Текст книги "Комплекс прошлого"

33

Было только десять часов. Воскресное утро. Вокруг – звон церковных колоколов и крики на футбольной площадке. До того, как откроются школьные ворота, еще несколько часов. Я сидела на автобусной остановке, будто мне было куда пойти. Я дрожала, а мои зубы стучали от внутренней боли. Когда моросящий дождь прекратился, я спустилась к ручью мельницы и нашла свободную скамейку, где изо всех сил старалась прочитать единственную книгу, которая оказалась в моей сумке, «Трамвай “Желание”» – текст, который я учила для экзаменов. Мои глаза скользили по словам, но я ничего не понимала. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо, мое сердце ускорялось, я смотрела вверх, надеясь, что это был Стюарт. В моей голове проносилась череда очень долгих романтических мечтаний, пока я сидела там, о том, как он гонялся по городу, пытаясь найти меня, хлопая дверью закусочной и чайного домика, стоял на улице босиком, как Стэнли Ковальски, и кричал мое имя. Конечно, это был полный бред – он так и не пришел. Болело все, внутри и снаружи. Я чувствовала себя очень грязной, в синяках. Я все еще кровоточила. В одиннадцать часов «Регент» показывал два детских фильма подряд – короткометражный мультфильм и «Бейб» с говорящей свиньей. Это был местный кинотеатр; фильмы, которые они показывали, всегда были устаревшими на несколько месяцев. Я съела ведро попкорна – мой завтрак и обед, – а когда он закончился, я посмотрела третий фильм, «Джерри Магуайер». Потом настало время вернуться в школу.

Я помню, что все домовладелицы сидели в «Яйце» в своих креслах с изогнутыми спинками, а их собаки были рядом по обеим сторонам кресел. Их взгляды были деспотичны, а руки покоились на огромных куполообразных животах, как у Генриха VIII. Я осмотрелась в поисках друзей – Джордж, близнецов или Скиппер – оставались ли они по-прежнему моими друзьями, я не была уверена. Но я была первой прибывшей девушкой.

– Добрый день, Жозефина, – сказала мисс Грейвз. – Как твой первый опыт работы?

Один из двух золотистых ретриверов домовладелицы встал, виляя хвостом. Он подошел и уткнулся мордочкой мне в пах. Я была уверена, что клочок бумаги, застрявший в моем окровавленном нижнем белье, упадет через штанину.

– Сидеть, – приказали хозяйки собаке. – Я сказала сидеть.

Вернувшись в общежитие, я побежала в душ. От меня исходил прогорклый запах. Как от залежавшейся рыбы. Я вымылась, тщательно оттирая терракотовую полосу засохшей крови на моем бедре, пока она не исчезла. Только тогда, поливая водой на промежность, я полностью осознала безрассудство того, что натворила.

– Боже мой, – сказала я вслух, ударившись головой о холодную плитку.

Я повысила температуру воды на максимум и держала душ между ног. Я не тешила себя иллюзиями – я знала, что нельзя предотвратить беременность или смыть болезни подобным способом, – но все же я пыталась. Когда я вышла, душевая была заполнена паром. Я чувствовала себя очень слабой. Я заковыляла обратно в свою комнату и, хотя был еще только полдень, надела пижаму и залезла в кровать, положив руку на живот.

Периодически я слышала, как возвращались мои сверстники, слышала крики, «дорогая» и звуки воздушных поцелуев. Джерри Лейк вошла в комнату сразу после звонка. Это был первый раз, когда я видела ее после инцидента у обувного дерева. На ней был спортивный костюм, волосы были собраны в пучок. Яркий макияж, который она использовала для соревнований – бледное лицо, красные губы, тени павлиньего цвета, накладные ресницы, – делал ее похожей на наложницу. Она нахмурилась.

– Что с тобой?

Когда я не ответила, она запихнула свою тренировочную сумку в заднюю часть гардероба.

– Как хочешь, – сказала она и пошла в ванную переодеться.

Позже заместительница начала обход. Божественные поспешили в свои комнаты, и свет в нашей комнате погас. Мы с Джерри не обменялись и словом. Время от времени в туалете вспыхивал свет или раздавался смех девочек, незаконно пробирающихся в комнаты друг друга. Даже в пятнадцать и шестнадцать мы не переросли эти забавы: полуночные пиршества и ночные розыгрыши.

Я свернулась клубочком. Как я могла быть такой глупой, такой безответственной по отношению к собственному телу? Я никогда не была склонна к риску; я ненавидела высоту, иголки и фильмы ужасов, я была прилежна, когда дело касалось учебы. В отличие от Скиппер или близнецов, я никогда в жизни не заваливала экзамены. Когда закрыла глаза, я представила, как Стюарт дрожит внутри меня. Я хотела закричать, вцепиться в волосы и вырвать их. Я прижала кулак к животу, прикусила подушку. Идиотка, идиотка, идиотка! Я представила, как будет стыдно рассказывать маме и отцу, представила их шок и разочарование. Как родители они были прагматичными, но глубоко чопорными людьми. Секс – это не то слово, которое любой из нас охотно произнес бы вслух. Пестики и тычинки, как называла это моя мама, обсуждались с друзьями или изучались на уроках биологии.

Тогда я вспомнила о лекции, которую провела мачеха Джерри однажды вечером в комнате отдыха. Как Дафна Лейк, одетая в форму медсестры, раскладывала реквизит и включала диапроектор. Она не была похожа на прирожденного оратора. Она была худощавой, робкой, неслышно-тихой и прежде, чем она даже произнесла слово банан, мы со Скиппер сложились пополам и засмеялись.

– Джерри, – прошептала я. – Джерри, ты спишь?

Джерри медленно перевернулась и приложила руку ко лбу.

– Что? – огрызнулась она.

Я поняла, что она ненавидит меня; это было безнадежно.

– Ничего, – сказала я. – Неважно. Спи.

Хотела бы я позвонить Лорен. Джерри села и моргнула. Промежуток между нашими двумя койками казался темной непроглядной бездной. Она пошарила рукой и посветила на меня фонариком. Я смотрела на нее, не двигаясь, пойманная в свет ее луча.

– Что? – отчеканила она.

Мой рот открылся. Я покачала головой. Я задыхалась от рыданий. Я засунула пальцы в рот и сильно прикусила суставы.

– Прости, – выдавила я. – Прости.

34

Есть такое понятие, как синдром интерната. По словам Юргена, это реальное состояние. Он услышал это в одном из подкастов, которые слушает за рулем. Я смотрю в интернете и нахожу, что он прав. Существуют группы психотерапии. Специалисты по внезапному и травмирующему отказу от детского «я». Я нахожу статью об этом в интернете, чтобы переслать ее Род. Она звонит мне по видео, пока я кормлю Лену завтраком. Я поворачиваю экран так, чтобы Лена, сидящая на высоком стуле, могла неразборчиво бормотать с бабушкой.

– Вздор, – говорит мама, обиженная статьей. – Что за чушь? Честно говоря, дорогая, я даже не стала читать до конца.

Лена сжимает банан, растирая его в кулаке. «Дод», – говорит она, пытаясь привлечь внимание Род. Дод, дод, дод. Я повторяю маме симптомы вслух.

– Трудности в отношениях и воспитании детей, трудоголизм, неспособность расслабиться, изоляция, склонность к травле, злоупотребление психоактивными веществами, чувство неудачи, а также физические проблемы, проблемы со сном и сексуальной жизнью.

Род поднимает бровь.

– Чепуха, я сплю как убитая. Всегда спала. И у тебя есть друзья, их много.

Это неправда. С тех пор, как мы переехали в Лос-Анджелес, у меня появилась одна новая подруга, Одри – высокая рыжеволосая женщина, которую я встретила в группе малышей Лены. Она подняла обе брови во время пения группы, глядя мне в глаза через всю комнату, и над макушкой ее восемнадцатимесячного сына произнесла: «Убей меня». Остальные матери нахмурились. Они сгибались и разгибались, шептались.

На экране Род прикрывает глаза руками, затем открывает их.

– Ку-ку.

Лена усмехается. Она шевелит руками. Кусочки банана разлетаются на пол. По тону матери я понимаю, что она не хочет больше обсуждать этот вопрос. Обиделась на подразумеваемую критику.

– С принятием стратегии выживания личности – замены, прикрытия, маскировки – истинная личность человека остается скрытой. Этот паттерн искажает интимные отношения и может сохраняться во взрослой жизни.

– О, бога ради, прошу тебя. Сколько развелось нытиков. Мы с твоим отцом были очень довольны. И посмотри на себя и Юргена, вы счастливы, не так ли?

Я ей не отвечаю. В последнее время, с появлением ребенка и новой работы Юргена, нашим основным способом общения стал блокнот для заметок, оставленный на кухонном столе. У нас не было секса несколько месяцев. Я смотрю на свое лицо на экране, мой палец скользит по опухшей, воспаленной коже, испещренной пятнами. В школе мой цвет лица был лучше.

– Это все гормоны, дорогая, – успокаивает меня мама. – Ты пробовала крем, который я тебе послала?

Род твердо верит в самотерапию, уход за собой, дорогие лосьоны и зелья. Она говорит мне, что после рождения детей очень легко отпустить себя. Отпустить куда? Я думаю. Размышляю.

Я не работала с рождения Лены. Кто может позволить себе няню на заработной плате внештатного сотрудника? Когда Юрген приходит домой рано, он целует нас в голову – сначала ребенка, затем меня – и спрашивает, чем мы занимались. Я тупо смотрю на него. Иногда я провожу целый день, не разговаривая ни с кем. Во время тихого часа у ребенка я сижу рядом с детской кроваткой, бесцельно просматривая Facebook, или пару раз заглядываю в бывший скейт-клуб Джерри. Буквально на прошлой неделе я потеряла целый день, просматривая фотографии свадьбы Дики Бальфур. Именно в такие моменты я вспоминаю школьную жизнь и нашу дружбу с девочками. Щекотка под коленями, поглаживания по волосам, ощущение чье-то руки в твоей собственной. Полное безразличие к окружающему миру. Шутки, слухи, секреты.

Этим утром я оказалась перед гаражом, где в груде ящиков для хранения вещей, спрятанных среди старой детской одежды и зимних пальто, лежала металлическая коробка. Лена на моем бедре, в моей руке нож. Я решала.

На экране мама начинает волноваться. Я заставляю ее улыбнуться.

– Я просто устала, – говорю я.

Род втягивает щеки, выглядя самым Божественным образом.

– Конечно, ты устала. Ты мать. Хрю, хрю, – фыркает она Лене.

Лена раздувает щеки, обрызгивая меня едой. Я вытираю банан с рубашки.

– В любом случае, – она меняет тему, – я не должна тебя задерживать.

– От чего? – говорю я.

– Будь здорова. – Она машет рукой, отключаясь.

35

Джерри Лейк отвела меня в Сан. Школьная медсестра, изможденная женщина с истощенным видом, которая прокалывала наши фурункулы, обрабатывала наши головы и проверяла наши ноги на наличие бородавок, спросила, какие у меня симптомы. Я стояла там, схватившись за внутреннюю часть предплечья. Джерри выступила вперед и сказала едким голосом, что это личное женское дело и что мне нужно немедленно обратиться к врачу.

Я изумленно уставилась на Джерри.

Медсестра вздохнула и кивнула. Затем она открыла запертый ящик стола и что-то написала в моем досье. У каждого из нас были одинаковые бежевые папки с подробностями о наших аллергиях и недугах, и я задавалась вопросом, принимала ли медсестра клятву Гиппократа, как врач, или наши истории были чем-то вроде анекдотов, которые учителя рассказывали в учительской во время перерывов.

Затем Джерри проводила меня к доктору, она шла впереди по дороге, ее маленькая рука качалась, ладонь была сжата в кулак. У меня кололо в боку, как от ножевого ранения. Мне хотелось, чтобы Джерри была Лорен.

– Помедленнее, – умоляла я.

Джерри остановилась, удивленная, глядя на мою руку, обхватившую ребра. Остаток пути мы неуклюже прошли вместе, молча, бок о бок.

В зале ожидания мы с ней долгое время сидели на пластиковых синих стульях среди пожилых пар, кашляющих в носовые платки, и горожан с сопливыми, плачущими младенцами. Когда администратор назвала мое имя, мне захотелось спрятаться или сбежать.

– Иди, – сказала Джерри.

Я встала.

– Скажи ей, что он порвался, – посоветовала Джерри.

– Кто порвался?

– Презерватив.

– Ах, да. Спасибо.

Я постучала и увидела, что это доктор Хэдфилд. Доктор Хэдфилд много лет ходил в школу и делал нам всем прививки от дифтерии. У него были очень большие раздутые ноздри, он был лысым и выглядел безупречно. Очки, которые он надевал, когда делал записи, висели на его шее на цепочке.

– О, – сказала я и отступила. – Есть ли здесь женщина-врач, с которой я могла бы поговорить?

– Не сегодня. Либо я, либо никто, – сказал доктор Хэдфилд, не поднимая глаз.

Я ничего не знала ни о контрацептивах, ни о своих правах. Я предположила, что таблетка экстренной контрацепции именно то, то нужно. Я закрыла дверь и села.

– Я закончу через минуту, юная леди.

Через некоторое время доктор повернулся ко мне, снял очки и спросил, чем он может помочь. Мои руки вспотели, я чувствовала, как колотится мое сердце, я снова ковыряла предплечье.

– Думаю, мне нужна таблетка экстренной контрацепции, – сказала я и уставилась через его плечо на анатомическое сердце.

– Ты думаешь, что хотела бы ее принять? – нахмурился доктор Хэдфилд.

Доктор Хэдфилд был особенно привередливым человеком, внимательным к словам. Человеком, который часто говорил о наших «лайках» и «хм», читал Божественным лекции о различных солецизмах, пока делал уколы.

– Я имею в виду, что хотела бы принять ее, – поправила я себя.

– У тебя был незащищенный секс?

– Нет. – Я покраснела.

Мои руки были зажаты под бедрами, чтобы они не дрожали. Я соединила пальцы вместе.

– Презерватив порвался, – соврала я.

– Во время проникновения?

– Да.

Он надел очки и начал делать заметки.

– И как давно это было? Примерно.

– Суббота, – растерялась я. – Я имею в виду, рано утром в воскресенье.

– Хорошо. И сколько у тебя было половых партнеров, говоришь?

Он посмотрел на меня поверх очков.

– Один.

– Хорошо. И у тебя моногамные отношения с этим человеком?

– Моногамные?

– Он твой парень? Есть ли у него другие партнеры?

Тогда я посмотрела на пол, цепляя ногтем край корочки, которую я содрала, так что рана снова отрылась. Я чувствовала себя униженной, наказанной.

– Нет, – выдохнула я, – у него есть девушка.

Доктор щелкнул концом ручки, снял очки и строго посмотрел на меня.

– Девушка? Это не кажется очень многообещающим началом, не так ли? Возможно, в следующий раз тебе стоит подойти к выбору партнера более разумно.

Я кивнула, слишком пристыженная, чтобы ответить.

– В любом случае, юная леди, тебе нужно будет через неделю пройти несколько тестов.

– Хорошо, – сказала я и вытерла нос рукавом.

Доктор Хэдфилд вручил мне коробку салфеток.

– Полагаю, в следующий раз ты подумаешь лучше.

Он выписал рецепт на таблетку экстренной контрацепции.

Джерри посмотрела на мои опухшие глаза, когда я вернулась в комнату ожидания и выглядела смущенной. Неожиданно она просунула свою руку под мою, крепко держа ее, как будто она была в гипсе. Она повела меня в аптеку, и как только мы вернулись в общежитие, она дала мне стакан воды, чтобы проглотить таблетку.

– Что бы ни происходило, тебя не должно вырвать, иначе она не сработает.

– С тобой такое случалось?

Джерри сделала вид, как будто ничего не слышала. Я подумала о волосатой руке, свисающей из окна бежевого «Форда». Медленная барабанная дробь пальцами по дверной панели, ночные рыдания, в которых я даже не удосужилась ее утешить. Я поняла, что почти ничего не знаю о жизни Джерри за пределами школы. Внезапно я почувствовала к ней уважение.

– Ложись в постель, – приказала Джерри.

Я сделала, как она сказала, все еще полностью одетая, и смотрела, как Джерри готовится к урокам. Несмотря на то что наши экзамены были закончены, впереди оставались две бессмысленные недели занятий до вручения призов и окончания семестра. Джерри посмотрела в зеркало с обратной стороны нашей двери. Она туго затянула безупречный пучок, который всегда носила, разглаживая неровности. Она заколола отдельные пряди заколками.

– Разве у тебя не болит голова? – спросила я.

– К этому привыкаешь.

Джерри взглянула на расписание на своем столе и сунула папку в синюю холщовую сумку, которую мы таскали по школе.

– Спасибо, – тихо сказала я.

– Все в порядке.

– Я позабочусь о том, чтобы тебе вернули шпильку, – пообещала я. – Ту, что тебе подарили на день рождения.

Я не сказала ей, что она была в ящике моего стола. В любой момент я могла бы слезть с койки и отдать ее ей. Но я этого не сделала. Я была слишком труслива. Если бы я подождала несколько дней, подумала я, то смогла бы подкинуть ее обратно на стол, пока Джерри не было, избегая дальнейшей драмы. Отражение Джерри застыло, изо рта свисала заколка. Она прикусила ее, сощурившись.

– Эта долбаная корова, я знала это, – сказала она. Имея в виду Скиппер. – Спасибо.

Она взяла сумку с книгами и направилась к двери.

– Подожди, что ты им скажешь? – спросила я.

Джерри остановилась, положив одну руку на талию, ее бедро выступило вперед. Ее подбородок вздернулся, как у кошки, и она моргнула. После всего, что она пережила, ей следовало бы радоваться, увидев меня такой: жалкой, слабой, нуждающейся в ее помощи. Она, должно быть, знала, что, если бы это произошло с ней, наши издевки были бы безжалостными.

Она ногой подтолкнула мусорное ведро ближе к моей стороне комнаты.

– Я скажу, ты что-нибудь съела.

Я поняла, что это была попытка Джерри пошутить, первая из тех, что я слышала от нее. Она нервно посмотрела на меня, проверяя мою реакцию.

– Ха-ха.

Когда она вернулась после обеда, чтобы проверить меня, я стонала про себя, глотала, облизывала губы, как отравленная собака.

– Я хочу умереть, – сказала я, задыхаясь.

– Тебя рвало? – Джерри осмотрела мусорное ведро.

– Нет.

Я качалась из стороны в сторону, подтягивала колени к груди, делала все что угодно, чтобы остановить тошноту.

– Принести тебе что-нибудь?

Я слабо покачала головой. Как могла одна маленькая таблетка заставить чувствовать себя так плохо? Почему женщины должны были проходить через это, когда все, что нужно было сделать мужчине, это вытереться, перевернуться и заснуть?

– Это самое худшее. Попробуй заснуть. Тебе станет лучше, когда ты проснешься, – сказала Джерри.

Я не хотела, чтобы она оставляла меня одну, но закрыла глаза и скрутилась клубочком. Я почувствовала, как у меня сжался живот. Я была словно посреди шторма, запертая на нижней палубе, каталась туда-сюда, цепляясь за ведро. Время от времени я слышала, как скрипит дверь.

– Джерри? – простонала я.

Послышался шорох ног по ковру, я увидела стакан воды, и один раз, хотя, возможно, мне это приснилось, ее рука нежно погладила меня по спине.

36

Когда я проснулась, были сумерки. Звонкая тишина пустых общежитий и тихих коридоров. Джерри оставила на моем столе чашку чая – уже давно остывшую, – кусок тоста и несколько журналов. Я села, чувствуя себя лучше. Я жевала тост, листала Just Seventeen[53]53
  Just Seventeen – британский журнал для девочек-подростков.


[Закрыть]. По коридору доносился звук телефонного звонка, на который никто не отвечал. Он прекратился, а затем, после небольшой паузы, снова зазвонил. Внезапно мне пришла в голову мысль, что это может быть Стюарт. Неужели он передумал насчет нас двоих? Возможно, он снова поссорился с Керри. Я сбросила одеяло и бросилась к коммунальному телефону. Когда я подошла к будке, дверь была заперта. Я прижалась носом к перфорированному пластиковому стеклу, прислушиваясь к дребезжанию телефона.

– Черт, – сказала я. – Где все?

Я вошла в пустую комнату отдыха и проверила несколько комнат в общежитии, но все они были пусты, книги на столах открыты, как будто люди торопились. Я ломала голову, пытаясь вспомнить, какой сегодня день.

Я вышла на крыльцо общежития. Было исключительно тихо. В любой летний вечер Божественные выходили на травяные корты, бросая теннисные мячи в темноту, пока их не звали внутрь. Обычно из окон общежития доносился визгливый смех, звучала музыка из наших стереосистем, трещали звонки, оповещавшие о начале и окончании уроков или подготовки. Однако в тот вечер, я помню, на теннисных кортах было тихо, музыка не играла. Я подумывала о встрече с Лорен, так как не было никого, кто мог бы меня остановить, но я вспомнила, как ее глаза сузились, когда она скользила взглядом между ее братом и мной. Взгляд полного презрения.

Внутри снова зазвонил телефон.

Я вздрогнула, надела только рубашку и легинсы и вошла внутрь, чтобы забрать свой серый кардиган. В кармане лежала единственная сигарета и зажигалка. Курение показалось мне такой же хорошей идеей, как и любая другая. Я надела свои лоферы и, отправляясь в сад, услышал низкий зловещий раскат грома. Я закуталась в свой огромный кардиган и стала рассматривать небо. Я заметила, что в часовне горел свет, каждое из тонких окон в форме карандаша освещалось, а цветное стекло светилось оранжевым. Должно быть, это была вечерняя служба, о которой я забыла, или какое-то другое школьное собрание. Часто в конце года проводили выступления нашего драматического клуба, мотивационных спикеров или гастрольную постановку Шекспира. Если я правильно рассчитала время, то я могла бы присоединиться к массе девочек, когда они уходили, так что домовладелицам бы показалось, что я была там все время. Никто никогда не узнает, что случилось.

Я поднялась по мосту, прошла через лабиринт коридоров и распашных дверей, ведущих к школьной часовне, и стала ждать в «Яйце», сидя на одном из пустых стульев с подголовником, обычно предназначенных для моей домовладелицы. Я слышала те же громовые раскаты, которые слышала раньше, звук бега, сопровождаемый громким свистом, свойственный Божественным. Нам было трудно угодить публике, мы были склонны к крикам и громким театральным зевкам.

– Девочки, пожалуйста, успокойтесь, – услышала я крик Толстой Фрэн. – Шестикурсники, оставайтесь на своих местах. Девочки, я сказала сядьте.

Они выскочили из часовни, держась за руки, выглядя в высшей степени дерзко. Сначала старшие девочки в домашней одежде, потом мой курс, затем четвертый и так далее. Они ругались, недоверчиво качая головами, младшие девочки были в истерике, бледные, некоторые из них еле могли идти, другие бежали, как будто от катастрофы.

– Что случилось? – я поймала третьекурсницу. – Что происходит?

– Боже мой, – повторяла она снова и снова. – Боже мой. Я не могу в это поверить.

Она была вне себя. В шоке. Я подумала, стоит ли мне дать ей пощечину.

Я поняла, что произошла беда – смерть любимого сотрудника или одного из родителей. Время от времени в школе случались подобные катастрофы; девушку постарше однажды выбросили из автобуса в ее последний год. У другого диагностировали неоперабельную опухоль головного мозга. Группа моего курса спотыкалась, цепляясь друг за друга. Я увидела Скиппер, обнимавшую близнецов, и протолкнулась сквозь толпу к ним.

– Что произошло?

– Это долбаная шутка, – сказала Скиппер.

– Что именно?

– Школа превратилась в чертову канализацию. У них больше нет денег. Черт, я знала, что мне следовало поехать в Мальборо.

– Мы закрываемся?

– Хуже. Объединяемся.

Она назвала местную школу-интернат, нашего давнего конкурента с репутацией воспитания строгих, придирчивых девочек, вовсе не Божественных. Наши здания будут выставлены на продажу для получения дохода, а персонал и несколько оставшихся девочек будут переведены в другую школу.

Мне потребовалось время, чтобы осознать всю грандиозность того, что она говорила. Нас продали, как скот. Никакой утренней службы, никаких школьных танцев или розыгрышей в конце года. Я подумала об обувном дереве – вековой традиции, – срубленном на дрова. О нашем общежитии, наших теннисных кортах, которые превратят в автостоянку или торговый центр. В ушах зазвенело. Я видела, как Джерри тихонько пробиралась сквозь толпу со странным решительным выражением лица, протискиваясь мимо рыдающих девушек.

– Где ты вообще была весь день? – холодно спросила Скиппер.

– Мне было плохо, – соврала я.

Я знала, что она мне не поверила.

– Ну, все собираются в саду, чтобы обсудить, что делать с розыгрышами.

– Блеск, – сказала я.

Когда Джерри подошла ближе, я затаила дыхание, ожидая, подойдет ли она ко мне. Меня внезапно охватила паника из-за того, что она может напрямую противостоять Скиппер, потребовать назад свою шпильку, чтобы я была вынуждена объяснить свою ложь перед целым курсом. Джерри остановилась с краю нашей группы, глядя на Скиппер. Ее лицо было маской – бледной и непонятной. Я понятия не имела, была ли она так же шокирована закрытием, как и мы, или просто думала, что мы получили то, что заслужили.

– Ты вообще слушаешь? – Скиппер подтолкнула меня.

– Что? Да, – сказала я, не сводя глаз с Джерри. – Фруктовый сад. Розыгрыши.

– Ладно, девочки, – прогудела Скиппер. – Слушайте, нам лучше придумать что-нибудь чертовски большое, это все, что я могу сказать. Все согласны? Пойдем гулять с размахом.

Вокруг нас что-то кричали. Ура. Слушайте! Слушайте!

Я увидела, как уголки губ Джерри Лейк задрожали. Она подняла два пальца, согнутых в пистолет, нацелив их сквозь толпу в Скиппер. Наши взгляды встретились. Ее губы приоткрылись.

– Бах, – прошептала она.