Текст книги "Акционерное общество женщин"

Глава 11
…И адвокат дьявола

И добродетель стать пороком может,

Когда ее неправильно приложат.

Наоборот, деянием иным

Порок мы в добродетель обратим.

У. Шекспир. «Ромео и Джульетта», акт 2.

Пер. Т. Щепкиной-Куперник (1941)

Герман Генрихович записывал за Катькой имена, даты, цифры в огромном гроссбухе – и откуда он только взял такой? Его почерк был похож на каракули, через стол Катька видела между слов какие-то странные значки, то ли латинские сокращения, то ли вообще иероглифы. Задавал последние уточняющие вопросы, Катя отвечала, передавала ему копии счетов, списки клиентов и приятелей, с которыми она имела дело, пересказывала, что думает Мэтью о ее перипетиях. Был уже поздний вечер, когда Вульф-Бобоевич сказал, что пора закругляться.

– Ну что ж, картина для меня прояснилась. Насколько это возможно, когда еще не знаешь противника, тем более что у него на уме. Завтра нам с вами на допрос? Прекрасно. Встретимся прямо на месте. А потом вместе проедем в мой офис, там все обсудим.

– Может, лучше у нас?

– Екатерина Степановна, извините, если я своими первыми визитами к вам создал неверное представление о стиле моей работы. Я по клиентам не езжу. Они ко мне приезжают. До сих пор вы рассказывали мне о рождении и жизни вашей компании. Мне важно было, так сказать, все пощупать пальцами, почувствовать изнутри. Теперь начинаются следственные действия. Это наша с вами работа, она никого, включая ваших коллег и подруг, не касается. Ее не стоит делать в стенах вашей компании.

– Вы считаете, что тут прослушивают?

– Даже странно слышать от вас такой вопрос. Считаю, не считаю… На это всегда надо делать поправку. Главным образом хочу, чтобы вы взглянули на все свежим взглядом, а не изнутри вашей компании и круга подружек закадычных. В корень надо смотреть, Екатерина Степановна, в корень…

* * *

Следователь Вильгельм Вильгельмович Путилло и адвокат Герман Генрихович Вульф-Бобоевич смотрелись комично в одной комнате, вернее, комнатушке – кабинете следователя. Один маленький, щуплый, лысый, несмотря на свою сравнительную молодость, и белый как мышь. Другой – высокий, худой и черный: волосы, глаза, брови. Да и лицо смуглое, загорелое. «Как странно, – вдруг подумала Катька, – оба с немецкими корнями, нарочно не придумаешь».

Следователь начал издалека, спрашивал Катьку про деятельность компании, хотя было видно, что все годовые отчеты и уставные документы громоздятся у него на столе. Катя рассказывала, Вульф-Бобоевич местами ее поправлял, просил переформулировать. Катька не понимала, чем его формулировки лучше, но в пререкания не вступала.

Покончив на время с деятельностью «За Гранью», следователь стал расспрашивать Катю об отношениях их общества с другими пенсионными и страховыми компаниями, интересовался, нет ли между ними корпоративных войн, просил рассказывать об обстоятельствах различных Катькиных встреч с их руководителями. Он был хорошо осведомлен и задавал Кате вопросы о таких эпизодах ее жизни – или дела? – которые та считала сугубо конфиденциальными беседами: о каких-то договоренностях, терках по дележу поляны. На все ушло часа три. Вульф-Бобоевич долго читал протокол, просил что-то поправить: «Так просто яснее и точнее будет, не правда ли, Вильгельм Вильгельмович?» Катя уже изнывала, ей хотелось есть, а еще больше курить. Хотелось скорее все подписать и уже покинуть эту юдоль скорби.

Когда они наконец вышли на улицу, Вульф-Бобоевич предложил Кате доехать до его офиса вместе. Они сели в черную «Ауди-восемь» и по дороге обменивались впечатлениями.

– Доедем до офиса, там поговорим о главном, – бросил адвокат.

В офисе их уже поджидал Мэтью, которого Катька попросила подъехать, познакомиться, в конце концов, с Вульфом-Бобоевичем. Да и в вообще, не помешает, если Мэтью будет постоянно участвовать в их работе. Вульф-Бобоевич любезнейшим образом познакомился с Мэтью на неплохом английском языке, попросил своего секретаря сделать «самый большой чайник зеленого чая» и пригласил всех в переговорную. Катя стала пересказывать Мэтью ход допроса.

– Я не знаю, для чего он спрашивал про этого вот человека или, например, про того… По сути самого дела он спросил только: признаю ли я, что заплатила деньги в той или иной форме Сидору Пименовичу? Я сказала «нет». Он спросил, переводила ли я деньги ему в России или за рубежом, я – опять «нет». Потом спросил, есть ли у меня самой счета за рубежом и кто, кроме меня, ими распоряжается? Я сказала, что ими распоряжаюсь только я. Он спросил, для чего мне счет? Я объяснила. В этом же нет ничего противозаконного.

– Правильно, что ты говорила лишь правду. Надо говорить лишь то, в чем ты полностью уверена, чтобы следователь никогда не мог поймать тебя на расхождениях позже.

– Приятно, что мы с вами одинаково мыслим, – улыбнулся Вульф-Бобоевич.

Катька только головой крутила в непонимании. Вульф-Бобоевич и Мэтью пустились в обсуждение всего содержания допроса, Катька скучала, не понимая, зачем все обсуждать по третьему разу.

– Завтра я предлагаю встретиться и вместе пройтись по счетам Екатерины, – заявил Мэтью. – Вы должны очень хорошо понять, что стоит за каждой проводкой, какие возможны интерпретации и как их опровергать.

– Согласен с вами, коллега, это важно. Однако боюсь, что дело в другом. Как бы вам объяснить… Вот поле фактов. – Вульф-Бобоевич начал рисовать на листке бумаги. – Вот поле юридически закрепленных норм. Кроме этого существуют локальные нормы, установленные субъектами права. И наконец, сложившиеся практики, ничем не задокументированные, правильно? А правовые последствия их применения – это вопрос, лежащий в поле интерпретаций. Возникает матрица взаимозависимостей…

После этих слов Катька полностью отключилась, а Мэтью с Вульфом еще долго рисовали какие-то стрелки, отрезки, кружки и большое облако над всей «матрицей».

– Ты понял чего-нибудь? – спросила Катька Мэтью, когда они вышли.

– Конечно. Он очень и очень умен, наш, как его? Не могу выговорить эту фамилию. Ничего, если я буду называть его просто Герман?

– Нормально. Но у него, правда, трудное отчество и странная вторая часть фамилии. Если бы его звали просто Герман Вульф, было бы логичнее.

– Почему?

– Не могу выразить. В нем есть что-то демоническое.

– All right, I’m not getting it, but it’s okay. Maybe it’s all about cultural differences. But he is definitely a clever and strong character[19]19
  Ладно, я этого не понимаю, но это не важно. Может, это просто культурные различия. Но он явно умный и сильный человек. (англ.).


[Закрыть].

Через пару недель Вульф-Бобоевич попросил у Катьки среднего размера сумму, как он выразился, на информационную работу. Еще через две выяснил, что донос написал не кто иной, как собственник и руководитель страхового общества «Крез гарантий» Евгений Маркизов. Катька с возмущением обсуждала это откровение с Мэтью и Вульфом, и в разговоре потихоньку-полегоньку вырисовывалось, что, скорее всего, так оно и есть.

– Это совпадает с моей картиной изучения твоих счетов, Катя. Буквально через три дня после того, как вы подали заявку на проведение допэмисии, ты сделала вот этот перевод на сто тысяч долларов. Ты уверена, что сделала его не в адрес кого-то из чиновников ФАСа?

– Уверена! Сколько раз можно повторять! Как связан чиновник ФАСа, даже если бы он был, с компанией, получившей средства, и с Маркизовым?

Мэтью только переглянулся с Вульфом. Этот перевод с Катькиного офшора на другую компанию попросила сделать одна дама, которая как физическое лицо в Москве не могла этого сделать сама. Она вполне могла быть связана с Маркизовым. Действовала ли она по его наущению или просто рассказала ему об этом переводе – это не имело значения, важнее было понять, не является ли тот самый Сидор Пименович бенефициаром компании, на которую пришли деньги. Катька же не задавала своей ВИП-клиентке вопросов о том, чья эта компания, она просто отдала ей подтверждение перевода. Все просто…

– Это все совершенно правильно, коллега, – рассуждал Вульф, – но какая, по вашему, тактика защиты из этого следует?

– Вы должны встретиться с этой дамой, выяснить все и решить, какие она должна дать показания.

– Логично. Не уверен, возможно ли… Во-первых, мы можем ошибаться…

– Да, можем, но из объяснений Кати ясно, что этот set-up, подстава, как у вас называется, может быть связана только с шестью переводами. Все остальное прозрачно и не требует объяснений. Значит, надо получить показания всех шести человек.

– Дорогой мой, вы в России, а не в Англии. Если Екатерина Степановна потребует от «таких» шестерых человек показания, то дальше наша с вами защита станет не нужна. Никто не будет ей, точнее – мне как ее адвокату давать показаний, а с Катенькой за саму просьбу такого рода здороваться перестанут. Все узнают, что она втягивает своих клиентов в уголовный процесс как свидетелей. Не от чего будет нам с вами Катю после этого защищать, на ее репутации будет поставлен крест. Своими руками превратим нашу Катеньку в изгоя, который уважаемых людей в проблемы впутывает.

– Герман, но вы же не хотите сказать, что в России не существует такого понятия, как «свидетели защиты»?

– Мэтью, дорогой мой, существует такое понятие в России. Только у нас все чуть сложнее. Если Вильгельм Вильгельмович захочет сам именно у этих людей взять показания, тогда мы поработаем с их адвокатами, которых эти люди от появления следователя на их горизонте тут же наймут.

– Если мы спорим лишь о последовательности шагов, то я с вами согласен. Но есть риск, что вы не сумеете определить, что следователь уже заинтересовался этой дамой, а какие показания ей подскажет ее адвокат, никто не знает. – Мэтью не заметил игры в глазах Вульфа, когда произнес, что тот «не сумеет определить» точного момента.

– Риск всегда есть, дорогой Мэтью. Мой расчет на то, что Вильгельм Вильгельмович отнюдь не дурак, он сам семь раз подумает, нужно ли ему таких людей втягивать? Еще рассчитываю на мотивы клиентки: ее адвокат вряд ли посоветует ей давать показания в пользу обвинения. Зачем им очная ставка с Екатериной Степановной? Ее адвокат сам будет заинтересован, чтобы показания Катеньки и его клиентки поддерживали друг друга. Я уже не говорю о том, что эта дама может остаться и не известной Вильгельму Вильгельмовичу. Он же видит только переводы между компаниями, а не тех людей, которые Катеньке деньги налом давали.

Вот так и судили-рядили Мэтью с Вульфом-Бобоевичем всю осень. А что делать? Трудно умом понять Россию даже одному из лучших английских адвокатов, прожившему в стране четыре года и создавшему структуру и контрактную систему необычного и сложного бизнеса.

Практичный Вульф был себе на уме и явно держал в рукаве какие-то собственные джокеры, о чем с глазу на глаз, без Мэтью, ясно давал понять Катьке, повторяя ей как бы невзначай: «Готовьте деньги, Екатерина Степановна».

Катька давала деньги по мелочи, тайком от Мэтью, на дальнейшую «информационно-аналитическую работу». Через какое-то время Вульф выяснил, что, оказывается, главный акционер компании «Крез гарантий» Маркизов сам находится под следствием, по совершенно иному делу – подозрение в каких-то хозяйственных преступлениях.

Прошло еще несколько месяцев, пролетели Рождество и Новый год. Прояснялись другие детали и обстоятельства. К концу зимы Вульф вынес на суд Катьки и Мэтью свою линию защиты. Вообще-то излагать ее он предпочел бы только Катьке, но понимал, что от Мэтью не отвязаться. Очень уж доверяют своему главному юрисконсульту основательницы.

Вульф-Бобоевич особо и не скрывал, что присутствие Мэтью в «его» защите он считает докукой и неуместным контролем. Но основательницы были дамы не простые, и с этим приходилось считаться.

– Вот она, мужская психология, – возмущалась на девичьих сходках Полина. – Вульфу бы только бабло заносить. А может, по дороге что и теряется. Может, Кать, тебе вообще сменить адвоката?

– Зачем? – возражала Кыса. – Другой точно такой же будет, только, может, еще и дурак попадется, а Вульф – умный. Мне лично он нравится.

– Мне тоже, – соглашалась Катька. – Он на семь ходов вперед видит, людей с ходу сечет, по обрывкам оброненных фраз понимает, что к чему.

– Тебя послушать – просто адвокат дьявола. – Алена была наиболее скептичной в отношении Вульфа, вероятно, из-за его неспособности оценить великого Мэтью Келли.

– Вульф – адвокат, но Катька – не дьявол. Катька – жертва мужского произвола. – Кыса помахала перед носом пальцем, подливая себе еще сухого мартини, хотя она уже с некоторым усилием сидела на барном стуле.

– А почему не дьявол? В глазах мужчин, которым мы своим обществом, можно сказать, жизнь переехали, мы вполне исчадье ада, – засмеялась Степанова. – Подождите, еще церковь нас предаст анафеме.

– Катька – не исчадье ада, совсем наоборот. Она очень наивна и слишком рациональна. А еще верит в добро, – с горечью сказала Полина. – Раз мужчины выигрывают от улучшения, если так можно сказать, «качества женщин», то они должны быть нам, дескать, признательны. Логично, но наивно. Мужской мир устроен по-другому. Если они в семьдесят лет, когда уже не только почки, а вообще все отвалилось, повторяют: «Пока у меня есть хотя бы один палец, я – мужчина», – значит верят лишь в незыблемость своего права владеть женщинами. Были бы деньги, чтоб от прочих alpha-males отличаться в выгодную сторону, да палец, чтобы женщина налево не смотрела по воле физиологических потребностей. Поэтому они так и цепляются за деньги, воруют их друг у друга, у женщин, у государства… Надо отнять у них деньги и власть, тогда пусть и сидят себе со своим пальцем и решают, куда его сунуть…

– Stick it into your ear, asshole[20]20
  По колориту эта английская идиома, наверное, лучше всего может быть передана такой русской фразой: «В ухо себе засунь, мудак отмороженный». Прошу заметить, что оборот «мудак отмороженный» – это мягче, чем дословный перевод слова «asshole». (Прим. авт.).


[Закрыть], – весьма кстати вставила Алена. – Выразительная английская идиома. Все названо своими именами, как будто Кыса с Кумановским написали.

– Алена, это не позитивно, – возразила Катька. – Мы же не эксплуатируем низменные чувства, вражду к мужчине, которую каждая женщина время от времени испытывает. Мы стремимся к гармонии в обществе.

– Ага, вот ты уже ее и достигла. Сидишь под подпиской и под следствием уже больше полугода, а компания теряет деньги и клиентов из-за того, что в обществе слухи разные ползут. Кто, что – непонятно… То ли мы пальто украли, то ли у нас, а я по финансам вижу, что дело-то проседает.

– Я больше не могу, – вдруг дала волю нервам Катька. – Я так перед вами виновата, девочки! Как я могла так вляпаться и так ужасно всех подставить?

– Кончай ерунду нести! – загалдели все. – Тебе вообще-то надо съездить срочно куда-то отдохнуть, а то от стресса струпьями покроешься.

– Что, правда? Я плохо выгляжу, да? Эх, сейчас бы в Марбелью, в клинику Бухингера, или в Мерано. Поделать процедуры, поголодать, напитаться витаминами, надышаться горным воздухом. Помнишь, Полина, как мы тебя впервые в Мерано вытащили? Traume bloss noch hinterlassen… «Только мечты остались…» Помнишь, на скамейке было выгравировано?

– Кать, может, тебе в какой-нибудь санаторий поехать в России? Куда-нибудь, где природа дикая, где ты всегда мечтала побывать.

– Ага, в марте… В Сибирь, например. Тогда уж до декабря подожду, может, поеду уже в кандалах.

– Типун тебе на язык, до декабря всё, дай бог, кончится, – вздохнула Кыса.

– Сейчас ехать мне никуда нельзя. Надо закончить эти распри между Вульфом и Мэтью. Пока они внятную линию защиты между собой не согласуют, никуда не поеду.

– Нет худа без добра. – Кыса подошла к окну. – Снег тает, сосульки сбивают… Прошлым летом Мэтью в Лондон уезжать к Рождеству собирался, сейчас уже март, а он тут сидит. И до следующего Рождества просидит, никуда не денется. Хоть кому-то прок. – Кыса не заметила, как Алена полоснула ее взглядом.

– Ты что, хочешь сказать, что это я накаркала на Катьку?

– Тихо-тихо-тихо. – Ирина поняла, что наступает критический момент. – Никто ни на кого не каркал, слава богу, у нас есть Мэтью, он классный, о Лондоне думать забыл, сидит тут, работает. Алену, как мне кажется, тоже не обижает, но это не наше дело. Никто не ссорится, мы никого не судим, бережем Катины нервы, ей и так труднее, чем всем нам.

Катька помимо руководства компанией, в которой проблемы нарастали как снежный ком, теперь еще по два-три раза в неделю сидела часами с Вульфом-Бобоевичем и Мэтью Келли.

– Маркизов – гнусный, болезненно боящийся конкуренции человек, нарушений в «Крезе» полно, он сам под следствием уже больше года. Путилло его прижимает, а он выговаривает себе мелкие размены, давая показания против Екатерины Степановны, – твердил Вульф-Бобоевич.

Он настаивал на том, что уже май на носу, его линия защиты сложилась и надо готовиться наступать. Мэтью полагал, что в этом есть элемент авантюризма, что не все так просто. Да, показания Маркизова действительно tainted, с душком, но следователю они были нужны лишь как отправная точка. Теперь же он исследует все финансовые аспекты и транзакции Екатерины неспешно, методично, но достаточно агрессивно. Поэтому нахрапом вопроса не решить. Вульф же гнул свою линию:

– Дорогой Мэтью, я не предлагаю действовать нахрапом, напротив. Я уже давно сделал адвокатские запросы о бенефициарах компаний, куда Екатерина Степановна переводила деньги, более того, получил на часть из них ответы. Адвокатская работа – это, как вы знаете, ювелирное дело…

– Но нам же не в суде надо требовать оправдательного приговора на том основании, что в основе следствия лежали вымороченные показания Маркизова. Зачем подвергать Катю рискам и доводить дело до суда?

– Полностью согласен. Только совсем никудышный адвокат рассчитывает на победу в суде…

– Естественно. Надо убедить следователя, что нет оснований для обвинительного заключения, и остановить дело в ходе следствия, а для этого нужно объяснить каждую Катину транзакцию на протяжении четырех лет.

– Объяснения уместны, только если следователь решит, что все они находятся в поле его работы. Пока же он взвешивает, прислушивается к командам и пожеланиям сверху. У него много разных соображений, и нам не стоит подталкивать его к расширению круга его интересов своими инициативами.

– Тогда о каком переходе в наступление вы говорите, Герман?

Вульф только дергал бровью и вежливо улыбался. Он вновь и вновь терпеливо объяснял Мэтью – и это только из любви и уважения к Екатерине Степановне, что его, Мэтью, безупречная профессиональная логика, вызывающая у него, Вульфа, безмерное уважение, требует некоторой адаптации к реалиям России.

Мэтью не понимал, зачем его логику надо к чему-то адаптировать, логика – она и в Африке логика, а процессуальные системы России и Англии отличаются друг от друга, конечно, но не настолько, чтобы утверждать, что в России уголовный процесс алогичен. Неужели в российском следственном процессе вместо логики требуется что-либо принципиально иное? Мэтью требовал от Вульфа опровержения этого трюизма, тот уклонялся…

В машине по дороге из офиса Вульфа с еле заметным раздражением, что для английского адвоката означало практически скрытую ярость, Мэтью говорил: «Looks like he feels himself as the Ekaterina-case team leader»[21]21
  Он считает себя, похоже, руководителем кейса «Екатерина» (англ.).


[Закрыть].

– Вы как мой коллега и единомышленник, безусловно, понимаете, – убеждал Мэтью демонический Вульф, – что защита Екатерины Степановны не может строиться на доказательстве того, что она не давала взятки. Трудно доказать как это, так и обратное. Не в наших интересах создавать лишние трудности Вильгельму Вильгельмовичу, затягивать болезненный процесс, в котором в любой момент может выпрыгнуть что-то неожиданное и нежелательное. Я имею в виду нежелательные интерпретации, естественно.

– Герман, у следователя и Кати противоположные цели. Это заложено в самой логике уголовного преследования как состязательного процесса. What’s your action plan?

– Сами подумайте, – как будто не слыша этой ремарки, продолжал Вульф-Бобоевич со сладко-трагическим выражением лица. – Допустим, мы строим защиту на отрицании дачи взятки. Пойдут очные ставки. С чиновниками ФАСа, ну те, допустим, будет на нашей стороне по определению. А следователь в придачу к Маркизову вытащит каких-нибудь его сатрапов, других конкурентов АОЖ, которым чиновники ФАСа якобы делали какие-то намеки. Пойдут очные ставки между ними. Даже если им мочить Катеньку не с руки, они же будут поддерживать обвинение. В том числе и потому, что они – мужчины. А следователь – не только мужчина. Он, как вы сами только изволили заметить, сторона, по любой логике – даже английской, нашей Катеньке противостоящая! У вас остаются сомнения в исходе этого, как вы выразились, состязательного процесса?

– А вы что предлагаете, Герман?

– Давайте мы с вами, дорогой Мэтью, еще чайку попросим, а вы меня послушаете. Очень важно, чтобы вы мне оппонировали. Это помогает оттачивать линию… Так вот, Вильгельм Вильгельмович и сам понимает, что дело дутое, но его работа – довести до суда. Суды же у нас – сами знаете. Три процента оправдательных приговоров.

– Мы это уже обсуждали…

– Вильгельму Вильгельмовичу надо помочь понять, что считать оговором показания Маркизова и ему подобных ему, следователю Путилло, выгоднее, чем наоборот. Ему со всех точек зрения проще и выгоднее мочить мужика, коррумпированного жулика Маркизова, чем безвинную Катеньку. Ее дело можно и в иную политическую плоскость перевести. Заведомый оговор женщины с целью разрушения социально ориентированного бизнеса, который направлен фактически на просвещение. Поставьте себя на место руководства Следственного комитета…

Мэтью опять перестал понимать Вульфа. Все эти неюридические понятия, эти психологемы, политические интриги претили ему, как английскому догу, которому предлагают плохую еду. Он пытался объяснить Вульфу, что просвещение угнетенных женщин – это не тема, а переводы с Катькиного счета на разные офшоры, в одном из которых, возможно, в бенефициарах сидит начальник департамента Сидор Пименович…

– Да не травмируйте вы меня этим сидором пидоровичем, честное слово. Что вы, русского языка не понимаете?

Отчаявшиеся добиться взаимопонимания единомышленники скрепя сердце заключили неискренний компромисс. Мэтью занимается прежде всего своей основной работой главного корпоративного юриста компании, использует все процессуальные лазейки, на обнаружение которых он, как английский адвокат был горазд, и обеспечивает, чтобы корпорации не заблокировали счета и не остановили ее работу, угроза чего уже просматривалась. Вульф же идет своей дорогой, прощупывает Вильгельма Вильгельмовича на предмет его реакции на ходатайство о прекращении дела.

Вульф призвал «под ружье» Кысу и Алену, чтобы те организовали следователю Путилло хотя бы минимальный нужный сигнал сверху о том, куда следователю надо грести.

Влад высказал мнение, что в деле Катьки чувствуется почерк Опанаса Дубовицкого. Кыса умоляла его склеить первый контакт с Опанасом с тем, чтобы потом направить к нему для разговора по понятиям кого-то из основательниц, скорее всего Алену.

Алена вернулась с вестью, что Опанас не сказал ни да, ни нет, но что примечательно – не поставил и никаких конкретных условий. Все задумались, почему, и ответы на этот вопрос у всех были разные…

Оптимистичный же Вульф расценил исход «встречи в верхах» как «разрешено всё, что не запрещено». Он утверждал: главное в состоявшейся встрече было то, что Опанас не дал понять Алене, что Катьку будут мочить до последнего, и не поставил условий… Например, о самороспуске или банкротстве АОЖ «За Гранью». Значит – полагал Вульф-Бобоевич – пора идти говорить с Вильгельмом Вильгельмовичем. Если они вовремя не подсуетятся, Вильгельм Вильгельмович может сам многое надумать, например выкатить обвинительное заключение, пусть хлипкое, но тогда все станет гораздо сложнее.

Перед очередным допросом Кати – по предварительному созвону – Вульф явился к Вильгельму Вильгельмовичу на четверть часа раньше своей подзащитной. Сам факт, что Путилло не заставил его ждать в проходной Катю, был обнадеживающим сигналом.

Следователь сидел в своей комнатушке с безмятежной и доброй улыбкой на лице. В окно за его спиной в комнату светило яркое июньское солнце, слепя вошедшего Вульфа-Бобоевича и превращая и без того белобрысого и бесцветного Вильгельма Вильгельмовича в неосязаемую взором сущность. Лишь на лысине его играли солнечные лучи, дружелюбно подрагивали его белесые брови да на скулах ходили добродушные такие желваки.

– Давно хотел поинтересоваться у вас, Вильгельм Вильгельмович, да все времени как-то не было. У вас немецкие корни?

– Да, благоприобретенные. Я в Германии служил, да и немцы нынче в моде.

– Бесспорно! Но я имел в виду – а родовые-то ваши корни? Вашего отца как, простите, звали?

– Вильгельм Вильгельмович.

– Понятное дело, он, конечно, не немец. Не мог он быть немцем. В те времена-то. Как же он мог быть немцем, просто никак не мог. И как он выжил-то с таким именем, великий человек, должно быть. Царствие ему небесное, или здоровья ему сибирского, не знаю точно ваших семейных обстоятельств. Но дед точно был немец, не так ли?

– Мой дед – хохол. И фамилия его Пятило. Это потом в революцию фамилию с ошибками написали.

– А дед успел-то вас немецкому языку выучить, прежде чем хохлом стал?

– Читаю, перевожу со словарем. У вас ко мне какое-то ходатайство?

– Приятно, что вы так конструктивно настроены. Я так понимаю, следствие к концу движется. Вы же сами не верите в виновность Екатерины Степановны. Это я по вашим глазам вижу, вы же человек мыслящий. Да и общественный резонанс, и ваша, не побоюсь этого слова, гражданская позиция скорее должны вас склонять к тому, что нет у нас состава. Или как?

– Моя позиция заставляет меня довести следствие до конца и вынести обвинительное заключение. Я за это зарплату получаю.

– Конечно, конечно, и не только зарплату… Вам многое по праву причитается, да вот хоть звезды на погоны… Дай бог блестящей карьеры таким умницам как вы. Всей душой готов вам помогать в ваших устремлениях, Вильгельм Вильгельмович. Это бесспорно пойдет вам в плюс, если вы докажете суду, что Екатерина Степановна виновна. Зачтется безусловно. В таком громком деле… А если суд вынесет оправдательный приговор? Это вряд ли, конечно, а вот на доследование вернуть – так этого нельзя исключать, как вы полагаете? Это, наверное, будет в минус, или я ошибаюсь? А времена нынче такие, все меняется быстро…

Желваки на скулах Вильгельма Вильгельмовича перестали добродушно ходить, он еще более, если это вообще было возможно, побелел лицом. Брови тоже остановились, а глаза слегка прищурились и почти остекленели. Тихо, но внятно, на чистом немецком языке он произнес:

– Meine Pflicht ist es, ein Schnitzel vorzubereiten. Das Schnitzel ist fast fertig, aber es konnte sicher grosser sein. Es ist Sache meiner Behorde zu entscheiden, wem und wann sie ein Schnitzel anbietet.

– Das ist klar. Aber was ist die Grosse dieses Schnitzels? Das Fleisch, das hier verwendet wurde, scheint von nicht so guter Qualitat zu sein und nicht so frisch. Die Frauen kochen sicherlich viel besser. Heutzutage ist ja ohnehin der allgemeine Trend, die Frauen viel mehr zu schatzen als fruher, nicht wahr?

– Was wollen Sie mir damit sagen?

– Dass es besser ware, davon bin ich uberzeugt, wenn wir uns auf eine realistische Grosse einigen konnten. Darf ich Sie zum Essen in ein Restaurant einladen, zum Beispiel ubermorgen? Da konnten wir das Schnitzel geniessen und uns uber alles verstandigen.

– Ich esse kein Fleisch, wenn Sie verstehen, was ich meine.

– Selbstverstandlich verstehe ich Sie. Das ist doch ganz naturlich. Sie sind Vegetarier. Das ist sehr vernunftig. Aber Sie haben doch sicher auch Freunde oder Kollegen, die nicht so vegetarisch sind. Ich ware sehr froh, wenn ich die in ein Restaurant einladen konnte, um ein Schnitzel zu probieren.

– Ich sage Ihnen Bescheid[22]22
  – Мой долг подготовить котлету. Котлета практически готова, хотя, конечно, она может стать и больше. Моим руководителям решать, кому и когда предлагать эту котлету.
  – Это само собой понятно, но какова ценность этой котлеты? Мясо не кажется особенно качественным и свежим. Женщины точно лучше готовят. Нынче в моде ценить женщин гораздо больше, чем раньше, не так ли?
  – Что вы этим хотите сказать?
  – Убежден, было бы лучше, если бы мы смогли согласовать реалистичную ценность котлеты. Могу ли я пригласить вас в ресторан, скажем, послезавтра? Мы могли бы отведать котлет и все согласовать.
  – Я не ем мяса, если вы меня понимаете.
  – Конечно, я вас понимаю. Это совершенно естественно. Вы – вегетарианец. Весьма благоразумно. Но у вас наверняка есть друзья или коллеги, которые не являются вегетарианцами. Я был бы так рад пригласить их в ресторан отведать котлету.
  – Я дам вам знать… (нем.).


[Закрыть], а что это ваша подзащитная задерживается? Уже двадцать минут четвертого.

– Что поделаешь, женщина. Существо беззащитное, эмоциональное. К тому же такие стрессы. Ох… Так бы не хотелось, чтобы с ней истерика приключилась. Да и подруги у нее все голосистые, как на подбор. Вам с ними не довелось побеседовать, насколько мне известно… А, вот и наша Екатерина Степановна! Наконец-то, голубушка, Вильгельм Вильгельмович уже беспокоиться стал.

Допрос продлился, к Катькиному удивлению, недолго. Когда они с Вульфом покидали дворец правосудия, по лицу адвоката блуждала загадочная и мечтательная улыбка. Хоть он и был, несомненно, посланник дьявола, а может, и сам Люцифер, ум, честь и совесть которого бесспорно стояли на стороне защиты женского, такого вихревого, природного, дьявольского начала, но маячившая договоренность о котлетe, его, конечно, не могла не греть. Все-таки он явился миру в земном, человеческом облике и твердо стоящим на грешной российской земле, что бы там ни думал о нем великий английский адвокат.

* * *

– Вот теперь, дорогая Екатерина Степановна, самое время вам и отдохнуть. Я вам разрешение на отъезд у Вильгельма Вильгельмовича выхлопочу, и езжайте себе куда-нибудь на природу, на свежий воздух, в покой и тишину. Давно пора вам себя поберечь.

– А как же?..

– Уверяю вас, выкиньте все из головы хоть на пару недель. Тут без вас всё будет прекрасным образом двигаться. Есть я, есть Мэтью, что мы, мужчины, без вас ни на что не способны, по-вашему?

В офисе Катька застала Алену и Полину. Те поддержали Вульфа-Бобоевича, сказав, что за границу Катьку следователь, конечно, не отпустит, но и в России есть столько мест, где каждый человек просто обязан побывать, но никогда не бывает, потому что ездит все время на Мальдивы, Лонг-Айленд или в Сан-Тропе. А между тем можно поехать на Алтай или на Байкал. Тем более что сама Катька как раз перед началом всей заварухи говорила, что пора произвести разведку этих краев и, возможно, открыть там филиал АОЖ с клиникой омоложения на основе восточной медицины. Вот пусть сама и проверит.

Алена добавила, что если найдется курорт, на котором будет «не совсем кошмарно», то и они тоже присоединятся. Полина заявила, что она «Катьку в беде не бросит и поедет с ней хоть на Колыму, как жена декабриста». Алена же осталась при формулировке «если не совсем кошмарно».

Через неделю Татьяна, обзвонив всех клиентов, которые могли пролить какой-то свет на наличие «курортов с евроремонтом и сносной едой» на восточных окраинах Российской империи, и обгуглившись до синяков под глазами, предложила своему руководителю варианты.

– Мы едем на курорт «Горячинск» на Байкал, – объявила основательницам Катя. – Это в Бурятии, на восточном берегу, где воздух чище, чем под Иркутском, и где песчаные пляжи. В санатории евроремонт, лечебное голодание, грязи, гидромассаж, восточный массаж и куча других процедур, все по последнему слову техники, Татьяна картинки мне показала и все перепроверила по телефону с администрацией. Она забронировала все имеющиеся в санатории номера люкс в количестве трех штук.