Текст книги "Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814"

Отношение Австрии разочаровывало, но оно не было неожиданным для Штейна. Он разработал план противоборства, а не привлечения на свою сторону Меттерниха, о чем министр вообще узнал только через Штадиона. Более обескураживающим и озадачивающим выглядело холодное отношение к проекту Александра. После обращения Кутузова и одобрения Россией прежнего плана Штейна по Германии (от сентября 1812 года) барон считал само собой разумеющимся, что располагает мандатом царя на воссоздание рейха. Формально все так и было. Но Александр подразумевал под термином «рейх» не эпоху Фридриха Барбароссы, но благоприятный для него период Имперского эдикта и франко-русского согласия. С крахом Бонапарта Александр стал бы единственным посредником в германском рейхе и смог бы возобновить прежнее покровительство своих дядей, кузенов, племянников и т. д. в германских государствах. Если бы Габсбурги, как первоначально предполагал царь, пожелали вернуть имперский титул, то он согласился бы поддерживать трон, но идея противопоставления рейху союза центральноевропейских государств не отвечала жизненным интересам России. Имело значение лишь восстановление влияния Александра в третьей Германии без конкуренции Бонапарта и выхода Австрии из коалиции.

Штейн, следовательно, становился помехой царю: ведь этот германский аристократ вместо обхаживания государств Рейнского союза стремился к их завоеванию. В качестве главы Центрального административного совета он уже опробовал свою политику на двух герцогах Мекленбурга, которые первыми дезертировали из стана Наполеона. Хотя оба герцога были убеждены, что с ними будут обращаться как с союзниками, Штейн отказался включить письменные гарантии на сохранение за ними их территорий и их суверенных прав в договоры о присоединении к коалиции. Между тем глава совета распоряжался в их землях как завоеватель. В августе, когда Австрия еще не вступила в коалицию, герцоги обратились за покровительством к Меттерниху и получили заверения о поддержке.

Александр сознательно шел на действия, осложнившие его отношения с некоторыми подопечными Наполеона, например на растаскивание Саксонии, на захват Швецией у Дании Норвегии, на обязательство вернуть Англии Ганновер, что влекло за собой расчленение Вестфалии. Но потеря влияния на родственников царя и его бывших протеже в Мекленбурге продемонстрировала слишком очевидно ту горькую истину, что курс, начатый декларацией Кутузова, теряет свою эффективность и даже приближается к провалу. Не сумев взять под единоличный контроль союзные армии и вовлечь Австрию в крестовый поход против Рейнского союза, царь должен был предпринять усилия с целью устранить перекосы в своей политике.

Он обозначил свой новый курс тем, что поддержал протесты Меттерниха против действий Штейна в отношении герцогов Мекленбурга и отозвал губернатора, русского дипломата в администрации Штейна в Южной Германии, где Александр постоянно обещал Австрии свободу действий. Он предпринял новый курс в отношении Баварии. Теперь, когда Пруссия и Австрия участвовали в войне, присоединить к ним Баварию можно было либо кнутом, либо пряником. Александр выбрал последнее, пригласив баварского короля в ноте от 31 августа присоединиться к союзникам и пообещав ему компенсацию за каждую уступку, которую пришлось бы сделать Баварии. То, что король и Монтгелас все еще сомневались и настаивали на более конкретных гарантиях независимости королевства, не снижало значимости нового курса. Это свидетельствовало лишь о необходимости неординарного подхода в отношениях с государствами Рейнского союза.

Фактически новый курс Александра отрицал программу возрождения Германии, выдвинутую Штейном. Поразительно, что эти два политических деятеля избежали полного разрыва. Тем не менее Штейн оставался нужным царю из-за своего рвения в крестовом походе, из-за своего влияния на прусских шовинистов и из-за своей беспредельной ненависти к Бонапарту, которая превратила его в главного вдохновителя похода на Париж и свержения тирана. На Рейне значение Штейна для Александра могло бы даже возрасти, ибо он представлял собой неистощимый источник энергии и решимости для реализации европейских амбиций царя. Таким образом, не германская программа, а европейский кругозор придавал Штейну политический вес в глазах царя и объяснял отчасти, почему Центральному административному совету было позволено играть столь амбициозную роль в германских делах (см. ниже, глава 8). Между тем когда нужно было устранить сомнения рыцаря империи относительно политики России в Германии, то послабления государствам Рейнского союза преподносились как следствие усилий Меттерниха, которого Штейн считал в это время предателем интересов своего сословия.

В лице Штейна Меттерниху противостоял искренний приверженец возрождения рейха, в лице Александра – приверженец мнимый. Третий оппонент Меттерниха, барон Харденберг, не был ни тем ни другим. Он был прусским государственным деятелем. В крайнем случае он мог согласиться на передачу Габсбургам императорского титула чисто церемониального свойства без широких властных полномочий, но созданию империи с неограниченной властью Габсбургов он противился всем своим существом. Не сочувствовал Харденберг и участи аннексированных владений, ни в силу своего происхождения, ни в силу убеждений. Внутри Пруссии реформы Штейна способствовали распространению местного самоуправления посредством сословных учреждений и муниципалитетов. С другой стороны, Харденберг предпочитал централизованное административное управление, частью на основе моделей Наполеона. Короче говоря, в Австрии он симпатизировал сторонникам кайзера Иосифа, в Карлсруэ, Штутгарте и Мюнхене – министрам-государственникам, в сфере внешней политики – методам Меттерниха.

Харденберг испытывал неприязнь к князьям Рейнского союза исходя из интересов прусского государства. Когда он требовал устранения союзников Наполеона, это не означало стремления покончить с несправедливостью, проявленной в отношении хозяев аннексированных владений. Харденберг добивался этого, чтобы расчистить путь для приращения территорий Австрии и Пруссии, облегчить раздел Германии между двумя державами. Его цель по существу не отличалась от целей конвенции Бартенштейна 1807 года, а также проектов, привозимых несколько раз в Вену Кнезебеком. Возвратив прежние земли Габсбургов и урезав Баварию, Баден и Вюртемберг до размеров небольших зависимых территорий, Австрия могла бы безраздельно господствовать в Южной Германии. В то время как Штейн старался свести к минимуму территориальные приобретения Австрии в третьей Германии, Харденберг предлагал Вене строить отношения на основе взаимопомощи. Тем временем Пруссия действовала бы, подобно Австрии, на севере, аннексируя, помимо Саксонии, большую часть Берга и те участки территории Вестфалии, которые не требовались для восстановления Ганновера и Брунсвика. Таким способом Пруссия помешала бы территориальному росту других курфюршеств Северной Германии. Для упрочения прусского господства Харденберг планировал создание союза местных государств на федеративной основе. В тех условиях это означало бы косвенное распространение власти Пруссии на все население Северной Германии. Что касается аннексированных владений, то Харденберг был намерен их восстановить где только возможно. Как и в старом рейхе, они, несомненно, тяготели бы к ведущему государству и тем самым ослабляли бы центробежные устремления более крупных государств союза. Формально прусские предложения подразумевали включение в федеральную систему также Австрии и Южной Германии, что вело к созданию некоего подобия среднеевропейской империи. Но поскольку упор делался не на совместное австро-прусское управление этим объединением, но скорее на раздел власти по регионам, в конечном счете оставалась перспектива раздела Германии, чего Харденберг очень долго и упорно добивался.

Харденберг следовал амбициозной программе. Его целью, достижимой лишь при условии неустанной борьбы и привлечения союзников, где бы они ни находились, было вывести Пруссию из разряда среднегерманских государств на уровень Австрии. Но Харденберг, видимо, не всегда был способен к неустанной борьбе. Его лень, фривольность и податливость в общении сегодня с королем, завтра с Меттернихом, послезавтра с царем стали легендой. Он любил широко пожить и уступал в этом Меттерниху лишь потому, что был на 23 года старше его. Все эти свойства натуры Харденберга стали притчей во языцех для его современников. За них порицали и Меттерниха. Министру иностранных дел именно по этой причине – по причине неприязни к его сибаритству – нередко отказывали в поддержке.

Харденберг использовал методы применительно к ситуации, в которой находился. Он был более ограничен в свободе действий, чем Меттерних, но то, что он делал, требовало той же осторожности, гибкости, хладнокровия, умения маскировать свои мотивы внешней невозмутимостью, в которых столь преуспел его более молодой конкурент в Вене. Харденберг, почти единственный в Пруссии, распознал опасности союза с Россией. Он завидовал Меттерниху, добившемуся для Австрии больше свободы маневра, и, конечно, в первую очередь благодаря его непревзойденному дипломатическому мастерству, но также и потому, что не австрийская, а прусская граница была первой, которую перешли русские войска. Без союза с Россией Пруссия не могла реально конкурировать с Австрией за влияние в Германии, однако должно было, по мнению Харденберга, наступить время, когда Пруссии придется порвать с русскими, если она когда-либо добьется свободы действий. Но даже если предположить, что на разрыв можно будет склонить короля и реформистскую партию, он мог бы произойти лишь в том случае, если бы Пруссия добилась осуществления своих целей в Германии и могла бы поддерживать отношения с Австрией на равных. Только в этом случае две центральноевропейские державы могли бы сомкнуть ряды для блокировки русских, чего Харденберг желал еще перед поездкой в Калиш. В этом случае союз с Россией, не предусматривавший строгих ограничений по сроку действия, стал бы временной уловкой, своеобразным чеком, который нужно было быстро оплатить наличными, чтобы получатель денег смог перевести их на свой счет.

Меттерниха, противившегося возрождению рейха, критиковали за прекраснодушный отказ от законного наследия Австрии. С другой стороны, в связи с противодействием разделу Германии его изображали высокомерным политиком, претендующим на господство во всей Германии, в какой бы смягченной форме это ни выражалось. Разумеется, Меттерних не был доктринером, не принадлежал он, как покажет время, и к тем, которые рассматривали независимость Саксонии как непременное условие безопасности Австрии. В данном случае, как и в остальных, его курс определяла общая европейская ситуация. Наполеон, несомненно, отвергнет прусский проект, потому что он не оставляет Франции возможности оказывать в германских делах «естественное влияние», учитывать которое Меттерних предлагал в Дрездене и Праге. Англию обеспокоило бы преобладание Пруссии в Северной Германии, создающее неудобства для Ганновера, единственного курфюршества, которое в силу размеров своей территории могло претендовать на независимость. Граф Мюнстер постоянно напоминал Бальхаузу о том, что князь-регент Ганновера «никогда не согласится на австро-прусский протекторат». Британский министр иностранных дел Каслри требовал «воздерживаться от вмешательства во внутренние дела Германии, за исключением экстраординарных случаев». Но что могло быть более «экстраординарным», чем стремление Пруссии включить в свою армию вооруженные силы Ганновера?

Прусская программа, против которой возражали и Франция, и Англия, не говоря уже о самих германских государствах, была осуществима лишь при безусловной поддержке России. Как ни неприятно было это обстоятельство, Харденберг был вынужден с ним считаться. Меттерних же отвергал его. Одно дело – поощрять независимую Пруссию, другое – усиливать сателлита России, особенно в связи с тем, что у Вены были все основания полагать, что Александр не собирается предоставлять Австрии возможность установить эффективный протекторат над курфюршествами Южной Германии. Кстати, нет уверенности, что царь по окончании войны предоставил бы свободу действий и Пруссии в Северной Германии, учитывая его заботу о своем дяде в Ольденбурге, кузенах в Мекленбурге, а также его заинтересованность в свободе торговли в бассейне Балтийского моря. В целом, хотя программа Харденберга в принципе содержала положительные стороны даже с той точки зрения, с какой Меттерних смотрел на Центральную Европу, реализация этой программы зависела от ряда удачных обстоятельств, которые оба министра не были в состоянии контролировать. «Разница в позициях двух правительств состоит в том, – разъяснял Меттерних, – что Пруссия получает приказы от России, в то время как мы стремимся влиять и влияем на Россию».

Харденберг надеялся главным образом на то, что ему удастся осуществить свои цели до того, как объединится скрытая оппозиция. В мае и июне он тщетно пытался включить положение о федеральном союзе в конвенции, принятые в Райхенбахе. Теперь, когда Австрия вступила в войну, когда Франция временно утратила влияние на ход событий, а Великобритания не достигла максимума своего влияния, канцлер активизировал свою деятельность. С некоторыми оговорками он поддержал Августовский меморандум Штейна, по крайней мере потому, что он затрагивал германскую проблему. Харденберг также снял свои возражения против передачи Габсбургам имперского трона, хотя этот шаг противоречил характеру его программы. Ход боевых действий придал ему дополнительные силы. Те самые неуправляемые генералы, которым Харденберг так не доверял, заставили гордиться собой, ослабили зависимость Пруссии от России и подкрепили силой прусские претензии на паритет в разделе Германии Прусские войска одержали победы при Гросбеерене, на берегах реки Катцбах, при Кульме, Ноллендорфе и Деневице, сведя на нет значение поражения, нанесенного Наполеоном Шварценбергу под Дрезденом. Европа начала запоминать имена Бюлова, Клейста и Блюхера. Жар, исходивший с полей сражений, разогрел застывшую кровь сотрудников правительственных канцелярий, а пороховой дым на время затемнил четкие очертания политики. В условиях, когда армии союзников общей численностью в полмиллиона человек искали военного решения проблемы, Харденберг снова стал продавливать политическое решение вопроса о будущем устройстве Германии.

После объявления Австрией войны Франции сложилась довольно двусмысленная дипломатическая обстановка. С провалом посредничества и обязывающие условия Райхенбахского пакта, и австрийский ультиматум от 8 августа, который добавил к договору положение о нейтрализации Рейнского союза, потеряли свою силу. Отношения между союзниками регулировались, следовательно, остальными пунктами соглашения в Райхен-бахе. Отсюда Австрия (которая, между прочим, не упоминалась как одна из «союзных монархий»), хотя и лишалась возможности вести сепаратные мирные переговоры, все же не утратила возможность просто выйти из войны. Эту лазейку Меттерних использовал во время споров о кандидатуре на пост командующего союзными войсками. Что касается целей кампании, то Австрия теперь признала русско-прусскую программу от 16 мая. Кроме восстановления Австрии и Пруссии в границах 1805 года и освобождения Голландии, Испании и Италии, она включала довольно неубедительный пункт о Польше («Герцогство Варшавское прекращает существование как по названию, так и по форме своего устройства») и, следовательно, четкий пункт о Германии («Роспуск Рейнского союза, независимость Германии и восстановление аннексированных провинций в Северной Германии»). Семь пунктов соглашения составляли «программу мира, за реализацию которой будет вестись совместная борьба». Оставался, однако, открытым вопрос, имелся ли в виду предварительный или окончательный мир. Если первое, то Австрии запрещалось ведение дальнейших переговоров с Наполеоном до тех пор, пока он не принял требование освободить всю территорию до Рейна, Альп и Пиренеев в качестве условия созыва мирной конференции. Если подразумевался окончательный мир, то его условия можно было определить только в ходе самой мирной конференции. А до ее созыва эти условия считались бы чем-то похожим на «добрый мир» Меттерниха и оставляли бы открытой возможность новых контактов с Наполеоном. Однако для этой цели не было никакой промежуточной программы, способной послужить основой переговоров. Без такой программы, как минимум, пришлось бы использовать семь пунктов русско-прусской программы, реализации которых Меттерних стремился помешать любой ценой.

Чтобы обесценить программу из семи пунктов, Меттерних нуждался в новом наборе обязывающих условий. Харденберг добивался официального соглашения по вопросу о будущем федеративном устройстве Германии с целью расчистить путь преобладанию Пруссии в северной части страны. Александру же для удержания Австрии, подобно Пруссии, в составе коалиции были необходимы гарантии продолжения участия Вены в войне. У всех сторон имелись основания желать новых соглашений. С этой целью три политических деятеля встретились вскоре после победы Наполеона под Дрезденом в Теплице в начале сентября – почти через год после московского пожара.

Соглашения в Теплице, подписанные 9 сентября 1813 года, состояли из трех двусторонних пактов, каждый из которых содержал статьи, подлежавшие огласке, а также секретные условия, включавшие твердый минимум требований союзников. Во всех текстах соглашений ощущается влияние искусной дипломатии Меттерниха. Поскольку австрийский министр все еще намеревался вести переговоры с Наполеоном, его главной заботой было придать соглашениям оборонительный характер, хотя бы внешне, чтобы соглашения не оставляли, как он выражался, ничего, что даже в минимальной степени наносило бы ущерб существенным интересам Франции. Вот почему гласная часть соглашений представляла собой не более чем пакт о взаимной обороне, лишенный каких-либо ссылок на текущую войну. Союзники гарантировали неприкосновенность территорий друг друга и обязывались в случае нападения на кого-либо из них оказать помощь «самым эффективным способом», выделив на военные цели коалиции по 60 тысяч солдат, и воздерживаться от сепаратного мира. Торжественно провозглашенная солидарность союзников была той плетью, которую Меттерних рассчитывал использовать против упрямого союзника, но к ней была присовокуплена оливковая ветвь в виде либерального определения цели войны, представленной как «восстановление подлинного равновесия сил».

Большое значение, которое Меттерних придавал этой статье, иллюстрируется тем, что она включена лишь в два соглашения, где одной из сторон выступает Австрия. Напротив, русско-прусское соглашение ссылалось просто на «взаимные интересы» подписантов и подтверждало их прежние обязательства. Поскольку тексты соглашений были различны, должно быть, имелось основание для этого. В любом случае очевидно, что это обстоятельство было призвано донести через боевые линии весть о неизменности прежней позиции Меттерниха: попытки раскола союзников бесперспективны, но если Бонапарт согласится на требования Австрии, то он обнаружит среди своих противников различие точек зрения, которое позволит ему иметь влиятельный голос на переговорах о мире.

Искусное маневрирование Меттерниха заметно и в секретных статьях соглашений. Они тоже были поделены на две части. В одной части имеется статья, выражающая беспокойство союзников возможностью заключения какой-либо из сторон сепаратного мира. Каждый из них обязуется до конца войны держать на поле боя армию в 150 тысяч солдат. В качестве целей войны они ставят восстановление Австрии и Пруссии «как можно ближе» к границам 1805 года, восстановление Ганновера и разрешение вопроса о будущем герцогства Варшавского на основе «дружественного взаимодействия трех монархий». Конечной и наиболее важной целью они согласились считать «роспуск Рейнского союза и обеспечение полной и абсолютной независимости курфюршеств, расположенных между границами австрийской и прусской монархий, подлежащих восстановлению уже упомянутым образом на территории между Рейном и Альпами». На первый взгляд, в рамки грубо очерченных границ попали курфюршества, оставшиеся после роспуска Рейнского союза. Однако в другой, секретной, части соглашений давалось иное толкование этого вопроса. В целях «максимальной точности» статья формулировалась следующим образом: «две монархии согласились сконцентрировать усилия», во-первых, «на возвращении 32-го военного округа Германии» и, во-вторых, на восстановлении «германских провинций, находящихся сейчас под властью правителей, посаженных Францией».

Естественно, возникает вопрос: почему последняя статья записана отдельно от предыдущих? Документальных свидетельств относительно взаимоотношений правителей того времени крайне мало, потому что они больше общались друг с другом в устной форме. Поэтому ответ на поставленный вопрос могут дать лишь косвенные доказательства. Но они неотразимы. Что еще могла означать затея с упомянутой статьей, кроме как быть выражением очередного этапа в эволюции австрийской программы посредничества, делившейся на обязывающие условия и пункты, которые Австрия предложила, но которые она не собирается поддерживать силой? В соответствии с такой гипотезой аргументация Меттерниха в Теплице выглядит следующим образом. Если бы Наполеон отреагировал положительно на туманные посулы, содержащиеся в гласной части соглашений, ему было бы предложено в качестве новых обязывающих условий то, что входило в первую часть секретных соглашений относительно Пруссии, Австрии, Ганновера, Варшавы и «промежуточных курфюршеств». Австрия же обязывалась бы сражаться и не вступать ни в какие переговоры, пока эти условия не будут выполнены. Если бы Наполеон принял эти условия за основу переговоров и мирная конференция была бы созвана, тогда была бы выдвинута на его рассмотрение вторая часть секретных соглашений относительно 32-го военного округа и французских курфюршеств в Берге и Вестфалии. По этим пунктам Австрия не была связана строгими обязательствами, поскольку союзники в отношении них договорились просто «сконцентрировать свои усилия».

Всем этим Меттерних добивался свободы маневра, получения в свои руки средств внедрения статьи соглашения, сокровенный смысл которой был понятен ему одному. Не будем забывать и того, что контрпредложение Наполеона, представленное Коленкуром 11 августа, исключало даже обсуждение вопроса о судьбе 32-го военного округа. И это послужило достаточным поводом, чтобы вывести эту проблему из перечня обязывающих условий, куда первоначально Меттерних ее включил. По крайней мере, до тех пор, пока Наполеон не выразит своего мнения о ней. Припомним также, что восстановление Ганновера мыслилось главным образом за счет Вестфалии. Не разумно ли было пойти на компромисс с устранением французских князей, короля Жерома и великого герцога Наполеона Людовика из Рейнского союза, выдав им компенсацию в виде части территории 32-го военного округа? В таком случае Наполеон сохранял хотя бы косвенное влияние в этом районе. Тем не менее район был бы «возвращен в Германию», а Берг и Вестфалия перешли бы под власть своих бывших правителей или были использованы для вознаграждения германских князей. Более того, имелась бы возможность сохранения Ольденбурга и ганзейских портов, независимость которых была жизненно необходима для развития торговли с Россией. В соглашениях в Теплице нигде не содержалось четко выраженного условия, требовавшего изгнания французских князей из Германии.

Нюансы фразеологии Меттерниха едва ли были понятны тем, кто отвергал возможность переговоров с Бонапартом и стремился к уничтожению его режима. А они означали следующее. В то время как Наполеона привлекали к участию в мирной конференции созданием видимости, что вопрос о 32-м военном округе не будет предметом переговоров, союзники считали само собой разумеющимся, что округ будет возвращен Германии, а французские князья – удалены из нее.

По сравнению с таким колоссальным лицемерием обвинения Меттерниха в софистике, с которыми выступали потомки, выглядят тривиальными. Это относится к словам «абсолютная и полная независимость» германских государств. Общепризнано, что в данном случае Меттерних одержал убедительную победу над легковерными пруссаками, убедив их, что фраза просто означала немедленное избавление от Наполеона, а не то, что австрийский министр имел в виду на самом деле – надежную независимость от будущей центральной власти в Германии. Такое обвинение имеет отчасти под собой основание, но оно исходит из искаженного видения ситуации.

Возражая в этом пункте статьи против федеративного союза германских государств, Меттерних, вероятно, называл свою формулировку идеальной. Он утверждал, что окончательная формулировка была принята просто для того, чтобы оставить вопрос открытым. Но здесь он не кривил душой. Поскольку обсуждавшаяся статья была секретной, она представляла собой приватное взаимопонимание союзников, а не торжественное обращение к германским государствам. В принципе Меттерних не возражал против какой-то формы федеративного союза, только не совместного оборонительного союза, предлагавшегося в то время Харденбергом и Гумбольдтом. Он действительно предусматривал возможность союза при заключении в предстоящие месяцы соглашений об урегулировании территориальных проблем с государствами Южной Германии. В обмане следовало бы обвинять и Александра вместе с Меттернихом. Штейн часто жаловался на покровительственное отношение царя к южногерманским монархиям. Ему снова напомнил об этом Гумбольдт, который через несколько недель писал в извиняющемся тоне из Теплице: «Царь Александр в самом деле весьма заинтересован в создании союза в будущем, но он против огласки этой идеи сейчас».

Не следует упускать из виду и высокую цену, которую Меттерних заплатил за свою победу, если она вообще имела место. Пункт о «дружественном взаимодействии трех монархий» в отношении Польши был не только самым неудачным из всех, на которые согласился Меттерних, – он содержал, кроме того, коварную увертку, с которой не могла сравниться ни одна хитрость, изобретенная в Бальхаузе. То же можно сказать об использовании Харденбергом выражения «в границах 1805 года» в качестве эвфемизма для обозначения намерения о захвате Саксонии. Многое из того, что устраивало Австрию в соглашениях, было связано с эксцентричным толкованием их статей, которое теряло свою благовидность по мере продвижения армий союзников и, в конце концов, выхолащивалось полностью самим фактом вооруженной оккупации. Внешне соглашения в Теплице были совместимы с двойственной программой Харденберга для Германии. В действительности вопрос о конституции был подчинен территориальному вопросу. Без сомнения, канцлер воспринимал соглашения как документы, разграничивающие сферы влияния: Пруссия должна иметь свободу действий на севере Германии, Австрия – на юге Германии, Россия – в Польше.

Главным успехом Меттерниха в Теплице был увод с переднего на задний план программы из семи пунктов, выработанной в Райхенбахе. Италия, Голландия и Испания в соглашениях даже не упоминались. Прежние совместные обязательства, разумеется, подтверждались (отдельные и секретные статьи, статья 2). Но само существование новых соглашений превращало прежние соглашения в нечто отдаленное по времени. Как и хотел Меттерних, статьи старых соглашений выглядели скорее итогом мирной конференции, нежели условиями, подлежащими обсуждению на новом форуме. Его главной целью оставался мир с Бонапартом, но новая ситуация послужила австрийскому министру и по-другому. Если бы корсиканец остался неуступчивым, Меттерних мог теперь начать торг с Великобританией, опираясь на накопленный политический потенциал. Избегая краткосрочных обязательств вне Германии, он был готов предложить на рассмотрение Лондона свою программу по Центральной Европе, перед тем как согласиться на освобождение Испании, Голландии и Италии, что было основной целью английской политики на континенте. От контактов Меттерниха с Великобританией зависело в значительной степени то, будет ли основой возможных переговоров с Наполеоном в будущем более широкий круг вопросов или ограниченный их перечень, состоявший из секретных статей соглашений. Важным оставалось, однако, то, что Меттерних располагал свободой выбора. Вот почему договор о союзе с Англией, который он заключил 3 октября, касался в основном финансовых субсидий, о войне в нем говорилось меньше, чем в соглашениях, подписанных в Теплице.

Между тем первоочередные интересы Австрии требовали урегулирования отношений с правительствами государств Рейнского союза. Наиболее важными среди них были Саксония и Бавария. Каждое из этих государств имело свои специфические проблемы. Саксония, будучи северогерманским государством, входила в сферу влияния, согласно соглашениям в Теплице, Пруссии и России. Меттерних в данный момент не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы состязаться с ними в решении будущего этого королевства. До тех пор пока Меттерних не мог опереться на поддержку Англии, пока союзные армии не достигли Рейна и пока Франция не стала одной из сторон переговорного процесса, австрийскому министру приходилось считаться с ограничениями. Он сам признавал это. Кроме того, он не должен был отталкивать от себя Пруссию, чья поддержка была крайне необходима для любых проектов центральноевропейского устройства. Только этими соображениями можно объяснить отказ Меттерниха выразить еще раз одностороннюю поддержку королю Саксонии, как он уже делал это в апреле. Этим же объясняются его слабые протесты против русской оккупации королевства после битвы под Лейпцигом. Меттерних уже обдумывал возможность уступки Саксонии Берлину в обмен на его поддержку австрийской политики противодействия Санкт-Петербургу. Вместо того чтобы делать всю ставку на саксонскую проблему, было более благоразумно разобраться в германских делах и нейтрализовать худшие последствия потери Саксонии, если этого нельзя было избежать.

Баварская проблема выглядела иначе. В отличие от Саксонии, чье территориальное приращение происходило в прошлом за счет Пруссии, Бавария расширилась за счет Австрии и опасалась ее. Если для Саксонии после краха наполеоновской системы логично было искать опору в Вене, то для Баварии, естественно, оплотом становился Санкт-Петербург, который оказывал ей поддержку, начиная от Тешенского мира в 1779 году до выхода в свет Имперского эдикта в 1803 году. Она также, как мы знаем, обращалась в 1809 году к царю за поддержкой на тот случай, если Австрия выиграет войну и прибегнет к мести, что действительно могло иметь место, если бы у власти в Австрии оставались братья Штадион. Следовательно, перед Меттернихом стоял вопрос: как перетянуть на свою сторону королевство, выигравшее больше других от наполеоновского устройства Германии, и не допустить его перехода в стан Александра? Связь Баварии с Наполеоном, несомненно, прервется с приближением его поражения, но связь с Россией, на данный момент тонкая и прозрачная, с выдвижением территориальных требований Австрии могла стать весьма прочной. Нота России от 31 августа предлагала баварскому королю компенсацию за любые территориальные уступки, которых от него могли попросить. Предложение Меттерниха не должно было быть менее щедрым.