Текст книги "Комплекс прошлого"

20

К Рождеству я забеременела, и полароидные снимки были давно забыты. Юрген видит в них то, чем они являются, – древней реликвией, воспоминанием о Божественности.

Мое изменившееся тело – причина неожиданно открывшейся чувственности в нас обоих. Моя грудь выросла первой; наконец-то у меня появились сиськи, о которых я мечтала в школе. Пухлая пятнистая коричневая ареола и соски, которые реагируют на малейшие раздражения: язык, звук холодильника, вибрацию вагона поезда. Я всегда мокрая. Я сочусь. Я постоянно меняю нижнее белье и не могу прийти в себя. И это та, кто кончал в лучшем случае один или два раза в год, причем не по вине кого-либо из моих любовников. Мои половые губы плотные и сочные, как мед, с темными и пышными складками. Я осматриваю их, садясь на зеркало для макияжа, пока Юрген находится в студии. Я обнаружила, что моя вульва, безусловно, достойна кисти О’Кифф.

К лету я хожу по квартире без одежды, отправляю электронное письмо редактору, охлаждая шею кубиками льда, и опускаю ноги в ведра с холодной водой. Белый шрам на внутренней стороне моей руки необъяснимым образом начинает зудеть, приобретая темно-фиолетовый оттенок. Однако мой огромный живот затмевает все мысли о Божественном, о Джерри Лейк. Я перестала гуглить ее имя в поисках старых историй. Вместо этого я мастурбирую два или три раза в день, нетерпеливо ожидая, что Юрген вернется домой; мой живот превращается в пирамиду с каждым новым спазмом. Я стала настолько большой, что уже не могу быть сверху. Вместо этого я подпираюсь подушками и довожу себя до оргазма, просто наблюдая за ним. Это кажется мне невероятно возбуждающим. Его член нежно кивает ему в таз, его кулак двигается, а бедра раздвинуты – поза, которая не случайно повторяет одну или две из тех старых знакомых фотографий.

Наконец, за неделю до рождения ребенка мое либидо снижается. Мой живот напряжен, как спелый гранат, и от пупка до лобка тянется коричневый рубец, как будто я вот-вот разорвусь; мои соски текут. Мысль о сексе внезапно становится смехотворной, я жду, пока Юрген покатается на велосипеде, а затем достаю полароидные снимки в последний раз. Они пожелтели по краям, пенисы потускнели, теперь их видно смутно, и при взгляде на них уже не так тревожно. Я кладу их в металлический ящик для денег, который купила в хозяйственном магазине, вместе со всеми другими сувенирами, которые я взяла на чердаке у Род в Англии. Мой ящик Пандоры, если хотите. Большая пачка писем, школьное фото, дневник, который я вела пять лет, – мне слишком мучительно его читать. Вырезки из газет, в том числе интервью, которое мы дали вскоре после скандала, в качестве попытки уменьшить ущерб школе. Меня передергивает от того, насколько надменно мы говорили, от нашей подобострастной лести Джерри – ее ловкости на льду, ее отваге, ее жизнелюбии – столь возмутительно неискренней, такой преувеличенной и фальшивой. Я чешу руку и кладу вырезку в коробку.

Наконец я сажусь на кровать, аккуратно сложив на коленях старый полосатый школьный шарф. Некоторое время я смотрю на него, кусаю щеку, обнимая живот, как воздушный шарик. Потом медленно разворачиваю шарф. Там внутри, точно такие же, как я помню, две половинки сломанной шпильки Джерри, маленькие сапфировые цветы и сверкающее сердце из страз. Шестнадцатилетие.

Я чувствую неожиданную волну отвращения.

Бросаю шпильку в коробку и захлопываю ее.

Как можно быстрее я поднимаюсь на стул и с трудом запихиваю коробку с помощью ручки от метлы в самое дальнее углубление шкафа: тыкаю и толкаю, пока она полностью не скрывается из виду.

21

Лорен бродила по моей комнате в общежитии, как детектив из сериала, это был второй раз, когда она оказалась здесь. Она взяла бутылки с моей столешницы, увлажняющие средства и крем от пятен, перебрала мою сумку для стирки, понюхала мой флакончик с духами, повернулась по кругу и оглядела мои стены.

– Посмотри на размер комнаты, здесь же даже кошку нельзя держать. Вы платите слишком много. Чертово преступление.

Это было правдой. Джерри Лейк и я жили в комнате размером не больше кладовой моих родителей.

Лорен указала на другой конец комнаты.

– Значит, там спит твоя подруга Джерри?

Я закатила глаза.

Двухъярусная кровать Джерри шла параллельно моей по другую сторону окна и была немного отделена, чтобы создать иллюзию уединения. Наши столы находились под кроватями. Большую часть времени мы проводили спиной друг к другу. Так же между Джерри и мной была негласная договоренность: мы спим так, что моя голова находится напротив ее ног, и наоборот, чтобы быть как можно дальше друг от друга. Одеяло Джерри было аккуратно сшито, взвод мягких игрушек – сувениров с соревнований по фигурному катанию – разложен на подушке с военной точностью. Пустой столик, на который никто из нас не претендовал, был зажат под окном.

Лорен провела аналогичную судебную экспертизу имущества Джерри, просматривая записные книжки, по очереди изучая каждый из ее трофеев, каждую из медалей и командных фотографий. Она взяла шпильку Джерри – ее ценный подарок на день рождения от ее тренера, – постучала ею, как палочкой для коктейля, о зубы, прежде чем засунуть ее за ухо. Я хотела попросить ее вернуть шпильку, но боялась, что она устроит сцену и прибегут люди. Затем она перешла к шкафу Джерри, где осторожно приоткрыла дверь карандашом, как будто думала, что в нем есть части тела. На пол вывалился ботинок. Мы обе подпрыгнули.

– Боже мой! – вскрикнула я.

– Значит, это ее комплект для катания на коньках?

Я кивнула и с тревогой наблюдала, как Лорен начала рыться в одежде Джерри, прислушиваясь к шагам снаружи. Она вытаскивала один блестящий костюм за другим, подвешивая их на пальце.

– Она что – карлик?

– Типа того, – пробормотала я.

Я плохо себя чувствовала. Что, если нас поймают? Либо один из моих друзей, вернувшийся с игры, либо, что еще хуже, сама Джерри. Комната казалась все теснее, стены давили на нас. Я слышала непрекращающиеся шаги первокурсницы, все еще гуляющей по коридору. Я потянула Лорен за руку.

– Мне скучно, – сказала я. – Пошли.

Лорен оттолкнула меня, ее лицо загорелось. Из задней части гардероба Джерри она сняла с плечиков изумрудно-зеленый наряд. Это была игра света; длинные рукава на самом деле были чисто коричневого телесного цвета, чтобы создать впечатление обнаженной кожи. Она подняла одну ногу, потом другую и попыталась натянуть костюм поверх джинсов.

– Не надо, – начала я. – Лорен, стой.

– Как я выгляжу? – спросила она.

Я нервно фыркнула. Это было нелепо: ластовицу оттягивал плотный деним, ее футболка выглядывала из-под прозрачных рукавов. Лорен начала соблазнительно выводить бедрами восьмерку.

– Боже мой, – я ничего не могла с собой поделать, я смеялась от страха. – Стой, хватит. Они нас услышат.

Лорен ухмыльнулась, собрала волосы в хвост и начала закручивать их, расхаживая взад и вперед по комнате в шелковисто-зеленом костюме. Я скрутилась, схватившись за стол, пытаясь сдержать смех, чтобы нас не поймали. Я чувствовала, как он царапает мою грудь и попадает в горло.

– Серьезно, Лорен, хватит, – я подавилась словами.

Она вскочила на стол, а затем на кровать Джерри, подбрасывая длинные ноги танцовщицы в воздух. Я заползла на кровать и зарылась головой в подушку, весело покачиваясь, рыдая от смеха, пытаясь восстановить дыхание, делая глубокие вдохи и выдохи через рот. Моя кровать пахла лаком, воском и дезинфицирующим средством. Внезапно Лорен замолчала. Снаружи я расслышала слабый визг второго курса, играющего в салки. Крики поддержки на матче. Техник – я мечтала, что Стюарт, – косил лужайку. Я приподняла уголок подушки. Лорен лежала на спине на матрасе Джерри в позе мертвеца, раскинув руки. Ее волосы – длинные серебристые пряди – были распущены, как у Офелии. Ее глаза были открыты, взгляд упирался в желтый потолок. Она пошевелила пальцем ноги.

– Почему ты вообще так сильно ее ненавидишь?

– Я не знаю.

– Да, ты знаешь.

Когда я больше ничего не сказала, она швырнула мне в голову плюшевого мишку Джерри.

– Ты дерьмовая лгунья, Жозефина.

Я посмотрела, не шутила ли она. Лорен продолжала глядеть в потолок, ее ресницы мерцали, преследуя луч света. Я ковыряла шрам на внутренней стороне руки. Почему Джерри была такой легкой добычей? Что в ней заставило нас так сильно ее не любить?

– Что теперь, коричневая корова? – внезапно сказала я.

– Повтори-ка, – Лорен села.

– Мы заставляли ее говорить это. Джерри. Когда она впервые пришла в школу. «Что теперь, коричневая корова?»[43]43
  How now brown cow – фраза, используемая в обучении ораторскому искусству для демонстрации округлых гласных звуков.


[Закрыть]

– Зачем?

– Просто чтобы послушать, как она это произносила.

– И как?

– Никак. Просто…

«Обычное дело», – я почти сказала это, но сдержалась.

– По-другому.

Лорен закатила глаза.

– Кучка самодовольных сук. – Она спрыгнула с кровати, скомкала зеленый купальник и легкомысленно бросила его в заднюю часть гардероба Джерри. – Я пошла отсюда.

Мне стало плохо. Зачем я только что сказала ей это? Возможно, она никогда больше не захочет меня видеть. Я посмотрела на ожог на руке и вздрогнула, когда вспомнила, как она рассказывала об этом Стюарту. Я проследовала за Лорен из комнаты, мимо той же угрюмой первокурсницы, бродящей по коридору и вниз по дубовой лестнице. У спортивного зала Лорен свернула в сторону, не прощаясь, просто махнула рукой. Я взбиралась по мосту, несчастная, хватая себя за руку. Но когда Лорен добралась до перекрестка, она остановилась, повернулась и театрально сделала мне реверанс. Только тогда я увидела, что булавка со стразами все еще торчала у нее за ухом. Незабудка.

– Стой, – крикнула я ей вслед. – Лорен, вернись.

– Всего хорошего, старина, – насмешливо сказала она, наклоняя невидимую шляпу.

22

Я так часто и во многих формах – сексуальных и романтических – фантазировала о брате Лорен, что, когда я снова увидела Стюарта МакКиббина во плоти, то подумала, что он был проявлением моей тоски, когда я ночами, проведенными в похоти и вздохах, переворачивалась лицом вниз после того, как Джерри засыпала, и ныряла пальцами в штаны. На следующее утро после визита Лорен я проснулась раньше будильника, отчаянно нуждаясь в том, чтобы сходить в туалет, полетела в ванную, не обращая внимания на знак «Не работает», и наткнулась прямо на него. Стюарт лежал животом на полу душевой и чинил трубу под раковиной.

– Ой, – я закашлялась, мой голос был хриплым от сна.

Я не расчесывала волосы, у меня было зловонное дыхание, а глаза были похожи на две пухлые прорези. Должно быть, я выглядела отталкивающе.

– Передай ведро, – сказал он.

Я машинально огляделась, взяла у ящика с инструментами таз и протянула ему.

– Это?

– Ох, господи, – сказал он, глядя вверх. – Извини, я думал, это кто-то другой.

Его волосы были связаны резинкой. Я могла видеть свежий срез его прически там, где кожа была белее, – одна из множества частей его тела, которые я мечтала погладить, – и загорелую заднюю часть его шеи цвета красного дерева от того, что он часами находился под солнцем, выравнивая наши теннисные корты и подстригая газон. Он продолжал раскручивать трубу, закрыв один глаз. Я увидела себя в зеркале в ванной и застыла над ним. Все было хуже, чем я думала. Тогда никто не учил меня выщипывать брови, а они были громоздкими, как кошки, и чрезвычайно темными по сравнению с мышиными волосами на моей голове. В то утро одна бровь взъерошилась во сне и была покрыта чем-то вроде слюны. Я незаметно для Стюарта лизнула большой палец и разгладила ее. Я также расчесала волосы пальцами, чтобы убрать спутанные колтуны, и старалась не дышать в его сторону.

Он крякнул и повернул гаечный ключ, и тут внезапно соединение разорвалось и вода с грохотом хлынула в ведро. Он засунул два пальца внутрь отверстия и стал ими кружить. Одним глазом глядя на меня. Мне этот жест казался мучительно неловким. Я могла бы перебраться в другую ванную комнату по коридору, но вместо этого я осталась там, грызла кончик зубной щетки, не зная куда смотреть.

– Не могу добраться достаточно высоко, – сказал он.

Он вставил в трубу длинный пластиковый зонд и несколько раз засунул его внутрь, толкая и кряхтя. Он видел мою реакцию – ужасающее смущение от всего этого – и продолжал мучить меня еще больше.

– Вот так, – сказал он, подмигивая.

Из черной трубы вылетел клок волос, который он поднял вверх, чтобы я увидела. Он был огромный, размером с кулак. Грязная смесь всех наших взмахов и прихорашивания перед зеркалом. Я была так огорчена, как будто сама родила эту штуку прямо здесь, на полу в ванной. Он бросил комок в ведро, заменил трубку несколькими небрежными поворотами и встал. Верхняя часть его синего комбинезона была снята, рукава завязаны на животе.

– Все для вас, – сказал он и начал собирать свои инструменты, даже не взглянув на меня и не спросив о Лорен.

– Огромное спасибо.

Я подошла к раковине, но мне определенно не хотелось чистить зубы перед ним, не говоря уже о мочеиспускании. Он напевал себе под нос и сливал грязную воду в душевую кабину, как будто я была невидимкой. И я поняла, что он не помнит, кто я. Несомненно, все Божественные были на одно лицо – Скиппер, Пек, даже Джерри Лейк, – с таким же успехом мы могли быть клонами. Я никогда настолько сильно не чувствовала себя пустым местом. Несчастная, я ковыряла пальцем сигаретный ожог. Я слышала, как некоторые из моих сверстников шагают по коридору, одеваются или уходят завтракать. Стюарт перекинул ведро с вантузом через руку и приподнял подбородок в знак прощания.

– Как Кайл? – быстро спросила я.

Что хорошего принесут мне новости о ребенке его девушки, я не знала. Но это было лучшее, что я смогла придумать. Это остановило его.

– Что? Ах, да, – он указал на меня пальцем, – я помню тебя, из парка. Ты новая, – казалось, он с трудом подбирал нужное слово, – приятельница Лорен?

Его лицо вспыхнуло весельем. Она была горожанкой, а я Божественной.

– Лорен говорит, что ты теперь работаешь здесь, – сказала я. – Я имею в виду, постоянно.

– Похоже на то. Мой дядя кого-то знает, – Стюарт перекладывал ведро из одной руки в другую. – Он замолвил за меня словечко.

– Клево, – сказала я.

– Ага, клево. – Он поднял обе брови.

Почему я никогда не могла нормально с ним разговаривать?

– Я имею в виду, это здорово.

Когда он схватился за ведро, его бицепсы напряглись.

– Платят прилично, – признал он.

Снаружи на лужайке двое мужчин в синем складывали стулья, готовые к транспортировке их в холл к началу экзаменов.

– Мне лучше пойти и помочь им.

– Конечно.

Полагаю, существовали правила насчет общения с Божественными. Вероятно, ему не полагалось даже находиться одному в душе для девочек. Но Стюарт не двинулся с места. Он прислонился бедром к плитке в душевой.

– Как твое имя, еще раз?

– Джо, – сказала я и тут же исправилась: – Я имею в виду, Жозефина.

Это звучало менее Божественно.

– Джо-зефина, – повторил он; я могла бы весь день слушать, как он произносит мое имя, разделяя две половинки – вот так.

– Хорошо, Джо-зефина, я надеюсь, ты не втянешь мою сестру ни в какие… проблемы.

И снова понимающая улыбка, которая приподняла уголок его губы. Он потер рот тыльной стороной запястья. Я поняла, что он воспринимал все совсем иначе. Он думал, что я смутьянка, вождь, отступница. А Лорен – овечка. Он подмигнул. Я почувствовала, как сжалось мое сердце.

– Хм, прошу прощения, – раздался из коридора надменный голос. – Тебе нельзя здесь находиться.

Скиппер. Одетая в одно лишь полотенце.

Я не была уверена в том, насколько много она слышала.

Стюарт поднял свой набор инструментов, все еще глядя на меня, и почти не смотрел в сторону Скиппер. Затем последовало еще одно подмигивание, как будто мы разделили одну шутку на двоих.

– Дамы вперед, – сказал он, но она уже прошла мимо Стюарта к душевым кабинам.

Он поклонился и вышел, как дворецкий.

– Пока, Стюарт, – сказала я.

Скиппер захлопнула занавеску для душа.

Между ее обнаженным телом и мной была только тонкая пленка. Я прислонилась к раковине, медленно чистя зубы. Конденсат скапливался вокруг меня, зеркало медленно запотевало. Я думала о Стюарте, воспроизводя наш разговор. Улыбка. Подмигивание. Меня даже не волновало, что Скиппер нас прервала; на самом деле я была довольна. Я была уверена, что мой разговор с мальчиком прямо в школьной ванной произведет на нее впечатление.

Я продолжала чистить зубы, ожидая, пока Скиппер закончит принимать душ, но вдруг, перекрикивая шум воды, она заговорила:

– Так какого черта ты разговаривала с этим плебеем?

Я замерла, полностью парализованная, сжимая в руке зубную щетку.

– «Пока, Стюарт», – передразнила она.

В тот момент я возненавидела Скиппер. Девушку, для которой еще не так давно я бы сделала все: поползла по раскаленным углям, солгала, украла, вывернула кишки. Я подумала включить все холодные краны, чтобы обжигающая вода обожгла ее кожу. Или напугать ее так, чтобы она поскользнулась и ударилась головой. Я сжал ручку зубной щетки, как нож.

– Заткнись, – тихо прошипела я.

Скиппер отдернула занавеску, и из-за нее вывалился пар; я могла видеть все, от ее голых ног до мокрых лобковых волос.

– Боже мой, дорогая, – фыркнула она, – быть не может. Горожанин?

23

Прошло совсем немного времени, прежде чем Джерри Лейк поняла, что шпилька, ее драгоценный талисман, пропала. Мне нужно было вернуть ее. В следующий раз, когда мы встретились, Лорен равнодушно пожала плечами, поначалу сморщив нос, как будто не могла вспомнить, о чем я говорю.

– Боже мой, – простонала я. – Ты же не потеряла ее, не так ли?

– Расслабься, – сказала Лорен. – Со всеми этими дерьмовыми пластиковыми украшениями, которые у нее есть, ей будет плевать.

И правда, сначала Джерри, казалось, не замечала пропажи. Готовясь к важному соревнованию, она выглядела более озабоченной тренировками, чем обычно. В то время я видела ее очень мало. Она часто опаздывала, вылезала из бежевого «Форда» и прощалась с водителем в красной кепке, часто через час после выключения света, потому что тренировки были допоздна. Позже мы задавались вопросом, была ли Джерри вообще на катке.

Через несколько минут наша дверь должна была открыться. Если бы я все еще читала, Джерри бы нахмурилась, коротко поздоровалась, разделась и забралась на свою двухъярусную кровать. Там она бы села наверху лестницы и начала свой ужасный ритуал массирования ступней, мазала пятки и лодыжки мазью, сгибая пальцы ног так, что создавалось впечатление, будто они складываются вдвое, по очереди дергая их, ломая, как куриные кости. Ноги Джерри, изуродованные годами катания на коньках, казались мне все более отталкивающими. Я упиралась взглядом в ее сухие лодыжки, вросшие ногти на ногах – пожелтевшие и покрытые корками, – волдыри, бурсит и натоптыши. Насколько я помню, на пальцах Джерри были небольшие ямочки из-за ее привычки постоянно туго натягивать шнурки, синяки размером с теннисный мяч на бедрах и руках, которые она получила, по крайней мере, как мы предполагали, не из-за несчастного случая, а из-за траха с тренером в кузове его «Эскорта».

Раз или два за ночь я слышала, как Джерри вскрикивала от боли, когда пыталась подняться на ноги, сдерживая рыдания. Возможно, проблема была не в пальцах ног; возможно, она проиграла, упала или ее тренировка прошла не так. Может, она поссорилась со своим папиком. Я не хотела знать. Я могла бы спросить Джерри, в чем дело, утешить или дать совет; я знала, что это было бы благородно. Но я была подростком, одержимым собой, слишком увлеченным собственной жизнью, чтобы заботиться о ком-либо еще.

Всего за несколько дней до начала наших ОССО, когда я почти забыла о шпильке, мачеха Джерри Лейк положила конец тренировкам по будним дням. Моя первая мысль была, что Дафна Лейк, вероятно, заметила увлечение Джерри своим тренером и пыталась предотвратить катастрофу. Или, может быть, ее беспокоили наши приближающиеся экзамены. Так или иначе, однажды вечером мисс Грейвз появилась в нашем общежитии, чтобы объявить новости.

– Это лишь временная мера, дорогая, – заверила Джерри мисс Грейвз.

Джерри издала шипящий звук, откинула стул и, словно бульдозер, пролетела мимо мисс Грейвз, чтобы позвонить родителям. Те из нас, кто находился на лестничной площадке, могли слышать через два этажа оскорбления, которые Джерри швыряла в телефон Дафне Лейк, – мстительная сука, ревнивая корова, злая тварь – прежде, чем она потребовала поговорить с отцом. Когда ни один из ее родителей не пошел на попятную, Джерри издала пронзительный крик и (факт, на котором позже зациклились люди) публично пригрозила сбежать или выброситься из окна.

– Если бы. – Скиппер закатила глаза и вернулась в свою спальню.

Следующие три недели находиться рядом с Джерри было невыносимо. Угрюмая, злобная, легко провоцируемая – такой она была. Я сидела, сгорбившись, над горой заметок, а Джерри вокруг меня хлопала дверцами шкафа, швыряла туфли по комнате и вырывала листы из своей записной книжки, сочиняя язвительные письма домой, а перо ее авторучки яростно царапало страницу. Когда я попросила ее успокоиться, она повернулась и нахмурилась, ее взгляд стал острым.

– Иди и трахни свою мамашу.

К середине июня наши экзамены закончились. Джерри разрешили вернуться на лед. По традиции, весь курс – все, кроме Джерри Лейк, – собрались босиком в Круге в тот день, а коричневые кожаные шнурки наших ботинок были связаны вместе и натянуты между наших пальцев. Скиппер, вышедшая первой, побежала вперед к обувному дереву, ее рука была за спиной, как у метателя копья, и швырнула туфли в плакучий кедр. Мы кричали и радовались. Затем Скиппер подозвала Квамбоку, которая на цыпочках прошла по траве и дернула рукой, осторожно бросив ботинки в нижние ветви. Мы зааплодировали, и она снова отошла в сторону. Когда мы все бросились к дереву, возникла сильная толкучка. Восторженные, освобожденные от учебников и экзаменов, мы швыряли обувь в ветки рядом с туфлями наших матерей, бабушек и прабабушек. Мы прыгали, визжали и обнимали друг друга. Обессиленные, забросив последние ботинки, мы остановились. Наши руки обвились вокруг бедер друг друга, наши головы покоились на плечах, любуясь проделанной работой.

А затем мы услышали это. Вопль обожженной кошки. Джерри Лейк вылетела из нашего общежития, опустив голову, и рванула по траве в сторону Скиппер, с кожаной спортивной сумкой в руке.

– Дай мне, – крикнула она.

Скиппер приподняла бровь и посмотрела на Джерри. Даже босиком она возвышалась над ней.

Скиппер драматично вздохнула.

– О, ради бога, вот опять.

Скиппер посмотрела на близнецов и закатила глаза.

– Да, Джеральдина? Что на этот раз?

Я не сводила глаз с травы, скрестив руки, и ковыряла пальцами внутреннюю сторону предплечья. Я заметила на автостоянке бежевый «Форд Эскорт», ожидающий, чтобы отвезти Джерри на тренировку. Рука мужчины свешивалась из открытого окна, барабаня пальцами по боковой панели.

– Где она? – прошипела Джерри. – Дай мне.

– Отдай мне, – поправила Скиппер.

– Чертова корова, – выплюнула Джерри. – Я хочу ее вернуть. Сейчас же.

Скиппер стояла, глядя на мою соседку по комнате, изучая ее, как животное в зоопарке. Несмотря на то что она не понимала, в чем ее обвиняют, Скиппер, должно быть, видела, что у нее была отличная возможность еще больше разозлить Джерри. На ее лице появилась тонкая улыбка. Она отступила и указала на дерево, с ветвей которого свисала наша обувь.

– Ничего не забыла?

Кулак Джерри сжался, ее кошачьи глаза сверкнули на ярком солнце. Хватка на ручке ее тренировочного рюкзака усилилась, выдыхая из нее жизнь. Она залилась румянцем от шеи до щек, ее губы сжались. Воздух вокруг ее головы будто бы потрескивал. Наблюдая признаки неминуемого взрыва – руку на бедре, ухмылку, красные щеки, – мы, затаив дыхание, ждали, чем это закончится.

Джерри бросила взгляд на автостоянку.

Затем, к нашему удивлению, она наклонилась и развязала туфли.

Кто из нас мог предположить, что Джерри Лейк так легко сдастся? Возможно, это произошло потому, что она знала, что ее тренер наблюдает, и не хотела, чтобы ее видели в дурном свете. Или потому, что к тому времени она так отчаянно хотела вернуться к тренировкам, что решила на этот раз не устраивать сцен. Или, может, все-таки Джерри все время хотела быть Божественной?

– Чудненько, – сказала Скиппер, скрывая свое изумление короткой улыбкой.

Она отступила в сторону, чтобы Джерри заняла ее место.

Мы быстро поняли, что, несмотря на ее ловкость на льду, у Джерри Лейк был просто ужасный бросок. Ее первая попытка была неудачной: шнурки соскользнули с низко свисающей ветки, и ботинки упали на землю коричневой лужей. Я нервно захихикала. Я хотела бы бросить их за нее, чтобы это дурацкое зрелище закончилось. Джерри нахмурилась и взяла туфли для второй попытки. На этот раз она прицелилась выше. Один ботинок на мгновение зацепился, но затем его упорный близнец начал соскальзывать, и обе туфли упали на землю.

– Вот невезуха, – фыркнула Скиппер.

Джерри выбрала другую сторону и пробежала немного назад по бетонному кругу, чтобы набрать высоту, что, должно быть, как-то вывело ее из равновесия, потому что ее бросок с хрустом пришелся о ствол. Божественные прятали шепотки за руками и хихикали.

Я почувствовала, как Генри Пек подошла ко мне сзади.

– Боже мой, – сказала она, хихикая после седьмой или восьмой попытки Джерри. – Это так уморительно. Посмотри на ее лицо.

Щеки Джерри стали темно-пурпурными, губы сжались. В ее кулаке была одна-единственная туфля, теперь отсоединенная от пары. Ее голова была склонена в поражении, а грудь вздымалась вверх и вниз. Несмотря на репутацию вспыльчивой особы, никто из нас не мог честно сказать, что когда-либо видел Джерри плачущей. В группе воцарилась тишина.

– C’est la vie,[44]44
  Такова жизнь (фр.).


[Закрыть] – зевнула Скиппер, которой это все надоело.

На этот раз Джерри не промахнулась. Раздался глухой удар, звук удара каблука о висок Скиппер, крик боли.

– Да пошли вы все нахрен, – сказала Джерри.

Мы ахнули от страха. Джерри прошла через автостоянку и швырнула сумку в окно машины, последний раз ткнув средним пальцем в нашу сторону.