Текст книги "Плюшевые самураи (сборник)"

– Он охотник, – рассуждал Друмбо. – Живет или где-то рядом, или, напротив, далеко – не жевать мне никогда орехов!

– Это точно, третьего не дано, – хмыкнул Ерохин.

– Умный очень? – насупился Друмбо. – Либо он охотится рядом с жильем, либо выбрал охотничьи угодья подальше от норы – вот я о чем. Но в том, что он числит этот парк и его окрестности своей территорией, сомневаться не приходится… И он уничтожает хищников, которые могут представлять угрозу. Соперников, отпади у них лапы!

– Ты полагаешь, так?

– Конечно. Волк, которого он сбросил с дерева, охотился. Лев спаривался – то есть считал эту территорию своей. На кроликов он не напал – наверное, был сыт, и не посчитал их конкурентами. Кролики – добыча, даже я это чувствую. Несмотря на все их дробовики и лазерные пистолеты…

– А у тебя, кроме обезьяньих генов, какие еще есть? – спросил Василий.

– Собака, шакал, пантера. Я только с виду такой цивилизованный – пи под сорок, – почти с гордостью заявил Друмбо. – Но соображаю хорошо.

– Я и не сомневаюсь.

– Удивляюсь я одному – как он еще никого не изнасиловал? Это ведь его земля, его угодья – чтоб мне шоколада больше не попробовать! Он тут полновластный хозяин. Что-то не так с репродуктивной функцией – поэтому и сорвало крышу? Или не нашел самку, которая ему подходит?

Хозяин, наконец, принес кофе, пристально взглянул на Василия немигающим змеиным взглядом, прошипел:

– За счет заведения.

– Правильно, правильно, – пресек возражение партнера Друмбо. – Полицию надо уважать – не пить мне ничего, кроме воды, если это неправда!

– У меня есть теория относительно убийцы, которого мы ищем, – отхлебнув кофе, заявил Ерохин. – В твоих рассуждениях имеется брешь.

– Интересно. – Друмбо жестом подозвал бармена, предлагая ему повторить заказ – банановый нектар в бокале закончился.

– Мне кажется, он уничтожает тех, кто ему не нравится. Потому что убийство наркомана в подъезде ничем другим объяснить нельзя.

Друмбо хмыкнул.

– А ты ему, стало быть, понравился? Когда он не стал бить тебя в спину?

– Не спорю, у меня возникла такая мысль. Поэтому я предлагаю: завтра я пойду в парк, и поговорю с ним. Вряд ли он нападет на меня во второй раз, если не стал убивать в первый. И возможно, удастся уговорить его…

– Убраться из нашего района! – с энтузиазмом воскликнул Друмбо.

– Пойти лечиться или пересмотреть свои жизненные приоритеты, – вздохнул Василий.

– Нет, это дело дохлое, – бывалый полицейский покачал головой. – Исправить их может только пуля, чтоб у меня на три выстрела две осечки пришлось! Попробовав настоящей крови раз, они не в силах отказаться от нее. Но попробовать ты можешь – если я буду тебя страховать. А там, глядишь, удастся набросить удавку на шею нашего маньяка.

* * *

Третий день Василий бродил по парку один. На дежурства он теперь надевал кевларовый жилет и ошейник с шипами, пуленепробиваемую бейсболку и непрокусываемые штаны, но все равно было как-то не по себе. Даже обычные посетители приморского парка были существами малоприятными. Тут, похоже, собирались подонки всех мастей, причем собирались для того, чтобы дать волю самым низменным инстинктам.

Глядя на них, Ерохин все больше укреплялся во мнении, что загадочный убийца поставил перед собой цель очистить землю от скверны. Что он не просто убивает пи-хомо, но делает это по какой-то одному ему ведомой системе. И на него, служителя закона, маньяк не нападет.

Скорее всего, кстати, пи неизвестного убийцы не так уж велик. Жертвы он глушит с помощью электрошокера, который оставляет мало следов, а потом грызет их – может быть, и не сам… Интеллект его высок, он контролирует себя. Чем еще объяснить, что сейчас, когда к парку приковано внимание полиции, маньяк не выходит на охоту?

В кустах повизгивали и рычали – но Василий даже заглядывать туда не стал. Жертвы кричат по-другому – если вообще кричат.

– Ерохин, срочно в западный сектор парка, – голос Друмбо раздался из динамика, закрепленного за ухом Василия. Напарник запыхался и явно пребывал не в лучшем настроении. – К кирпичной стене – туда, где мы видели кроликов, чтоб они пропали, твари ушастые!

Василий побежал. Через две минуты он уже стоял, икая и вздрагивая, над кучей дымящегося мяса. Друмбо деловито сновал вокруг, нюхая землю. В воздухе стрекотал вертолет – на нем летела вызванная на подмогу команда из центрального округа.

– Все пять, – сообщил Друмбо. – И еще один. Ружье им не помогло. Жалкие зайцы! Первое, что они сделали, придя сюда на очередную оргию – сорвали со стены камеру наблюдения, которую я установил, и прикладом ее расколотили. Мешала она им. Стеснялись, кролики похотливые…

Для Василия тот факт, что Друмбо устанавливал в парке камеры, явился неожиданностью. На краткосрочных курсах им говорили об использовании технических средств в оперативной работе – но он полагал, что его напарник рассчитывает только на свой нюх. А, оказывается, пока он бродил по парку, Друмбо развешивал на стволах и ветвях камеры наблюдения.

– Хищник зашел со стороны стены, – объяснял Друмбо, нюхая землю. – Парень, пахнущий гиеной. Вот он, – лейтенант ткнул пальцем в обезглавленное тело. – Он ранил кролика, который прыгнул за ружьем. Остальные сгрудились в кучу, ожидая своей участи – парень-гиена, возможно, только хотел испугать их. Или добиться благосклонности женщин. Или у них были давние счеты… Но тут появился тот, кого мы ищем. Маньяк-убийца. Он одним движением оторвал голову гиене, потом перегрыз глотки всем кроликам. Похоже, они даже не сопротивлялись. А потом он вернулся и добил раненого. Что же это за монстр такой?

– Человек, – тихо сказал Ерохин.

– Человек? Пи-хомо, ты хотел сказать. И пи зашкаливает, не пить мне бананового нектара!

Вертолет завис прямо над лужайкой, из него посыпались люди в форме, вооруженные лазерными автоматами.

– Произвести зачистку парка, – командовал высокий гривастый полицейский с широким лицом и узкими глазами. – Брать всех подозрительных. Опрашивать свидетелей.

– Деловые, – неприязненно буркнул Друмбо. – Мы бы до этого и не додумались…

Василий заставил себя еще раз посмотреть на трупы «кроликов». И понял, что его смутило с самого начала. К телу самочки была приставлена голова гиены – пи-хомо, которого он прежде не видел. Может, так получилось случайно? Нет, исключено…

– Я отойду. Мне хочется побыть одному, – тихо сказал Ерохин.

– Полицейский ты, или тряпка? – возмутился Друмбо. – Впрочем, пока вокруг шуруют эти наглые хлыщи, толку все равно не будет. Они переполошили весь парк. Иди, но будь поблизости. Я позову, когда понадобишься.

* * *

Василий брел по аллее и бормотал:

 
– Я, как враг, таилась тишь.
На п долго шел по коридорам,
Смотрели статуи из ниш…
 

Нет, нет, не то! Было там другое, более подходящее:

 
– И там, где глубже сумрак хмурый,
Мой взор горящий был смущен
Едва заметною фигурой
В тени столпившихся колонн.
Я подошел, и вот мгновенный,
Как зверь, в меня вцепился страх
Я встретил голову гиены
На стройных девичьих плечах.
 

Чужая голова! Безобразная голова гиены на гладких, соблазнительных плечах самочки-кролика. Это послание ему. Убийца выяснил, что он – искусствовед, хорошо знает творчество Гумилева – и оставил ему послание. Как заканчивается стихотворение?

 
И бледный ужас повторяли
Бесчисленные зеркала.
 

Где неподалеку есть статуи в нишах, колонны, зеркала? Конечно, в аквапарке. Там охрана, и камеры наблюдения, и убийств прежде не происходило. Да и вообще, это территория другого полицейского участка. Но на берегу моря в аквапарке построен «Солнечный грот» – мраморные колонны, и зеркала, в которых отражается солнце – довольно странная архитектурная композиция. Ее Василий видел еще перед поступлением в полицию – когда бродил по городу и заходил в аквапарк.

Убийца ждет его там. Но можно ли идти одному, без страховки? Даже оружия у него сейчас нет – револьвер он оставил в сейфе, чтобы не пугать преступника, с которым собирался установить контакт, с собой – только электрошокер, а им и толстую кожаную куртку не пробьешь…

Но разве не хотел он встретиться с маньяком лицом к лицу? И теперь, когда тот послал ему знак – можно ли отступать? От судьбы не уйдешь! Василий увидел ствол, прислоненный к кирпичной стене, влез по нему, спрыгнул на мягкий песок. Сейчас аквапарк был закрыт, и даже дежурное освещение горело только в отдалении, на горках и возле зданий. Линия побережья погружена во тьму.

Ерохин вышел к морю, побрел вправо – понял, что идет не в ту сторону, повернул обратно. Сердце выскакивало из груди. Он убеждал себя, что преступник хочет поговорить с ним, может быть, поведать ему свою историю, или завербовать сторонника – но кто поручится, что он не сумасшедший убийца? И не растерзает его так же, как пятерку кроликов и гиену… Груда окровавленного мяса стояла перед глазами.

Колонны возникли перед Ерохиным неожиданно – он едва не ударился об одну из них головой. Где-то в глубине – расположенные под разными углами зеркала, так красиво сверкающие в лучах солнца. И ниши, где можно принимать солнечные ванны, а можно прятаться – из-за расположения зеркал создается иллюзия, что и места-то никакого между колоннами нет, а там – широкий проход…

Из тумана появилась огромная фигура. Даже своим немодифицированным нюхом Василий уловил, что от нее пахнет потом, и свежей кроличьей кровью. Человеческого в незнакомце было мало – мощные руки похожи на тигриные лапы, зубастая пасть, мускулистые ноги – и ярость в огромных, светящихся в темноте глазах. Это даже не пи-хомо – зверь, самый настоящий зверь.

С утробным рыком он сорвал с Ерохина коммуникатор и «с мясом» вырвал кусок кевларового бронежилета, где в него был вшит маячок. Электрошокер Василий даже не пытался достать – ясно было, что этому монстру он, как слону дробина.

– Пр-ришел, – рык был низким и грозным.

– Как тебя зовут? – тихо спросил Василий. Будто это сейчас важно…

– Звер-рь! – оскалился незнакомец. – Зови меня Зверь, человек!

– Зачем ты звал меня?

Рычание перешло в хохот.

– Звал тебя? Я заманил тебя в ловушку. Мне хотелось посмотреть на былого цар-ря пр-рироды, р-родоначальника вблизи. Почувствовать твой стр-рах. Я увидел и насладился. Ты жалок.

– Ты убьешь меня?

Зверь на мгновение задумался. Дыхание его было смрадным и обжигало лицо Ерохина – они стояли вплотную друг к другу, среди колонн и зеркал.

– Нет. Так будет пр-риятнее.

– Зачем ты тогда убиваешь других?

– Я так хочу. Мне надо. А зачем – тебе знать ни к чему!

– Но все мы – люди. Если и не люди, то пи-хомо…

Зверь схватил Ерохина за воротник, прыгнул вверх. Василий думал, что у него оторвутся ноги, или голова. Но ничего – боль быстро прошла, и он обнаружил себя стоящим на самой высокой колонне – рядом с огромным монстром.

– Посмотр-ри, – Зверь повернул его лицом к городу. – Это мур-равейник. Но муравьи в нем сошли с ума. Они р-разные. Р-разных видов. Их ничто не связывает. Только общий р-родоначальник. Человек. Но человек жалок. Слаб, глуп…

– Я не так глуп – ведь я понял тебя. Разгадал твою загадку – нашел место встречи, которое ты назначил.

– Мою загадку… Ее р-разгадал бы и р-ребенок. Ты мне пр-ротивен, Ер-рохин. И все мне пр-ротивны. Ты р-разве не осознал – человечества больше нет! Есть масса видов – и лет чер-рез десять – двадцать каждый из них будет за себя. Гр-рядет анар-рхия и война. И надо готовиться к этой войне. Я готовлюсь.

– Как? Убивая? Чего ты этим добьешься?

– Не твое дело.

– Вспомни о том, что мы были людьми!

– Были. А тепер-рь твое место в зоопар-рке. Ср-реди носителей чистых генов. Попр-росись в Балашиху, экспонатом. Тебя возьмут – лет на пять. А потом сожр-рут. Потому что скор-ро пи-хомо и просто пи будет интер-ресовать лишь еда. Они не станут читать стихов. Они будут жрать и спар-риваться, и плодить себе подобных – дичающих с каждым поколением. И остановить уже ничего нельзя. И не надо. Это конец. А ты убир-райся отсюда. Я повидал человека – потешил свое любопытство – следующий р-раз я тебя убью.

Зверь прыгнул с колонны. Раздался громкий плеск – и наступила тишина.

* * *

Ерохина сняли с трехметровой колонны утром. Друмбо колотил себя хвостом по бедрам и причитал:

– Как же я не догадался! Жабры! У него были жабры, искусай меня акула! Он выходил охотиться из океана. А я еще спрашивал себя – почему от него пахнет морем? Но списывал на то, что море рядом. Что он купается, смывает с себя запахи, жевать мне всю жизнь гнилые орехи… Он и смывал, акула зубастая!

– Откуда он знал мое имя? – вздохнул Василий. – Профессию… Любимые стихи?

– Хакер, – сплюнул на землю Друмбо. – Шунты в башке не видел? Ну, ты и жабр не заметил… Подключался напрямую из какой-нибудь телефонной будки, взламывал сети. А по новым законам открытое досье на полицейского может получить каждый – там нет адреса и телефона, но обязательно указывается образование и пи. Для правозащитных организаций, так сказать…

* * *

В течение нескольких дней на побережье выбрасывало изгрызенных дельфинов – а потом смерти прекратились. Зверь ушел охотиться в другие места.

А Ерохин уехал в Балашиху – потому что боялся. Не Зверя, а того, что сам станет таким. Ему страшно было брать в руки оружие – ведь лазерный автомат так легко пустить в ход, когда вокруг заросшие мехом, оскаленные, удлиненные и сплющенные лица. Ненавистные морды пи-хомо, так непохожие на него самого. Василий не хотел становиться одним из них.

На роль экспоната зоопарка Ерохин проситься не стал – хотя не исключено, что его бы взяли, но что за радость демонстрировать себя полузверям? Единственным его желанием было – остаться одному, не видеть, куда катится мир. Поэтому Василий устроился работать в зоопарк ночным сторожем. С положительными рекомендациями константинопольской полиции он добился этого без всяких проблем.

Когда наступала темнота, Ерохин ходил между вольеров, и разговаривал с настоящими носорогами, слонами, тиграми, которых осталась так мало… Они были в чем-то похожи на него. И, главное, они были настоящими. А не такими, как наглые, прагматичные и шумные пи-хомо.

Тонкости воспитания

– Мордой в землю! Ноги на ширину плеч!

Безрукова сбили на пол, обшарили – наверное, в поисках оружия, попутно избавив от денег и документов, заломили руки назад и сковали наручниками. Потом залепили рот скотчем. Твердый паркет больно впивался в тело, суставы рук выламывало.

– Лежать, не дергаться! – приказал все тот же грубый голос. – Взяли его, потащили.

Рванули за руки так, что Семен от боли потерял сознание. Очнулся уже в машине. Опять на полу. Мокрый резиновый коврик холодил щеку. От него мерзко пахло.

А как приятно все начиналось! В баре «Кристина» Семен познакомился с хорошенькой полной блондинкой лет двадцати пяти – тридцати. Слово за слово, женщина представилась как Дарья Громова. То, что она назвала фамилию, заставило усомниться в том, что дама – проститутка. Сначала такие предположения имелись – слишком уж одиноко сидела она за столиком. А когда Семен зачем-то назвал свою фамилию, Дарья защебетала:

– Ах, журналист Безруков? Тот самый? Из «Городской судьбы»? Нашей замечательной газеты?

Семен был удивлен. Если бы она закричала: «Из этого мерзкого таблоида», реакция девушки была бы ясна. Но «замечательной газетой» «Городскую судьбу» могла назвать или полная идиотка, или сумасшедшая поэтесса, которая мечтает тиснуть свои стишата где угодно и надеется, что в таблоиде, если кого-то подмазать, ее вирши возьмут. Впрочем, когда женщина мила – зачем ей ум? После того, как Безруков представился, она так и начала к нему льнуть. Вечер обещал быть интересным…

Щедро подливая новой знакомой шампанское, Семен гладил ее спинку. Постулаты нейролингвистического программирования, которые Безруков изучал последние несколько месяцев, утверждали, что такие действия вызывают у объекта неосознанное доверие и приязнь. Вроде бы, невинно, а очень помогает в общении с женщинами.

То ли программирование давало о себе знать, то ли вторая бутылка шампанского сделала даму сговорчивее, то ли фамилия Семена произвела магическое действие – когда Безруков предложил Даше взглянуть на его коллекцию марок, женщина, не колеблясь, согласилась.

Они взяли такси, приехали на квартиру к Семену, и журналист, привыкший брать быка за рога, набросился на Дашу прямо в прихожей. Однако та стала отбиваться. Помогая девушке преодолеть ложную скромность, Безруков сбавил обороты, но упорно тащил новую знакомую в спальню. Она так трогательно и возбуждающе умоляла оставить ее в покое…

А потом раздался страшный удар в дверь, и Семена уложили на пол в его собственной квартире. Подставка, кто бы сомневался. И он, прожженый папарацци, не распознал такого элементарного развода!

Вот только куда его тащат? Выгребли бы все в квартире, забрали деньги – и дело с концом. Может, это наезд кого-то из властьимущих, которых Безруков не раз задевал в статьях? Тогда стоит ждать ночи в обезьяннике и обвинения в попытке изнасилования. Дурак, какой же он дурак!

Тем временем коварная Даша разговаривала с кем-то из похитителей:

– Ведь он подонок, правда?

– Еще бы. Редкая мразь. Даже по физиономии и прическе заметно.

– Жаль, не убийца. Но растлитель, пожалуй, даже лучше.

– Вам виднее, Дарья.

Автомобиль остановился, Семену завязали глаза и вытащили из машины – на этот раз действуя немного аккуратнее. Шумели мокрые листья – рядом росли деревья или кусты. Пахло дождем, что неудивительно – моросило с утра.

Скоро откуда-то потянуло жженой пластмассой и формальдегидом. Шаги звучали гулко. Не иначе, они вошли в огромный ангар. Зачем его сюда притащили? Семену стало не по себе… Не так давно он хотел сочинить «правдивую историю» о гладиаторских боях на одном из заброшенных заводов в промышленной зоне города. Что, если его фантазии – не просто фантазии, и сейчас ему предстоит нечто подобное? Драться Семен не любил и не умел – он зарабатывал на жизнь мелкими укусами оппонентов.

– Привязывайте его к креслу, – приказала Дарья.

– А точно не сдохнет, Дарья Михайловна?

– Не должен, – с легким сомнением в голосе ответила женщина. – С ума сойти может, или парализует. Умирать ему, вроде бы, незачем.

– Мы на мокруху не подписывались! Какой бы он гад ни был.

– Не беспокойтесь. Он выйдет отсюда другим человеком. Руки вам целовать будет – если сможет.

– Нет уж, мы рисковать не станем. Обойдемся без его поцелуев – мы его не знаем, он – нас.

– За работу, ребята.

Наручники расстегнули. Семен рванулся из последних сил – готовилось что-то страшное – но его тут же ударили в живот и швырнули в кресло. На голову надели обруч, руки пристегнули к подлокотникам. Безруков хотел крикнуть, но смог только сдавленно замычать.

– Пластырь ему снимите. Задохнется, не ровен час, – приказала Громова. – А ты, Безруков, смотри. Смотри и запоминай. У меня аппаратура включена, но на аппаратуру надежда слабая.

Пластырь сдернули, и Семен заорал во весь голос – тонко, пронзительно. Кто-то из мужчин засмеялся. А потом Безрукову сделали укол, и его повело…

* * *

Тело словно бы затягивали в стальной корсет. Не только грудь, но и ноги, руки, каждый палец и, что самое мучительное, голову. Казалось, она сейчас лопнет. Таких жутких ощущений Семен не испытывал с того времени, как его угостили дешевым аналогом ЛСД, и он провалялся в болезненных галлюцинациях три часа.

Боль не стихала, но в конце концов Безруков к ней привык. Как ни странно, возвращалось зрение. Он не освободился из кресла и не скинул повязку с глаз – просто почувствовал, что, несмотря на ужасный корсет, может двигаться. А перед глазами словно бы возникла черно-белая линия. С каждой минутой она обретала яркость, контрастность и рельеф. На линии что-то шевелилось. Она мерцала. Семен летел к ней, втискивался в нее, растворялся в черно-белом свете, который, по мере этого, обретал краски.

Блуждание по линии длилось долго. А потом линия обрела цвет, перевернулась, и Семен очутился словно бы на рисунке художника абстракциониста. Он и не думал, что такие ощущения реальны. В его видении мира отсутствовала глубина. Была высота, протяженность, а глубины не имелось вовсе. Он мог рассматривать то, что творится вокруг, глядя, словно сквозь узкую, нереально тонкую щель, а мог и словно бы воспарить над плоскостью – но только сознанием. Тело оставалось прикованным к двум измерениям.

Запахов не ощущалось. На ощупь все было тягучим, а кое-что – липким. Каждое движение причиняло боль, прикосновения к любому предмету тревожили – словно все части тела Безрукова были поцарапаны или обожжены. В небе – если это можно было назвать небом – пылала ярко-лиловая арка.

– Вот, еще одна гнида. Растлитель! – послышался тонкий голосок позади.

Семен изменил ориентацию своего тела – слово «обернулся» не подходило для описания движения здесь – и оказался лицом к лицу с двумя существами – голыми, серого цвета, ростом ему по плечо. Ходили существа на двух ногах, морды имели крайне отталкивающие – подобие свиного пятачка вместо носа, узкие щелки глаз, отсутствие ушей и длинные лапы с шестью пальцами и перепонками.

– Я не растлитель, – подумал Безруков, и слова словно трансформировались в подобие звуков – то ли бульканье, то ли писк. Женщин ему соблазнять доводилось, но с малолетками Семен дела не имел, да и вообще, откуда о его проказах могли знать здешние обитатели?

– Щелкопер, сволочь, – коротко заметило существо, которое было пониже.

– Откуда вы знаете?

– Да у тебя этикетка на хвосте висит, – заявило высокое существо. Будем знакомы, Аш. Тебе страшно?

– Вы – Аш?

– Да уж не ты, гад. Выходит, не страшно…

С этими словами Аш взмахнул лапой и наотмашь ударил Семена по лицу. Тот не успел закрыться. Боль была такой, что, казалось, голова лопнет. Помешали только стальные тиски, в которые она была зажата.

– Почему вы меня бьете? – возмущенно подумал Семен, и его мысль писком разнеслась вокруг.

– По голове! – мерзко рассмеялся мучитель. – И еще сейчас добавлю.

Спутник Аша спросил:

– В город его потащим?

– Он здесь ненадолго, – скривил пятачок тот. – Выбьем из него все, что можем, здесь. Или в норе. Как получится.

Безруков опять изменил ориентацию – и рванулся прочь. Сейчас он сообразил, что убегать можно не только вперед, но и вбок. Преследователи при этом словно бы уходили на другую плоскость – глубина не появлялась, только слои плоскости менялись.

– Гнида, во времени уходит! – прокричал Аш. – Освоился… В обход, Иги!

Как обходил его спутник Аша, Семен не понял. Его остановил сильный удар. Когда человек свернулся в клубок, Иги быстро приложил к коже Безрукова. Того словно ударило током – но болезненные ощущения не были самым неприятным. Накатила тоска, что не сравнится ни с похмельем, ни с ломкой после наркотиков.

– Что за хрень? – почти прокричал Иги – так возмущенно прозвучала его мысль.

– Да он жив, козел, – заявил добравшийся до Семена и в очередной раз пнувший его Аш. – В коме, что ли? Не пойму.

– Не убивайте! Не убивайте! – умолял Безруков.

– Он еще и не врубается, – заметил Иги. – Ты здесь гость, животное. Тебе повезло. Но мы постараемся… Постараемся тебя не отпустить. И не убить. Зачем же нам тебя убивать? Ты нужен нам здесь…

– Ах, какой букет…

Аш словно принюхался к Безрукову, и это движение существа привело Семена в ужас.

– Ты как сюда попал? Отвечать! – прокричал Иги, доставая еще один прибор – палочку, загнутую на конце. Ею он начал тыкать в Семена, отчего по телу проходили волны ужаса и беспокойства. Хотелось выть и кататься по земле, рвать на себе волосы; может быть, откусить язык.

– Меня заслали… Поймали… Усадили в кресло! Громова! Она обещала, что я не умру.

– Вот трассер, – Иги схватил Безрукова за руку. – Это шпион!

– К высшим его?

– Уйдет. Уйдет, гад! Давай на месте потрошить?

– Что толку? Лучше потащим в нору. Оттуда хоть вверх, хоть вниз трудно вырваться.

– Так и сделаем!

Чудовища схватили Безрукова и повлекли куда-то сквозь время и пространство. Движение времени ощущалось, словно со стороны – Безруков понял, что здесь две временные координаты – иначе как он мог перебирать плоскости пространства? На ходу Семен попытался отбиваться, но Аш извлек еще один прибор, незамысловатую штучку в форме хлыста, и Безруков, терзаемый болью, изо всех сил поспешил за своими мучителями – несмотря на то, что твердо знал: тащат его в ужасное место, и там будет еще хуже. Сил бороться не осталось.

– Только бы его не забрали те, снизу, – шептал Аш. – Он ведь остановился в падении только на время… Ему глубже надо… Какой сочный кусочек!

– Отчего я остановился? Зачем я вам нужен? – спросил Семен. Сознание, затуманенное с того самого момента, как он очутился здесь, понемногу прояснялось. Что это за твари? Почему они мучают его? Почему он им подчиняется, вместо того, чтобы убежать? А может, напасть на них? Они не выглядят крепкими – опасными могут быть только приспособления, которые Аш и Иги используют как оружие.

– Ты – пища, – ясно и просто ответил Иги. – Источник пищи. Ты нам нужен.

– А вы мне не нужны, – прошептал Семен, и тут же его ударили с двух сторон.

Он был бы рад потерять сознание – боль стала невыносимой – но осознавал все. Монстры тащили его к какому-то уплотнению в ткани мироздания – аналогу горы, или болота – не поймешь.

Воздух вокруг сгустился. Перемещаться стало труднее. Пещера – не пещера, какая-то дыра в ткани мироздания дышала жаром и тоской. Тут было хуже, чем наверху, или вне – понятия направлений терялись в этом мире. Семена одолел приступ клаустрофобии. Его раздавит. И еще раз. И еще… Выхода нет!

К стенам пещеры были прикованы люди. Мертвенные, черно-белые лица, подсвеченные адским пламенем, искаженные страшной мукой. Стоны, плач и скрежет зубовный…

– Пустите, пустите! – заверещал Семен. – Я не хочу! Я не умер! Я все понял!

А навстречу им откуда-то из глубины, словно из-под земли, или из потоков лавы поднялось огромное мохнатое существо в два человеческих роста, согнуло рогатую голову под низким сводом и пророкотало:

– Превед, журнолистег!

Слова – на этот раз Безруков слышал именно искаженные слова, а не мысли – причиняли физическую боль. Фраза оказалась совсем не забавной…

Потом существо оскалилось, показав острые черные зубы в два ряда, и Семен начал проваливаться сквозь пол в раскаленную лаву.

Он барахтался, цеплялся за стены, упирался в грунт ногами и пытался уйти прочь по временному потоку. Хотя бы немного замедлить падение. Аш и Иги достали хлысты и лупили его по спине, голове, по ногам, но Семен держался. Знал, шкурой чувствовал – провалишься вниз, и дороги назад не будет. Это хуже смерти, хуже любых мук.

И тут в голове Безрукова каким-то чудом раздался голос Дарьи:

– Возвращайся.

Боль отступила, двигаться стало легче. Потом что-то светлое и бесформенное подхватило Семена и прямо сквозь стену выдрало его из пещеры – под светящуюся лиловую арку, под плоское небо.

– Мы тебя достанем! Мы ждем! – бесновались внизу Аш и Иги. – И того, кто послал тебя, ждем особо. Ведь она такая же растлительница, хотя мнит себя спасительницей!

Голоса замирали вдали. Безруков растворялся в облаке и шептал:

– За что мне это? За что? Спасите!

Осознание, почему он здесь, и за что наказан, приходило, словно само собой – как чистое знание, как прозрение. Он не убивал, не грабил, воровал редко, да и то – идеи. Но он был хуже убийцы. Потому что убийцами и ворами из-за него становились люди, потому что своими словами, своими статьями он пробуждал в них жажду наживы, ненависть, безверие, похоть, зависть. Он топтал светлые идеалы, ничего не давая взамен. Подсовывал людям пустышку. Он и правда был растлителем духа.

Но, похоже, приговор отсрочили. То ли Даша пощадила его, то ли законы этого мира не позволяли забрать Семена, пока он жив. Осознание того, что он не умер, наполняло душу таким счастьем, что хотелось кричать. Это – не навсегда. Это прошло. Еще можно что-то исправить!

Семена вышвырнуло на пустынную равнину. Мир словно обрушился на него – вернулось третье измерение, предметы обрели глубину. Безрукова мучила жажда, терзала боль. Но он снова был в объемном мире, и время здесь текло медленно и привычно. Надо было идти, и Безруков пошел.

Когда сил не оставалось, он увидел тоннель и спасительную тьму в его конце. Семен рванулся туда и, наконец, потерял сознание. Очнулся он уже в кресле.

Дарья стояла перед ним в одиночестве. В руке она сжимала небольшой пистолет, и, похоже, была готова выстрелить в любой момент.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – попросил Семен. – Я понял. Я все понял. И руки вам буду целовать, и землю есть. Отпустите!

Громова усмехнулась.

– Может быть, ты думаешь, что я накачала тебя наркотиками?

– Нет. Я был в аду и вернулся. Отпустите меня.

Девушка ослабила ремни, и Безруков вывалился из кресла кулем. Из глаз его лились слезы.

– Вы стали другим человеком?

– Да. И я очень вам благодарен. Правда.

– Не будете больше писать плохих статей?

– Я не могу писать хороших. Меня этому не учили. И читателям интересно то, что пишу я. Обслуживаю интересы публики…

– Может, тогда лучше вообще не писать?

– Как-то прежде не думал. Наверное. Спасибо вам, Дарья. Устроюсь дворником. Или кочегаром в котельную. Может быть, сочиню роман… Хотя нет, лучше и от написания романа воздержусь. Кто знает, каким он выйдет? Романы опасны…

– А что же вы будете делать для души?

– Разведу цветы в палисаднике. Или куплю собаку. Да просто буду бродить по улице, слушать, как шумит в ветвях ветер, как поют птицы. Что может быть прекраснее? Я и прическу сменю. Постригусь коротко. Хотя это ведь неважно! Важно совсем другое… Вы видели что-то с помощью своих приборов… Видели?

– Кое-что.

– Вы все равно не представляете, как здесь хорошо, по сравнению с теми краями… Вы вытащили меня оттуда… Нет, не вытащили. Вы меня туда послали, но я благодарен. Я ведь не знал. А теперь знаю.

– Мой долг – помогать людям.

– Да. Конечно, – отползая от кресла, согласился Безруков. – Только вот те твари… Из ада… Они сказали, что очень вас ждут. Твердили что-то о свободе воли, и о том, что нельзя решать за других. Но, наверное, они лгут? Демоны ведь всегда лгут?

Безруков встал перед Дарьей на колени, поцеловал землю, потом поднялся и вышел на нетвердых ногах. На улице он дико расхохотался, вновь опустился на колени и напился воды из лужи. Она была дивного, освежающего вкуса с легкой примесью ила, прелых листьев, машинного масла, и так чудно пахла бензином!