Текст книги "Тосты Чеширского кота"

Подобно страшному тайфуну, толпа сумасшедших прогрохотала по коридору, сметая на своем пути робких амбулаторных больных. Затем перелетела через кучу-малу из докториц и Коли Мошкина и выкатилась наружу. Все шестьдесят восемь (двое фиксированных в наблюдашке не смогли принять участия в погоне) мужиков в трусах и тапочках бурным потоком разлились по прилежащей территории. Сзади задыхались пьяные неспортивные санитары.

Пациентов собирали и возвращали до вечера. Восемнадцать вернулись пьяными. Больной Туриков пришел через час в хорошем дорогом костюме и ботинках, хотя убегал, как и все – в трусах. Пациенту по прозвищу Чебурашка неизвестные граждане подбили глаз. Больной Столопов сам сломал руку незнакомому гражданину, приняв того за маньяка.

Витек чудесным способом уже через два дня вновь обнаружился в Седьмой Московской психбольнице без денег и документов.

Словом, было ясно, что без нечистой силы не обошлось. Бесы обложили со всех сторон наше отделение, и освящения с доброй молитвой было не миновать.

Честно говоря, хорошие отношения с Туймадской епархией у нас сложились уже давно. Разумеется, благодаря протекции санитарки Лизы.

С полгода назад на пороге ординаторской объявился молодой человек. Судя по небесному, мало осмысленному взгляду, длинному волосу и редкой пространной бороденке, его можно было бы принять за идейного хиппи, заманенного в психбольницу причудливым выкрутасом утреннего косячка. Но черная ряса и солидный крест на груди юноши полностью развенчивали это недостойное допущение. Молодой человек перекрестился на портрет Бехтерева, и ласково улыбнувшись нам, представился отцом Елпидифором.

Заведующий Вольдемар Феропонтович солидно перекрестился в ответ и пригласил пожаловать в нашу келью. Я, как нацмен, креститься, не стал, но пробормотал на всякий случай:

– Паки, паки, иже херувимы…

Беседа заладилась сразу. Отец Елпидифор оказался очень понимающим человеком и попросил всего лишь разрешения проповедовать раз в неделю для скорбных разумом подопечных наших, буде отыщутся среди сих страждущие.

Феропонтыч, сообразив, что платить ничего никому не нужно, приободрился окончательно, процитировал что-то соответствующее моменту из Лескова, и все ударили по рукам.

Нужно сказать, что больные полюбили отца Елпидифора сразу. Да и что говорить, он читал проповеди тихим и ласковым голосом, не сердился никогда, не дрался и всегда приходил трезвым. Пациентам, проводившим дни своего лечения в компании наших санитаров, было с чем сравнивать.

Особенно прикипел душой к еженедельным проповедям больной Йоська Зильберштейн. Маленький, слегка горбатый, рыжий как огонь, усыпанный крупными конопушками по белой коже и увенчанный огромным кривым носом модели «мечта антисемита», Йоська был самым верным прихожанином отца Елпидифора.

На первой же проповеди, проводимой в комнате отдыха, Йоська вылез в первый ряд и сразу выпалил:

– Я еврей! Меня мальчишки ругали «жидовская морда», можно я тут посижу? А вы поп? Как вас звать?

– Конечно, присоединяйся к нам, – улыбаясь, ответил отец Елпидифор, – слово Божие открыто для всех. Как говорил Иисус…

– А Иисус Христос тоже был еврей!!! – закричал победно Йоська.

– Гм… Что же… Мать Иисуса, дева Мария, действительно принадлежала к иудейскому народу…

– И Мария еврейка! – ликовал Йоська.

Зильберштейн не пропускал с того дня ни одной проповеди. При упоминании имени любого участника тех давних событий Йоська, как опытный начальник отдела кадров, громко определял пятый пункт упомянутого отцом Елпидифором царя, пророка или апостола.

Собственно, промашка вышла только с Понтием Пилатом, но Йоська не настаивал, поскольку Пилат не нравился ему как человек. Иуду Йоська тоже невзлюбил и даже троекратно обозвал жидовской мордой, страшно смутив добросердечного священника.

Йоська откровенно мешал проповедям, и я решил оградить отца Елпидифора от сионистских наскоков.

– Может, попросить санитаров не пускать его к вам? Или давать ему выходы в гости к брату в эти дни?

Отец Елпидифор отказался наотрез:

– Не нужно, пусть ходит, не так уж он и мешает, кто ж его тут у вас выслушает, кроме меня… Жалко его…

– А остальных? Он ведь мешает всем.

– И остальных жалко… Да ничего. Пусть мешает. Авось как-нибудь сладимся, Бог с ним…

– А Бог – тоже еврей!!! – заорал из угла Йоська, услыхавший последние слова отца Елпидифора.

Итак, время антибесовского молебна и окропления святой водой было назначено.

Во вторник, еще до обхода, в дверь ординаторской постучали. На пороге возникли две фигуры в черных рясах. Санитарка Лиза маячила сзади, всем своим видом изображая почтение. Один из чернорясников представился отцом Викентием, а другой отцом Иннокентием. Первый был строгого вида, высок и худ, а второй был упитан, приземист и улыбался до ушей.

Отец Викентий держал в руках какую-то книгу в кожаном солидно потертом переплете, кадило, кропило и еще целую кучу неизвестных мне предметов. Отец же Иннокентий держал почему-то большое эмалированное ведро со штампом нашего отделения.

– Мир вам, – прогудел отец Викентий, – как живете-можете?

– Да вот, бесы замучили, – произнес я светским тоном и понял сразу, что брякнул бестактность.

Возникла неловкая пауза.

Мне стало понятно, что произнесенная мною фраза была равнозначна тому, как если бы больной в ответ на приветствие доктора «с добрым утром», принялся бы сразу, со всеми живописными подробностями, сообщать о характере кишечных отправлений.

– Может, чаю? – прервал общее молчание Феропонтович.

– Или коньячку? – это я, пытаясь сгладить неловкость, допустил вторую бестактность подряд.

– Коньячку, это конечно… как говорится, его же и монаси приемлют, – начал погромыхивать ведром отец Иннокентий.

– После! – сурово прервал его отец Викентий, и так покосился на своего коллегу, что стало понятно сразу – Иннокентий там у них в епархии не на хорошем счету.

Отец Иннокентий вздохнул.

– Ну и ладно… Нам бы водицы набрать, – он помахал ведром. – Сей же час молитвочку сотворим, освятим водицу, да и приступим, помолясь…

Санитарка Лиза повела гостей набирать воду, а мы с Феропонтычем углубились в писанину запущенных историй болезни.

Потрудиться спокойно нам не дали. В ординаторскую просунулась голова медсестры и протараторила:

– Евгений Маркович! Тут к вам женщина мужа привела запой прерывать, ложить его хочет. С утра сидят!

Сразу за этими словами в наш кабинет, взъерошенная, криво накрашенная тетя втащила за руку упиравшегося испуганного мужика лет тридцати пяти.

– Сволочи! – закричала она.

– Доброе утро, – вежливо ответил Феропонтович.

– Сволочи! – продолжила тетка. – И брательник евоный, и папаша! И даже племяш! Все ведь пьют! Замучили меня эти мерзавцы, доктор, помогите! Они же всей семейкой ихней паскудной уже четыре месяца не просыхают! Слава Богу, папаша уж две недели в больнице – ногу сломал, старый черт. Брат с племяшом зашились, вот только этот гад еще и остался. Помогите, доктор, Христом-богом молю, прокапайте его хоть как-нибудь!

– Все понятно, женщина, – сказал я, как можно мягче, – да вот только, как же так сразу, очередь у нас, невозможно прямо сегодня.

– Доктор, сжальтесь! – зарыдала тетка. – Суд ведь над ним, в тюрьму ведь пойдет, сволочь такая! Слышишь, ты, тварь, посодют тебя! – и начала колотить мужа сумкой. – Посодют-то тебя, а родственнички твои только смеяться будут, а как я детей твоих дебильных прокормлю?

– Ну, дебильные-то они в твою семейку, – внезапно обрел дар речи молчавший, как пень, мужик.

Выглядел он на самом деле ужасно. Заросший, опухший, явно не мывшийся пару недель, а самое страшное – было очевидно, что похмельный синдром уже неотвратимо набирает скорость, как тяжелый эшелон под горку. Кажется, что движение медленное и плавное, и колеса стучат так уютно, но с каждой секундой огромная масса ускоряет свой неукротимый бег. А недалече, под горкой, наспех забросанная песком ждет уже партизанская мина, и грозно глядят из кустов синие глаза из-под кубанки с красной ленточкой.

Немало мужиков подорвалось напрочь на похмельно-абстинентном синдроме. Известное дело! Это ведь наркоман, лишенный героина, вопит на весь свет о своей гибели, а через неделю уже как огурчик, планирует новую жизнь или поход за новой дозой. Хоть и тяжко страдают наркоманы, но не помирают они на героиновой отмене.

Алкаши – другой коленкор. Вот не сыщет орёлик запойный водочки или пивка на опохмел – и готово дело. Часов через шесть уже его колотит так, что и стакан не удержать, а если не похмелится и дальше, то начнет ему слышаться и видеться то, чего нету.

А к исходу дня – придут судороги, натурально, падучая болезнь, с красивой пеной изо рта. Всё как положено. Ну, еще пару дней и здравствуй, белочка. А белочка – зверёк только с виду ласковый, но зубками своими смешными многих заедает до смерти. Три дня – и нет человека.

Все это подумалось мне, пока я разглядывал потенциального клиента.

– А что за суд-то? – спросил бдительный Феропонтович.

И женщина поведала нам уж вовсе дикую историю. Оказалось, что с год назад муж ее Василий («Молчи, сволочь!!!»), его папаша, брательник и племяш решили начать новую жизнь. То есть – прекратили пить и шляться, и начали зарабатывать деньги. Было создано частное предприятие «Кета» по продаже красной икры населению Туймадска. Фирму возглавил Вася. Продукт уходил влет, благо цены были смешные до неприличия. Деньги сыпались мешками. Прикормленные менты и бандиты не давали в обиду. Еще через полгода конкурирующие икроторговцы, измученные черной завистью, провели собственное расследование феномена. Нанятый частный детектив-выжига очень скоро обнаружил, что «Кета» торгует икрой не кеты, но гигантской китайской камышовой жабы.

Подлец племяш регулярно мотался не во Владивосток вовсе, а на китайскую границу в Нерчинский Завод и бочками привозил купленную за бесценок жабью икру. А две другие сволочи – папаша и брательник прокрашивали её в гараже марганцовкой для придания товарного вида. Известно, что икру принято кушать под водочку, поэтому мелкую разницу во вкусе вообще никто не замечал. Дело было поставлено так хорошо, что разжиревшие на торговле икрой земноводных члены семьи начали величать Василия – Жабьим Королем.

Вслед за разоблачением последовали немедленные позор и разорение. Весь коллектив предприятия «Кета» в полном составе, мужественно перенеся заслуженные побои клиентов, рухнул в тяжелый многомесячный запой.

Дело ушло в суд. Перспективы и без того были самыми мрачными, а тут еще глава предприятия Василий, будучи перманентно пьяным, не способен был встретиться с адвокатом и пропускал одно судебное заседание за другим.

Икра гигантской камышовой жабы явно пахла керосином лет этак на шесть…

– Садитесь, Василий, – сказал я, как можно более приветливо, – будем сдаваться?

Василий тяжело дышал. Лицо его цвело красными пятнами, мелкий пот алмазной крошкой осенял чело. Глаза блуждали, пальцы тряслись, словно он играл что-то быстрое на рояле. Нижняя челюсть жестоко плясала буги, из-за чего Васина речь заглушалась стуком зубов.

– Боюсь я, доктор, – проклацал Василий. – Ей-богу, боюсь. Остановиться не могу, а к вам – страшно. Ведь сумасшедшие тут у вас…

– Сволочь! Аспид! – закричала жена Василия и очередной раз наподдала ему сумкой по голове. – Не хочешь ты? Может, сдохнуть хочешь? Так сдохни, сдохни! Всё! Я ухожу домой. Желаешь – лечись! Желаешь – подыхай на улице, а в дом я тебя не пущу, перед детьми стыдно. Вот квитанция, доктор, мы лечение с утра в вашей бухгалтерии оплатили. До свидания.

Она положила квитанцию на стол Феропонтыча и, видимо на прощанье, долбанув Васю сумкой, выскочила из ординаторской.

Феропонтыч крякнул и пошел покурить.

– Вася, – сказал я, – нужно сдаваться. Всего пара-тройка недель. Будешь у нас блестеть как новый пятачок. Давай, Вася, вот тебе бланк согласия, подписывай…

– Боюсь я, доктор, – бубнил трясущийся Василий, – страшно мне, не могу, я ж не псих, что мне тут у вас… Наоборот, только с ума здесь сойду. И так уж, как глаза закрою, так все рожи какие-то… Открою – никого. И все время – будто по пальцам что-то ползает, а что – не видно…

– Вася! Подписывай, – уже вовсе сурово произнес я, – через пару часов совсем дело плохо будет.

– Доктор, страшно мне. Подохну я тут у вас, – заплакал похмельными слезами Василий, – как же плохо-то мне, Господи! Я ведь, доктор, молиться уже начал, меня бабушка в детстве научила, с утра молюсь, да вот не помогает пока…

– Вася, молитва – это, конечно, здорово. Но, как говорится, Богу – богово, а ты подписывай да ложись. Капельницу поставим, похмелим тебя валиумом, витаминчики дадим, и будешь себе баиньки до утра в кроватке. Никто тебя здесь не тронет.

– Боюсь, доктор! – колотился Вася в тяжелой тревоге. – Страшно, хоть убейте!

– Короче так, – сказал я, – уговаривать мне тебя некогда. Сам себе хозяин. Посиди пока в коридоре на стульчике, помолись там. А лучше всего – подумай! Другого шанса не будет, ты уже все пределы перешел. Решишь ложиться – зайди и скажи. Решишь домой – вот квитанция. Вали в бухгалтерию, они тебе деньги вернут. Времени тебе, Вася – Жабий Король, полчаса.

И я выставил его со стулом в коридорчик.

Пока Василий погрузился в пучину сомнений и тягостных раздумий, подобно Тургеневу, но совершенно по иному поводу, я принялся за работу. Мне предстояло нелегкое дело – подытожить и округло подать выводы комиссии по разбору одного шекспировского по драматизму случая. А произошло следующее:

С полгода назад, в середине весны, когда еще подмораживало по ночам, милицейский патруль заметил бегущую по ночной улице женщину, облаченную в остатки изорванной комбинации, а в остальном совершенно нагую. Заподозрив неладное, старший сержант Семенов заблокировал «уазиком» её маршрут и вежливо поинтересовался о причине столь странного внешнего вида в темноте при минус пяти градусах мороза.

Вместо благодарности женщина разразилась бешеными проклятиями в адрес сотрудников правоохранительных органов и даже попыталась расцарапать рожу прапорщику Тотошину. Милиционеры ловко свинтили яростно отбивавшуюся даму, решив поначалу, что речь идет о банальном пьяном случае, но не учуяв запаха спиртного, сообразили привезти задержанную в приемный покой психбольницы. Вот, что написал в истории болезни дежурный врач: «Женщина, на вид 25—30 лет. Кроме выраженной гематомы в области левого глаза, внешних повреждений нет. Находится в психомоторном возбуждении средней степени. Не идет на контакт. Отказывается сообщить сведения о себе. Плачет, кричит и бранит милиционеров, используя нецензурную лексику. Аффект крайне напряжен. В процессе мышления тангенциальные включения. Обрывочно сообщает об установленной в ее доме видеокамере и наблюдении за ней.

Диагноз: Галлюцинаторно-бредовый синдром.

Лечение: Недобровольная госпитализация. Галоперидол в инъекциях».

Толстые санитарки повалили подобранную на улице даму, медсестра взмахнула шприцем и, получив в замерзшую попу десять миллиграммов отборного галоперидола, уже через полчаса женщина уснула сном младенца. Наутро она стала намного более спокойной, и врач отделения пригласил ее на беседу. Дама совершенно внятно сообщила свое имя и адрес, все говорила по делу и держалась молодцом до главного вопроса:

– А что, собственно, с вами произошло?

Вот тут она снова с жарким негодованием заговорила о слежке, видеокамере в доме и ментах-мерзавцах. Доктору стало все ясно и он, продолжив курс лечения галоперидолом, отправил даму в палату, не вдаваясь в дальнейшие выяснения.

На третий день к врачу зашел мужчина средних лет, попросил о приватной беседе и предъявил корочки старшего лейтенанта милиции. Эскулап еще не успел даже насторожиться, как старлей взял быка за рога.

– Доктор! – горько произнес милиционер. – Я – муж этой бляди! Поймите, доктор, – продолжил он, ставя на стол флакон дорогого коньяку, – она не больная, просто сука. Почти десять лет с ней живу – наверняка знаю, что гуляет. Я – в ментовке, работа посменная, не уследить. Все никак её стерву прищучить не мог, а полгода назад перевели меня в отдел спецсредств. Ну, все тайны раскрывать не могу, но вы же понимаете – прослушка, наблюдение и всё такое… Начальник мой, хороший мужик, с пониманием. Сочувствовал мне. И решили мы дома у меня камеру поставить, чтоб уличить её, гадюку, чтоб при разводе она квартиру не оттяпала. Все блядки её записали, но решили для надежности еще пару пленок сделать, а она, сука, возьми да и найди видеокамеру в серванте, видно, что чутьё у неё. Мата Харри, мать её в хребет! Пришел я вместо утра – поздно вечером, внезапно. Выпил немного с ребятами. Она уже в постели лежала, в одной рубашке. А как я вошел – вылетела, как собака бешеная, и камеру мне об морду – хрясь! И когтями еще.

– Ты, – кричит, – и все дружки твои, менты паскудные, твари, импотенты, алкаши! Камеру на меня настроил, козел! Штирлиц херов! А я все равно жить буду с кем хочу.

– Так мне, доктор, вдруг стало обидно за Штирлица. Ну при чем здесь Штирлиц, думаю… Она что, кино не смотрела? И камеру казенную дорогую об меня сломала, да я еще выпивши… Короче, дал я её пару раз по рылу и выкинул в чем была на мороз – иди куда хочешь. Она, видать, к мамашке своей, кобре старой, в соседний дом бежала. Там две минуты пешком. А тут ребята из патруля подвернулись. Ну, дальше вы знаете…

Доктор среагировал немедленно. Левой рукой он спрятал коньяк в стол, а правой сорвал телефонную трубку и заорал в нее:

Нина! Сию минуту! Этой, как её, черт, которая с камерой, со слежкой – стоп галоперидол! Срочно приготовить выписку. Она уже здорова – домой её, на хрен!

Все бы кончилось хорошо, но склочная изменщица, вместо того, чтобы радоваться обретенной свободе, обратилась к адвокату и выкатила Дурдому счет за моральный и физический (уколы в попу) ущерб. Покатилось медленным свинцовым шаром судебное дело.

Главным врачом была создана очередная профессиональная комиссия для разбора полетов. Комиссия авторитетно доказывала, что речь идет вовсе не о карательной психиатрии, а о пустяковой ошибке, допустить которую может любой. Придать литературную форму суконному нагромождению деепричастных оборотов документа было поручено мне.

Не успел я добраться и до середины опуса, как не постучав, да и вообще едва не сорвав с петель тяжелую дверь, в ординаторскую ворвался Василий. Глаза его дико вращались, а волосы, казалось, просто шевелились на голове.

– Пи….дец мне, доктор! – закричал Василий и рухнул на колени. – Сижу там в коридорчике, молюсь про себя… Надоумить прошу Господа, как быть-то? И тут мимо меня – два попа с кадилом и песнями! Все в черном! С ведром эмалевым! Бородатые! Конец мне, доктор, это же «белочка» пришла, я знаю! Кладите меня скорей, что хотите делайте – все подпишу, только спасите!

Просветленного Василия уволокли в палату, зафиксировали, открыли вену. Он был уже совсем плох. Огромная доза валиума в капельнице не удержала за краешек его сознание, сдвинутое явлением попов в сумасшедшем доме.

К утру Вася развернул полноценный delirium tremens. Я был дежурным и подходил к нему каждый час. Василий бился на вязках, как матерый волчара в капкане. По несвязным воплям ужаса и хриплому вою невозможно было представить содержание его галлюцинаций, но явно ничего приятного пред ним не представало.

К полудню лекарство начало побеждать. Вася немного успокоился и даже малость вздремнул. Пульс его снизился до вполне приемлемых девяноста ударов в минуту. Волосы приклеились к мокрой от пота подушке. Он не орал уже, а как бы что-то сплёвывал перед собой, сквозь зубы.

– Как дела, Василий? – подошел я к его кровати. – Чего плюешься-то?

– Да вот, доктор, волосы у меня в зубах застряли, – поднял на меня Василий ясный взор.

– А что за волосы?

– Да не то чтоб волосы… это как бы шерсть… шерсть это…

– Да что за шерсть, откуда?

– Ну, как же, доктор! От бесенка шерсть! Он маленький бес, шерстяной, пушистик. Все на груди у меня плясал, сука. И голосок тоненький такой, как комар в ухо: «сдохнешь – сдохнешь – сдохнешь!» Прям как жена! А вы ж мне руки-то связали… Но я его и так достал. Загрыз эту тварь. Зубами! Вот только шерсть застряла, никак отплеваться не могу. Доктор, отвяжите меня, а? Я хоть зубы почищу…

Через три недели Василий, сияя душевным здоровьем, под ручку с довольной женой покинул наше гостеприимное отделение, чтобы продолжить судебную эпопею по делу об икре гигантской камышовой жабы из Китая.

Больница наша продолжила свой нелегкий путь в бушующем море ревущих девяностых.

…И что интересно. Прекратились разом все происшествия и неприятности! Словно бабка отшептала. Видимо помог-таки молебен со святой водой. Но иногда мне думается, что это просто Василий – Жабий Король загрыз до смерти последнего Беса нашего сумасшедшего дома.

А теперь, друзья, со спокойной душой, мы можем выпить за победу светлых сил над темными. Под икорку! Аминь.