Текст книги "Комплекс прошлого"

37

Юрген и Лена идут в Costco[54]54
  Costco – американская сеть магазинов клубного типа.


[Закрыть], чтобы купить подгузники, и возвращаются с псом. Мой муж открывает дверь нашего бунгало, и Лена, мускулистая, как ее отец, даже в два с половиной года, толкает пса в пластиковой переноске через порог, сгорбившись, словно это тележка для покупок.

– Что это? – спрашиваю я.

– Щенок, – говорит Лена, – щенок, щенок, щенок.

Юрген вбегает с улицы, неся новую собачью подстилку и миску, и, прежде чем я успеваю встретиться с ним взглядом, он бежит обратно к машине и возвращается с мешком сухого корма на плече.

– Собака?

Он робко смотрит на меня и открывает дверь клетки. Пес вываливается на свободу, растопырив лапы по деревянному полу. Он невероятно уродлив, непонятной породы – половина того, половина этого, – его морда выражает лишь слабоумие. Когда его язык высовывается, я вспоминаю миссис Миртл и ее йорка.

– Господи, Юрген, на следующей неделе ты поедешь в Венецию. Что мне делать с собакой?

– Знаю, знаю, – признает он. – Время неподходящее. Но он сидел там, в загоне, прямо перед магазином. Никто не хотел его даже гладить. Посмотри на него.

Мы изучаем пса: морщинистую розовую морду, высунутый язык, большие уши летучей мыши, жирную и длинную шерсть. Люди из приютов для животных разглядят в нем доброе сердце. Только Юрген мог влюбиться в такую собаку.

Юрген показывает пальцем в сторону спальни Лены.

– Тебе стоит увидеть их вместе.

Лена снова появляется с крыльями шмеля и с подносом с цветными пластиковыми чашками.

– Что ты делаешь?

– Чаепитие, – говорит она и снова уходит за припасами.

Юрген сияет.

– Видишь.

Я ничего не говорю.

Я представляю Черепаху и ее йорка, делящих на двоих кусок баттенберга с одной тарелки.

– Слушай, люди из приюта сказали, что если он тебе действительно очень-очень не нравится или если он не приживется, то, знаешь, мы всегда можем вернуть его.

– Как пару обуви?

– Ага, точно. – Юрген становится на четвереньки. Я вижу, как он счастлив. Пес облизывает его лицо; он на самом деле позволяет ему размазывать слюни по подбородку и щекам и даже, как я замечаю, позволяет засунуть коричневый язык в одну из его ноздрей. Я морщусь. Я не миссис Миртл.

– Он займет Лену, – кричит мне вслед Юрген, когда я иду к машине, чтобы достать остальные покупки. – Ты, наконец, поработаешь. Она будет все время с ним играть. Все время.

На данный момент я работаю неполный рабочий день вот уже более двух лет. Время от времени я предлагаю статью бывшему коллеге, человеку, с которым мы раньше были на равных, а теперь он редактор журнала. Я работаю волонтером в дошкольном кружке Лены, занимаюсь копирайтингом для моей подруги Одри, бренд-директора, иногда беру учеников, но из-за стоимости ухода за детьми термин «фриланс» становится насмешкой. Я знаю, кем стала. Домохозяйкой. Обыденной. Совершенно Божественной.

Некоторое время я смотрю в черный проем багажника машины, думая об этом, затем беру на себя коробку подгузников и гигантский сосуд с оливковым маслом и возвращаюсь в дом.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Собака может остаться.

На следующее утро я ставлю будильник, как будто у меня дедлайн. Я иду сонная на кухню, включаю свет и вскрикиваю. По полу текут желтые лужи, следы лап идут по новому дивану, изорванным подушкам, перьям. Пес хлопает хвостом и кривит губы от удовольствия, обрадовавшись при виде меня. Его фиолетовый язык вываливается из уголка рта; он грубо облизывает мою лодыжку. Я смотрю вокруг с недоумением. Не испугавшись, я затаскиваю пса в его металлическую тюрьму и перемещаю клетку с собакой и всем остальным на крыльцо.

Он издает несколько жалких тявков.

– Ш‐ш-ш, – затыкаю я его. – Заткнись, мать твою.

Я беру кучу недожеванных писем и опрыскиваю пол дезинфицирующим средством, чтобы замаскировать запах, бросаю газету, чтобы она впитала лужи и Юрген мог убрать ее позже. Его собака, его беспорядок. Затем я готовлю свое рабочее место за столом в углу гостиной, завариваю кофе и принимаюсь за работу. Я ищу четыре или пять идей, чтобы отправить их в журнал, но ни одна из них меня особо не интересует. В любом случае плата за услуги няни, вероятно, будет больше, чем мне заплатят за каждую из них. Я просматриваю несколько списков вакансий, рассматриваю возможность стажировки в магазине кактусов, пишу своей подруге Одри с просьбой о дополнительной работе, возвращаюсь на свою пустую страницу. Снаружи щенок цепляется за замок, бросаясь на металлические прутья клетки. Я надеваю наушники. Все еще ничего. Я завариваю еще чашку кофе и смотрю в пустой экран. В конце концов, в отчаянии, я просматриваю груду почты. Страхование автомобиля, выписки по кредитным картам, второе или третье напоминание от гинеколога и, наконец, толстый конверт с тиснением, присланный моей матерью, тяжелее всех остальных, с золотой каймой. Я разрезаю его ногтем.

Уважаемые выпускники.

Двадцать лет прошло с тех пор, как мы сожгли наши книги, разорвали наши платья в клочья, швырнули обувь на дерево. С тех пор, как Джерри попала на первые полосы новостей.

Я ставлю приглашение на стол, прислонив к стене. Затем я открываю свой браузер и снова просматриваю интернет в поисках Божественных, переходя от подписчика к подписчику. Кто-то стал светлее, кто-то стройнее или румянее, а кто-то остался таким же. Свадебные фото, лабрадоры, фотосессии в Шотландии, крестины, воспоминания. На этих фотографиях мои старые друзья скрещивают руки вместе, как в былые дни, и взмахивают волосами перед камерой. Даже сейчас, на десятилетия старше, все такие же Божественные.

Я читаю и читаю, сгорбившись над клавиатурой, в трансе, едва чувствуя свое тело. Пес перестал ныть и уснул. Я даже не замечаю, что Юрген проснулся, пока он не входит на кухню, одетый в одно лишь полотенце, прикрыв рукой нос.

– О! Mein Gott, что случилось? Где пес?

– Снаружи, – говорю я, быстро закрывая экран компьютера.

– Ты работаешь, – радостно говорит Юрген.

Он наклоняется ко мне через плечо, мокрый, и целует в шею.

– Видишь?

38

Через несколько дней после объявления о слиянии школ мы стали совершенно непослушными. Мы игнорировали наших учителей, пропускали уроки, стали еще более надменными и грубыми. Когда началась жара, мы настояли на переносе наших классов на улицу. Сначала сотрудники, ошеломленные новостями, часто перешептывались друг с другом в нервных кучках о том, кто останется, а кто уйдет, обмахиваясь немаркированными веерами. Но затем, когда шок прошел, они становились все более и более спокойными и безразличными к произошедшему, даже веселыми, особенно младшие учителя. Какое им дело до того, что случится с Божественными в конце концов?

Они брали сумочки и провожали нас на улицу. Конечно, никто не работал. Наши экзамены закончились. Все, что мы делали, это загорали. Когда Джерри ушла с занятий раньше времени, чтобы пойти на тренировку, учителя флегматично пожали плечами. Как выяснилось, мы вполне могли избежать наказания за все что угодно. Перед окончанием урока мы одновременно встали, отряхнули ноги и поплыли по траве.

Мы замахали пальцами, прощаясь. Нас едва ли могли исключить.

Мы были выше наказания. Неприкасаемые. Бессмертные.

Единственное, что сейчас кого-то действительно заботило, – это планирование школьных розыгрышей. Хотя эти розыгрыши в конце года всегда были добродушными – драки за еду и бомбы-вонючки, то беззаботное дурачество, которое наши учителя находили забавным, хотя и не могли этого признать, – наши ночные встречи, проводимые при свете факелов, вызывали рьяный энтузиазм террористической ячейки. Гнев поглотил нас, как лихорадка. Было решено, что Толстая Фрэн предала нас всех, пустила нас вниз по реке и должна была заплатить за это. Постепенно запланированные трюки из комических переходили в абсурдные, а затем и в откровенно злонамеренные. Скиппер объявила, что мы уничтожим все Библии в школе, сожжем их на теннисных кортах или подожжем в офисе нашей директрисы. Мы расхаживали, как стриптизерши, в облачениях Толстой Фрэн, рясах и палантинах, писали фальшивое заявление об уходе в епархию. В конце концов мы договорились, что запихнем нашу директрису в кузов фургона с мешком на голове и назначим выкуп. Привяжем ее к стулу, будем допрашивать, пока она не признается в содеянном, пока она не сломается и не заплачет. Но вся логистика похищения – отсутствие машины для бегства, гигантский вес Толстой Фрэн, местонахождение убежища – оказалась слишком сложной задачей для нас.

– Мы могли бы добавить слабительное в алтарное вино, – предложил кто-то в качестве альтернативы.

– Скукотища, – сказала Скиппер, которая, казалось, восприняла закрытие школы более лично, чем все мы. Староста, которой она так и не стала. – Дальше.

По мере того как приближалась ночь, Скиппер выдала каждому из нас список покупок, разделив их между всеми девочками, чтобы школьному персоналу и продавцам было не так очевидно, чем мы занимаемся. Краска, клей, часы, веревки и жидкость для розжига, хирургические перчатки, огромное количество сахара. Конечно же, алкоголь и сигареты.

– Не попадитесь, – приказала Скиппер, раздавая их. Списки мы засунули в нижнее белье.

Позже в этот же день, как и было сказано, я поехала в город с близнецами, где мы купили бутылки с отбеливателем, будильник и литр водки у человека в магазинчике на углу, который много лет продавал нам нашу контрабанду. Он протянул нам наши фальшивые удостоверения личности через прилавок, не отрываясь от газеты, и глазами показал, чтобы мы забирали алкоголь и уходили. Мы вместе пошли обратно в школу через городскую площадь. По обе стороны от меня близнецы о чем-то спорили. Я не обращала внимания. Обеспокоенная, я оставалась между ними и держала голову опущенной, глядя на дорогу на случай, если я увижу кого-нибудь из МакКиббинов. По привычке мы с близнецами взялись под руки, и я почувствовала спокойствие от того, что они идут в ногу со мной, а наши бедра прижаты друг к другу. После объявления Толстой Фрэн я заметила постепенное изменение в поведении друзей по отношению ко мне. Оттаивание. В конце концов, школа оказалась в опасности, подверглась нападению; мы старались держаться вместе.

Лорен звонила каждый день с тех пор, как я ночевала у нее дома неделю назад. Каждый раз я придумывала причину, чтобы не подходить к телефону, боясь того, что она скажет. Скиппер с любопытством смотрела на меня, но не давала ни одного язвительного и саркастического комментария.

При виде пары синих комбинезонов в коридоре школы, я затаила дыхание, уставившись на свои туфли, пока мы не прошли мимо ремонтников. Всякий раз, когда я думала о Стюарте, я чувствовала себя калекой от стыда, вывернутой наизнанку. Я воспроизводила в голове то, что мы делали, снова и снова. Как он не мог даже взглянуть на меня утром, как он бросил меня за дверь, позволил ей хлопнуть мне в лицо. Однажды я столкнулась с ним, когда он стоял у котельной и смеялся вместе с парой других рабочих. Я видела, как его тело напряглось, когда я проходила мимо, опасаясь, что я могу устроить сцену, поставить его в неловкое положение перед коллегами, попытаться навлечь на него неприятности. Проведя рукой по волосам, он повернулся ко мне спиной и продолжал говорить, как будто я была невидимой. Униженная, я забралась в курятник и рыдала.

Когда я вернулась в спальню, Джерри Лейк нахмурилась, глядя на мешки с припасами, которые я несла. Я засунула их под кровать, а затем, когда в моих шкафах больше не осталось места, я попросила ее разрешить мне спрятать кое-что на ее стороне комнаты.

– Черта с два.

– Это всего на пару дней, – взмолилась я. – Пожалуйста, Джерри.

Она стояла, скрестив руки по-старому, с выпяченным подбородком, на грани истерики. Джерри ясно дала понять, что она считает традицию розыгрышей – тайные встречи, скрытые знаки, плащи и капюшоны – совершенно ребяческой. Конечно, она была права. Но если лишить Божественного его ритуалов, забрать обувное дерево, отменить «взмах», стоит задуматься, что тогда останется.

– Очень тебя прошу, пожалуйста, – попробовала я еще раз, сжимая ладони вместе.

Никто никогда не умолял ее ни о чем и даже не просил об одолжении. Я наблюдала за ее удивленным выражением лица, странным изгибом ее руки, когда она тянула себя за локоть. Я подумала, что ее лицо стало мягче.

– Ладно, – сдалась Джерри. – Пофиг.

В тот вечер я выбралась из своей койки и прижалась ухом к двери, прислушиваясь к звукам шагов нашей домовладелицы, которая ходила по дому. Джерри лежала на койке и писала в моей выпускной книжке. После ОССО для Божественных было принято покупать чистую книгу, в которую наши друзья вписывали сентиментальные заметки, воспоминания о последних пяти годах, а также прощальные сообщения от тех, кто переходил в другие школы для получения высшего образования. Страницы были украшены крестиками и поцелуйчиками. Мы отрезали пряди волос и приклеивали их к бумаге, надрезали пальцы и подписывали свои имена кровью. Моя дорогая, моя сладкая, я никогда не забуду массы и массы любви, навсегда и навечно. Я знала, что никто не станет писать в книге Джерри для выпускников, кроме Квамбоки, которая была одинаково добра ко всем. Я стояла с приоткрытой дверью. Я смотрела, как Джерри рисовала закорючки.

– Это последняя встреча, – сказала я. – Так что…

Карандаш Джерри завис над страницей.

– Что?

– Тебе следует пойти.

Ее подбородок дернулся, она потрясенно посмотрела на меня. Я покраснела от смущения. Предложение не было настоящим. Даже когда я сказала это, я знала, что Джерри его не примет. На следующий день она должна была поехать на соревнование; ее зеленый костюм с перьями свисал с края койки, коньки были спрятаны в сумке для ботинок, лезвия затянуты в чехлы, а кожа отполирована.

– Неважно, – быстро сказала я с явным облегчением.

Джерри нахмурилась.

– Хорошо. – Она отложила мою выпускную книжку в сторону и слезла с койки. – Если это так важно, я приду.

– Ох.

Было уже поздно забирать приглашение обратно.

– Что? – спросила Джерри.

Ее челюсть была сжата, губы сомкнуты. Я знала, что нет смысла ее отговаривать.

– Ничего, – сказала я. – Блеск.

Мы пошли гуськом по коридору общежития до комнаты Скиппер. Я не тусовалась в комнате Скиппер и обменялась лишь парой слов с моей бывшей лучшей подругой с момента нашей последней встречи в душевой. Теперь я приду с Джерри, наименее популярной девушкой во всей школе, единственным человеком, которого Скиппер терпеть не могла. Из-за своей нервозности я забыла пароль, который должна была использовать, – серию сложных ударов. Божественные бросились под пододеяльники и за занавески, высовывая локти и ступни, их тела прятались под столами и кроватями, словно трупы.

– Это просто я, – сказала я.

Последовал коллективный выдох.

– Черт побери, Джо, – простонали близняшки Пек.

Скиппер села в постели, подперев колени подбородком. Ее губы скривились от отвращения, когда она увидела, что Джерри идет за мной. Ее бровь изогнулась.

– Чудесно. Ты притащила Ядовитого гнома.

Мгновение Джерри ничего не говорила. Потом ее кулаки сжались. Она прошипела:

– У кого из вас, коров, моя шпилька для волос?

Шкипер громко зевнула.

– Ой, божечки, ну вот опять.

Джерри нахмурилась. Я знала, что на этот раз она не уйдет без нее. Она повернулась ко мне и кивнула, ожидая, что я поддержу ее.

– Продолжай.

– Эм, – сказала я.

Я помню, как в этот момент переключилось внимание всей комнаты. Раздался лязг трубы. Казалось, что воздух в легких выдавливается из меня, как будто что-то тяжелое упало мне на грудь. Мой рот открылся, но из него ничего не вышло.

– Я на самом деле не знаю… – Я начала отступать.

Джерри уставилась на меня. Ее глаза были узкими, а губы сильно сжаты.

– Ой, пошла ты к черту, – сказала Джерри.

Она оттолкнула меня, сильно ударив в грудь.

– Прочь с дороги.

Мы слышали, как ее ноги бежали по коридору, дверь в нашу комнату захлопнулась.

В комнате было тихо. Я стояла посреди группы. Я сжала руку, пока не почувствовала, что она онемела. Скиппер начала медленно хлопать в ладоши.

– Браво, Джо, – ее голос был полон сарказма. – Отличная работа.

– Она последовала за мной, – пробормотала я – первая ложь из многих, которые я могла бы сказать о Джерри.

– Ох, прошу тебя. Насколько я слышала, вы двое сейчас довольно дружны. Лучшие друзья. Прыгаете под руки по городу. Очень мило.

Несколько девушек засмеялись. Близнецы украдкой переглянулись. Я закусила губу, сцепив пальцы вместе. Должно быть, они видели нас с Джерри на обратном пути от врача и сдали меня Скиппер. Несмотря на то, что они вели себя дружелюбно, болтали со мной в художественной комнате, улыбались мне, когда Скиппер поворачивалась спиной, но, когда дело доходило до подобного, их преданность была у нее, а не у меня. Я плохо себя чувствовала; я хотела умереть.

– Мы просто ходили к врачу, – сказала я.

Скиппер закатила глаза.

– Зачем, на лоботомию?

Я остановилась на мгновение. Я сжала руку сильнее, пощипывая кожу.

– За экстренной контрацепцией, – тихо сказала я, мое лицо горело, когда я вспоминала лекцию доктора Хэдфилда.

– Для Джерри Лейк, – завопила Дики. – Джерри?

Я ничего не сказала.

– Боже мой! – крикнула другая девушка. – Кто, черт возьми, будет трахать Джерри?

Я могла бы исправить ошибку, но не стала.

– Давай, Джо, просто расскажи нам.

Я заметила, что настроение в комнате изменилось. Действовала невидимая иерархия, в которой я внезапно и резко поднялась. Я заметила сочувственные улыбки, возмущение, которое мои друзья, казалось, испытывали в мою пользу из-за затруднительного положения, в которое меня поставила Джерри, прося прикрыть ее.

Постепенно я начала описывать мужчину средних лет, тренера Джерри, его волосатую руку и толстые мясистые пальцы. Ложь сыпалась одна за другой, как домино. Я сослалась на то, как Джерри всегда скрытно подбрасывали у ворот школы, на их ночные свидания, рандеву после соревнований, подарки. Джордж Гордон-Уоррен сделала вид, что задыхается.

– Я знала это. Какая шлюха.

– Разве ему не миллион лет? Как ископаемому.

– Ужасно.

– Боже мой, бедняжка, – сказала Дэйв Пек, поцеловав меня.

Другая девушка обняла меня. Я только тогда осознала, насколько отверженной я себя чувствовала в тот семестр, проводя все время с Лорен, избегая сверстников. Я никогда не чувствовала себя более популярной. Единственный, кто не прыгнул, чтобы обнять меня, была Скиппер. Она скрестила ноги на верхней койке.

– Отлично. Но как мы узнаем, что твой маленький приятель все не разболтает?

Она указала на груду припасов посреди комнаты в общежитии.

– Она не станет, – сказала я.

– Откуда ты знаешь?

– У меня ее шпилька, – призналась я. – Та, которую он ей подарил.

По крайней мере, это было правдой.

– Кто?

– Тренер. Ее парень.

– Боже мой, – фыркнула Джордж Гордон-Уоррен. – Она у тебя?

Я кивнула.

– Мы могли бы использовать ее как откуп, – предложила я.

– Снимаю шляпу, – сказала Джордж.

Скиппер, наконец, казалась умиротворенной. Впечатленной даже. Она приложила пальцы ко лбу и отсалютовала мне.

Кто-то освободил место рядом с ней на кровати, чтобы я могла забраться на верхнюю койку. Я обняла колени, а через некоторое время Скиппер положила голову мне на плечо. Она по-старому пощекотала мне руку. Я была прощена. Бутылка персикового шнапса гуляла по нашим рукам. Кто-то рассказал анекдот. Скиппер так рассмеялась, что вся кровать затряслась. Мы шикнули на нее, хлопнули подушкой. В конце концов ее смех вырвался наружу, будто зарычал двигатель автомобиля. Она вытерла глаза.

– Помните тот раз, когда нас арестовали на спортивной базе?

Мы все кивнули. Началась масса историй: мальчики, с которыми мы целовались, задержания, исключения. Мы перебивали друг друга, заканчивали предложения друг друга, впадая в истерику.

– А как насчет извращенца? – кто-то взвизгнул, как будто это произошло несколько десятилетий назад, а не несколько недель.

– Боже мой, фотографии!

Мы поняли, что некоторые из нас плакали от смеха, в то время как другие к тому времени плакали по-настоящему. Внезапно мы стали мрачными. Божественные могли быть жестокими, тщеславными, загадочными, но мы были верны до конца. Мы рыдали и обнимали друг друга. Навсегда, обещали мы друг другу, навечно. Ничто не могло нас разлучить. Кроме того, мы поняли, насколько недооценили Джерри. Мы поклялись своей жизнью. Мы соединили наши сердца.

39

Джерри Лейк встала на рассвете. Это было обычным делом для нее утром перед важным соревнованием. Вместо того чтобы делать зарядку, она постучала в дверь мисс Грейвз и не выходила до завтрака. Последнее, что некоторые из нас знали о ней. После часовни, в которой Джерри явно отсутствовала, Падре приказал пятикурсникам оставаться на своих местах. Он с сожалением улыбнулся нам, качаясь за кафедрой. Вдоль задней стены мы заметили шеренгу учителей, которые были похожи на ОМОН и велели не допускать нас к выходу.

– Возмутительно! – кричали мы.

Мы угрожали позвонить родителям и их адвокатам.

– Вы не можете этого сделать. Это противозаконно, – кричали мы, ссылаясь на Закон о детях.

Тем временем Толстая Фрэн с несколькими помощниками безжалостно раскурочивали наши общежития – переворачивали матрасы, вытряхивали мешки с бельем, обыскивали наши шкафчики – до тех пор, пока не была обнаружена огромная гора припасов, которые мы накопили. Бригада ремонтников, отправленная собрать улики, взвалила их себе на плечи и выбросила в мусорный бак.

Когда рейд закончился, нас проводили из школьной часовни в Круг, куда мы шли, как заключенные в строю. Толстая Фрэн поджидала нас в окружении домовладелицы и помощницы. Джерри Лейк нигде не было. Толстая Фрэн держала в одной руке бутылку водки, а в другой – пачку Marlboro. Сначала она перевернула бутылку, затем сжала сигареты своим большим, похожим на молот, кулаком и высыпала их на землю, раздавливая останки ногами.

– Если хотя бы половина того, что, как я понимаю, вы запланировали, правда, что ж, я не могу подобрать слов. Фактически это просто невероятно. Вы не лучше животных. Животные! Когда я думаю обо всем, что вам здесь дали, девочки, о тех возможностях, которые у вас были. Вы мне противны.

Мы смотрели на водку, которая выливалась в землю, табак расплющивался под каблуком Толстой Фрэн.

– Я собираюсь убить чертову Джерри Лейк, – прошипела Скиппер.

– Достаточно. Пусть это будет концом, – добавила Толстая Фрэн. – Или иначе.

Или иначе что?

Это был вопрос, о котором она не подумала.

– Тихо, – крикнула Толстая Фрэн. – Подумайте о своих бедных матерях.

Пытаясь унизить нас, она нечаянно спровоцировала прямо противоположный эффект.

Кем мы были, если не дочерями наших матерей?

Мы взялись за руки, взмахнули волосами и дружно зашагали по лужайке.