Текст книги "Тосты Чеширского кота"

26

За две недели до операции «Глобальный Щит-85» и за три дня до Нового Года мы украли поросенка. Честно говоря, украли мы пару, но одного обнаружил прапорщик.

Впрочем, лучше рассказать по порядку.

Продукты мы получали раз в две недели. Толстый и ещё пара свободных от смен добровольцев под предводительством прапорщика забирались в грузовик или в вездеход, смотря по погоде, и отправлялись на склады. Там, на складах, в этих сказочных пещерах Аладдина было всё. Мороженые говяжьи и оленьи туши. Мешки сырой заледенелой рыбы. Чай и сухофрукты. Круги сушеной картошки и жестянки сухого молока, консервированные овощи и тушенка, масло, сахар, сгущёнка, – словом, все те прекрасные вещи, которые только и могут примирить Воина Арктики с суровой действительностью.

Правила хорошего тона предписывали непременно что-то попятить со склада во время процедуры выдачи продовольствия.

В этот раз ответственным был прикомандирован к нам сам Грибной Прапорщик, Опёнок. Командиры старались его особо загрузить к концу декабря, чтоб, гадина, не запил под Новый Год. Запить хорошенько Опенок уважал. И из-за невозможности сделать это немедленно, в преддверии праздника, пребывал в настроении скептическом. А именно – материл вполголоса командира, замполита, советскую власть, тёщу и свою прапорскую судьбу. Кроме того, нас он называл не иначе, как херопуталы.

…Помогать Толстому вызвались я и Царь Додон.

После того, как самая тяжелая и грязная часть, а именно погрузка мороженого мяса и рыбы, была завершена, мы перебрались на теплый склад. Пока я отвлекал прапорщика-кладовщика, Толстый с Додоном натырили сгущенки и чая. После этого, мы начали получать продукты по ведомости, и тут дело застопорилось.

У кладовщика и Опёнка не сходилось количество консервов и лаврового листа. Спор едва не перешел в рукопашную, прапорщики начали обвинять друг друга в повальном воровстве. Мы под шумок позаимствовали еще пол-ящика печенья.

– Мне бы еще бочку варенья и к буржуинам! – пыхтел Толстый, прижимая трофеи к животу.

Добычу мы спрятали под ветошь в кузове и прикрыли мешком мороженых чиров.

Прапорщики между тем плюнули друг другу на валенки, и Опёнок заявил, что он прекращает приёмку продуктов и идет разбираться в штаб. Кладовщик на это сообщил, что закрывает склад и тоже идет жаловаться на жулика Опёнка.

– А нам куда? – закричали мы.

– Погуляйте пока, – разрешил Опёнок и рванул рысью, надеясь подать челобитную первым.

– Хорошенькое дело, «погуляйте»… Всё ж не лето. Мороз хоть и не сильный, но градусов двадцать пять точно есть…

Мы погуляли возле склада минут двадцать. Прапоров не было.

– Может их обоих командир уже арестовал за воровство и расстрелял у штаба? – предположил я.

– Хорошо бы, – откликнулся Толстый, – я бы вообще ворюг расстреливал сразу, или руку бы отрубал.

– Себе отруби, – посоветовал Додон, – забыл, как ты нам рассказывал, что вытворял в вагоне-ресторане? Как в фарш манку примешивал и коньяк чаем разбавлял?

– Я – другое дело, – убежденно отвечал Толстый, – я чисто по профессии! Так полагается. Такое наше дело поварское. А у своих я не беру.

– Мужики, – сказал я, – пошли в свинарник, тут рукой подать, тепло там, хоть и воняет. Перекантуемся полчасика.

Дверь была не заперта и мы пробрались в хлев. Свинарь обнаружился в своей кублушке совершенно пьяный. Свиньи лежали в загородках. Между ними суетились, повизгивая, розовые, мелкие поросята. Одна свинья повернулась набок, и поросята бросились сосать молоко, расталкивая друг друга и трогательно вертя голыми хвостиками.

– Какие лапочки! Прелесть! – восхитился Толстый, – я знаю, это кондиция «поросенок молочный», я учил в техникуме. Их надо запекать целиком в духовке под сметаной. Получается такая нежная хрустящая корочка.

Тут Толстый хлюпнул громко, втягивая набежавшую слюну.

– Давайте возьмем одного, – заскулил Толстый, – гляньте, как он на меня смотрит, он меня полюбил, кутя-кутя, на-на…

– Толстый, успокойся, – попросил я, – ну откуда у нас сметана?

– Будет сметана! Я сам в Тикси в самоход сбегаю. Сам! Ну, давайте возьмем одного? Или двух?

– Глупо не взять, однако, – подтвердил Додон.

Толстый, воодушевленный, залетел в кублушку и затряс свинаря:

– Брат, братишка, проснись, дело есть!

– Кого? Куда? – перепугался свинарь, спьяну и спросонья увидев нас.

– Тьфу, черти, напугали, – забормотал он, приходя в себя и закуривая, – приснилось, что свиньи шапки военные надели и толкают меня… такие рожи у вас… Чего хотели?

Толстый объяснил наше дело.

– По полной пачке «Беломора» за каждого, – сообщил свинарь цену, – давайте папиросы, а дальше дело ваше, если что, я вас знать не знаю. Только учтите, они, суки, визжат, – и завалился спать снова.

– Так, – сказал Толстый, – и что теперь, как их нести-то? Как их вообще носят?

Он попытался схватить поросёнка, и тот недовольно взвизгнул довольно громко. Все свиньи осуждающе посмотрели на нас.

– Порося, сперва, надо убить, однако, – сказал Додон, – делать это нужно тихо. Смотрите.

Он огляделся, обнаружил на полу грязную лужу, всю в опилках. Присел на корточки, протянул руку щепоткой в сторону гладкого поросенка. Тот доверчиво выдвинул свой пятачок, что бы понюхать руку. Тут коварный Додон молниеносно ухватил свинку за уши и сунул рылом прямо в лужу.

Поросенок всхлипнул жалобно, но совсем не громко. Заелозил тонкими ножками, задрожал и через минуту-две ослаб, видимо испустив дух.

– Готов, – удовлетворенно сказал Додон. Он нашел на деревянной полке с какими-то инструментами кусок ветоши и обтер поросенка,

– Держи, Бабай! – и кинул его мне.

Ничего мне не оставалось, как спрятать розовую тушку под пошив. Поросенок оказался горячим и грел меня сквозь китель.

– Теперь ты, Толстый, давай сам, видел как надо?

Толстый успешно подманил поросенка. Его экземпляр оказался настолько доверчив, что позволил взять себя на руки.

Толстый глупо улыбался, почесывая разнежившегося кабанчика.

– Давай, а то привыкнешь, – поторопил его Додон.

– Как-то странно, – сказал Толстый, – я ведь, по сути, его должен утопить. В луже! Это ужасно. Такое страдание…

Толстый дико огляделся по сторонам.

Он схватил с полки ржавый молоток и закричал: – Я его только оглушу из гуманизма! А потом утоплю. Безболезненно!

Тут он треснул поросенка по голове молотком. Тот, не ожидавший подобной подлости, заверещал во всю силу, и вывернувшись, упал на пол.

Толстый, стараясь заглушить крики кабанчика, ухватил его за задние ноги и продолжил орудовать молотком, как заправский маньяк.

– Топи его! – кричал Додон, но не вмешивался, опасаясь попасть под замес.

– Тихо! Тихо! Тихо! – визжал Толстый, с каждым ударом, пытаясь вырубить поросенка.

Животное, поняв, что терять нечего, кричало в полный голос. Все обитатели хлева, кроме свинаря, словно взбесились. Свиньи заметались в загородках, захрюкали, зарычали.

Поросята заверещали в унисон с коллегой, убиваемым Толстым. Наконец повар-убийца доломал-таки маленький поросячий череп.

Поднялся весь в опилках, забрызганный кровью, с обмякшим тельцем жертвы в одной руке и с молотком в другой. И спросил растерянно:

– Что теперь-то? Топить его?

– Уже не надо, – сказал Додон, – однако, хороший охотник будешь. Только не увлекайся.

Толстый завернул добычу в тряпку и спрятал под одежду. Мы покинули гостеприимный свинарник. Стемнело.

Полярное сияние разбросало уже брызги света по черному небу. Возле склада поджидали нас прапорщики. Было видно, что фитиль был вставлен обоим. Между собой они не разговаривали.

– Где вы шляетесь, херопуталы? – напустился на нас Опёнок, – быстро грузиться!

– Ну-ка ко мне, боец, – подозвал вдруг Толстого кладовщик, – что это за вид? Почему весь в опилках? Из цирка что ли? Клоун? Что за пятна? Кровь?

Тут он схватил Толстого за живот.

– Вот оно что! – и торжественно достал из-под пошива мученической смертью почившего кабанчика.

Пока кладовщик потрошил Толстого, я запихнул свой труп поглубже в мешок с мясом. И не зря, поскольку кладовщик обыскал каждого.

– Сам ворюга, и таких же ворюг сюда привёл, – негодовал кладовщик, – указывая на Грибного Прапорщика. Опёнок стоял как оплеванный и только матерился под нос. От него пахло вином, где-то он уже успел царапнуть.

Вызвали дежурного по части, составили акт.

Толстый заявил, что обнаружил поросенка с разбитой головой недалеко от свинарника. Хотел отнести его в медпункт, надеясь оживить, для чего и спрятал под пошив, чтоб тот не околел на морозе.

Мы с Додоном клятвенно подтвердили его показания.

Затем расписались в протоколе и поехали к себе на Первую Площадку.

Успешно похищенный поросенок вызвал триумф. На Новый год Толстый, как и обещал, запек его до корочки в духовке. Мы сожрали его с хрящиками, запивая бражкой, а пёс Курсант, не помня себя от счастья, сладострастно сгрыз поросячьи косточки.

Приказом командира части, за порчу военного имущества, на Толстого был наложен штраф в десятикратном размере. Теперь ежемесячно из его солдатского жалования вычитали два рубля за несъеденного нами кабанчика. На Военном Совете мы постановили сбрасываться и компенсировать Толстому двухрублевые убытки.

– Не радуйся, уголовник, – сказал Толстому майор Пузырев, зачитав приказ, – на дембель за тобой полетит исполнительный лист. Белым лебедем. На восемьдесят шесть рублей! Ты еще долго за эту свинью будешь платить алименты.

– Не знаю, какая у вас зарплата, товарищ майор, – нахально улыбаясь, ответил Толстый, – а я у себя в вагоне-ресторане за три дня эти бабки отобью. Поедете куда-нибудь, случаем, заходите! Вам будут котлеты без манки и коньяк без чая.

27

…Я никого не трогал и спокойно слушал «Голос Америки». Первые дни января 1985 года НАТО не перерабатывало. Активность была почти нулевая.

По «Голосу» шла передача про корейский «Боинг 747», который наши ПВО завалили над Сахалином, незадолго до моего призыва в армию. Американцы сводили всё к тому, что отдавая приказ об атаке, командующий дивизией ПВО на Сахалине генерал Корнуков знал, что самолет этот гражданский.

Решение генерала меня не удивило.

В отличие от благородных офицеров, знакомых всем по отечественным книжкам и фильмам, наши реальные звездоносцы переживали более всего о реакции собственного начальства. Корейцу просто не повезло.

После «Боинга» «Голос Америки» перешел к литературе. Это уже было интересно. Пару дней назад, так же, на дежурстве, я дослушал «Москва-Петушки», прочитанную каким-то артистом в несколько приемов.

Нынче читали что-то новое, но начало я пропустил вчера, а вникнуть в суть мне не удалось из-за команд на пеленг. Внезапно активизировались несколько бортов наземных станций на континенте. Команды посыпались, я защелкал «Тереком», закрутил штурвал, пеленгуя их. Отметил про себя, что одна из частот мне неизвестна.

– Повезло кому-то на «Поиске», – подумал я, – новая частота, это редкая штука, это отпуск.

Не поленившись, я выволок из вечно открытого сейфа тяжеленный «талмуд». Это был каталог. На тонкой бумаге мелким шрифтом были столбиками напечатаны бесчисленные частоты коротковолнового диапазона, на которых когда-либо НАТОвцы выходили в эфир. Многих из них никто не слышал уже много лет, но бывало, что и усопшая частота вдруг оживала и становилась вполне себе активной и рабочей.

Через три минуты я обнаружил в списке ту самую «новую» частоту. Она оказалась уже не свежей, а значит, служивый, выцепивший её на «Поиске», ни в какой отпуск пока не поедет.

Команды прекратились, и я вернулся к «Голосу Америки». Там чтец-декламатор продолжал читать толстым голосом повесть под названием то ли «Заказник», то ли «Заповедник». Имя автора я так и не расслышал. Читающий продолжал:

«Ты, я знаю, в Ленинград собрался. Мой тебе совет – не возникай. Культурно выражаясь – не чирикай. Органы воспитывают, воспитывают, но могут и покарать. А досье у тебя посильнее, чем „Фауст“ Гете. Материала хватит лет на сорок… И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз – и ты уже на стройках коммунизма… Так что веди себя потише… И еще, к вопросу пьянки. Пей, но в меру, делай интервалы…»

«Что за хрень-то такая?» – подумал я.

Тут опять врубилась ГГСка и голос Панфила закричал:

– Здорово, Бабай!

– Здоровей видали, – вяло ответил я, – ты сегодня на «Разведчике»? Кто там на «Поиске»? Я его не знаю, у пацана отпуск обломился, частота эта в «талмуде» есть, она не новая.

– Мы знаем, – сказал Панфил, – вон он уже горюет. Часто́ты, Бабай, нужно не искать, а запускать.

– Слыхал. Уже запустил один такой запускала. Из дисбата дослуживать через год вернется.

– Просто запускать надо правильно! Да ну тебя к лешему, Бабай, вечно ты нудишь. Послушай лучше.

И прочитал:

 
Были дни нелегки и жестоки.
Весь в соцветье змеиных жал,
Сколько раз я давал зароки —
Столько раз я их нарушал.
 
 
Но не холодно и не жарко.
Ну, так быть посему зачем?
Голова так хотела шапку —
Я оставил ее ни с чем.
 
 
И с тех пор чёрт-те чем пробавляюсь,
И удачи прошу чуть-чуть.
И в бессоннице улыбаюсь,
И в веселье хочу уснуть.
 

И ещё…

 
Память,
Заткнись, замолчи, умоляю.
Видишь, вот я пред тобой на коленях.
Память,
Ты очень жестокая, память.
Помнить я всё обречен до мгновений.
Всё до мельчайших ненужных деталей,
Всё, что я видел помалу – помногу.
Всё, даже то, что запомнить не дали.
Память,
Оставь же меня, ради Бога.
 
 
Память, ты в сердце оскалилась грозно,
Память —
Меня уже к пропасти катит.
Поздно!
А память твердит мне:
– Не поздно!
Хватит! А память смеётся:
– Не хватит!
Память,
С тобой в поддавки не сыграешь,
Гибель всё ближе, спасенье все дальше,
Сны разрываешь и перевираешь —
Я вспоминаю, что снилось мне раньше.
 
 
Слишком реально и точно – до йоты.
И хоть уверен, что быть так может —
Нет настоящего.
Память, ну что ты?
Я вспоминаю о будущем тоже.
Не позабыть ничего, не исправить,
От мелочей до великих творений.
Память,
Ты очень жестокая, память.
Помнить я всё обречен до мгновений…
 

Панфил наверное читал бы еще, но оборвал сам себя и завопил:

– Разведчик ра!…

Судя по пеленгу, разведчик болтался в Восточно-Сибирском море.

С этого момента эфир начал оживать и пухнуть, как тесто для пирога. Начался активный радиообмен на севере Штатов, или, как говорили мы, на Континенте.

Вышли на связь и принялись передавать цифровые и буквенные группы те станции, что молчали до этого по нескольку месяцев и даже лет.

В ТОЗе, то есть в Тихоокеанской зоне, подключились к общему шухеру все ретрансляторы.

Возбужденный майор Пузырев, выбежав из кабинета, пронесся по микрофонному залу, привычно обдавая нас запахом казенного спирта.

– Приказываю развернуть все дополнительные посты! – отчеканил Пузырь торжественно, – смены не менять!

Я подумал было, что мне удастся поучаствовать в Третьей Мировой, но всё оказалось намного прозаичнее.

Американцы начали учения «Глобальный Щит-85».

Посты были развернуты через пятнадцать минут. Открыли резервный зал. Подняли всех отдыхавших, привлекли прапорщиков. Техздание загудело как огромный электрический улей.

Американцы, тем временем, вели себя всё активнее. Судя по радиорапортам и пеленгам, армада бомбардировщиков Б-52 поднялась почти одновременно с разных аэродромов Континента и поперла в несколько эшелонов через Северный полюс в направлении Союза.

В то же время зазвучали доклады Пунктов Управления пусками межконтинентальных баллистических ракет (ПУП МБР). Американцы приводили в готовность всё, что летало, и многое из этого уже было в воздухе.

Понятно, что каждый летательный аппарат был оборудован рацией, и большая часть из них вещала в диапазоне коротких волн.

Б-пятьдесят вторые, «Стратофортрессы», должны были в какой-то момент развернуться где-то над полюсом и имитировать атаку на Америку. Штатовские же ПВО тренировались в отражении этой атаки.

Весь изюм был в том, что если бы бомберы не получили приказ на разворот, то они бы просто продолжили полет и запустили ракеты по целям в Союзе.

Это были учения, которые могли перейти или не перейти в настоящую атаку.

Время шло, самолеты летели к полюсу.

– Повернут или не повернут? – спрашивал сам себя Пузырев, бегая кругами по микрофонному залу.

– Авось не повернут, – откликнулся Чебурген.

– Ты что несёшь? – в ужасе закричал Пузырь.

– А что такого? Мы к войне готовы. Давно их надо покарать. Обнаглели.

– Точно, товарищ майор, – вмешался Кролик, – война эта будет справедливая и освободительная. Может быть, мы даже победим. Тогда вам дадут сразу полковника. За умелое руководство.

– Идиоты, – закричал Пузырь и унесся в кабинет протереть нервы спиртом.

Самолеты не поворачивали.

В микрофонном зале стоял непрерывный шум. Команды из ГГСок, сопровождаемые фрагментами радиообмена, наши ответы-пеленги, гул аппаратуры, шум вентиляторов и дробный топот Пузыря, который хлебнув немного, вновь принялся нарезать круги.

У нас не было возможности выпить, и поэтому мы курили одну папиросу за другой, синий дым слоился приятными волнами, вихрясь бурунами после пробежек майора Пузырева.

«Стратофортрессы» миновали полюс.

Началась какая-то подозрительная активность в ТОЗе. На базе в Гонолулу заработали станции на резервных частотах, пошли доклады о перебросках отдельных самолетов на мелкие острова.

Смысл всего этого нам был непонятен, ну да это и не нашего собачьего ума было дело – знай себе пеленгуй да записывай.

Панфил врубился на мой пост и закричал через ГГСку:

– Бабай, включи голову!

На нашем жаргоне это означало, что он просит переключить его с динамика ГГС, на головные телефоны, так, чтобы его слышал только я.

Щелкнув тумблером, я выполнил его просьбу, сдвинув нагревшиеся гуттаперчевые «лопухи» поглубже на уши.

– Давай, чего там?

– Слушай, пару минут назад было, я не успел попросить пеленг.

Тут Панфил включил магнитофон и пару раз прокрутил фрагмент эфира. Помехи были страшные, сквозь треск я понял только, что это доклад о подготовке к дозаправке от КС-135, «Косого», воздушного танкера НАТО.

Ответ второго самолета был, но расслышать я не смог вообще ничего.

– И что? Что такого, Панфил?

Я раз двадцать мослал эту запись, пока разобрал. Это F-15 отвечает. Прикинь, он с «Косым» встретится не может…

– Работает!!! – Панфил, перебив сам себя, переключил мне в телефоны свой эфир. Доклад был на частоте «альфа», мне даже не понадобилось перенастраиваться.

Сигнал был слабоват, но пеленг я взял вполне точно. Расслышать мне удалось только вызов «Косого» – дозаправщика.

– Панфил, возьми на сто семьдесят восемь. ТОЗ, там с Гонолулу пошли переброски час назад, он, видать, один из них.

– Ты слышал его?

– Нет, только КС.

– Я сейчас его разобрал. Это F-15, одиночная переброска, он не может найти дозаправщик, проблемы с навигацией. Опять работает! Всё! Есть пеленг?

– Да, там разницы почти нет, может градус-полтора. Если «Терек» не врет между ними километров сто с небольшим…

– Работает!!!

На этот раз и истребитель, и дозаправщик обменялись сообщениями несколько раз, и стало ясно, что они совсем недалеко друг от друга. На той же частоте заработала мощная станция с Гонолулу.

Истребитель я почти не слышал, но Панфил, разобравшись в картине, пояснил, что F-15 должен был во время переброски на один из небольших островных аэродромов дозаправиться от КС-135 и теперь не может с ним встретиться из-за какого-то отказа в системе навигации. С базы пытаются их свести с помощью наземного радара, но пока не могут. Топливо у истребителя на исходе. Сесть ему некуда. Как-никак, Тихий океан – не лужа.

Тем временем «Стратофортрессы» продолжали свой полет в сторону Союза. ПУПы МБР на Континенте завершили доклады о готовности. Примерно раз в пять минут выходили в эфир станции комитета начальников штабов. Эти темнилы вообще не передавали ничего, кроме букв и цифр.

Пузырев снова умчался в кабинет. У него с дозаправкой проблем не возникало.

На первый пост врубился Джаггер, я узнал его голос, он завопил так, что перекрыл на секунду шум микрофонного зала:

– Работает! Борт номер один!

Джагеру удалось перехватить на резервной частоте доклад самолета Президента США. Это был так называемый борт номер один.

Американцы справедливо решили в свое время, что в случае серьезной заварухи, самое безопасное место для президента – это небо над Америкой. Поди, найди отдельный самолет в общем хаосе.

Город с места не сдвинешь, атомная бомба может разнести в пыль почти любой бункер, или на худой конец, оставить президента без связи и запереть в плену радиоактивных руин.

Самолет, оснащённый всем необходимым, штаб с крыльями, обнаружить вовсе не просто. Президент и генералы-штабисты могут продолжать руководить войной и, в крайнем случае, приземлиться в союзной Америке стране.

Борт номер один выходит в эфир на разных частотах, маскируется как может, и поймать его – большая удача. Даже если пеленг не точен, один только факт, что президентский самолет поднялся в воздух во время таких учений, говорит об очень серьезных делах.

Джаггер не знал, разумеется, находится ли Рональд Рейган на борту, или же экипаж со штабистами отрабатывает учения без его участия, но на всякий случай пропел куплет из популярной комсомольской песни:

 
– Послушай, Рейган, мудозвон из Голливуда!
Ты на кого решил войной идти, паскуда?
Или забыл ты, падла, времена былые,
Как наш народ имел Мамая и Батыя?..
 

Панфил опять дал мне команду на злосчастный F-15.

Пеленг почти не поменялся, но слышно его стало лучше. Видимо, пилот изменил направление и двинул на север в сторону большой базы на Гонолулу, чтобы упасть как можно ближе к спасателям. Дозаправщика он так и не нашел.

– Бабай, он не долетит, – сказал мне Панфил, – конец чуваку, он передал, что топлива на пять минут. Дал «Mayday» в эфир. Работает! Бабай, он отдал рапорт о катапультировании!

Мне стало жаль американского пилота, видимо такого же долботряса, как и мы, не сумевшего найти дозаправщик.

Катапультирование само по себе неприятный трюк, а уж плавание зимой в Тихом океане – такого не пожелаешь и врагу. Впрочем, я не воспринимал тогда врагом этого чувака. Стоило только представить себе, как он падает в холодную воду, отстегивает парашют, подтягивает за нейлоновый шнур, надувшийся оранжевый плотик, и взобравшись на него, смотрит вокруг. И не видит ничего, кроме воды и неба…

Тут все началось, как всегда, одновременно.

«Стратофортрессы» дали доклады о запуске крылатых ракет. ПУПы МБР зачастили цифро-буквенными группами. Комитет начальников штабов перешел на какую-то многоканальную передачу, и кроме противного верещания ничего разобрать было нельзя. Пеленги, впрочем, брались даже легче из-за постоянства сигнала.

В зоне Гонолулу защебетали на резервных частотах координаторы спасательной операции. Там все полетели и поплыли искать пилота-раздолбая.

Словом, у нас началась легкая паника. Минут через пять по пеленгам стало ясно, что бомберы все же развернулись перед пуском крылатых ракет. Да и сам пуск видимо был условным. Учения перешли во вторую фазу, Мировая война откладывалась.

Майор Пузырев, лишившись шанса стать полковником, порысил в кабинет, чтобы слегка тяпнуть за мир.

Мы продолжали работать. До конца учений оставалось по меньшей мере еще несколько часов.

– Панфил, что с чуваком, его нашли? – спросил я.

– Я слышу только доклады ретрансляторов, они проводят операцию на местных частотах и станциях, мощность маловата… Вроде пока не нашли.

Мне вспомнилось, что в книгах о войне, моряки и летчики, тонувшие в Северном море, умирали от переохлаждения в течение десяти минут. А еще чайки выклевывали им глаза.

– Ну, американец-то на плотике, авось отобьётся от чаек, а вот сколько он протянет в мокрой одежде? Там хоть и не мороз, но тоже зима. И наверняка есть акулы…

Смены наши закончились, а пилота так и не нашли.

– Не повезло пацану, – резюмировал Панфил, – но они не сворачиваются, я слышу, ищут.

– Вот она, судьба солдата в Америке, – ответил я.

Постепенно затихал эфир над Континентом. «Стратофортрессы» вернулись на базы.

Учения «Глобальный Щит-85» завершились.

Тогда мы еще не знали, что это был последний «Global Shield» в новейшей истории. Больше подобные учения не повторялись ни разу.

Панфил не был бы собой, если бы не прочел чего-то новенького.

 
…От Цезаря до наших дней!
Я посвящаю строки эти
Всем дуракам на этом свете,
Повинным в глупости своей.
 
 
Они везде, их слишком много,
Творят гнуснейшие дела,
Но их империя сильна,
И нечего пенять на Бога.
 
 
Мы их как кроликов разводим,
Хоть надо б их перетопить,
Иль ум свой собственный пропить —
Так сами в клан их переходим.
 
 
Они обсели окна наши —
И выставляют свой изъян,
Напоминают обезьян,
А мы на них все сеем-пашем.
 
 
Быть может, все наоборот?
Мы – дураки, они – сократы.
Но, несмотря на все дебаты,
Война по-прежнему идёт.
 
 
Меня мутит от глупых рож.
Всю жизнь, мгновенье за мгновеньем,
Я истреблял с остервененьем
Всех тех, кто был на них похож.
 
 
А нынче прекращаю бой,
К чему опять махать руками.
Я лишь смеюсь над дураками,
Они ж – смеются надо мной.
 

И сразу же ещё:

 
…Ах, не нужно лишних слов!
Грубо, пошло, зримо, вязко.
В ожидании развязки
Я повеситься готов.
 
 
Я в судьбу готов поверить,
В бога, в черта, в НЛО.
То, что было – всё прошло,
Жизнь линейкой не измерить.
 
 
К схватке вечно не готов,
Я – не я, и хата с краю.
Постоянно забываю,
Что для вас уже не нов…
 
 
Утопить бы всё в вине,
Притерпеться. Сердцу больно…
Облегчит его невольно,
Лишь признание в вине.
 
 
Ах, не нужно лишних слов…