Текст книги "Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814"

Глава 11
Заключение: Противоборство завершилось и началось снова

Некоторые усматривают в крахе режима Наполеона полный провал политики Меттерниха, другие – его величайшую победу. И те и другие не правы. Провалом это не было, потому что надежды Меттерниха не совпадали с его видами на будущее. Его дипломатические усилия весной 1814 года позволили избежать наихудших последствий решимости Наполеона сопротивляться до конца. С другой стороны, падение Наполеона, конечно, нельзя считать победой Меттерниха, поскольку осуществление двух главных целей – сохранение сильной, независимой Франции и нейтрализация Германии – оставалось под вопросом. В территориальном отношении соглашения в Труа и ратифицированные договором в Шомоне разрешили проблему сохранения сильной Франции вполне терпимо, другой вопрос, какова была внутренняя обстановка в стране, внушавшая самые мрачные предчувствия. В то время ближайшие сподвижники министра иностранных дел Австрии, Худелист и Генц, хотя и досаждали своему шефу мелочными жалобами друг на друга, оба придерживались того мнения, что Франция Бурбонов стала бы слабой Францией, вероятно, ареной гражданской войны и что «относительная мощь, которая сохранится в ней после всех передряг, вряд ли послужит препятствием реализации замыслов России, скорее будет способствовать ей». Тот факт, что главным адвокатом реставрации Бурбонов была Англия, не имел для Генца значения. Он считал Англию естественным союзником России, желающим от всей души, чтобы колосс Востока «приобрел абсолютное превосходство над его соседями».

Меттерних едва ли разделял мнение Генца, иначе он давно бы подписал сепаратное мирное соглашение. Он называл Генца «непрактичным», «типичным интеллектуалом» и знал, что публицист придерживается абсолютно ошибочного мнения в отношении Англии. К тому же Меттерних мог лучше Генца видеть слабость Бурбонов. До 20 марта влияние их сторонников не было заметно за пределами британского кабинета министров. Акция с водружением флага в Бордо означала скорее отчаянное неверие в будущее Наполеона, чем энтузиазм по поводу возможного восшествия на престол графа Прованса. Даже после того, как 11 апреля Наполеон отрекся от престола, а граф прибыл 4 мая в Париж в качестве короля Людовика XVIII, прием, оказанный населением новому монарху, как отметил Меттерних, был весьма прохладным. Этот прием представлял собой разительный контраст бурному ликованию, с которым французы встретили несколькими днями раньше Александра. Хотя царь и отказался от своих кандидатов на трон, герцога Оранского и герцога Берри, он сохранял хороший шанс стать главным покровителем французской монархии, как и опасался Генц.

Поэтому Меттерних был вынужден во второй раз – первый раз это было связано со Швейцарией – отступить от своего принципа невмешательства во внутренние дела других государств. Все союзники имели довольно четкие представления о желательном правительстве во Франции, и они не хотели оставлять его формирование на волю случая. Александр надеялся играть роль защитника либерального режима, образованного по образцу конституции 1791 года. Каслри рассчитывал на установление конституционного монархического режима, который не совершил бы самоубийства с первых дней своего существования. Меттерних, надеясь сохранить бонапартизм даже без самого Бонапарта, намеревался, насколько возможно, отстаивать экономический и социальный статус-кво, то есть сохранить стабильность и предотвратить то, что Генц называл «контрреволюцией». Соответственно, когда кайзер Франц наконец отмежевался от своего зятя и поддержал Каслри в усилиях по мобилизации сторонников Бурбонов, условия мира, которые австрийский эмиссар, граф Людвиг Бомбеллес, привез в штаб-квартиру Бурбонов, включали установление конституционной монархии, примирение с конфискацией аристократических поместий, гарантию выплаты государственного долга, сохранение гражданского и военного чиновничества. Эти условия, которые большинство разумных людей поддерживали, вскоре были включены в хартию, нехотя принятую Людовиком XVIII. Но реставрацию Бурбонов Меттерних не считал адекватным решением проблемы до тех пор, пока через несколько месяцев Талейран не добился перемещения вектора интересов Франции в сторону Англии и Австрии против России и Пруссии на Венском конгрессе.

Между тем в Германии падение Наполеона усугубило трудности Меттерниха, как он и предполагал. Во-первых, оно лишило его одного из главных преимуществ в отношениях с государствами бывшего Рейнского союза. Он утратил роль посредника, умеренного политика на фоне амбициозных монархов Востока и Запада. Теперь промежуточные германские государства могли играть на противоречиях между Россией и Австрией так же, как в свое время играли на противоречиях между Францией и Австрией. Уже отмечалось, что король Вюртемберга, делая вид, что он опасается намерений Австрии и Пруссии подменить своим господством власть Наполеона в Германии, стал искать и нашел покровительство со стороны Санкт-Петербурга. В июле 1814 года он предложил даже идею создания Русско-Германского союза, альянса среднегерманских государств под руководством России. С другой стороны, баварский король Максимилиан Иосиф, все еще опасавшийся притязаний Пруссии на франконские земли, воспользовался ситуацией таким образом, чтобы добиться еще больших уступок от Вены. В июне он был вознагражден конвенцией, согласно которой города Вецлар, Франкфурт и Майнц с прилегавшей к ним территорией, которая служила мостом между этими городами и Рейнским Палатинатом, отошли к Баварии и были признаны Австрией. Если не сделать этих уступок, разъяснял Меттерних разочарованному Францу, «Бавария окажется в положении, каким естественно воспользуются Россия и Пруссия для собственного усиления за счет наших интересов».

Если бы уступки не отражали ничего более, кроме успешных позиций Баварии в политическом торге, то и в этом случае их значение не следовало бы преуменьшать. Но они означали большее. Они стали желательными даже с точки зрения Меттерниха из-за активности Пруссии, которая также усилила свое влияние благодаря падению Бонапарта. Харденберг, стремившийся достичь своих целей, пока еще в нем нуждался Александр, и до того, как Франция снова станет сильным противником, выдвинул 29 апреля все свои территориальные претензии. Они включали не только Саксонию и оговоренные западные земли за Рейном, но также впервые была затребована территория к югу от Мозеля, представлявшая собой полосу в 50 километров шириной на левом берегу Рейна, в том числе мощную крепость Майнц. Штадион, которого Меттерних послал на переговоры с Харденбергом, предпочел признать новые требования канцлера, надеясь, что тот в ответ умерит свои притязания на Саксонию. Меттерних, однако, встал на сторону командования австрийской армии в оценке Майнца как стратегического города, который Австрия должна уберечь от Пруссии любой ценой. Значение Майнца понимали также в Пруссии, где вопрос о крепости обсуждался 29 мая. «Южная Германия, – гласил протокол встречи с участием Гумбольдта, Гнейзенау, Боена и Кнезебека, – благодаря этой крепости будет принуждена войти в Пруссию». 31 мая споры с Пруссией относительно Майнца завершились решением о размещении в крепости объединенного австро-прусского гарнизона. Когда же Меттерних подписал 3 июня конвенцию, передававшую Майнц Баварии, ему было сказано, что эта проблема станет причиной острых дебатов на Венском конгрессе, который предполагалось открыть в августе.

Третьим следствием падения Наполеона стало тревожное ускорение развития реставрационных движений, которые временно сдерживались жизнеспособностью Французской империи и союзническими соглашениями с промежуточными германскими государствами. В марте барон Штейн, пожелавший извлечь максимум полезного из ссылки на «федеральную связь» в соглашении в Шомоне, разработал еще один проект конституции Германии, отличительными чертами которого стали четырехсторонняя директория (в действительности устаревшая из-за патронажа России над Вюртембергом) и федеральное законодательное собрание, состоявшее не только из представителей правительств, но и парламентов германских государств. Он также удвоил усилия с целью повысить коэффициент полезного действия своего центрального административного аппарата и ландштурма, организации, призванной держать в повиновении германских суверенов, а также оказывать помощь жертвам аннексий.

Последние также активизировались через ассоциацию, возглавляемую графом Зольмс-Лаубахом. На встрече 15 февраля в Амербахе почти пятидесяти князей, являющихся жертвами аннексий, руководство ассоциации назначило барона Х. Гёртнера, личного советника князя Вид-Нойвида, своим представителем в штаб-квартире союзников. Ему было поручено добиваться восстановления старого режима и полного возмещения ущерба, понесенного князьями в эпоху Наполеона. Когда Гёртнер 12 марта прибыл в Шомон, то нашел Меттерниха совершенно равнодушным к делу князей. В то время еще заседала конференция в Шатильоне и сохранялась возможность оставления Бонапарта у власти. Однако через две недели, когда Меттерних сделал ставку на Бурбонов, ему пришлось поправить свою позицию в германских делах. На встрече союзных министров, состоявшейся 23 марта в Барсур-Аубе, он столкнулся с почти единодушной поддержкой жертв аннексий другими министрами. Они оказали Гёртнеру теплый прием, считая, что любые мотивы, оправдывавшие аннексии в пользу среднегерманских государств, теперь, с уходом бывшего протектора с политической арены, утратили силу. По предложению графа Мюнстера участники встречи приняли резолюцию, осуждавшую «меры произвола» в отношении жертв аннексии и поручавшую графу Зольмс-Лаубаху выработать проект минимума прав, защищающих сословные интересы. Затем проект должен был стать основой Декларации союзников. 30 мая, когда условия Шомона, включенные в первый договор, подписанный в Париже, были официально приняты Францией, Меттерних, возможно, вслед за Генцем последним расценил подпись Людовика под договором как победу Австрии, да и то в том смысле, что не случилось худшего.

Теперь Меттерних нехотя направил свои усилия на поддержку Харденберга и Каслри. Позднее, правда, он вновь вызвал гнев Штейна, возражая против принятия долгожданной Декларации союзников на том основании, что в Парижский договор уже была включена формула «федеральной связи», принятая в Шомоне. Но в перспективе у австрийского министра ничего не оставалось, кроме как поддержать Харденберга в его долгой и изнурительной борьбе на Венском конгрессе с целью установления контроля над строптивыми германскими суверенами. В результате Акт о создании Германского союза от 1815 года, даже если он и учредил конфедерацию вместо рейха, включал в себя пункт о сословной конституции и билль о правах аристократов. Таким образом, в Германии, как и во Франции, победа над Бонапартом и бонапартизмом была более сокрушительной, чем хотел Меттерних.

Обычно либеральное отношение Меттерниха к Наполеону преподносится либо как уловка с целью разоблачить ненасытную жажду власти завоевателя и подорвать его авторитет на родине и среди союзников, либо как искреннее дружелюбие, необходимое для сохранения выгодной династической связи Габсбургов и полезного союзника в противодействии устремлениям Пруссии и России в Саксонии, либо просто как предусмотрительность с целью не допустить возможные революционные потрясения, которые могли иметь место в случае ухода Бонапарта от власти. Рациональное зерно первой версии состоит в том, что неоднократные мирные предложения Меттерниха действительно содержали элементы пропаганды, независимо от того, как на них реагировал Наполеон. В целом же позицию Меттерниха отличал минимум абстрактных соображений, максимум резонных, но отнюдь не искренних доводов. Следовательно, вторая версия более близка к истине. На самом деле она справедлива в отношении целей политики Меттерниха, хотя выдвигаемые ею мотивы спорны. Главный недостаток второй версии состоит в том, что она делает больший упор на обоснование политики Меттерниха в отношении Франции, чем на анализ его политики в отношении Германии. Ведь если понятен довод о необходимости мощного противовеса России в лице Франции, то чем объяснить настойчивое стремление Меттерниха сохранить государства Рейнского союза?

Возможно, наиболее распространенное объяснение этого – несомненно, сохранявшееся дольше других – представляет собой утверждение, недавно воскрешенное Генри Киссинджером. Оно состоит в том, что Меттерних стремился «предотвратить объединение Германии на основе национального самоопределения», опасаясь, что триумф национализма где бы то ни было станет серьезной угрозой многонациональной Австрийской империи. Несколько поколений этот тезис тешил души германских националистов и определенных пангерманских групп, которые не прощали Меттерниху предпочтение эгоистических интересов Австрии священному, по их представлениям, долгу по отношению к немцам. (Еще более поразительное мнение высказывает Лаубер в книге «Борьба Меттерниха». Он оставляет свою прежнюю понятную версию о дипломатии Меттерниха, исходящей из геополитического положения Центральной Европы, и пытается представить австрийского дипломата предтечей пангерманизма.) Среди ученых адвокатов вышеупомянутой точки зрения выделяется Гельмут Рёсслер, чья объемистая книга под названием «Борьба Австрии за освобождение Германии» (Гамбург, 1940) представляет собой незаменимый источник информации по этой исторической эпохе. Подобные утверждения сопоставимы с обвинениями Меттерниха либеральными авторами, как немецкими, так и иностранными, которые усматривают в австрийском дипломате не только врага национальных чаяний, но также непримиримого противника парламентского либерализма, надменного аристократа XVIII века, одержимого восстановлением привилегий европейских феодалов.

Гораздо более сложная трактовка мотивов политики Меттерниха появилась в 1920 году в блестящих работах Генриха Риттера фон Србика, чьи взгляды были приняты даже теми, кто не читал его работ. Србик считает, что Меттерних действовал в стесненных обстоятельствах. Он утверждал, что попытки австрийского министра добиться уступок от промежуточных германских государств не достигали цели из-за мощи Наполеона и военной слабости союзников. Кроме того, Србик оправдывал политику Меттерниха необходимостью отпора посягательствам Пруссии в Германии.

В этих суждениях, несомненно, есть рациональное зерно. Но апология Србика носит в основном негативный смысл. Действия Меттерниха оправдываются либо военной необходимостью, либо политической конкуренцией других держав, преследующих свои эгоистические цели. В результате эти действия приносили горькие плоды. Србик порицает Меттерниха за дефицит национального самосознания, отсутствие любви к народу и делает вывод, что главной ошибкой (не преступлением, однако) Меттерниха явился его отказ принять идею восстановления рейха, реализация которой была продиктована не только практической необходимостью, но также австрийской политической разобщенностью, приверженностью к либерализму и немецкой национальной идее. Если бы Меттерних отнесся к восстановлению рейха всерьез, утверждает Србик, он мог бы даже заручиться поддержкой России.

Таким образом, образ «нового Меттерниха», запущенный в 1925 году, в сущности, новым не был. Политика австрийского министра в отношении Германии преподносилась как курс, определяемый идеологическими соображениями. Они, дескать, требовали от Меттерниха противодействия либерализму и национализму, отпора Пруссии, которая, преследуя свои цели, смыкалась в некоторой степени с революционерами. Консерватизм Меттерниха был подогнан, конечно, под определенный уровень так, чтобы он воплощал некое цельное миросозерцание, отражающее идею сбалансированного европейского порядка. Тем не менее этот просвещенный ум сопротивлялся переменам, стремился задушить революцию и выражал примат идеологии над внешней политикой.

Недостаток этой обширной литературы, посвященной «великому сеньору», состоит в относительном игнорировании периода до «войны за освобождение», в частности времени, когда Меттерних еще не стал министром иностранных дел в 1809 году. Поэтому в настоящем исследовании мы взяли на себя труд трактовки проблем Меттерниха такими, какими он их унаследовал, а не такими, какими они представлялись потомству. Что из этого вышло?

Во-первых, тщетно искать в молодом Меттернихе последовательную идеологическую ориентацию, по крайней мере в смысле ее связи с внешней политикой. Некоторая озабоченность, граничащая с безразличием, с которой он отнесся к революции, быстро уступила место определенному цинизму, а затем и духу компромисса, обнаружившемуся на конференции в Раштатте. С этих пор и до заключения Прессбургского мира в декабре 1805 года он уже рассматривал наполеоновскую Францию с рациональной точки зрения, считал мир в Европе на основе равновесия сил возможным, а борьбу с Наполеоном состязанием в рамках общепризнанных правил искусства управления государством. В самом деле, он принял назначение в Берлин с искренним воодушевлением и погрузился в активную деятельность с целью переиграть корсиканца дипломатическими средствами. Затем, после подписания Прессбургского договора и образования Рейнского союза, Наполеон зашел в своем властолюбии так далеко, что развязывал войны против государств столь же безрассудно, как Робеспьер, по выражению Меттерниха, против дворцов. В дальнейшем логику поведения диктовала обстановка. В связи с событиями в Испании Меттерних с энтузиазмом занялся подготовкой народной войны против Наполеона – войны с участием массовых армий, апелляциями к национальным чувствам и ожесточенными пропагандистскими кампаниями, войны, соратниками Меттерниха в которой были такие люди, как Штадион, Штейн, Клейст, Арндт и другие выдающиеся деятели движения освобождения.

Очевидно, что 1809 год ознаменовал поворот в карьере Меттерниха. Но в каком направлении произошел этот поворот? Стал ли молодой дипломат, расставшийся с иллюзиями и обремененный должностными обязанностями, реакционером? Все было не так просто, и здесь кроется благодатная возможность получить еще одну выгоду от вдумчивого анализа периода до 1809 года. Она состоит в постижении подлинной сути общественного движения, которое поддерживал Меттерних в 1809 году и которое он отверг в 1813 году. Потому что теперь должно быть ясно, что, несмотря на участие в этом движении некоторых действительно революционных элементов из числа интеллектуалов, студентов-добровольцев и прусских офицеров, в целом движение преследовало реставрационные цели. После дотошного отслеживания шаг за шагом процесса ликвидации рейха и борьбы аристократов, ставших жертвами аннексий, против централистской, уравнительной политики периода Рейнского союза трудно было не сделать вывода, что если падение Наполеона и должно было породить реакцию, то она исходила бы из этих кругов. Именно это и случилось как в 1809 году, так и в 1813–1814 годах, хотя в 1809 году жертвы аннексий группировались вокруг Австрии. Природа этого движения замутилась многими факторами, в частности привычкой отождествлять рейх с немецким единством, прав сословий с правами человека. Фактически образцом для участников этого движения служили Великая хартия средневековой Англии и Генеральные штаты старой Франции, но не правовые идеи революции.

Подчеркивая скорее реставраторский, чем национально-освободительный характер движения, связанного со Штадионом и Штейном, наше исследование отнюдь не претендует на оригинальность. Мы утверждаем только, что этот вопрос крайне важен для оценки политики Меттерниха в отношении Германии. В 1809 году Меттерних, хотя он и не являлся типичным представителем имперской аристократии, все же находился там, где его и следовало искать. Он боролся бок о бок с другими дворянами-эмигрантами за возвращение домой. Но если бы Меттерних был одержим классовыми предрассудками, стремился вернуть родовое поместье и придерживался подлинно консервативного политического кредо, он, без сомнения, встал бы в 1813 году на сторону Штейна и Штадиона точно так же, как поступил его отец. Однако он не потерял голову в эйфории войны за освобождение и отказался содействовать в какой-либо форме восстановлению рейха, разве что способствовал ликвидации власти Наполеона к востоку от Рейна. Чтобы совместить свой политический курс с интересами семьи, он упрашивал Франца Георга продать поместье в Охсенхаузене. Старый рейхсграф, активный участник борьбы за восстановление прав аристократов, отверг эту просьбу.

Чтобы понять характер мышления Меттерниха, следует обратиться не к Акту о создании Германского союза 1815 года, который учел интересы аристократов, ставших жертвами аннексий, но к проекту 1813 года, при помощи которого Меттерних надеялся осуществить посредничество с целью закончить войну. Проект предусматривал сохранение Рейнского союза в том состоянии, в каком он находился, но с предоставлением международных гарантий вместо протектората Наполеона. Трудно представить себе, чтобы явное одобрение конституций Баварии и Вестфалии, не говоря уже о режимах короля Жерома и великого герцога Наполеона-Людовика в Берге, могли быть истолкованы как защита консерватизма. Верно, что Генц состряпал доктрину легитимности, чтобы узаконить правление Наполеона и его подопечных. Но это произошло после того, как такого рода аргументы получили широкое распространение, и нет свидетельств, что Меттерних воспринимал доктрину Генца всерьез. Наоборот, в необходимых случаях, например в случаях с князем Изенбурга или князем-примасом, который подкрепил свои права на владение герцогством Франкфурт дюжиной соглашений, австрийский министр производил конфискации территории Рейнского союза столь же рьяно, как и Штейн.

Дело не в том, что Меттерних по необходимости стал сторонником реформ периода существования Рейнского союза, обожателем конституций, мер по обеспечению крепостного права, выработке новых правовых кодексов, эгалитарных принципов, при помощи которых суверены стремились обуздать своих феодалов. Дело в том, что он поднялся над своими личными чувствами и интересами ради того, что считал главной практической целью своей внешней политики: ради цивилизованной защиты интересов Австрии.

В этом смысле многое помогают уяснить годы ученичества Меттерниха. Когда он достиг соответствующего возраста и вступил на стезю дипломатической карьеры, в Вене широко дебатировался вопрос о ценности Священной Римской империи. С одной стороны, рейх оставался важной территорией для вербовки рекрутов, источником ряда налоговых поступлений и доходов от торговли, а также неосязаемых выгод, связанных со статус-кво. С другой стороны, рейх увеличил военные обязательства Австрии до опасного уровня, вовлек ее в изнурительные споры с так называемыми «вооруженными поместьями», осложнил ее отношения с Пруссией и вынудил ее по необходимости защищать слабых – церковные земли и собственность имперской аристократии нижнего уровня. В целом выгоды перевешивали неудобства, но зазор между ними был крайне узок, а соблазн пожертвовать своим статусом в рейхе ради территориальных приобретений в соседних государствах был, напротив, слишком велик.

В любом случае добровольный уход из рейха исключался. Даже если рейх и представлял сомнительную ценность, его территория имела большое значение для обеспечения европейского равновесия сил. Австрия не могла позволить соперникам занять там ее место. В этом заключался гвоздь соперничества с Францией. О признании Наполеоном этого свидетельствует его решение обеспечить свой контроль над Германией не путем присвоения короны Священной Римской империи, чего многие желали или опасались, но путем создания союза реальных центров силы в рейхе – бывших «вооруженных поместий». Это решение проводилось в жизнь в 1809-м, 1812-м и снова в 1813 годах, и оно доказало свою эффективность.

Другим конкурентом Австрии в борьбе за Германию была Россия. Здесь опять же, если отталкиваться лишь от гибели Великой армии Наполеона, то русская угроза могла быть сведена к локальным целям Александра в Польше, на Балканах или его абстрактным устремлениям спасти человечество. С этой точки зрения интерес России к Германии носит косвенный характер, состоящий из эгоистичного стремления поддержать территориальные претензии Пруссии относительно Саксонии и благосклонного, хотя и непоследовательного, отношения к программе Штейна. В более долговременной перспективе выясняется, однако, что Россия должна считаться одной из держав, непосредственно заинтересованных в господстве в Германии. К этому ее влекли как династические связи с правителями таких государств, как Баден, Вюртемберг, Ольденбург и Мекленбург, так и различные международные соглашения, начиная от Тешенского и кончая Тильзитским договором. В представлении австрийцев диапазон влияния России на обстановку в Центральной Европе находился между высокомерным франко-русским посредничеством, приведшим к Имперскому эдикту 1803 года, и странной политикой, способствовавшей краху Австрии в 1809 году. В те годы почти любая тема, обсуждавшаяся в Вене, сводилась к вопросу о том, какая из двух держав – Франция или Россия – более опасна для Австрии.

Меттерних прожил годы своего становления как государственного деятеля в обстановке этих дебатов, начиная от их зарождения во время выхода царя Павла из Второй коалиции до их кульминации во время достижения перемирия в Цнайме. Следовательно, когда австрийский министр оценивал возможности, открывшиеся в связи с катастрофой Наполеона в России, он не нуждался в перлюстрации перехваченных писем и других убедительных свидетельствах недоброжелательности Александра. У него уже сложилось представление о возможной линии поведения России. Знание этого подсказывало ему, что поражение Наполеона приведет к новому раунду борьбы за Германию, более того, борьбы, в ходе которой территориальные претензии Австрии в Южной Германии и ее связь с прежним рейхом поставят ее в невыгодное положение. Рейх оказался бременем, которое отказывался нести даже Наполеон. Меттерних пришел к выводу, что австрийская политика не должна изначально отвергаться в столицах государств Рейнского союза, поэтому Австрии необходимо поддерживать статус-кво в третьей Германии. В этой связи важно помнить, что переход от рейха к союзу германских государств был не столько вопросом германского единства, сколько вопросом контрреволюционного переворота в государствах Рейнского союза. Меттерних стремился убедить германских суверенов, что среди союзников только одна Австрия способна предотвратить возвращение старого режима в третью Германию. Вот в чем состоит действительное значение упразднения рейха.

Что касается формирования Германского союза на федеративной основе, то в данном случае планы Меттерниха менялись сообразно обстоятельствам. Сначала он хотел просто нейтрализации Рейнского союза. Таким способом можно было избавиться от господства Наполеона в Европе и уберечь Саксонию от горькой судьбы, уготованной для нее в Калише. Это не устраивало ни Наполеона, ни восточные державы. Другой план Меттерниха, вызванный к жизни подписанием в сентябре 1813 года пакта в Теплице, допускал роспуск Рейнского союза, но имел целью сохранить государства, входящие в союз, посредством заключения с ними великодушных союзнических соглашений. Они фактически признавали необратимость актов аннексии в обмен на обязательства суверенов принять «преобразования, необходимость которых возникнет в послевоенное время, в целях обеспечения независимости Германии». Иными словами, суверены призывались к сотрудничеству в целях создания нового германского оборонительного союза. Поскольку в то время Меттерних еще надеялся закончить войну на Рейне и поскольку преобразования, необходимые для обеспечения независимости Германии, еще могли предполагать нейтрализацию Рейнского союза под международными гарантиями, второй план, по существу, являлся вариантом первого.

Но Наполеон продолжал сопротивление, а поведение Александра становилось все более опасным, поэтому Меттерних не мог обойтись без поддержки Каслри и Харденберга. Первому он сделал уступку, допустив уменьшение Франции до «традиционных границ» и, позднее, возвращение на французский трон Бурбонов. Харденбергу австрийский министр предложил приращение территории Пруссии сначала за счет Саксонии, а затем и Рейнской области. В вопросе о конституционном устройстве Германии он явно согласился с четырехсторонней директорией, даже рискуя посеять антагонизм среди большинства бывших правителей Рейнского союза. Между тем Александр менял политический курс по собственногй прихоти. Сначала он серьезно скомпрометировал себя перед государствами третьей Германии, поддержав программу Штейна, санкционировав декларацию Кутузова и стремясь различными маневрами лишить власти короля Саксонии. Затем, как и предвидел Меттерних, царь обратился к состязанию с Австрией в умиротворении промежуточных германских государств. Постепенно он отошел от сотрудничества со Штейном, стал содействовать выработке проектов союзнических соглашений и взял Вюртемберг под свое особое покровительство. Тем временем Наполеон отрекся от престола. Задачей Александра в Германии стали поиски формулы, которая обеспечила бы ему максимальную поддержку в третьей Германии без утраты поддержки Пруссии. Перед Меттернихом же встала проблема привлечения Пруссии на свою сторону без потери завоеванного с большим трудом престижа в третьей Германии. Противоборство с Наполеоном перешло в противоборство с Александром. Но это уже тема другого исследования.