коляска.

Гертруда Васильевна Гнедич и Мария Семеновна Блейман, постаревшие, но бодрые, подняли сцепленные руки и раскачивались из стороны в сторону. Время от времени Гертруда Васильевна отпихивала плечом поседевшего мужа Левонтия, который норовил выкрикнуть «Из Ваенги давай!».

В зале стояли золовка Валентина с дочкой Наташкой – это ей Надежда Клавдиевна уступила отрез кримплена, Электрон Кимович, его зам по хозяйственной части Ашот Варданович, Элла Самуиловна. С автобусом фанатов прибыли Лоэнгрин Белозеров и секретарша Инесса. Люба радостно помахала летчиками Сереге Курочкину и Демычу – это их стараниями она летала по сцене на парашюте без всяких восходящих и нисходящих потоков: отважные авиаторы впервые в мире построили совершенно новую установку для имитации наяву полетов во сне.

Неожиданно под потолок взмыли ласточки – их выпустили рабочие санаторного лагеря во главе с бригадиром Дементьичем. Клетку держал видный парень, Люба узнала солагерника Лешу.

– Живой, Дементьич? – крикнула Люба.

– Куды я денусь? – весело ответствовал бригадир.

Вожатые Галина и Афиноген Васильевич, директор лагеря Ноябрина Ивановна размахивали красным стягом и призывали Любу встать под знамена КПРФ.

– Люба! – вопил с балкона знакомый голос.

– Светка! – замахала руками Люба.

Спинальница Света затрясла головой, указывая на роскошного загорелого брюнета справа от нее. Брюнет улыбался дорогими зубами.

– Муж? – догадалась Люба. – Иностранец?

Света еще пуще затрясла головой и завопила.

– Любит или маньяк? – приложив руки ко рту рупором, проорала Люба.

– Любит, – произнесли Светины губы.

– Пашка, Павел Иванович Квас, – принялась указывать пальцем Люба.

– Где? – кричала Света. – Вижу! Ангелина тоже здесь!

Прямо в руки Любе влетел букет из флоксов и астр – возле сцены стоял Роман в черной форме охранника.

В проходе Люба увидела Леонида Яковлевича Маловицкого, он аплодировал, одновременно пытаясь удержать от падения с коляски Феоктиста Тетюева, который, несмотря на пошатнувшееся в последние годы здоровье, нашел в себе силы отметить концерт в буфете.

Директор магазина «Пропагандист» и продавщица «Теремка» Гавриловна кричали: «Браво!». Им дискантом вторил аптекарь Ефим Наумович Казачинский и басом – заочник кооперативного техникума, завмагазином электротоваров Братский.

«Весь город прибыл, – шумела коляска. – Товарищ Преданный, гляди-ка, с Лариской обнимается. Вот бес!»

– Ай, молодец, певица-мевица, – улыбался продавец хлебного тонара и протягивал горячий лаваш.

– Я проживу без тебя, как тучи живут без дождя, – звучным контральто выводила слова Любиной песни Русина Вишнякова.

Мелькала футболка с надписью «Питсбургс пингвинс».

Сияли перстни Сталины Ильясовны. Вампир красовался в парчовой египетской юбке. И Николай смотрел на Любу влюбленными глазами. А на него смотрела законная жена Оксана. Красивая. И вовсе не крашеная, а натуральная брюнетка. И нос у нее – не чета Любиной кнопке, прямой, с легкой благородной горбинкой. И у них наверняка есть дети. И Люба теперь знает, что скажет Николаю. Скажет прямо сегодня, сейчас.

Люба съехала со сцены, приняла цепочку рукопожатий и подъехала к Николаю.

«Жених» поводил глазами.

– Добрый вечер, – сказала Люба. – Спасибо, что пришли.

– Нам очень понравилось, – воскликнула Оксана. – Представляете, я даже плакала.

– У вас очень красивая жена, – сказала Люба Николаю.

Он смотрел на Любу, не опуская глаз.

– До свидания, – попрощалась Люба и принялась выворачивать колеса задрожавшими руками.

«Свернешь мне шею», – забубнила коляска.

Когда зал опустел, Николай промчался за кулисы и, отыскав Любу, схватил коляску за поручень.

«А ну, отцепись, – возмутилась коляска. – Чего пристал? Сказано тебе: до свидания!»

– Мы давно уже не живем вместе, – довольно убедительно сказал Николай.

– Напрасно, – сказал Люба. – По-моему, твоя жена – неплохая женщина. Как ты мог? Впрочем, уже неважно.

– Кто бы говорил, – зло бросил Николай. – У самой рыльце в пушку.

– Что?

– За дурака меня держала? Спала с гарантом, а теперь святую изображаешь? А Коля Джип все знал! С самого начала!

– Я? С президентом? – Люба засмеялась. – Коля, ты не заболел?

– «Ты у меня первый»! Залетела от царя, да еще меня в чем-то упрекаешь?

– Ты… ты знаешь, что я жду ребенка? – растерялась Люба.

– Значит, правда? Не соврал Каллипигов?

– Он не от президента. Это твой ребенок.

– Я тебя любил, я тебе все простил, хотел с чужим ребенком взять, а ты сцены устраиваешь?

«Сцена за сценой», – пробормотала коляска.

«Вот именно», – ответила ей Люба.

– Коля, я тебя очень люблю, – с трудом сказала Люба. – Если бы мне сказали: выбирай – ты будешь ходить или останешься с Николаем, еще вчера я бы выбрала второе. Но сегодня… Я хочу быть одна.

«Снова стою одна, снова курю мама, снова», – страдальчески заголосила коляска.

– Пожалуйста, не приезжай ко мне больше. Ты не волнуйся, дочку я воспитаю хорошо, в уважении к отцу.

– Верой назовешь? – спросил Николай и отпустил поручень.

– Нет, Лавандой.

– Чего? – возмутился Николай. – Что за имя такое? Я не согласен!

– А при чем здесь ты? Ребенок ведь от президента.

– Любка, не ври, мой это ребенок.

– Уйди, Коля. Жена, наверное, обыскалась.

– Любушка, – возбужденно закричали вбежавшие за кулисы Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. – Пушкин тебя ищет, банкет ведь назначен.

– Мне пить нельзя, – сказала Люба. – Я жду ребенка.

– Любушка, доченька, радость-то какая, – вскрикнула Надежда Клавдиевна. И толкнула Геннадий Павловича. – Дед, обними зятя! Коля, поздравляю!

– А Коля здесь не причем, – глядя в лицо Николаю, сказала Люба. – Ребенок – от президента Российской Федерации. Мама, поехали. Где банкет?

Глава 17
Ликвидатор

– И ЧЕГО ты, Любушка, надумала в нашей глуши рожать? – подперев щеку, покачала головой Надежда Клавдиевна. После своих трагических первомайских родов она не доверяла местной медицине. – В Москве такие врачи заслуженные.

– Хотелось напоследок побывать дома, посмотреть на озеро.

– Да ведь оно в снегу все.

– Не важно… Хотелось проснуться в своей комнате оттого, что бузина в палисаднике заскрипела от ветра… Мне столько раз в Москве снилось, как огонь гудит в титане. Так хотелось налить чаю из нашего зеленого чайника.

– Облупился уж весь, надо новый купить.

– К тому же рядом с вами мне как-то спокойнее.

– Понятное дело, дом родной, – Надежда Клавдиевна выдержала паузу и просяще произнесла. – Любушка, может, все-таки вернешься к Коле? Уж так он тебя любит!

– Мама, сколько можно? Я тебе сто раз объясняла, что решила его не связывать. Он еще встретит здоровую женщину. Зачем ему всю жизнь мучиться со мной?

Люба говорила почти автоматически – она много раз повторила эту фразу перед тем, как ехать домой. Тогда, после концерта, Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович решили, что Любушка и Коля просто поссорились на минуту – с кем не бывает? И со спокойной душой уехали домой, в город на берегу Белого озера.

– А какую ты ему травму нанесла своим отказом, ты подумала? – укорила Надежда Клавдиевна.

– Да, – рассеянно сказала Люба, она почти не слушала Надежду Клавдиевну.

– Что – да?

– Пойду, полежу, – невпопад ответила Люба.

«Колясочка, тебе сегодня никто подозрительный не встретился?» – спросила она, плотно закрыв дверь в свою комнату.

«Подозрительный?» – заволновалась коляска.

«Мне показалось, что когда мы гуляли на земляном валу, он там стоял»

«Что? Кто?» – заохала коляска.

«Там Каллипигов стоял. Около камней. И так быстро повернулся спиной».

«Каллипигов?! – вскрикнула коляска. – Ликвидировать нас с тобой прибыл!»

«А может, мне показалось? Сама себя накрутила? Все никак не идет из головы тот псих, которого «ликвидировали». До чего дошла – уже тележного скрипа боюсь. Как та ворона пуганая. Нет, наверное, все-таки показалось».

Нет, не приблазнился Любе Каллипигов. Он прибыл в родной город вместе с Любой. Его машина неотступно следовала за Любиным минивэном. Но Каллипигов не собирался ликвидировать ни Любу, ни коляску. План, составленный верной супругой и соратником Зинаидой Петровной, был более зловещ.

– Каллипигов, я знаю, как поднять твой престиж в глазах руководителя страны, – имперским голосом сообщила Зинаида Петровна после того, как супругу было поставлено на вид за ненадлежащую организацию охраны первого лица государства, повлекшую за собой ранение посторонней россиянки.

Конечно, Каллипигов признавал, что объект был прав. Но когда кто-то прав, ведь еще неприятнее! Поэтому Каллипигов взял Зинаиду Петровну за предплечье и обратился в слух.

– Ты должен забрать у Зефировой ребенка, и мы сами воспитаем его!

– Будем воспитывать сына президента?

– Вот именно. Оформим опенкунство, а лучше даже – усыновим. Представляешь, каким будет расположение объекта к нашей семье, знай он, что мы растим его дитя?

– А Зефирова?

– Зефировой сообщат, что ребенок умер.

– Как-то это негуманно.

– Наоборот, Каллипигов! Негуманным было бы оставить беззащитного младенца на растерзание банды инвалидов. Я думаю, что объект тоже понимает, какое, с позволения сказать, воспитание, может дать его наследнику безногая мерзавка, работающая в ночных клубах. Там же одни проститутки! Ты бы хотел, что бы я, мать твоих детей, работала в ночных клубах?

Зинаида Петровна подвигала грудью, изображая, как именно, могла бы она зарабатывать на жизнь в ночных заведениях.

– Нет, – встревожился Каллипигов. – Не хотел бы.

– Ты узнаешь, где собирается рожать Зефирова, проведешь работу с главврачом и заберешь маленького президента. Все понял?

– Зинаида, ты – гений!

Увы, именно Каллипигов стоял у запорошенных январским снегом камней на берегу заснеженного озера.

– Любушка, ты меня не слушаешь что ли? – позвала заглянувшая в двери Надежда Клавдиевна. – Иди чай пить.

Они устроились за покрытым клеенкой столом в маленькой кухне. Люба протянула руку за зеленым эмалированным чайником с носиком, раздвоенным как хобот слона. И вдруг почувствовала, как внутри лопнуло и на стуле, застеленном круглым половичком, стало горячо.

– Вода какая-то… – сказала Люба, поглядев на стул, а затем на чайник.

Ребенок в утробе яростно заворочался. Живот словно разрезало ножом.

– Мама, вызывай «Скорую», – клацая зубами, сказала Люба.

– Батюшки! – вскрикнула Надежда Клавдиевна и побежала в прихожую – звонить по телефону. – «Скорая»? Это Зефирова Надежда. Валентина, ты что ли? А ты чего, за диспетчера? Все тебе денег мало, все шабашишь? Привет, золовка дорогая! Любушка моя рожать надумала. Да, приехала из Москвы. Воды уж отошли. Как – машина на выезде? Далеко? В Поляково? Дак это она когда вернется-то? А нам чего делать? Ладно, Валентина, спасибо. Отец! Геннадий! Да оторвись же ты от телевизора! Заводи мотоцикл!

Золовка Валентина нажала на рычажки телефона и, спешно вытащив из кармана бумажку, набрала номер.

– У родственницы вашей, Любы Зефировой, отошли воды, – сообщила она в трубку. – Сейчас в родильное прибудет.

– Спасибо вам огромное! – ответил голос Каллипигова. – Очень хотелось поддержать Любовь в такой час, оказаться рядом в нужную минуту.

– Мама, я боюсь на мотоцикле, – заволновалась Люба. – Еще растрясет или перевернемся по льду.

– Да уж, – нервно согласилась Надежда Клавдиевна, – Переворачивать людей наш папа горазд.

– О чем ты говоришь? – возмутился Геннадий Павлович.

– Молчи уж! – отмахнулась Надежда Клавдиевна. – Забыл уже? Поехали пешком. Давайте одеваться. Гена, неси Любе мои валенки.

В приемном покое Любе опять показалось, что человек, стоявший к ней спиной, лицом к спискам пациентов, похож на Каллипигова. Во время очередной судорожной схватки она вцепилась в поручни коляски и вновь взглянула в угол. Возле списков никого не было.

Люба покорно приняла душ, сидя под струями воды в коляске, кое-как перебралась на кушетку для «обработочки», полежала на утке, дожидаясь действия очистительного, и только въехала в предродовое отделение и положила на кровать с клеенчатым матрацем чистое белье, как потянуло где-то в раненой попе. Тянуло все сильнее, настойчивее, туже. Совсем нестерпимо!

– Доченька моя! – закричала Люба.

– Потуги? – спросила пришедшая на крик акушерка.

– Не знаю…

Акушерка приложила руку к Любиному животу и скомандовала:

– Быстро в родильное.

Любовь, охая и клацая зубами, заехала в ярко освещенную лампами, облицованную кафелем комнату. На одном из столов лежала прикрытая простыней уже родившая женщина. Она повернула голову и с удивление уставилась на Любину коляску и ее тощие неподвижные ноги, торчащие из-под короткой больничной рубахи.

– Как инвалид? – услышала Люба мужской голос в коридоре. – И что – на учете не состояла? Явилась со схватками? В родильное вошел Электрон Кимович. Люба посмотрела на седые брови и пятнистые руки.

– Женщина, ваше легкомыслие преступно! – сердито сказал Электрон Кимович и, наконец, бросил взгляд на роженицу. – Постойте-ка. Мать честная, Любовь Зефирова?

– Я, – испуганно сказала Люба.

– Как же вы так, Любовь Геннадьевна, без анализов, без контроля, без обменной карты? Мы ведь вас теперь должны отправить в инфекционное отделение. Уж только учитывая ваши заслуги и внимание президента, – Электрон Кимович развел руками, глядя на акушерку. – И что прикажете делать? Кесарить? Роженица должна была заранее лечь в отделение, приготовиться к операции. Где анестезиолог?

– В хирургическом, туда с аварии тракториста привезли. Тяжелый.

– Вызывайте Эллу Самуиловну на случай осложнений.

– Хорошо.

– Давай-ка, Любовь, помогу тебе на стол перебраться.

«Родственник мой, – с удовольствием сообщила коляска, поглядев на гинекологическое кресло. – Я ведь тоже называюсь кресло-коляска. Дальняя, правда, но родня. Так что не бойся, Любушка, сейчас по-родственному все изладим в лучшем виде».

Люба взгромоздилась на оказавшийся мягким стол. Ноги повисли, согнувшись в коленях. Электрон Кимович хмуро покачал головой.

– Пробную тракцию? – спросила акушерка.

– А что еще делать? – Электрон Кимович протянул руку к столу с инструментами. – Forseps Obstetrica!

– Нате, – подала акушерка.

Люба увидела щипцы.

– Нет! – закричала она. – Зачем? Сегодня нет никакой демонстрации?

– Демонстрация? – удивленно переспросил Электрон Кимович и, нахмурившись, взглянул на акушерку. – Проверьте пульс и давление.

– Ну, здравствуй, Любушка, – старческим голосом продребезжали щипцы. – Вот мы и свиделись! Электрон Кимович рассказывал, ты теперь артистка? А ведь это я тебе родиться помог. Сейчас и дите твое на свет божий извлечем, не сомневайся. Живым или мертвым, а извлечем!

Люба завизжала и закрыла руками между ног. Еще раз заорав, она бессильно опустила голову на кресло и вдруг почувствовала, как что-то на мгновение расперло ее изнутри, так что, казалось, хрустнули кости и мягко затрещали мышцы, и в горячем потоке выскользнул ее ребенок. Выскользнул прямо в руки Любе. Лампы под потолком закрутились каруселью. В комнату встревожено заглянул Каллипигов. На Каллипигове была повязка, но теперь Люба узнала бы его даже со спины.

«Любушка, ликвидируют нас сейчас!» – закричала от дверей коляска.

Люба широко открыла рот и соскочила со стола, перехватив ребенка с желто-синей волочащейся пуповиной повыше, к животу, туда, где на рубахе стоял черный штамп «родильное отделение».

Вихляя все телом, она выбежала в коридор.

Каллипигов шарахнулся в сторону и замер у стены.

Люба ходулями выкидывала ноги и, шатаясь, быстро ковыляла вдоль открытых дверей. Справа показалась лестница. Обдирая локти о перила и стены, Люба прогрохотала на первый этаж. С шумом промчалась через приемный закуток, завалилась на попавшуюся санитарку, косо пробежала мимо остолбеневших Надежды Клавдиевны и Геннадий Павловича, и, наконец, вырвалась на улицу.

Поскользнулась на бетонном заледенелом крыльце и спрыгнула на тротуар. Снег обжог голые ноги. Ребенок закряхтел.

Люба перебежала через посыпанную песком дорогу и помчалась по горячему снегу к озеру. «Ведь должно было быть осеннее поле, – вспомнила Люба. – Я должна была бежать по траве, ржавой, как подгоревший на костре ржаной хлеб. Вот и верь после этого снам!»

На берегу, возле забуселого от древности валуна, словно покрытого старой и заиндевевшей шкурой овцы, сидел в коляске Феоктист Тетюев. Он смотрел на озеро, похожее на белое поле. Люба остановилась возле Феоктиста. Он повернул голову.

Заросшее седой щетиной, морщинистое лицо Феоктиста напоминало вывернутый рубец. От ветра по рубцу катилась слеза.

– Люба?! Чего с тобой такое?!

– Родила… вроде…

– Кого?!

– Не знаю еще…

– Дай погляжу.

Люба отодвинула судорожно сжатые руки от живота.

– Девка! – радостно сказал Феоктист. – А голая-то чего? Пеленку утеряла? Ну-ка, давай, в ватник завернем. Стой, пуповина! Тряпкой надо перевязать, не ниткой, а то – перережет.

– Оторви от рубахи на подоле. Она чистая, только что в роддоме выдали.

– А ты чего стоишь-то? – сказал Феоктист. – В ногах правды нет. Пуповину сама перекусишь?

– Ой, нет, я боюсь.

– Рожала, так не боялась. Э-эх! Ради такого дела… Феоктист извлек из кармана флакон одеколона «Троя» и, набрав полный рот, долго булькал во рту и в горле, а затем с горестным видом, но решительно, выплюнул дезинфекцию на снег.

Когда пуповина была перекушена и завязана тряпицей, а девочка завернута в ватник, Феоктист несмело попросил:

– Дай девку подержать?

– Конечно, – сказала Люба. Феоктист благоговейно прижал сверток к груди. – Верой назовешь?

– Почему? – удивилась Люба. – Лавандой.

– Чего это за имя такое?