Текст книги "Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814"

Глава 8
Спасая германских суверенов

«Пока течет время, пока светит солнце в вышине, пока реки влекут воды к морям, самые далекие потомки будут прославлять тебя, битва под Лейпцигом». Приблизительно так воспевал трубадур-патриот Эрнст Мориц Арндт сражение на равнине в Верхней Саксонии, где «сошлись народы всего мира, чтобы изгнать французов, – русские, шведы, отважные пруссаки и те, кто стремились прославить народ, зовущийся австрийцами». Лишь немногое возбуждает нас меньше, чем мифы о незнакомых людях, почитаемых героями, волнующие образы. И все же Арндт не ошибался. Эхо Лейпцигской битвы распространилось на много лет вперед, прозвучало в песнях и рассказах, правдивых и вымышленных. Французы отступили к Рейну. Воины разных наций освободили Германию. Какие бы разочарования ни предстояли впереди, новая, суверенная Германия родилась.

 
Рожденная среди залпов и снарядов,
 Между восторгом и адом,
Рожденная на деньги из бюргерских кошельков,
Рожденная под рык ругательств сержантов,
Рожденная между Востоком и Западом,
Испытавшая судьбу, неведомую другим…
 

Прощаясь с Арндтом, мы отдаем должное его способности прославить это событие.

Хотя Меттерниху были чужды подобные порывы, у него все-таки были основания порадоваться. Победа в сражении ставила серьезные проблемы, и никто лучше его их себе не представлял. Но поражение влекло бы за собой полную катастрофу. В этом случае Россия, вне всяких сомнений, вышла бы из войны. Пруссия вновь попала бы под оккупацию и, возможно, была бы уничтожена навеки. Австрия выжила бы благодаря династическому браку, но она была бы усечена и ослаблена. Ее лидеры томились бы бесконечными угрызениями совести, укоряя себя в неверном выборе. Теперь осторожная стратегия Шварценберга исходила не из подозрительности в отношении русских, но из искреннего желания победы.

Только после битвы австрийцы возобновили свою тактику проволочек, которая приводила в ярость союзников. Возможность полного разгрома армии Наполеона оставалась сомнительной. Методы ведения Шварценбергом войны можно обосновать с точки зрения военной науки, но его тактика преследования противника была явно замедленной. Дело в том, что он постоянно получал приказы от кайзера быть сдержаннее, да и сам он был убежден, что война должна завершиться на Рейне. «История свидетельствует, что он делал в это время все возможное, чтобы уберечь зятя кайзера Франца», – признавал Меттерних через несколько лет. Теперь, когда французская армия утратила контроль над Европой, не было жесткой необходимости ослаблять ее дальше и еще меньше было оснований подвергать австрийские войска ненужному риску. От кровопролитной борьбы, истощавшей как австрийскую, так и французскую армии, выигрывал только Александр. После Лейпцигского сражения Шварценберг получил звание фельдмаршала, а Меттерних – князя. Они прославились в достаточной степени.

До битвы под Лейпцигом проблемы Европы и проблемы Германии составляли единое целое. Ликвидация господства Наполеона над континентом требовала освобождения Германии, и разрешение обеих проблем нуждалось в объединенных усилиях трех восточных держав. Теперь возникла еще более сложная ситуация.

Если бы союзники решили завершить войну на основе статус-кво, для чего теперь сложилась на редкость благоприятная обстановка, Россия больше не нуждалась бы в Австрии. Но сохранение сильной Франции мешало царю контролировать Германию. С другой стороны, в случае продолжения войны Россия для разгрома Франции все еще испытывала бы нужду в Австрии, но в этом случае Австрия могла бы использовать свой военный контингент в Германии по собственному усмотрению.

Александр стоял на перепутье. Он мог принять мир на основе равновесия сил и оставить свои надежды на гегемонию. Это ему советовали многие офицеры, уставшие от войны. Царь мог также вести войну до тех пор, пока Франция стала бы не просто ослабленной, но бессильной. В этом случае его господство на континенте было бы настолько преобладающим, что некоторые уступки России Австрии в Германии ничего бы не значили. Такие соображения, несомненно, определяли отношение царя к договорам в Теплице и Риде, заставляли его терпеть Шварценберга на посту командующего союзными войсками. В этом состояла часто отмечавшаяся современниками причина неустойчивости настроений Александра, вызванная необходимостью сделать выбор между двумя альтернативами, одна из которых требовала дерзкого самоутверждения, другая – деликатности. Неудивительно, что Александра раздирали сомнения и тревоги.

Для Меттерниха составляющие выбора сходились к одной цели. Он стремился только к одному – равновесию сил в Европе. Теперь, когда цели, поставленные соглашениями в Теплице, были достигнуты, снова стал возможен сепаратный мир. Опираясь на эту возможность, Меттерних мог настаивать на проведении переговоров с Францией. Или, если бы Наполеон по недомыслию воспротивился этому и обрек Францию на уничтожение, Меттерних мог бы заняться более опасным предприятием – попытаться создать в качестве противовеса сложную комбинацию сил, заменив Францию Великобританией (впрочем, не исключая Францию совсем), прибавив к ней ряд небольших государств и, если повезет, Пруссию. Одно было ясно: он не мог согласиться на дальнейшее участие в войне без получения гарантий руководящей роли Австрии среди германских государств. Таково было минимальное условие, которое должен был выполнить Александр, если бы он пожелал распространить свои европейские амбиции за Рейн.

Под руководящей ролью Меттерних подразумевал отнюдь не принуждение, но скорее своеобразную кооперацию, которую можно было бы сравнить с отношениями, установленными в XX веке более зрелыми державами со своими бывшими колониями. Не имел в виду под этой ролью Меттерних и идеологические оковы или сходство внутриполитических учреждений. Централистская администрация разного уровня французского образца, Кодекс Наполеона, готовые конституции или их проекты – все это было чуждо Австрии. Впрочем, Меттерних был настроен резко критически и к стремлению кайзера создать централизованную администрацию и править различными провинциями монархии по единому уставу. Для Меттерниха руководство означало уважение суверенитета, воздержание от реванша и подавление в себе желаний подчинять другие страны посредством идеологических ухищрений и посулов реформ. Вопрос заключался не просто в обхаживании монархий Рейнского союза – с этим вполне справлялся и Александр. Более важным было то, что Меттерних нуждался в поддержке правительств, которые, подобно его правительству, принимали бы решения исходя из государственных интересов, а во внешней политике руководствовались бы расчетом, а не голым энтузиазмом. Меттерних мог осуществлять руководящую роль лишь в том случае, если бы его последователи имели свободный выбор между участием и неучастием в войне, если бы их армии могли «начинать марш и останавливаться по кивку головы кайзера». Именно такие правительства должны были управлять государствами Рейнского союза. Они могли быть даже более проворными, чем Австрия, что не раз доказывали. Режимов же, которые хотел установить в Германии Штейн, быть не должно. Они стали бы инструментами России и стремились бы к оккупации Парижа.

После Лейпцигской битвы дипломатия Меттерниха приобрела поэтому двухуровневый характер. На европейском уровне он снова поднял вопрос о возобновлении мирных переговоров. На германском уровне он стремился влиять на оккупационную политику таким образом, чтобы не подвергать опасности режимы, на которые должен был опираться, если мирные переговоры сорвутся и если даже не сорвутся. На собственные предложения Бонапарта о переговорах от 18 августа, 26 сентября и, наконец, 17 октября Меттерних не отреагировал, уверенный в том, что лишь демонстрация превосходства союзников в военной мощи могла бы обеспечить конструктивный характер переговоров. Теперь обстановка изменилась. Наполеон стоял на берегах Рейна, а не Одера. Если бы он принял предложение о переговорах на условиях Меттерниха, была бы причина порадоваться. Но даже если бы не принял, имело смысл поставить Александра перед выбором между умиротворением Австрии и риском ее выхода из войны. Теперь, когда были достигнуты цели соглашения в Теплице, Австрия получила свободу действий. Она участвовала в коалиции союзников, но не была связана обязательствами. Впрочем, метод ведения Шварценбергом войны оставлял сомнения даже в том, что Австрия действительно в ней участвовала.

В то время как командование союзников перебиралось из-под Лейпцига в новую штаб-квартиру во Франкфурте, у Меттерниха появилась уйма возможностей продвигать свои планы. Франц и Александр имели сопровождающих лиц. Харденберг, Нессельроде и сам Меттерних входили в состав «блуждающей» конференции на уровне министров иностранных дел. В ней участвовали также лорд Абердин, британский посол в Австрии, вместе с сэром Чарльзом Стюартом, аккредитованном при прусском дворе, и лордом Уильямом Кэткартом, британским посланником в России. Меттерних доказывал Францу, что только своевременный мир способен спасти его зятя от безумия. Перед Александром он делал вид, что больше нет тех возможностей склонить Наполеона на уступки, какие имелись в Праге. Он заверял Абердина, что права Великобритании в сфере морской торговли будут защищены. Всем вместе участникам конференции он предлагал принять следующую линию поведения. Заостряя их внимание на собственной посылке, что военные операции не должны препятствовать продолжению переговорного процесса, Меттерних настаивал на том, чтобы позиция союзников была сформулирована в виде ответа на предложение Наполеона, выдвинутое 17 октября перед Лейпцигским сражением. В качестве курьера для передачи ответа союзников императору он собирался использовать французского министра при дворе Саксе-Веймара – Сент-Эгнана, которого обнаружили в партии пленников, захваченных 24 октября в Веймаре. 29 октября Меттерних, царь и Абердин одобрили в принципе план действий, согласившись гарантировать Франции безопасность в пределах «естественных границ» и выпустить манифест, подтверждающий стремление союзников к миру. Такая ситуация сохранялась до переезда союзных лидеров во Франкфурт.

Штейн, как мы помним, сделал ставку на обретение власти в оккупированных союзниками германских землях при минимальном вмешательстве даже его покровителей. Поскольку власть Центрального административного совета была двухступенчатой – сам барон оставался главой совета, а в число других его членов входили старые сообщники барона Шён и Редигер, а также русский граф Кочубей, – влияние Штейна было довольно значительным. Когда же Австрия, присоединившись к коалиции, потребовала себе место в совете, барон расценил требование как вмешательство в сферу его исключительной компетенции. Стремление не допускать Австрию в совет Штейн обосновывал тем, что Вена не должна выходить за сферу своего влияния в Южной Германии, в то время как север страны находился в ведении совета. Таким образом, барон был одним из тех, кто обеспечил Австрии свободу действий на юге, и сожалел потом, что Меттерних оказался не настолько корыстным, как ожидалось.

В сложившейся ситуации Штейн усматривал возможность не только сохранить, но и укрепить свое положение. Уверяя Александра, что членство Австрии в совете лишь повредит интересам России (себя он считал проводником таких интересов), Штейн предложил заменить совет одним-единственным министром-управляющим в его собственном лице. Министр будет подотчетен союзным монархам, непосредственные же указания будет получать от Комитета союзных министров, уполномоченного принимать решения. Сам министр-управляющий также должен был состоять в этом комитете. План выглядел дерзким, даже самонадеянным. Впервые с 1808 года Штейн получил бы в соответствии с этим планом министерский статус. Он заседал бы на равных в комитете с Харденбергом, Нессельроде и Меттернихом. Вне комитета Штейн оставался бы непосредственным правителем оккупированных территорий и приобрел бы возможность влиять на деятельность комитета министров в промежутках между встречами монархов. В любом случае Австрия оставалась бы в меньшинстве. Штейн по-прежнему слышал ликующие возгласы прусских волонтеров. Барон, однажды уже побудивший прусского короля вступить в войну во главе своих восставших подданных, был уверен, что ему удастся повторить свое предприятие и в государствах Рейнского союза. Его уже не в шутку называли «императором Германии».

Естественно, Меттерних был менее всего расположен шутить. Вопрос об оккупационной политике стал главной причиной бурных и бестолковых споров, сотрясавших штаб-квартиру союзников несколько недель до Лейпцигского сражения. Меттерних добивался исключения управляющего из состава комитета министров, ограничения функций управляющего проблемами снабжения оккупированных территорий и включения в комитет представителей малых германских государств, присоединившихся к союзникам. Затем состоялось победоносное сражение под Лейпцигом. 19 октября союзные монархи и их окружение торжественно въехали в город. Впервые Меттерних и Штейн встретились лицом к лицу. 21 октября они пришли к соглашению.

Лейпцигская конвенция появилась на свет главным образом благодаря усилиям Гумбольдта, действовавшего в качестве посредника между Штейном и Меттернихом. Штейн добился удовлетворения своего требования об учреждении поста управляющего оккупационной администрацией, действующего на основании указаний министерского комитета и располагающего широкими полномочиями по назначению региональных управляющих и созданию необходимых служебных органов. Вопреки протестам Меттерниха этот пост занял сам Штейн. Его основные функции заключались в мобилизации денежных средств и войск для общего дела союзников, однако Штейну было запрещено обращаться с прямыми воззваниями к населению или государственным ассамблеям, что предлагал Гумбольдт. Последнего ограничения добился, разумеется, Меттерних. Кроме того, австрийскому министру удалось ослабить своих противников посредством расширения состава министерского комитета и исключения из него управляющего оккупационной администрацией. Да, он не смог добиться мест в комитете для представителей Баварии или других государств Рейнского союза, готовых в ближайшее время присоединиться к союзникам, но даже включение в его состав представителей Ганновера и Швеции явилось определенным успехом. Швеция, подобно Ганноверу, противилась прусской экспансии, поскольку добивалась земельных компенсаций для короля Дании для оправдания шведского захвата Норвегии. В условиях, когда Россия и Швеция отстаивали свои обоюдные интересы в Северной Европе, когда умеренный граф Мюнстер получил право занять место в комитете, а Штейн был исключен из него (хотя и получил ранг министра), председательское место в комитете было отдано Харденбергу в знак компенсации за удаление из него Штейна.

Однако Меттерних не упускал из виду и опасных замыслов Штейна относительно создания в Германии сфер своего исключительного влияния. В попытках ограничить полномочия министра-управляющего он преуспел лишь в достижении сомнительного компромисса, состоявшего в наделении Центрального административного совета выборочной степенью власти на различных территориях. Штейн вообще не имел власти на бывших землях Австрии, Пруссии, Ганновера и Швеции, а также в Великом герцогстве Вюрцбургском (в силу его связей с Габсбургами). Во всех государствах Рейнского союза, переходивших под контроль союзных войск, введение правовых норм регулировалось соглашениями с этими государствами, которые заключались при посредничестве представителей союзников при местных властях. ЦАС имел полную власть на конфискованных территориях, так называемых «ничейных землях». Разумеется, компромиссная формула не предусматривала раздел Германии на сферы влияния, но она способствовала развитию тенденций в этом направлении. Территория, относившаяся к третьей категории, располагалась почти целиком на севере: Саксония, завоеванная силой, Берг, Вестфалия (за вычетом земель, предназначенных для Ганновера), Великое герцогство Франкфуртское Дальберга и 32-й военный округ, подпадавший под действие статей соглашения в Теплице. Наоборот, государства второй категории располагались на юге, где Меттерних, опираясь на мандат от союзников, мог привлечь к ним Вюртемберг и Баден и заключить с этими курфюршествами соглашения по образцу договора с Баварией.

Парадокс состоял в том, что в то время Меттерниха и Штейна объединяла неприязнь к расколу Германии, который углублялся по мере ее перехода под контроль союзных войск. Оба политика рассматривали третью Германию как единое целое, связанное определенными узами с Австрией и Пруссией, ориентировавшейся на Восток гораздо больше, чем того желали Штадион и Харденберг. Оба политика вышли в своих воззрениях за пределы узкого и догматичного «государственного эгоизма», который обрек Германию на бессилие в период жизни последнего поколения. Оба стремились к прекращению австро-прусского соперничества и полагали, что этого можно достичь посредством крайних мер – передачей Саксонии Пруссии или, минимум, части саксонских земель, расположенных к востоку от Эльбы. Их различия проистекали из оценок России. Штейн опирался на царя в стремлении унизить Францию и князей Рейнского союза, а также пытаясь незаметно играть роль крестного отца новой Германии. Меттерних же подозревал, что действительным крестным отцом Германии, причем довольно суровым, станет Александр. Поэтому австрийский министр противился ослаблению Франции и государств Рейнского союза, вооруженные силы которых играли существенную роль в обеспечении европейского равновесия сил.

С учетом всего, что происходило раньше, и предубеждений обоих деятелей, их первая встреча вряд ли могла быть сердечной. И возможно, для Германии обернулось немалой бедой то обстоятельство, что эти два отпрыска старой имперской аристократии располагали минимумом времени, достаточным лишь для того, чтобы обсудить лишь самые насущные конкретные проблемы оккупационной политики. Было бы у них время для продолжительных прогулок и приватных обедов, успел бы Меттерних разъяснить барону реалии международной политики, успел бы Штейн убедить Меттерниха в том, что его неофициальные контакты с Арндтом, Йахном, Гнейзенау и другими «якобинцами» играли незначительную роль в сравнении с его сановным, по сути, консерватизмом, – два деятеля достигли бы по крайней мере временного согласия. Через два года Меттерних, обладавший воистину несравненным даром воздерживаться от внесения в политику личных эмоций, предложил Штейну стать первым председательствующим представителем Австрии в ассамблее Германского союза. Но к тому времени старый барон приобрел такое отвращение не к амбициям Александра, но к политике в целом, что предпочел удалиться в свои родовые поместья в Нассау.

Итак, вместо урегулирования взаимных разногласий оба соперника незаметно расстались друг с другом, осознавая, что политические ставки сейчас выше, чем когда-либо еще, и с убеждением в необходимости не останавливаться на рубеже Майна. Как только дипломаты покинули Лейпциг, направляясь в новую штаб-квартиру во Франкфурте, Штейн, оставшийся администрировать в оккупированной Саксонии, нашел лазейку в соглашениях. Поскольку Лейпцигская конвенция не указывала точные сроки перехода государств Рейнского союза под контроль коалиции, барон убедил Харденберга и Александра объявить эти сроки по собственному усмотрению. Он настоял, чтобы даже Вюртемберг и Баден рассматривались как завоеванные территории. «Чтобы выполнить до конца план использования и развития ресурсов Германии, – доказывал барон, – необходимо в государствах союза, управляемых ЦАС, отстранить от власти князей… до установления мира и до этого времени удалить их с территории их владений». Эта была поразительная инициатива и отчасти коварная. Она порождала мрачное ощущение, что соглашения в Теплице, Риде и Лейпциге ничего не значили. Торжествовала декларация Кутузова.

Это подтверждала бурная деятельность Штейна в Лейпциге. Он вел себя так, будто его инициатива стала уже официальной политикой. Саксонию он решил сделать моделью оккупационной политики для повсеместного применения. Почти не считаясь с местным генерал-губернатором, русским князем Репниным, Штейн удвоил налоги и квоты набора рекрутов, установленные Наполеоном. Он дал полиции экстраординарные права и ввел военное положение. Все это осуществлялось такими жесткими методами, которые привели в замешательство даже друзей барона. Впрочем, эта часть его программы еще не выходила за рамки дозволенного Лейпцигской конвенцией. Однако следующий его шаг уже нарушал ее. Речь идет о введении военных методов правления в соседних государствах Тюрингии и Анхальте.

Тюрингия, в Средние века сравнительно крупное герцогство, теперь представляла собой просто название региона, которым управляли люди, связанные династическими узами. Там было около 12 крохотных герцогств и княжеств, располагавшихся к югу и западу от Саксонии, а также частично охваченных ее территорией. Во время существования рейха они составляли часть избирательного округа Верхняя Саксония, а правители многих из них (Саксе-Веймар, Саксе-Гота, Саксе-Мейнинген, Саксе-Хильдбургхаузен и Саксе-Кобург) представляли собой побочные линии королевской династии Веттинов, которая ранее однажды господствовала во всем регионе. Другими государствами были княжества Шварцбург-Рудольфштадт, Шварцбург-Зон-дерхаузен и четыре княжества династии Рейсов. Анхальт, располагавшийся к северо-западу от Саксонии и примыкавший к Пруссии, включал три герцогства, управлявшихся различными ветвями династии Анхальтов. Карликовые государства играли незначительную роль в военном отношении. Они поставляли Наполеону не более чем 4 тысячи солдат, но их стратегическое значение было велико. Они составляли часть коридора из малых курфюршеств в Центральной Германии, который служил буфером между крупными государствами на севере и юге. В центре этой части страны находится город Эрфурт, который аннексировал Наполеон, чтобы иметь французский оплот в сердце Германии.

Когда наступило время неотвратимого решения судьбы Саксонии, это затронуло и судьбу малых государств. В лучшем случае их соседство с королевством способствовало расширению зоны, в которой можно было легче произвести территориальные обмены и достичь компромиссов. В худшем случае, если бы королевству суждено было войти в состав Пруссии, независимость малых государств приобрела бы еще большее значение как щит для Баварии и средство держать Пруссию как можно дальше к востоку от Эльбы. В любом случае отстаивание принципа невмешательства в дела этих государств было основой политики Австрии. Герцогство Анхальт, вероятно, уже нельзя было спасти, но сохранение княжеств Тюрингии оставалось реальной целью. Это достигалось посредством гарантий их суверенитетам или, как минимум, назначением туда австрийских губернаторов. Меттерних столь не доверял махинациям Штейна и Александра, что даже в соседнем Вюрцбурге, который по Лейпцигской конвенции передавался Австрии, он в качестве меры предосторожности посадил в губернаторское кресло австрийского генерала. Его присутствие, пояснял Меттерних в письме великому герцогу Фердинанду от 31 октября, «крайне необходимо, чтобы обеспечить владениям вашего императорского высочества наилучшую защиту от несправедливых претензий».

Вопрос о существе оккупационной политики стал причиной острых дебатов между министрами и монархами, направлявшимися во Франкфурт. Министр иностранных дел России Нессельроде, как бывший аннексированный имперский граф, был тоже заинтересованным в германских делах лицом. Он разделял мнение Штейна о том, что оккупация должна быть нормой, а соглашения о принятии в коалицию – исключениями. Их условия, во всяком случае, должны были формулироваться весьма жестко, предписывая назначение губернаторов, а не просто дипломатов, как предусматривала Лейпцигская конвенция. Его собственный список территорий, подлежавших прямому подчинению ЦАС, исключал Баварию и Вюртемберг, но способ, которым он хотел распределить ответственность за управление оккупированными территориями, был еще более зловещим. Он предлагал отдать под контроль России не только Саксонию и Тюрингию, но также Фульду, Франкфурт, Гессен-Дармштадт и Нассау, разбив территории этих княжеств на два сектора с русским губернатором в каждом. Реализация предложения обеспечила бы Александру господство над широким поясом территорий, проходившим по центру Германии. На севере Нессельроде предлагал создать два округа под управлением прусских губернаторов, а на юге один округ в составе Бадена и Вюрцбурга для Австрии. В ближайшем будущем Нессельроде, без сомнения, намеревался обеспечить русским армиям безопасный проход из России к Рейну в преддверии вторжения во Францию. А кто мог определить, что он думал об отдаленном будущем? Даже патриоты, вероятно, задавались вопросом, для чего вообще России назначать губернаторов, не говоря уже об упомянутых двух, то есть стольких же, скольких назначала Пруссия, и на одного больше, чем Австрия. Сам Штейн, узнав о предложении Нессельроде, высказался за передачу Гессен-Дармштадта и трех саксонских герцогств Австрии.

К счастью для Меттерниха или, возможно, благодаря его чувству времени, вопрос о русском оккупационном коридоре начал обсуждаться как раз тогда, когда австрийский министр Абердин и царь занялись проблемой поездки Сент-Эгнана к Наполеону. Информация об их встречах и беседах весьма скудна. Но в свете заявлений Меттерниха о том, что Австрия и не помыслит о продолжении участия в войне, пока не получит возможность проводить свою собственную политику в Германии, уместно предположить об увязке им обеих проблем и использовании им в своих целях ультимативного оружия – угроз сепаратного мира. У Меттерниха было еще одно эффективное средство. Поскольку австрийский министр относился серьезно к возможности возобновления переговоров с Бонапартом, он понимал, что оккупационная политика может стать вскоре основой окончательного политического урегулирования и средством достижения мира под направляющим воздействием Вены. С другой стороны, Александр не собирался содействовать успеху переговоров с Францией и рассматривал любые планы в отношении Германии с точки зрения их изменения в направлении собственной выгоды, раз уж Франция будет сокрушена. Во всяком случае, точно известно, что 29 октября, когда союзные лидеры прибыли в Майнинген, царь согласился на возобновление переговоров с Наполеоном. 30 октября Нессельроде направил Штейну пересмотренный план оккупационных мероприятий.

По новому плану зона влияния России ограничивалась королевством Саксония, двумя саксонскими герцогствами и Фульдой. Часть территории прибавлялась к австрийской зоне влияния. Почти без изменения оставалась зона влияния Пруссии. Согласно плану, система консолидированных округов, поддерживавшаяся Штейном и Нессельроде, заменялась установлением административной власти в каждом отдельном государстве Рейнского союза. Таким образом, план снимал с повестки дня идею Штейна о слиянии Саксонии и Тюрингии, а также объединении подобного рода в других местах. Чтобы у Штейна не оставалось никаких сомнений на этот счет, Нессельроде в своем письме напомнил барону, что в отношениях с князьями его функции ограничиваются административными вопросами, решения же о заключении с ними соглашений и приеме в коалицию будет принимать его начальство. По предложению Меттерниха Нессельроде также велел Штейну прибыть в штаб-квартиру союзников как можно скорее. Формальная причина вызова заключалась в необходимости выработать координационные меры для военных усилий союзников, на самом деле он имел целью поставить Штейна под контроль. Во Франкфурте Меттерних намеревался подписать соглашения с союзными лидерами и не допускать губернаторов в занятые союзными войсками провинции.

Через три дня Меттерних добился успеха еще в двух предприятиях. Ему удалось заключить военную конвенцию с Гессен-Дармштадтом, по которой великий герцог вышел из Рейнского союза и присоединил свои войска к австро-баварскому корпусу, исключив, таким образом, возможность вхождения герцогства в сферу влияния России и Пруссии. Другое успешное предприятие состояло в заключении долгожданного договора с Вюртембергом после переговоров с министром иностранных дел короля Фридриха, графом Цеппелином. Он был подписан 2 ноября по прибытии кавалькады союзников в Фульду.

В Цеппелине не было и тени той бесстрастности, которую проявляли баварцы в подобных случаях. В оценке непредубежденного наблюдателя смена ориентации Баварии выглядела как дипломатический маневр. Вюртемберг же ожидала неминуемая расплата за поражение Франции. У него абсолютно отсутствовал потенциал для политического торга, которым располагал его более сильный баварский сосед. Династия Виттельсбахов представляла собой внушительную силу и до аннексий чужих земель в период господства Наполеона. Этого нельзя было сказать о Вюртембергах, чей элитный статус был связан с захватом большого числа церковных владений, мелких поместий и «свободных городов» путем аннексии. Имелось немало государств более слабых, чем Вюртемберг, но едва ли какое-либо из них было более уязвимо. Это обстоятельство определяло поведение Вюртемберга. Если отличительной чертой Баварии была чрезмерная самонадеянность, то двор в Штутгарте отличала скрытность.

Переговоры Меттерниха с представителями Вюртемберга продолжались долго и мучительно. Короткий весенний флирт не помог. Король вернулся под привычную защиту Наполеона. А когда Австрия объявила войну Франции, то Вюртемберг даже разорвал с Веной дипломатические отношения. Тем не менее Меттерних продолжал упорно добиваться своей цели. После того как соглашения в Теплице наделили Вену полномочиями совершать дипломатические сделки с монархиями Южной Германии, австрийский министр стал использовать бывшего посла в Штутгарте, барона Франца фон Биндера, для возобновления приглашений Вюртембергу присоединиться к союзной коалиции. Ответ Штутгарта, переданный Вене втайне от шпионов Наполеона через местного издателя Йохана Фридриха Коту, обнадеживал, но дал лишь восстановление контактов. Второе послание Вене от 6 октября, написанное самим графом Цеппелином, было перехвачено в Баварии. Это был, вероятно, первый враждебный акт, совершенный Мюнхеном в отношении своего соседа-союзника после подписания договора в Риде.