Текст книги "Кто стрелял в президента"

– Да ты просто не знаешь. Я не рассказывал никогда.

– О чем?

– А в армии кто ротного прикрыл? Ему за ту гулянку знаешь что светило? А я его прикрыл!

– За какую гулянку? – насторожилась Надежда Клавдиевна.

– Да ладно, чего теперь вспоминать? – свернул разговор Геннадий Николаевич. – А Любовь – моя кровь!

– Гена, так ведь нам ехать в Москву, поди, надо? За Любушкой ухаживать?

– Само собой, – взволнованно согласился Геннадий Павлович. – Ребенок там в таком положении стабильном, кровью, может, сейчас истекает.

– О-о-й!

– В смысле, может, ей кровь моя нужна? Надежда, какая у меня группа, не помнишь?

– Не помню, – отмахнулась Надежда Клавдиевна. – Гена, давай собираться. Чемодан у нас где?

– В сарайке.

– Беги в сарайку.

– Надежда, ты не суетись. Куда мы среди ночи поедем? На чем? Догнать разве только Ирину Власьевну, да на ней верхом, вон у нее загривок-то какой, троих увезет!

– Геннадий, ты чего, кстати, спектакль устроил? Вздумал вдруг над уважаемой женщиной издеваться? Если б не она…

– Если б не она со своими тараканами в картах, – перебил Геннадий Павлович, – я бы давно телевизор включил и все узнал в подробностях.

– Гена, а может, пешком сейчас на трассу пойдем? Попутку поймаем? Лесовозы круглую ночь ходят, лес наш в Москву везут.

– Надежда, не сходи с ума. Куда ты там сядешь, в лесовозе? На фанкряж верхом? Дождемся утра, и на автобус. Может, на перекладных придется.

– Ну уж поезда до послезавтра ждать не станем!

– Нет, не станем, – согласился Геннадий Павлович и радостно добавил: – а ты ведь, Надежда, теперь мать-героиня.

– Да ну тебя с шутками твоими. Гена, чего же делать нам сейчас? Я ведь до утра не усну. Ой, Гена, растопляй титан, надо вымыться в дорогу. Где там в этой Москве намоешься?

– Да уж нигде, ясное дело.

Неожиданно в дверь скромно, чтоб не разбудить да не напугать хозяев со сна, постучали.

– Да кто же это? – развела руками Надежда Клавдиевна.

– Можно? – дверь приоткрылась и в прихожую вступила клюшка профессора Маловицкого. – У вас тут не заперто почему-то?

– Это ясновидящая не закрыла, – догадалась Надежда Клавдиевна.

– Могла бы и сквозь стену, вообще-то, удалиться, чтоб хозяев не беспокоить, – весело посетовал Геннадий Павлович. – За такие-то деньги.

– Вы телевизор смотрели? – Леонид Яковлевич не успел договорить.

– Леонид Яковлевич, дорогой! – Надежда Клавдиевна горячо обняла Маловицкого.

– Любовь-то наша!.. – голос Геннадий Павловича дрогнул, и неожиданно он заплакал, обняв Леонида Яковлевича с другого плеча. – Собой заслонила…

Впрочем, буквально через секунду Геннадий Павлович устыдился своей слабости, и, отерев глаза, срывающимся голосом принялся извиняться.

– Чего же мы в коридоре? – опомнилась Надежда Клавдиевна. – Гена, достань там, из колонки. С майских оставалось.

– А я с собой принес, – смущенно признался Леонид Яковлевич. И извлек из кармана плоскую бутылочку коньяка. – С прошлого Нового года стоит. А тут как услышал!.. Как все это произошло? Подробности какие-либо известны?

– Хорошо-то как, что вы к нам пришли, – засуетилась уже в комнате, возле стенки с бокалами и сервизом, Надежда Клавдиевна. – Ничегошеньки, Леонид Яковлевич, не знаем! Только то, что по телевизору сейчас сказали. Любушка как уехала, ни письма, ни весточки, вредная девчонка! И мобильник нарочно не взяла, на тумбочке оставила. Гена, чайник поставь. Я рюмки сполосну.

Устроились за кухонным столом.

– Вообще-то я не пью, – предупредил Леонид Яковлевич.

– Но за такое дело! За сохранение гаранта конституции и стабильности в стране геройским поступком моей любимой ученицы.

– Да я и сам до питья не охотник, – признался Геннадий Павлович.

– Слушайте вы его, Леонид Яковлевич, – встряла Надежда Клавдиевна. – До питья он не охотник! Голубь прямо сизокрылый.

– Опять ты про тот случай! – с досадой произнес Геннадий Павлович. – Совершенно случайный и не характерный для моего мировоззрения. Кстати, Леонид Яковлевич, я вот никак не понимаю, что значит «гарант конституции»?

– Не знаю, как там мировоззрение, может оно у тебя и случайное было, а только мы тебя тогда всем миром тащили, а на пороге вон до сих пор отметина, – перебила Надежда Клавдиевна.

– Да ну тебя, – с досадой отмахнулся Геннадий Павлович и обиженно открутил пробку с бутылки. – Пила ржавая.

– Давайте поднимем эти, образно выражаясь, кубки, за вашу дочь! – предложил Леонид Яковлевич. – За прекрасную молодую россиянку с глубоко символичным именем – Любовь.

Надежда Клавдиевна зашмыгала носом.

– Спасибо вам за добрые слова, Леонид Яковлевич.

– Планы теперь у вас какие? – поинтересовался Маловицкий.

– А планов у нас никаких, – доложилась Надежда Клавдиевна. – Утром на автостанцию, и на перекладных в Москву.

– А там куда?

– Ой, – Надежда Клавдиевна отставила рюмку. – А там куда глаза глядят. В Кремль, наверное? Всяко люди подскажут, как в Кремль пройти? Поди не убьют?

– Надежда, не смеши! – с досадой произнес Геннадий Павлович. – Вот все там, в Кремле, сидят и ждут, когда Зефировы прибудут!

– А как же? Ребенок мой кровь за президента пролил!

– Да вся Чечня этой-то кровью за него залита, – бросил Геннадий Павлович. – Много матерей в Кремль пустили?

– Это же другой случай… – растерянно произнесла Надежда Клавдиевна.

– Так что, Леонид Яковлевич, куда мы в Москве двинем, пока не ясно, – заключил Геннадий Павлович.

– По больницам сами будем искать, – решила Надежда Клавдиевна.

– В Москве больниц, полагаю, великое множество, – покачал головой Леонид Яковлевич. – Может быть, через наших земляков попробовать?

– А кто у нас в Москву перебрался? – задумались Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович.

– А товарищ Каллипигов? – напомнил профессор. – Я его так по привычке товарищем и зову. Он, говорят, высоко поднялся в должности.

– Верно, – встрепенулась Надежда Клавдиевна. – Только как его отыскать? Гена, а Бориса свояченица Каллипигову не троюродной сестрой приходится?

– Какая свояченица? А Борис это который?

– Господи, сроду ты ничего не знаешь! – возмутилась Надежда Клавдиевна. – Ходишь, ни на кого не глядишь, ни с кем не здороваешься. Люди обижаются! Давеча Ложкина обижалась мне…

– Да погоди ты с Ложкиной со своей, – отмахнулся Геннадий Павлович. – Борис-то, со стороны Василия Краснозадова?

– Ну!

– Значит, действительно родня, – вступил в разговор Леонид Яковлевич. – Не имею вообще-то права говорить, но раз уж такое серьезное государственное дело, Каллипигов и есть Краснозадов, он в свое время сменил фамилию.

– Надо же, – выпучила глаза Надежда Клавдиевна. – Небось, Зинаида ему плешь проела. Ой, что-то я про ту историю с фамилией припоминаю. Но так полагаю – с мужем надо жить в богатстве и в бедности, в Зефирове и в Краснозадове.

– Сравнила, – слегка обиделся Геннадий Павлович. – Да за мою фамилию любая бы пошла, только свистни!

– Ой-ой-ой! Рассвистелся.

– Уж у тебя-то фамилия была, не чета моей – Коровина.

– Да среди Коровиных одни сплошные художественные личности, – зашумела Надежда Клавдиевна. – А среди Краснозадовых? В смысле – Зефировых?

– Каллипигов икает, наверное, сейчас без передышки, – смеялся Геннадий Павлович, и подливал коньяку.

– Икать он, может, и икает, а адрес его свояченица нам навряд ли даст. Такая вредная баба!

Громкий стук в окно заставил всех вздрогнуть.

– Еще не легче, – сказал Надежда Клавдиевна. – Власьевна, видать, заплутала, да назад вернулась.

– Власьевна заплутать не могла, – начал спорить Геннадий Павлович. – Она – ясновидящая.

– Тетюев Феоктист, что ли, увидал, что не спим, да опохмелиться запросит? – Надежда Клавдиевна распахнула окно. – Кто здесь?

– С телевидения, – звонко сообщила корреспондент местной студии Лариса Северная. – Корреспондент Лариса Северная. Можно к вам?

– Заходите, у нас открыто, – оторопело пригласила Надежда Клавдиевна. – Геннадий, встречай корреспондентов. Чудеса!

Надежда Клавдиевна выбежала в прихожую, и через секунду Геннадий Павлович и Леонид Яковлевич услышали ее оханье:

– Ой, не снимайте на камеру, дайте я хоть губы накрашу!

– Вы прекрасно выглядите! – привычно заверила Лариса Северная, – гораздо моложе своего возраста. Вам сколько лет? Это Алексей Архангельский, наш оператор. Леша, квартиры общий план дай.

– Ой, не надо квартиры, – всполошилась Надежда Клавдиевна. – У нас этот год полы не крашены. Гена, причешись! Леонид Яковлевич, встречайте – телевидение! Алексей, коньячку за нашу Любушка? Да не узнает ваше начальство, кто ему скажет-то? Оно у вас, чай, не ясновидящее? Гена, ты бы хоть рубашку поприличнее надел. Тебя же весь город увидит. Скажут, Надежда своему Зефирову рубашек не покупает, ходит, как оттопок.

– Не только весь город, но и вся страна, – поправила Лариса Северная. – Сюжет заказан центральным телевидением. Сейчас снимем и к утру перегоним в Москву. Так что завтра следите за новостями.

– А мы утром – на автостанцию, – сокрушенно ответила Надежда Клавдиевна. – Леонид Яковлевич, миленький, поглядите завтра новости, а как мы вернемся, расскажете.

– Расскажу непременно, – заверил Леонид Яковлевич.

– Надежда Клавдиевна, подготовьте, пожалуйста, детские фотографии вашей дочери, – попросила Лариса Северная. И повернулась к камере. – Мы в гостях у родителей Любови Зефировой, отважной россиянки, закрывшей своим телом президента России. Сейчас, когда наша отважная землячка находится в палате номер шестьдесят шесть столичного госпиталя имени Бур…

– В какой палате? – вскрикнули Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна.

Лариса Северная остановилась говорить и повернулась к Зефировым.

– Неверно сказала? Извиняюсь, если напутала, но мне из Москвы только что сообщили, что Люба находится на излечении в столичном госпитале имени Бурденко, в шестьдесят шестой палате, под личным патронажем президента.

– Самого? – ошалело произнесла Надежда Клавдиевна. – Ну слава тебе господи! А то я волновалась, кто там за Любушкой моей присмотрит? Неужто и кровь свою отдаст? Геннадий, как ты думаешь, у президента какая группа?

– Ты бы еще про этот, резус-фактор на всю страну спросила, – посетовал Геннадий Павлович. – Да про холестерин. Это же государственная тайна.

– Я чего-то не подумала, – Надежда Клавдиевна прикрыла рот руками и зашмыгала носом. – Гена… Нет, лучше вы, Леонид Яковлевич, запишите про палату и госпиталь. А то я Геннадия однажды попросила адрес теткин записать, так полгода письмо гуляло и назад к нам вернулось.

– При чем здесь твоя тетка? – с досадой сказал Геннадий Павлович.

– Ага, нашел – мою. Твоя тетка была, царствие ей небесное!

– Надежда Клавдиевна, – громко сказала Лариса Северная, – расскажите, пожалуйста, о детских годах Любови Зефировой.

– Чего сказать? Я и не знаю. Девочка она хорошая, добрая, к родителям уважительная, по дому всегда помогала, в свободное от учебы и работы и домашних обязанностей время любила играть на гармошке, на балалайке, стихи сочиняла, песни.

– Как она училась в школе?

– Неплохо училась, ничего не могу сказать. Вы лучше у Леонида Яковлевича спросите, он ее и учил. Знакомы вы?

– Конечно! – заверила Лариса Северная. – Леонид Яковлевич, какой запомнилась вам Любовь?

– Разве может Любовь запомниться иначе, кроме как с нежностью об этом чувстве? – пошутил Леонид Яковлевич. – А если серьезно. Я не удивляюсь, что президента защитила именно Любочка, а не кто-то другой. Она ведь простодушная, наивная, жалеет всех без разбора. Это не значит, что все вокруг были плохими и трусливыми, а Люба – хорошей и смелой. Просто человек со здоровыми ногами более склонен убегать. В случае неприятности это ведь проще всего – беги прочь, бросайся врассыпную. Убежать – это первый, инстинктивный порыв того, кто имеет ноги. А Любочка никогда в жизни не убегала от опасностей, просто потому, что не могла. Ей бегство с поля боя и в голову не приходит. Она несколько раз говорила мне, что ее увечье неслучайно. Оно нужно было, чтобы Люба не смогла пойти не по своей дороге. Я думаю, она президента бросилась спасать, не подумав. Ой, не то я хотел сказать. Да она, скорее всего, и не думала, что может погибнуть. Как же она, Любочка, может умереть, если еще не спета самая главная ее песня? Если не все здоровые люди еще знают, о том, как они счастливы? В ее стихах бушевали любовные страсти. Читая их трудно поверить, что все это – лишь плод воображения, события выдуманного мира, в котором населения – один человек, Любочка. И разве могла судьба допустить, чтобы этот единственный человек погиб? Ведь тогда опустела бы целая вселенная. Думаю, именно так рассуждала наша Любочка и потому так бесстрашно повела себя.

Маловицкий замолк.

– Спасибо, Леонид Яковлевич, – проникновенно сказал Геннадий Павлович. – Как вы это все… сформулировали.

– Сразу видно – образованный человек, – согласилась Надежда Клавдиевна.

Глава 14
Сплошное недоразумение

– ЗИНАИДА? Ик!.. Ты спишь? Ик!..

– Каллипигов, ты где? Что с тобой? Почему ты икаешь?

– Почему икаю! – возмутился Каллипигов. – Милый вспоминает!

– Ты думаешь, – Зинаида Петровна понизила голос, – объект решает вопрос о твоем награждении? Ты откуда звонишь? Да прекрати же икать!

– Я сейчас в приемном… ик!.. в покое… ик!

– В приемной в Кремле? – перешла на ликующий шепот Зинаида Петровна. – Оставить в покое? Все поняла! Оставляю! Но ты прекрати икать, это просто неприлично в данной ситуации. Скажи что-нибудь лечебное. Икота, икота, перейди на Федота… Воды попей. Чего там еще? Я сейчас в книжке посмотрю.

– Зинаида, замолчи же на секунду… ик! Я – в приемном покое, в Бурденко.

– А-а! – трубно вскрикнула Зинаида Петровна. – Ты ранен? Смертельно? Каллипигов, держись, сейчас я приеду с тобой попрощаться!

– Тьфу, любишь ты каркать… ик! Да жив я, жив. Ик!.. В Бурденко сейчас находится эта мерзавка Зефирова. Погоди-ка, цветы несут. Ик!.. Не клади трубку.

В холл госпиталя вошла представительная компания с огромным букетом редкостных цветов, уверченных в яркие, переливающиеся бижутерией, сетчатые, шелковистые, бумажные, парчовые – Каллипигов не успел рассмотреть в какие еще, – чехлы. Костюмы с иголочки, приобретенные за границей и подогнанные по фигуре в ателье управления делами президента, капиталоемкие часы, вымытые уложенные волосы, благополучный цвет лица и выражение глубокой ответственности дали Каллипигову веский повод думать, что букеты – дар самого высокого лица. Он деловито подошел к группе, остановившейся в центре холла, и протянул для рукопожатия руку первому встречному.

– Доброе утро! Ик!.. Каллипигов. Не спится вам, смотрю…

– Доброе утро! – пожал протянутую руку молодой мужчина. – Да, спать нам некогда. Цветы героине.

– Понятно, – улыбнулся Каллипигов.

Навстречу делегации энергично вышел человек в бирюзовом халате поверх рубашки с галстуком. Доктор издалека сделал радушное лицо, поприветствовал всех разом легким поклоном плечами и повел гостей к лифту.

– Зинаида, – позвал в трубку Каллипигов. – Только что пронесли цветы от первого лица.

– Зефировой?! – догадалась Зинаида Петровна.

– Ну не мне же.

– Что – и венков много?

– Каких венков?

– Ну, к телу? «Любим, помним, скорбим»?

– К чьему телу, Зинаида? Ик!..

– Ну не к твоему же, – нервно пошутила Зинаида Петровна. – Я имею в виду, к гробу с телом Зефировой.

– Зинаида, к какому гробу? Зефирова жива! – стараясь говорить тихо, раздельно произнес Каллипигов.

– Ик!.. Как – жива? – оторопела Зинаида Петровна.

– Как-как. Жопой об косяк! Доктора откачали.

– Но как же это? – поразилась Зинаида Петровна. – Ты говорил, она уже черно-белая была? Нет, это безобразие! То они насморка вылечить не могут, а то – покойника на ноги подняли!

– Здесь, в Бурденко, такие… Мертвого поставят!

– Танцевать заставят, – по инерции пробормотала Зинаида Петровна.

– Ладно, Зинаида. Плясать на трупах я не стану, сама знаешь, не такой я человек, чтоб мстить, нет во мне этой нынешней подлости. Так что забуду все, что Зефирова мне причинила – и тогда, на Белом озере, и сейчас, – и пойду от души поздравлю, поинтересуюсь, не надо ли чем помочь, лекарства может какие дефицитные достать.

– Эх, добрый ты, Каллипигов, – скорбно вздохнула Зинаида Петровна.

– Что делать, Зинуша, – растрогался от своей доброты Каллипигов. – В другое время мы воспитывались. Ну да ладно, чего теперь об этом. Цветы понесли через приемную главврача. Видимо, телевидение ждут. Догоню на служебном лифте. Будь на связи! Ик!..

Каллипигов опытно, по направлению движения санитарки с ведром с надписью «чай», покрытым вафельным полотенцем, определил местонахождение грузового лифта и вошел следом.

Дверь в приемную главврача была приоткрыта. Оттуда доносился дружный приветливый гомон. Каллипигов извлек мобильник и, делая вид, что он – тоже член кремлевской делегации, но только приотставший для того, чтобы сделать звонок, прислушался. Конечно, Каллипигов мог присоединиться к гонцам первого лица по рангу и долгу службы, более того, он обязан был сейчас быть на вверенном ему месте – защищать лидера свободной России от преступных посягательств врагов. Но внутренний голос, очень похожий на голос Зинаиды Петровны, подсказывал Каллипигову, что сейчас лучше оставаться в тени. И оттуда, из тени, отформатировать те события в жизни мерзавки Зефировой, которые движутся не в нужном направлении, бездумно или в разброд. «У Каллипигова все должно быть под контролем», – приказал себе Каллипигов и развернул правое ухо – оно слышало лучше, к дверям кабинета.

– Состояние Любови Зефировой стабильное, – доложил гостям кто-то из медицинского начальства. – Опасности для жизни нет. Любовь Геннадьевна недавно проснулась – пришла в себя после анестезии. Чувствует себя неплохо. Да вы сейчас сами увидите.

– Глава государства просил узнать, каковы буду последствия ранения для дальнейшего, так сказать, здоровья Любови Геннадьевны?

– Сквозное ранение мягких тканей ягодицы и бедра, крупных кровеносных сосудов не задето. Что нас сейчас больше всего волнует – сохранить беременность. Биохимические анализы показали наличие беременности на самом малом сроке, всего несколько дней. Но думаю, что все будет в порядке, Любовь Геннадьевна – молодая, и, судя по всему, отважная женщина.

– Да уж, – аккуратно засмеялась делегация, – отваги девушке не занимать.

– Так что передайте президенту от всего коллектива нашего госпиталя: Любовь Геннадьевну мы на ноги поставим!

– Вы, кстати, сейчас сами сможете это сказать ему и всем россиянам, – пояснил один из гостей. Телевидение уже в пути, сообщили, что из-за пробки минут на десять задерживаются.

В коридоре заиграло «семь-сорок».

– Да, – свистящим шепотом ответил Каллипигов и встал сбоку от двери, возле стены. – Ик!..

– Это я, – доложилась Зинаида Петровна. – Слушай: ты должен выпить несколько глотков холодной воды при наглухо заткнутых ушах.

– Зинаида, ты о чем? Ик!..

– Я тебе зачитываю средство борьбы с икотой из надежного лечебника.

– Зинаида, отвяжись со своей икотой! Тут такой поворот обстоятельств… Зефирова беременна! Буквально несколько дней.

– Не может быть!

– Я что – врать тебе буду? – обиделся Каллипигов. – Доктор только что подтвердил.

– Интересно… – зловеще сказала Зинаида Петровна.

– Ты на что намекаешь? Ик!..

– То-то ты разыкался, – протянула Зинаида Петровна. – На воре шапка горит?

– Зинаида, какая шапка?

– Я, дура, ночь не сплю, ищу ему средства против икоты… Значит Мурка – это она, мерзавка Зефирова? Это ты с ней вторые сутки проводишь оперативно-розыскные мероприятия?

– Зинаида! Ик!.. Как, говоришь? Холодной воды при заткнутых ушах?

– Не заговаривай мне уши, в смысле зубы, – закипела Зинаида Петровна. – Твой ребенок? Признайся, подлец! Ты поэтому хотел он нее избавиться? Поэтому? Решил убрать свидетеля твоего разврата?

– Зинаида, твоим умозаключениям позавидовал бы даже генпрокурор. Нет! Это не мой ребенок!

– Поклянись, подлец.

– Клянусь!

– Чем клянешься? Клянись самым дорогим, что у тебя есть.

– Твоим здоровьем, Зинаида, клянусь!

– Слушай, Каллипигов, – несколько успокоившись, тут же задохнулась от нахлынувшей догадки Зинаида Петровна. – Я все поняла. Эта мерзавка беременна от него… я даже сказать боюсь… От президента!

– Зинаида, – скривился Каллипигов, – ну ей-богу, чушь собачья. Ик!..

– Никакая ни собачья! – возмутилась Зинаида Петровна. – Зефирова караулила в Кремле, хотела прорваться к объекту, чтоб сообщить, что он станет отцом. А в этот момент тот псих выстрелил. И Зефирова совершенно случайно закрыла отца своего ребенка от пули. Боже мой, какая история! Каллипигов, ты должен сейчас же бежать к Зефировой и предлагать стать крестным отцом младенца. Представляешь, я – кума президента. А ты – кум! Ты понимаешь всю перспективу? Кум королю!..

– Даже и не знаю, – засомневался Каллипигов. – Но где они могли… Как? Когда?..

– Во время поездки по стране! – безапелляционно заявила Зинаида Петровна и пожала плечами. – Это ясно, как божий день.

– Накануне выборов? Маловероятно…

– Каллипигов, не смеши меня! Ты посмотри на него.

– На кого?

– На президента. Ты спишь, что ли? Я тебе говорю, посмотри на него: глаза, улыбка, походка… Торс! Боже, какой мужчина, – Зинаида Петровна застонала. – Какой красавчик! Ой, не могу, аж в горле пересохло.

– Но-но, Зинаида, ты чего это?

– И чтоб такой мужик – и не гулял? Вспомни Кеннеди с Монро, Клинтона со стажеркой. Тоже, между прочим, не холостяки были. Чем наш хуже американского?! А Ельцин что вытворял? Баб за бока щипал прямо при телекамерах. Все вы, мужики, хороши!

– Может, ты и права, Зинаида, – покрутил носом Каллипигов.

– «Мо-о-жет», – передразнила Зинаида Петровна. – Пулей лети в палату к этой потаскухе, договаривайся о крестинах! И держи меня на связи!

Каллипигов нажал кнопку отбоя, резво промчался в лифт, и через минуту стоял перед дверью палаты с номером «66».

– Можно? – он осторожно постучал в дверь.

– Да, – ответил тоненький голосок.

Каллипигов вошел в палату. Если бы не специальная медицинская кровать с поднимающейся под спину половиной лежака, вращающейся сбоку раковиной для мытья головы, и пультом в изголовье, комнату можно было бы принять за приемную частного медицинского центра: шкаф-купе, розовые жалюзи, ваза с композицией искусственных цветов, телевизор. Две двери вели в туалет и еще в одну комнату, предназначенную, судя по дивану, для дежурств родственников.

– Ну, здравствуй, героиня! – бодро произнес Каллипигов.

– Здравствуйте, – ответила Люба.

– Вижу, не узнаешь?

– Нет, – смутилась Люба. – Может, я из-за ранения память потеряла? Вы уж извините.

– Загорди-и-лась! – еще более бодро и как бы с обидой сказал Каллипигов. – Земляков не узнаешь?

– Ой, – вскрикнула Люба. – Вы с Вологодчины?

– Ну, наконец-то! Вчера только оттуда! С берегов Белого озера.

– Как там мои мама, папа? Не знаете?

– Как не знать. Привет передают. В ближайшее время прибудут.

– А Леонид Яковлевич, Маловицкий?

– Обнимает! Сообщает, что счастлив жить и трудиться на одной земле, дышать, так сказать одним воздухом!

– Да ну что вы, – засмущалась Люба. – Мне даже неловко.

– Не скромничай! Президента, – Каллипигов понимающе подмигнул, – спасла. Любишь, главу государства-то?

– Люблю, – согласилась Люба.

– Ну-ну, дело молодое. Кто в молодости не любил? Я вот, поэтому, собственно и зашел. Детей крестить надо с земляками! Верно?

– Верно, – согласилась Люба.

– Вот и отлично! – обрадовался Каллипигов. – Можно я прямо сейчас жене позвоню, Зинаиде Петровне, обрадую супругу?

– Конечно, звоните, – согласилась Люба.

– Зинаида? Это я, – веселым голосом сказал Каллипигов. – Отгадай, кто тебе привет передает? Землячка наша, ик!.. Люба Зефирова. Вот тебе и «ой»! Мы тут с ней переговорили. И пришли к совместному выводу: детей крестить не чужие люди должны, а земляки! Так что, кума, готовься! Как себя чувствует Любовь? Отлично! Привет передам, а как же… ик!.. Ну все, пока!

– Подожди! – закричала Зинаида Петровна. – Слушай: нужно быстро раскусить и проглотить кусок сахара, смоченного в уксусе. Да не Зефировой, а тебе проглотить. Это я зачитываю средство от икоты. Неприлично уже, в самом деле!

– Где я уксус возьму?

– Тогда слушай еще: при упорной икоте помогает поставить горчичник под ложечку…

– Под какую ложечку? Зинаида, ик!.. прекрати. Зинаида, все, делегация с прессой идет. Пока!

В палату вошла медсестра с огромной керамической вазой в руках, украшенной надписью «С 50-летием!».

– Доброе утро! Разбудили вас? А к вам гости.

– Кто? – заволновалась Люба и разгладила на груди больничную рубашку со штампом «Минздравсоцразвития РФ». – Коля? Дайте мне расческу поскорее. Пожалуйста!

– Делегация оттуда, – медсестра показала глазами на потолок. – С телевидением.

Каллипигов отступил к стене возле дверей и ловко смешался с вошедшими людьми.

Первыми вошли тележурналист, оператор и звукорежиссер. Они быстро забежали к окну и навострили камеру так, что стала видна Люба на кровати и по очереди входящие гости.

– Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, – бодрым тоном говорили входившие, и вставали ровным полукругом, каким строятся участники хора для исполнения литературно-музыкальной композиции.

Когда обладатель самого большого букета встал в ногах у Любы, один из делегатов прочистил горло и заговорил:

– Уважаемая Любовь Геннадьевна, разрешите вручить вам эти цветы по поручению супруги президента, и зачитать вам ее послание.

Из папки в руках соседнего делегата была извлечена большая глянцевая открытка с видом Кремля, в которую оказалась вложена белоснежная, украшенная вензелями картонка.

– Уважаемая Любовь Геннадьевна! Примите мою искреннюю благодарность и восхищение вашим подвигом! Желаю вам скорейшего выздоровления!

Букет, огромный, как клумба, протянули Любе. Все зааплодировали. Люба так самозабвенно обняла подарок, что розы и белоснежные лилии в фалдах бумаги и сетки почти закрыли ей лицо. Но тут же один из гостей подхватил букет и передал следующему мужчине, поместившему цветы в вазу на тумбочке подле кровати.

Ну, а президент Российской Федерации просил передать, что навестит вас лично.

– Да что вы, – без конца бормотала Люба. – Мне даже неловко. Ничего такого я не совершила, честное слово. На моем месте любой мой земляк так же поступил бы.

– Это уж точно, – сурово подтвердил из задних рядов Каллипигов. – Такие уж мы, вологодские, за Россию – грудью!

– Думаю, Любовь Геннадьевне нужно немного отдохнуть, – сказал один из гостей, сделав озабоченно-радеющее лицо.

Все закивали, с жаром пожелали Любе дальнейшего выздоровления на благо величия России и дружно покинули палату, улыбнувшись по очереди в телевизионную камеру.

– Поправляйтесь! – пожелали телевизионщики и устремились в коридор, чтобы скорее мчаться в студию монтировать сюжет.

Каллипигов ловко задержался в дверях и вновь вернулся в палату. Когда к Любе вошла медсестра, он спросил разрешения подождать в смежной комнате и стойко переждал на диване, пока Любу умыли, провели назначения – уколы, процедуры, и вновь появился, когда прибыл поднос с завтраком.

– Ну-ка, – взяв шутливый тон, приказал Каллипигов. – Чтоб всю кашу съела!

– Не хочется, – сморщилась Люба.

– Ты, Любовь Геннадьевна, теперь за двоих должна есть. Кого ждешь – то?

– Николая, – зажмурив глаза, доверительно сказала Люба. – Колю…

– Парня, значит? Мужика?

– Ага, – подтвердила Люба.

– Мужик, это хорошо! Николай, стало быть, по отчеству?

– Про отчество я пока не знаю, – смутившись, призналась Люба.

– Чего тут знать? Раз отец, значит и отчество соответствующее. Николай батькович? Верно?

– Верно, – согласилась Люба.

– Вот и хорошо! – обрадовался Каллипигов. – Не волнуйся, я раньше времени никому ни слова, гостайну хранить умею. Ик!.. Надо Зинаиде позвонить, чего там она насчет уксуса инструктировала? Можно, звякну супруге? Зинаида? Это я. Зачитай-ка еще разок насчет икоты. Замучила, проклятая!

– «Перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого» говорил?

– Говорил, не помогает.

– Слушай еще способ: наставить острие ножа на переносицу икающего человека…

– Икающего человека, – эхом телепортировал Любе Каллипигов.

– И пусть он пристально, не мигая, смотрит на это острие, – зачитывала Зинаида Петровна.

– Как хочешь, землячка, выручай, – бодро икнул Любе Каллипигов. – Нож у тебя есть?

– Не знаю, может быть в тумбочке? Или в той комнате в шкафчике? Посмотрите сами, пожалуйста.

Бросив взгляд на царственный букет, роскошный, пышный, как театральный занавес, Люба вновь взяла в руки глянцевую открытку. «Жена, – ошалело размышляла Люба. – Жена президента подписала!»

– А к вам гости, – заглянула медсестра.

– Опять? – обрадовалась Люба. – Кто?

– Муж, – игриво качнув головой, доложилась медсестра.

– Чей муж? – удивилась Люба, взглянув на открытку.

– К большому сожалению, не мой, – шутливым тоном сказала медсестра.

– Муж. Неужели президент? – ойкнула Люба, взглянув на подпись в открытке.

– Давно уж в холле скандалит, – призналась медсестра. – Какое, говорит, вы имеет право не пускать, я говорит – муж! Но у нас главврач принципиальный: а хоть, говорит, муж, хоть жена двоюродная, хоть деверь со сватом, у нас порядок для всех один: пока утренние назначения больному не проведены – никаких посещений!

– Так он, что? Так внизу и ждал? – расстроилась Люба. – Нехорошо как.

– Такой уж порядок – режим, – твердо сообщила медсестра. – Так чего, звать?

– Конечно! – заволновалась Люба.

– Вот, в баре нашел, ик! – из смежной комнаты вышел Каллипигов с ножом в руке. – Ну-ка, землячка, окажи услугу по старой памяти. Чего там Зинаида талдычила? Наставить на переносицу икающему человеку…

– Да, конечно, идите сюда, – Люба со вздохом взяла нож и навела на мясистый нос Каллипигова. – И долго нужно так держать?

– А хрен его знает! В смысле, Зинаида знает. Ты, землячка дорогая, кумушка моя милая, нож держи, а я Зинаиде перезвоню.

Дверь в палату взмахнула белым крылом и вошел Николай. Люба посмотрела на него и задрожала нижней губой. По гортани потекли сладкие слезы. Руки, сжимающие нож, судорожно сжались и мелко задрожали.

– Ах ты, сука! – закричал Николай и сбил с ног Каллипигова.

Каллипигов, завалившись на Любу, растерялся буквально на долю секунды. Через мгновение он тренированно извернулся и сжал Николая в замок.

– Что вы делаете? – завопила Люба. – Отпустите!

Николай и Каллипигов попыхтели друг другу в лицо и разжали хватку.

– Это Коля, – сообщила Люба. – А это – мой земляк…

– Рад знакомству, – бросил Каллипигов и заметил, что перестал икать. – Ишь ты, помог нож.

– Коля, откуда ты? – чуть не плача, спросила Люба. – Как ты меня нашел?

– Да уж нашел, – сурово сообщил Николай.

– Ой, Коленька… – залепетала Люба и вдруг встрепенулась, – а ты там главу государства не видел?

– Самого? – уточнил Николай.