Текст книги "Акционерное общество женщин"

– А мы успеем? А вдруг завтра позвонит следователь и вызовет меня на допрос на следующий день? А мы с вами еще не готовы?

– Так я же его сегодня навестил. Мы с вами придем к нему, когда будем готовы. Так что действовать будем не спеша, но и без промедления. А на сегодня я откланиваюсь.

Вульф-Бобоевич вышел, а Катька, попросив Таню вызвать машину, задумалась: откуда он знает, что именно сказал ей Мэтью три дня назад, если они так и не познакомились? Она была рада паузе в разговоре с Германом Генриховичем. У нее уже голова шла кругом, она боялась стен, у которых, возможно, есть уши, снова думала о взломе ее компьютера…

Приехав домой, она приняла душ и залезла под одеяло думать о словах Вульфа-Бобоевича. Идеосинкратичность их женской теории… В финале – мощный союз всех живых и мертвых и полная трансформация всего человеческого восприятия. Катьке никак не давалось понимание, что такое «трансформация всего человеческого восприятия»… К тому же в голову лезли совсем другие мысли. О событиях, последовавших непосредственно за их поездкой в село Степанчино. Про них, пожалуй, даже адвокату знать было бы лишним. Тем более что они ну просто никак не могли относиться к делу, по крайней мере к уголовному. Но к их делу, к жизни основательниц страхового общества они были очень и очень относимы…

Глава 8
Пытки в подвале, в мансарде и в «ритце»

Но ты, владычица любви,

Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень:

И в осень дней твоих не погасает пламень,

Текущий с жизнию в крови.

Павел Силенциарий.

Стихотворение (около 570).

Пер. К.Н. Батюшкова

Как же Катька злилась тем летом, что Алена свинтила с поездки в село Степанчино! Она шипела Полине, что все дело в Мэтью, а та напоминала Катьке, как Алена окрысилась на нее по дороге из «тетюшей». Убеждала не плодить склок в руководстве, не обсуждать роман Алены и Мэтью, про который, если верить Тане, ответственному секретарю совета директоров, все и так все знают.

– А сам Мэтью-то знает? – ехидно спрашивала Катька.

– А какая, в сущности, разница? – отвечала Полина.

– В сущности, никакой, – признала Катька. – Фиг с ними. Еду в отпуск, на этот раз на две недели, уж извини, что так долго. Мне обязательно надо во Франкфурт к своим заскочить. Сына с весны не видела, а тут он к отцу собрался, звонит мне: «Мам, непременно приезжай, мне с вами обоими надо поговорить». Наверняка либо опять работу менять собрался, либо с девицей очередной разъезжается, а с другой съезжается. В любом случае опять будет подлизываться, чтоб мы с отцом ему денег подбросили… Как я по нему соскучилась, Полин! Ну, а потом на недельку к Клаусу. Тот тоже скучает, и я скучаю. Но честно говоря, больше рада тому, что будем вместе, все-все другу будем рассказывать, неспешно завтракать на террасе, он, как всегда, будет ворчать то и дело. А вот истома желания… Есть где-то, но глубоко, на втором плане. Может, я Алене просто завидую? Представляешь, как ее колбасит в любовной горячке?

– Чего хорошего, какие-то пытки в подвале.

– У тебя навязчивая идея с этими пытками в подвале. Секс – это наслаждение. Так хочется всегда хотеть секса.

– Никогда не видела в этом наслаждения, даже в молодости. А теперь уж… Мне хорошо, я забыла про депрессии, работаю, чего со мной не было никогда в жизни. Что вам еще от меня надо? Не приставай ко мне. Не могу представить себе, что занимаюсь с мужчиной любовью. Нет, представить-то я все могу, даже с удовольствием, но как фильм ужасов. Ты просто еще не перешла «за грань», и это хорошо.

– У меня уже второй год климакс, о чем ты? Одуреваю от приливов. Никогда не думала, что это так невыносимо. Мгновенная испарина, дурнота и жуткое ощущение, что затылок будто судорогой сводит… И страх, что если немедленно не хлебнуть воздуха, лучше ледяного, то задохнешься…

– Моя соседка Люська ночью вскакивает с постели и буквально начинает в исступлении рвать на себя створки окон, намертво заклеенных на зиму, чтобы воздуха глотнуть. А ее муж говорит, что она сумасшедшая.

– Полин, это же реальные страдания. Они не связаны ни с комплексами, ни с причудами, ни с пусто́тами. Это объективное состояние, гормональная перестройка. Даже самые близкие мужчины не представляют себе, через что мы проходим. Никто не в силах описать, как это невыносимо – вот этот момент, когда нечем дышать и кажется, что тело плавится и себя невозможно контролировать.

– Вот я и не понимаю, как можно в таком состоянии еще думать о сексе?

– Очень даже можно, прилив прошел, и ты снова человек. Просто кидаться, как раньше, на мужчин – это в прошлом. А так, время от времени… С Клаусом вполне. С новым мужиком, в которого влюбиться до смерти, тем более. Но влюбиться трудно, голова занята не тем. А как хочется, чтобы снова заколбасило от желания!

– Ты все-таки еще очень молода, Катька, в тебе уйма желаний. Мужчины это чуют и сами на тебя кидаются. Как и на Алену.

– Это просто потому, что мы так выглядим. Вы с Кысой слабовольные. Ни груминг вам не нужен, ни йога, ни диеты.

– Оставь нас с Кысой в покое. Еще Мэтью вам объяснил, что главное – свобода. У меня своя свобода, у тебя и у Алены другая.

– Мужчины всегда кидаются на успешных женщин. Это наш крест.

– Вот и несите его с честью. Привет Клаусу!

У Катьки сердце сжалось от нежности, когда, выйдя из такси, она увидела Клауса, стоящего на крыльце. Родной и такой красивый, стройный, в черных джинсах и сером пуловере на пуговках. Он открыл бутылку ледяного рислинга, взахлеб рассказывая, как Эрна счастлива новой работой и неразлучна с Надеждой Константиновной. Вечером повел всех трех на ужин.

Эрна и Надежда Константиновна говорили только о Норин и Наташе, с которыми они постоянно обменивались идеями, изобретали новые подходы к клиенткам. Катька и Эрна на прощание обнимались, а Клаус не верил собственным глазам.

Гармония двух главных женщин его жизни преисполнила его уважением и к самому акционерному обществу женщин: похоже, те создали не очень понятный, но совершенно новый бизнес, отвечающий их глубинным потребностям. У Катьки язык чесался объяснить Клаусу, что проснувшаяся у Эрны любовь к миру и людям – это и есть то самое очищение от миазмов, но этого Клаусу было бы не понять.

В аэропорту Тегель они пили чай в лаунже «Эйр Берлин», Катька возвращалась в Москву. Вдруг Клаус спросил:

– Ты как без меня там живешь? Чем заполнена твоя жизнь помимо работы?

– По тебе скучаю, du bist so lieb, ты такой любимый…

– Ich fuhle mich einsam, immer warte ich und warte. Das ist sehr schwer.

– Mein Liebling. Es gibt keinen anderen Mann in meinem Leben.

– Ja, ja, sicher. Aber wie lange soll das noch so weiter gehen? Das ist doch keine normale Familie.

– Klaus, wer weiss, was das heisst – eine normale Familie? Willst du in Moskau leben?

– Was soll ich da?

– Damit du dich nicht so einsam fuhlst.

– Nein, das ist okay. Du hast recht. Ich kann nicht erwarten, dass du in der Kuche sitzt.

– Eben. Und das ist auch unnnotig, nicht wahr?

– Komm ganz schnell zuruck! Ich liebe dich, Kindchen[13]13
  – Я себя чувствую немножко одиноко, я только жду и жду. В этом что-то ненормальное.
  – Милый, в моей жизни нет другого мужчины.
  – Да-да, понятно. Но сколько это все еще должно продолжаться? Это не нормальная семья.
  – Клаус, кто знает, что это значит – нормальная семья? Ты хочешь жить в Москве?
  – Зачем?
  – Чтобы не чувствовать себя так одиноко…
  – Нет, все ОК. Ты права. Я не могу ожидать, чтобы ты сидела на кухне.
  – Вот именно. Это совершенно не нужно, правда же?
  – Приезжай назад в следующий раз скорее. Я люблю тебя, малыш (нем.).


[Закрыть].

В салоне бизнес-класса мужчина, сидевший рядом, заговорил с Катькой:

– Вы живете в Москве или в Берлине, а чем занимаетесь? Это был ваш муж в аэропорту, вы намного моложе его, угадал? Ах, это не муж… Так вы свободная женщина?

– Безусловно свободная. А вы?

– А я не женщина…

– Ха-ха, остроумно…

– Чем вы занимаетесь? Боже, руководящий работник?

– Не любите женщин – руководящих работников?

– Не люблю. Но не могу не признать, что в их властности есть возбуждающая сексуальность.

– Откровенно…

– Боитесь мужчин, которые говорят правду?

– Просто рановато для флирта.

– Тогда предлагаю вместе поужинать.

– У вас есть жена?

– Есть, а какое это имеет отношение к обсуждаемой теме?

– Могу предложить ей стать нашим клиентом. Судя по тому, что вы собой представляете, ей это должно понадобиться.

– А что я собой представляю, монстра, что ли?

– Отнюдь. Вполне распространенный тип мужчин.

– Так вы дадите мне ваш телефон?

– Конечно, только жду звонка не от вас, а от вашей жены…

Чушь какая-то, знакомиться в самолете… А что, в трамвае лучше? И где вообще правильно знакомиться, а где неправильно? Просто либо цепляет, либо нет. Зачем ей новый романчик? А почему раньше не думалось «зачем»? Надоели авантюры, потерявшие прелесть новизны? Все предсказуемо. Ужин, потом приглашение самого себя подняться в гости, на кофе…

Эти мысли плавали в Катькиной голове, пока она в машине уточняла со «Сковородкиной» сводные финансовые показатели в проспекте синдикации. Закончив разговор, уставилась в окно. Борисовские пруды, осенний, уже хрустящий от холода день, облетающая разноцветная листва… Сколько разных желаний… Какая глупость думать, что «за гранью» они умирают…

Алена и Коля Денисов вернулись из роуд-шоу, Коля сиял, рассказывая, что предварительные предложения об объемах подписки и цене размещения были лучше ожидаемых, возможно, они закроют синдикацию даже на двадцать – двадцать пять базисных пунктов ниже…

Алена же была сникшая, не похожая сама на себя, Полина с Катькой только переглядывались.

Алена давно привыкла к тому, что успешная женщина всегда мишень для мужчин. Те либо мстят ей за успех – это на работе, либо считают своим долгом затащить в постель, или сначала второе, а потом первое.

У Алены были периоды замужней жизни, незамужней жизни, сочетания того и другого, она не раз и не два влюблялась до одури, так что любимый занимал в ее жизни какое-то время много пространства и требовалось жертвовать чем-то для сохранения жизненного баланса… Потом баланс нарушался…

Но кроме судьбоносных мужчин, в ее жизни – как и в жизни всех успешных женщин – были и неизбежные субботники, как тогда, в префектуре. Но тот случай был – форс-мажор. А так, если не совсем противно, да еще понимаешь, что это пойдет на пользу делу, а также что отказ пойдет этому делу точно во вред – тогда что поделаешь.

Эти добровольно-принудительные субботники как тема не табуирована в отличие от климакса и списания со счета женщин без грудей или яичников. Общество негодует по поводу бедных секретарш, в условия контракта как само собой разумеющееся вписаны субботники, иногда ежедневные. Но когда с мужчиной в постель вынуждена ложиться состоявшаяся женщина, у которой «и так есть все», мужики говорят, что она проститутка. А это не вопрос женской морали: чем более женщина успешна и привлекательна, тем сильнее у мужчин потребность показать в постели, кто тут главный. Как эта сволочь Дин Ладерон, организатор их синдикации…

Сначала было роуд-шоу в Лондоне. Алена и Коля остановились в «Ритце», потому что все расходы взял на себя инвестиционный бутик Ладерона.

За ужином Дин, высоченный красавец с седой шевелюрой, правда, уже за шестьдесят, флиртовал с Аленой, так что Коля, едва допили кофе, отказавшись от дижестивов, ретировался в свой номер. От греха подальше. А Алена понимала, что должна остаться. Не в ее принципах было бросать работу с инвесторами на полпути. Дин – кстати, муж Норин, все-таки у мужиков нет ни стыда, ни совести, – рассказывал, как Норин ушла с головой в работу, как с годами становится типичной бизнесвуман. А вот Алена, по его словам, была другой: несмотря на карьеру, она женственна, нет в ней категоричности и жесткости стареющих деловых дам. Дин так прямо и сказал: «aging women», а Алена подумала, насколько они в самую точку попали, создав акционерное общество женщин. Тем не менее вот Дин уже ее гладит по руке, по волосам, притягивает к себе, поднимает с кресла. Сколько раз уже переживалось такое? Смотришь на себя со стороны – словно скучное, заезженное кино.

В номере Дин долго раздевал Алену, даже похвалил, сволочь, за качество эпиляции бикини. Он, видимо, долго ждал этого случая, потому что был тверд и упруг как тридцатилетний. Алена даже подумала, что отмучается быстро и как только старый хрыч уснет, она сможет тихонько убраться к себе в номер и выспаться…

Дин страстно и несколько грубо, без излишних прелюдий овладел ею – «какое идиотское слово, владение-то тут при чем?» – думала Алена, пока Дин елозил по ней.

Видимо, его поспешность и грубость были продиктованы опасением, что в случае промедления он может и оплошать. Попыхтев на Алене минут двадцать, он оставил ее тело в покое, но Алена понимала, что это лишь пауза. Она, прикрыв глаза, ласкала его грудь, трогала везде, чтобы понять, как помочь ему довести до конца задуманное и получить взамен заслуженный сон. Но там, где она его трогала, все было очень грустно.

– Поласкай меня губами, – прошептал Дин.

«А куда денешься», – думала Алена, сползая по его телу вниз. Но и ее губы и рот не помогали Дину обрести искру. Алена и так старалась, и эдак, пускала в ход то губы, то руки, то шла на глубокий заглот… пока, наконец, Дин снова не вспомнил о том, кто здесь мужчина, то есть главный.

Он снова перевернул Алену достаточно грубо на спину и вошел в нее. Алена чуть не вскрикнула. За полчаса тяжкой работы у нее не то что остатки желания пропали, но вообще там, куда проник Дин, все стало сухо и неприютно, как в пустыне. А должно быть тепло и влажно, как в тропическом лесу.

Дин делал свое дело, Алена, стиснув зубы, терпела… Когда ей показалось, что он вот-вот должен достичь искомой точки, она страстно застонала, считая, что это ему поможет, но тот снова отпустил ее, и снова возникла пауза грусти, а потом начался третий раунд…

Алена ушла к себе в номер глубокой ночью, встала через три часа по будильнику и начала второй день работы над организацией синдикации.

Вечером они все вместе улетели в Нью-Йорк, опять остановились в «Ритце», и опять повторились те же пытки.

Из Нью-Йорка в Бостон они летели частным самолетом Дина, и Алена благодарила судьбу, что кругом люди, а лёту всего час. Впервые в жизни в такой ситуации ей хотелось плакать. Не столько потому, что противно, сколько от того, что она представляла себе, каким бы это было счастьем, если бы рядом был Мэтью…

Раньше, в схожих ситуациях, у нее никогда не возникало чувства, что она предает любимого мужчину, а тут появилось ощущение предательства любви, в которой Алена уже и горела, и тонула одновременно. Вот тебе и пожар, и наводнение. Да и бордель, в сущности. А что, раньше было по-другому? Она же никогда из этого не делала драмы. Ну, устроена так жизнь, что с этим поделаешь?

Ворвавшись в квартиру Мэтью, она припала к нему, вдыхая любимый запах, целовала его, гладила его лицо.

– What’s wrong, Alyona? You don’t look yourself, – спросил Мэтью.

– I was just missing you so, Matt, it was so long… like eternity[14]14
  – Алена, что не так? Ты сама на себя не похожа.
  – Я так скучала по тебе, Мэтт, это было так долго… целая вечность (англ.).


[Закрыть].

Нельзя говорить мужчинам такие вредоносные слова. Горе не настолько затмило Алене разум, чтобы забыть азбучную истину, разрешающую плакать на груди кого угодно, кроме любимого мужчины. Нельзя требовать утешения, эмоциональной компенсации за пытки в «Ритцах» по обе стороны Атлантики даже от того единственного мужчины, которому ты сама дала все права, потому что его напугает твоя потребность в его защите, это «you don’t look yourself».

В тот вечер Мэтью согрел ее руками, словами, и она отошла. Наутро же вернулось глупая, не свойственная ироничной зрелой женщине маята. Уже не от предательства, а от того, что именно в ту минуту, когда после субботников в «Ритцах» руки Мэтью закрыли ее наконец от остального мира, она поняла, что погибает от любви к нему. Именно погибает…

Веселая, празднично-нарядная легкость их романа уже отлетела, выросла в чувство, питающее ее жизнь, но обсуждать, планировать, выстраивать, менять, перекраивать – все это не нужно ни одному, ни другому.

Катька же не маялась, горела на работе, хозяйство у нее было обширнее и хлопотнее, чем у Алены, и подбрасывало по нескольку раз в день задачки, которые, казалось бы, никак не могут возникнуть, но которые и назывались рабочий процесс.

Например, надо было время от времени морально поддерживать Влада Кумановского, столь подверженного упадку духа. Упадок духа у Влада случался, когда он ругался со своей дульцинеей, и он пускался в рассуждения, что он не способен ни одной женщине ничего дать.

На пике одного из таких приступов Влад затащил Катьку после работы в ресторан. Сидя на диванчике на открытой террасе, Влад рассказывал, как ему стыдно перед женой, которую он, тем не менее, никогда не бросит, горевал о том, как иссохлась и исстрадалась дульцинея.

Катька слушала вполуха, говорила, что Влад себя изводит зря, никаких особых мучений он дульцинее не приносит, наоборот, вот уже который год дарит ей любовь. Влад потихоньку напивался, винился все больше, но был благодарен Катьке, которая слушает его, уверяя, что и вины-то никакой нет.

Катька давно отпустила свой «Ягуар», потому что ее водитель постоянно жаловался на недосыпание, и когда наконец ресторан стал закрываться, решила поехать не домой, а к Полине на дачу, которая была неподалеку от дачи Влада, и тот мог ее подвезти.

В итоге она оказались на даче у Влада и поняла, что придется делом подкрепить слова о том, какой Влад добрый и хороший. «Вообще-то Кыса могла бы и сама заняться Владом», – думала Катька, когда Влад, проснувшись внизу на диване, где его сморил пьяный сон, пришел в ее комнату в мансарде и полез к ней под одеяло.

Неутомимость Влада была неистовой, но достичь высшей точки ему мешал потребленный алкоголь, и Катька, считавшая, что в природе нет существа ненасытнее Клауса, узнала в ту ночь немало нового. Самое ужасное было в том, что в перерывах между подходами к снаряду Влад даже не дремал, а продолжал бубнить, какой он мудак, который только делает всех женщин несчастными.

Под утро Катьку уже подмывало согласиться с этим и послать Влада на…, чтобы хоть час поспать спокойно. Но понимала, что поспать Влад ей все равно не даст, а будет умолять сказать ему, каким именно образом он может осчастливить не женщин вообще, а конкретную Катьку в этот конкретный предрассветный миг. Осчастливить же ее он мог бы только если бы оставил ее в покое, чего сделать он не мог. Может, и не так уж он неправ, говоря, что делает несчастными всех женщин?

Юлия Полешек тем временем обеспечивала развитие новых филиалов – в Нижнем Новгороде, Казани и в дальнем Подмосковье – Звенигороде, Суздале и Ростове Великом. В окрестностях Звенигорода было огромное количество дач верхнего среднего класса, и Вера Александровна Кутыкина помогла наладить в одной из деревень производство лекарственных трав для дачников.

В Суздале Ирина Степанова по старой памяти уговорила руководство отеля «Покровская слобода» открыть в СПА-центре мини-отделение общества, а Кутыкина объединила местных индивидуальных производителей сувениров, варенья, медовухи и прочей сбывавшейся туристам ерунды в одно крупное предприятие. Через местные структуры пробиваться было непросто, и Полина умолила Шурика отрядить им в помощь незаменимого Васю, того самого, который на Канарах разбил стол лобстером. Он и сам был чем-то похож на лобстера: крупный, гладкий и красный.

Вася был откомандирован в распоряжение Юлии и крышевал площадки Суздаля, Звенигорода и особенно Ростова, попутно решая там и собственные вопросы. Васю стали иногда приглашать к Полине на дачу на воскресные посиделки. От них Вася тащился, настолько обожал он любую свою причастность ко всему, чего у других нет. Он млел, когда к нему подсаживалась Алена, которая казалась ему звездой Голливуда… Ему нравился Коля Денисов, на непонятном языке вещавший что-то про пипсы, индексы и контанго, Влад Кумановский, с которым на уже более понятном языке Вася часами вел разговоры о политике. На каком языке беседовал Вася с Мэтью, оставалось загадкой, но Вася явно вещал ему что-то про Уголовный кодекс.

Вася одуревал от прохаживавшихся вокруг него акционерок, которые по его понятиям были старые перечницы, как его родная жена Валя, но как, бл…дь, выглядели! Вася мечтал… Ему было ясно, что Алена занята, а Катька занята чем-то непонятным, но он вязался и к ним, и к Степановой, все подбивая пойти по грибы и хохоча при этом… Вася одуревал от нового мира, в который он вроде теперь был вхож, но не вполне, а так, сбоку припеку. Ему надо было с этим что-то делать.

В одно из воскресений Вася не явился на посиделки из-за собственных дел, а тут-то Полешек, вынь да положь, потребовались от него какие-то документы, и она решила смотаться за ними к Васе на дачу.

Девушки ждали ее к столу и совершенно заждались, пока наконец через два часа Юля не вернулась, раскрасневшаяся и растрепанная. Скинув плащ, она заявила, что прежде всего Шурик должен ей налить. Махнув один за другим два шота виски и выкурив сигарету, сказала, что и правда, пора за стол. Как только после обеда подруги выпроводили мужиков на террасу, они набросились на Юлю с вопросом: «Ну что?»

– Что-что, трахнуть хотел, что еще…

– А что, Вали не было? И внуки у них обычно по выходным.

– Все было. И Валя, и внучка Машка, полтора года. Валя сидит с ней, квохчет от счастья. Она меня все за стол приглашала, но я ей говорю: «Я на минутку, только бумаги забрать, меня там свои ждут». Она мне: «Тогда я пойду Машку купать», – и ушла, а Вася меня вниз, в свой кабинет, который в подвале, повел.

– Ура-а! – завопила Полина. – Наконец-то настоящий подвал.

– В следующий раз сама к нему поедешь, она «ура» тут, понимаешь, кричит, – мрачно сказала Полешек.

– Девушки, не отвлекайтесь, – взмолилась Кыса. – Ну, повел в подвал, и?..

– Не успели до кабинета дойти, он меня вталкивает в боковую комнату, где мастерская – верстак и все прочее, – и начинает с меня джемпер сдирать, а сам, сволочь, приговаривает: «Ну что за умница, что за прелесть, Юлечка, настоящая женщина, все в джинсах ходят, а Юлечка – красавица моя, в юбке, ах лапочка ты моя…» Прямо на верстаке хотел меня трахнуть. Кругом грязь, инструменты валяются, а он мне под юбку лапами лезет и приговаривает: «А вот у меня долото тут под рукой, а хочешь, Юлечка, долотом, а тут еще и шило…» Ой, девочки, я не могу дальше, порнуха… Действительно лобстер, морское ракообразное с клешнями.

– Да ладно, ты ж терминатор, – сказала Алена. – Врезала бы ему по сусалам.

– Так я и врезала. Пнула его ногой, молоток схватила. «Только сунься, сволочь», – говорю.

– Эх, не дошло дело до пыток в подвале. А там даже шило было под рукой, – вздохнула Полина.

– С тобой у меня отдельный разговор будет, – хлопнув еще виски, улыбнулась Полешек. – Но эта сволочь у меня еще попляшет. Будет теперь за каждый шаг, гад, отчитываться. А то все в Ростове и Суздале только собственные терки в кабаках трет.

– Что творится?! – воскликнула вдруг Алена. – Жена наверху внучку купает, а этот скот на верстаке в подвале… Я думала, у меня одной такой особый фронт работ.

– Ах, вот почему ты после синдикации сама не своя вернулась! – Катька всплеснула руками. – Неужели это был Коля?

– Это был твой друг-приятель Дин Ладерон, муж Норин. Кого вы, бл…дь, набрали, я тебя, Кать, спрашиваю?

Основательницы загалдели, требуя от Алены подробностей, та скупо поведала о «Ритцах». Подруги пришли в неистовое веселье, а Катька заявила:

– Если на то пошло, я вам так скажу: не надо делать из себя героев и хвастаться жертвами, принесенными на алтарь общего дела. Каждый несет свой крест. – Катька уже давилась смехом. – Меня этим летом пытали в мансарде. Отгадайте кто?

– Кто? – встрепенулась Алена.

Катька бросила на нее взгляд искоса.

– Кто? Конь в пальто. Влад. Твоя тема, Кыса, между прочим.

– Ясно, сублимирует чувство вины перед слабыми женщинами в сексуальных пытках сильных в лице Катьки. Могу себе представить.

– Уверяю тебя, не можешь. Фильмы ужасов отдыхают. Да еще всю ночь комары кусали.

– Вот теперь порядок. Каждый испил свою чашу, – заключила Полина.

– Я тебе сказала, с тобой отдельный разговор, – вмешалась Полешек. – Если у тебя одни мечты о пытках в подвале, в чем проблема?

– Я непригодна для пыток в подвале, у меня груди нет.

– Не надо отговорок! – в один голос закричали Катя и Алена. – При правильной постановке отсутствие груди делу не помеха.

– Тогда требую либо чахоточного поэта, либо здоровенного дровосека, на иное не согласна, – заявила Полина.

– Мы тебя на страховых агентов бросим. Бандерасы первой волны были еще ничего, хотя я всегда говорила, что надо было Джудов Ло набирать, – сказала Алена. – А новые – гамак уродов, массовка, нет у них понимания, что требуется женщине.

– С ума сошли, им по двадцать пять, – не сдавалась Полина.

– В этом самый шик! Предстанешь ему амазонкой, прекраснее которой он не познает ничего, будешь ему сказки Шехерезады рассказывать. Тебя же тянет на просвещение. – Степановой надо было сквитаться за бандерасов, но к этому моменту терпение мужчин лопнуло и Александр пришел выяснить, доколе, собственно говоря…

Шурика за последнее время как подменили. Ему нравилось, что у девок дело наладилось, а главное, что каждые выходные на его даче собирается общество, которое ни одному купающемуся хоть в богатстве, хоть во власти человеку даже присниться не могло. Красивые женщины, смотрящие им в рот трое незаурядных мужчин, свежая рыба на пару, которую девушки лениво щиплют, запивая ледяным шабли, черные «Ягуары», шеренгой стоящие у ворот, и «лиловые негры» при них, – жизнь Шурика стала сплошным праздником, хозяином коего был он сам.

Он забыл, как язвил над взрослеющими женщинами, с удовольствием, на правах практически родственника, делал вид, что лазил за пазуху или под юбку то Кысе, то Ирке, то Алене. Родственники-акционеры дружно били его по рукам, все хохотали, а Шурик отправлялся варить кофе.

– Все пошлости обсуждаете? – спросил Шурик. – Гореть вам, грешницы, в геенне огненной. И церковь предаст вас анафеме.

– Это будет лучшая реклама, – радостно парировала Кыса.

– Опять небось о сексе? О душе уже давно пора думать, а у вас один секс на уме, – продолжал Александр.

– Это у вас, у мужчин, один секс на уме, а мы просто ставим вашу похоть на службу правому делу.

– Какому правому делу?

– Правильному правому делу…

– Шурик, ты помнишь, что «Фауст» – это в каком-то смысле наш первоисточник? – спросила Катька. – Вместо удовлетворения на склоне лет Фауст чувствует лишь душевную пустоту и боль от тщеты содеянного. Этим, Шурик, все сказано о так называемой любви. Слышать этого слова не могу, надо законом запретить его произносить. Вот твой Вася небось тоже решил, что знает, что такое любовь…

– А при чем тут Вася?

– Так, к слову пришлось… Считай, что у меня сложный ассоциативный ряд…

Все потянулись из столовой вниз, в бильярдную, к камину. Катька думала о своих словах о «тщете содеянного». Все-таки они, в отличие от Фауста, умеют превратить даже ядовитую ртуть в подобие золота… Ах, нечего разводить философию на пустом месте. Тоже мне, вековые вопросы…

Одна Алена не видела ничего смешного в откровениях подруг. В ней поселился страх, что, несмотря на все неподдельное счастье, с которым Мэтью вечерами встречает ее в своей квартире, на их ночи, на многое иное, что стало их общим, Мэтью может когда-нибудь уехать в свой Лондон, увезя с собой Аленину последнюю любовь, и все, что будет «после», станет представляться ей, как и Полине, пытками.