Текст книги "Правда и блаженство"

– Господа! Слово от наших спонсоров. Правильнее сказать, от содеятелей… – проговорил ведущий.

Клерк, сидевший во втором ряду, тронул Алексея за плечо, сказал:

– Сейчас вы, господин Ворончихин.

– Уважаемые дамы и господа! Я рад приветствовать… – Алексей понес пустые, годные на сто подобных случаев публичные фразы, но сбился и заговорил совсем-совсем по-дружески: – Все же пару слов не протокольного характера… – Тут Алексей замешкался, он хотел обратиться простецки: «Мужики!», и даже похолодел, вспомнив, как его усекли при входе. – Господа! – Он доброжелательно улыбнулся. Но почувствовал, что ответа из зала на его улыбку нет. Он посмотрел на президиум, откуда ему улыбнулся напряженно лишь ведущий, да мелькнул улыбкой клерк. – Позволю себе, господа, маленькую ремарку… Человек, который публично произносит слово «жид», должен помнить, что евреи – очень самолюбивый народ и никогда ему не простят… Евреи – политизированная, активная нация. Их история заставляет быть таковыми. Еще Лев Толстой говорил: еврея любить трудно, но нужно… – Зал – будто натянутая струна. Человек на трибуне – некий сфинкс. – Не надо забывать, что антисемитизм – это действенное оружие сионизма. Антисемитизм лишает человека кругозора, таланта. Ослепляет разум. Человек сосредоточен на мнимой цели…

– Да он сам с прожидью! – громко саданул казачий голос из зала.

– Это провокатор!

– Гнать его отсюда!

Казаки загудели, затопали ногами, раздался пронзительный свист. Свист подхватили. Алексей услышал надрывный женский голос, той самой дамы, которая курила через длинный мундштук тонкую сигарету и стряхивала на пол пепел:

– Они даже сюда, в святая святых, пробрались! Вон!

– Вон!

Алексей и не помнил, как нырнул за кулису, а потом черным ходом, выбив ногой дверь, выскочил на улицу, сплюнул, высморкался прямо на землю и скоро-скоро пошагал к машине. Когда он уже давил на газ, увидел в зеркале заднего вида, что за ним бежит клерк-организатор, машет руками:

– Господин Ворончихин! Господин Ворончихин!

Алексей пришпорил своего железного коня.

– Осип! – выкрикнул он в телефонную трубку, вернувшись домой с конференции. – Если вы, евреи, даете деньги на такие сборища, то нам, русским, надо здорово задуматься.

– Там больше половины ряженые, – благодушно ответил Осип. – Меня попросили нужные люди… Пускай пар выпустят. Будь к казакам снисходительней. Нация обиженная, туповатая. Им надо помогать, как чукчам.

– Казаки – это нация?

– Им бы хотелось так думать, пусть думают, – мягко ответил Осип. – Оставь их! Есть дела поважнее.

X

В приемной Осипа Данилкина висел портрет последнего русского императора Николая Второго, чудом уцелевший в подвале дома; рядом – портрет ораторствующего Владимира Ульянова-Ленина на трибуне Второго съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов; далее – портрет Сталина с трубкой, Брежнев в маршальском мундире и наконец – большая фотография Бориса Ельцина на танке у Белого дома. Повесить такие портреты в приемной Осипу порекомендовал Алексей Ворончихин, чтобы посетитель, оказавшись здесь впервые, слегка растерялся: что за человек хозяин фирмы? – и сталинист, и демократ… Любая растерянность действует на человека обнажающе – невольно открывает слабые места, тестирует умственные способности…

Сегодня в приемной шефа Алексею встретился финдиректор Глеб Митков и человек, который – как представитель класса – тоже отвоевал себе местечко на арене разноликой русской истории двадцатого века. Представитель был крупноголовым здоровенным мужчиной в расстегнутом малиновом пиджаке из толстой материи, в темно-зеленой шелковой рубашке. Золотая крупная цепь на шее, перстень блестит платиновым белым блеском… Взгляд твердый и самоуважающий. «Малиновая душа!» – подумал Алексей, приветливо кивая незнакомцу, будто старому приятелю. Колоритные коммерсанты: торгаши, деляги, махинаторы, – коих прозвали «новыми русскими», вызывали у него веселящее чувство, словно удачная карикатура в журнале. Вероятно, этот типаж из провинции, подумал Алексей. Московские малиновые души теперь одеваются у зайцевых и юдашкиных, у кутюрье, – надо же! как обыкновенных портных стали называть; впрочем, малиновые, рыжие, зеленые пиджаки пошли от самого Версаче.

– Видел клиента? – спросил Осип вошедшего в кабинет Алексея. – Григорий Малина.

– Не может быть! Я ему кличку припаял «Малиновая душа». Просто провидение какое-то! – восхитился Алексей. – Большевик в суконной шинели мечтал: «Свобода, равенство, братство!» Человек в таком прикиде мечтает: «Обмани, укради, не попадись!»

– Он из Новороссийска. Там судно с аппаратурой из Индонезии застряло. Таможня хочет кушать… Разрулить можно через одну бабу, любовницу главного таможенника. Дать ей сто тысяч долларов. Она – передаст в нужные руки. Баба капризна, с ней надо осторожно и ласково. С местной братвой таможенники не хотят светится. Ты представитель солидной компании из Москвы. С тобой можно иметь дело. Уламывай ее! Малина тебя с ней сведет. Ты у нас специалист по переговорам с женщинами… В итоге – триста процентов прибыли!

– Мой гонорар?

– Пять…

– Двадцать пять! В этот раз я буду, как Гобсек, и не уступлю ни цента!

Осип сперва насторожился, потом что-то смекнул, заулыбался:

– Что, Наталья опять тянет жилы? Новый квартирный размен? А сколько денег ты переправил Аллочке Мараховской? Может, и твоя Эльза повышенных алиментов затребовала? Не можешь купить себе даже квартиру! А для прежних жен выворачиваешь карманы. У них новые мужья, свои семьи, пусть покрутятся.

– У них от меня – дети. Пока несовершеннолетние.

– Которые тебя почти не знают и вряд ли любят.

– У детей есть время исправить положение. Они еще так молоды… – Алексей помолчал. Молчал и Осип. – Я буду помогать им, чем могу, до последнего дня. Деньги для меня не суть. В них нет идеи… Я отдаю деньги тем, кому с ними спокойней. Если Наталье, Аллочке или даже сбежавшей от меня аристократке Эльзе нужны деньги, а они у меня будут, я их, конечно, отдам… Когда-то на земле денег совсем не было. А жизнь и счастье кипели!

Осип махнул рукой:

– Бабушкины сказки! Любое богатство во все времена было богатством! Ему поклонялись…

– О! Осип! Как ты заблуждаешься! – воскликнул Алексей. – Богатство – это не то, что у тебя в кубышке. Не твои дома, дачи, кусок земли на Лазурном берегу! Богатство – это то, что ты можешь отдать людям. Взять и отдать! Безвозмездно! Вот что есть богатство!

– Рука дающего не оскудеет – этого мы уже наслушались… – отпихнулся Осип. – Хочешь сигару?

– С нашей мелочностью – пять, десять тысяч, – мы не достойны коптить здешние потолки дешевыми сигарами.

Осип поднял глаза кверху. Вокруг люстры – расписной ангельский хоровод на голубых небесах. Кабинет был отремонтирован, но бездарно, – аляписто, без участия реставраторов, не в стиле первостроителя. Алексей Ворончихин, правда, настоял, чтобы потолочную лепнину и роспись в кабинетах особняка не трогали: пусть останется оазис настоящего искусства, а не новорусского глянца и мишуры!

– Пять тысяч на дороге тоже не валяются! Курочка по зернышку клюет… – бросил упрек Осип. – Но сейчас есть шансы заполучить целое корыто. Ельцина переизбрали. Он свое дело сделал. Он болен и фактически выпал в осадок. Настал очередной этап приватизации. Борян за избрание поставит любую загогулину. Все уйдет с залоговых аукционов…

«Борян, Боб, Банан, Бобр, Борис Нелакаевич, Боря Наливайло», – Алексей вспоминал распространенные прозвища Ельцина. Своего прозвища он Ельцину покуда не прицепил. Ельцин оказался скользким, изворотливым, непрямолинейным персонажем, – точный лейбл на лоб Алексей никак не мог ему всадить. То к Ельцину подбиралась кличка «Пухляк», «Волдырь», но – совсем не в десятку. «Чирей» – тоже была пусть не в «молоке», но далеко не в центре. «Тухлый» – тоже не в яблочко. Даже оплывший с похмелья Ельцин умело увертывался, ускользал от своего точного прозвища…

– У меня еще две новости, – привлек внимание Осип, раскуривая сигару. – Я хочу заключить договор с Разуваевым. Помнишь такого? Они создали охранно-консалтинговый холдинг. Думаю, лучше платить гэбэшникам, чем бандитам, которые нас крышуют… И второе, – как бы мимоходом закинул Осип. – Я решил баллотироваться в депутаты.

– На бутерброд с икрой еще один слой икры – уже надоело? Деньгами насытился – хочется заправской власти?

– Деньгами насытиться невозможно, – усмехнулся Осип. – Когда приходишь в Кремль или в правительство, на тебя смотрят, как на лопатник с долларами. А тут я заявлюсь избранником народа…

– Тебе не понравится с жириковскими балбесами и зюгановскими геморройщиками сидеть в Думе. Купи у Черномырдина место министра. Или у Чубайса – вице-губернатора…

Алексей зорко смотрел на Осипа, который курил сигару и вел себя как-то беспокойно, слегка покраснел, хватался на своем столе то за одно, то за другое, словно бы проболтался про заветную мечту.

Нет, власть в России не подменить ничем, думал Алексей. Ни рынками, ни демократиями, ни законом, ни миллионами долларов. Да и что есть власть денег? Власть денег абсолютно безродная, космополитичная и примитивная, как лом! Деньги действуют везде одинаково. Алексей созерцал это в Паттайе и Шерм-аль-Шейхе, на Родосе и на Майорке, где за деньги оказывались любые, – любые, любые, любые! – услуги. Припудренную, побрызганную шанелями власть денег – власть примитивного лома – Алексей наблюдал в Италии, Франции, Германии, где всё также выставлялось на продажу, распродажу и перепродажу. Даже чопорный Лондон, несмотря на лордовские титулы и джентльменские повадки, признавал и подчинялся, слегка покобенившись, многонулеванной власти купюр. Власть денег была могущественна над лакеями и проститутками, метрдотелями и официантами, журналистами и парикмахерами, над банкирами и министерскими клерками… – над всей мировой обслугой. Именно – обслугой!

Но власть денег была бессильна пред естественной и инстинктивной любовью, не давала власти над дарованьем ученого, честью военного, вдохновением поэта, молитвой монаха. Она была безвластна над самой властью! Подлинная власть с деньгами соприкасалась с брезгливостью, эпизодически…

– Да, Ося, подлинная власть – это не «роллс-ройсы», не тугие ляжки подиумных красоток, не кубометры недвижимости в Монако. Подлинная власть… – тут свербит и чешется что-то более изысканное, чем утроба. Подлинная власть божественна. Деньги – почти скотство!.. Каков мой гонорар?

– Пятнадцать, Леша. Пятнадцать! – дружески защебетал Осип.

– Двадцать пять!

– Двадцать! Двадцать! Всё, торг закончен! – замахал Осип руками.

– Аванс! Половину! – сухо потребовал Алексей.

Осип, видно, ждал этого каверзного требования, был в явном неудовольствии.

– Не будь скрягой! – приструнил Алексей.

Осип направился к встроенному сейфу, поучительно бросил:

– Благодаря тому, что я скряга, у нас в обороте миллионы…

– У тебя опять руки трясутся, – сказал Алексей, когда Осип принес пачку долларов.

– Знаю, что трясутся, – вскричал Осип. – Чего я поделаю? У меня с детства такое!

– Ты же сейчас миллионер. Чего они у тебя трясутся?

– Хрен поймешь!

– К врачу сходи. Да и несолидно это: президент компании сам держит черную кассу.

– У президента России черная касса есть! Зря, думаешь, Борян свою Танечку в Кремль посадил? У Чубайса с Березовским во время выборов только коробки с долларами разлетались! – нервно-весело бросил Осип. – Вылетишь в Новороссийск завтра утром. Вместе с Малиной… Он человек твердолобый, но проверенный. С ним и за деньги опасаться нечего. Видел, какая у него шея? Да, Леша, ты там все-таки поосторожней. По прилете деньги сразу – в банковскую ячейку. Помни, это не Москва. В портовых городах полно швали. Провинциальные отморозки совсем отмороженные… Полетите через Анапу. Аэропорт в Новороссийске похерили, там уже гаражи на взлетной полосе стоят… Деньги доставит в аэропорт мой охранник Денис.

– Толстая Выя? – радостно возбудился Алексей.

– У Малины шея не тоньше.

– Им бы башками попробовать друг друга потолкать. У нас в Вятске у пивной соревнования проходили – мужики лбами друг друга сваливали. Дядька мой, Череп, мастер был. С ним соперничал только Фитиль, долговязый такой, с шишкой на башке… Давай, Оська, тоже с тобой сразимся! Кто кого башкой с ковра столкнет… Встаём в партер – и начали!

– Завидую я тебе, Леша, – промолвил Осип.

– Чему ты завидуешь? У меня даже квартиры собственной нет.

XI

В Новороссийск Алексей Ворончихин отправлялся из Домодедово ранним утром. С Григорием Малиной. Попутчик оказался человеком малословным и обжористым. В аэропортском кафе он сметал цыпленка-табака с литром пива, в самолете, салоне бизнес-класса, снова навалился на еду. Насверхосытку выпил пару бокалов красного вина и тут же уснул. У Алексея так и не нашлось подходящих тем для разговоров с ним.

Малина сопел, иногда сбивался на храп.

– Так спят люди с железобетонной совестью, – указал Алексей миленькой стюардессе Юлии на храпучего бегемотистого Григория Малину. – У вас очень стройная фигура. И очень красивые ноги. Весь полет я только на них и гляжу, – признался Алексей стюардессе.

У милашки Юлии от улыбки дрогнул подбородок. Она предложила Алексею плед, а в конце полета пообещала оставить свой номер телефона.

Красивые, чуть полноватые ноги в капроне и завлекательная, шуршащая походка Юлии, ее тонкая рука с перламутрово накрашенными ногтями, которые он разглядел, когда замужняя стюардесса Юлия тайно записала ему на салфетке свой номер телефона, и храп пересытившегося Малины остались в сознании Алексея как последние штрихи какого-то неизъяснимого греха и блаженства, которые, казалось, пронизывали всю жизнь либерально-свихнувшейся России…

Алексей Ворончихин с чемоданчиком долларов и Григорий Малина сошли с трапа самолета в Анапе. Бело-желтое, солнечное, слегка подтуманенное утро разлилось над равниной аэропорта. С юга несло морскую свежесть, вдалеке, на северо-востоке проглядывали зеленые склоны просыпающихся от лучей солнца далеких гор. У Алексея было ощущение, будто над головой разливается не просто солнце и тепло, но и ароматный животворный эфир. Купальный сезон, должно быть, еще не кончился.

– Великолепно! – вздохнул Алексей полной грудью.

– Не очень, – буркнул Малина, он глядел в сторону аэровокзала и что-то заприметил не то…

В аэропорту их встретили не те люди: один маленький, накаченный крепыш, по кличке Лысый, он и в самом деле носил большую залысину посреди головы, и некто Кузен, высокий, с бритой головой, с тонким длинным носом, в узких прямоугольных очках, усиленно жующий жвачку. За ними стояли похожие друг на друга трое молодых плечистых «быков» – явно из братвы.

– Почему Капрал не приехал? – опасливо спросил Малина, озираясь по сторонам.

– Капрал ногу сломал, – недовольно ответил Кузен.

– Зачем на джипе? Лысый, где моя машина? – запаниковал Малина.

– Твой «мерин» в автосервисе. Крыло правят, – ответил за Лысого бритоголовый Кузен и презрительно-иронично посмотрел на Алексея, словно бы оценивая щегольство его светлого летнего костюма в мелкую клетку и светлого плаща, который висел у него на руке. – Нам Фома велел вас встретить.

– Фома? – испуганно вскрикнул Малина. – Откуда он знает?

– Поехали! Там будем бакланить, – не распространялся Кузен.

Лысый все это время держал руки в карманах куртки и, чуть отстраняясь, острыми маленькими глазами следил за движениями Алексея и Малины, не упуская из виду чемоданчик с деньгами.

В «тойотовский» джип с затемненными стеклами сели трое: Алексей и Малина – на заднее сиденье, Кузен – рядом с водителем. Алексея насторожило: за рулем сидел человек в милицейской форме, в чине капитана; кличка у него была Кудрявый, хотя он не был кудряв. Лысый с братками ехал за ними на «девятке»; стекла тоже тонированные. Алексей понял, что московский сценарий Григория Малины и Осипа Данилкина скомкан, но старался глядеться уверенно, чемоданчик с деньгами цепко держал на коленях.

– Молодые люди, нам сперва в банк, – сказал Алексей, когда машина ошалело помчалась по трассе в Новороссийск.

– Заткни свою пасть, урод! – резко крикнул бритоголовый Кузен, резко повернулся и что-то прыснул ему в лицо из маленького баллончика. Алексей ослеп, задохнулся, замер, потерял сознание.

Он очухался через несколько минут, с заклеенным пластырем ртом, со связанными скотчем руками, с полотняным мешком на голове. Алексей толкнул коленом ногу Малины – свободной, ответной реакции не последовало: попутчик сидел будто окаменелый.

Алексея и Григория Малину привезли в пустой гараж, усадили на стулья. С Алексеевой головы стащили мешок. У Малины тоже были связаны скотчем руки, и тоже заклеен пластырем рот. Малина был бледен как смерть. Он будто бы очень исхудал, капли пота текли по его щекам. Алексея он, казалось, не знал, не замечал, не помнил… Перед ними стояли то трое, то пятеро человек… Малина, очевидно, их знал и очень боялся.

Ярко горели чуть дребезжащие лампы дневного света. На бетонном полу валялась отвертка, сломанный ключ, истоптанные предвыборные листовки местного кандидата в депутаты. Чемоданчика с деньгами нигде не видать. Алексей озирался, покуда к нему не подошел Кузен.

– Чуть рыпнешься, урод, – предупредил он, – буду бить сразу в торец.

Малина сидел смирно. Он сидел смирно даже тогда, когда в гараже остался один Лысый. Лысый молча стоял у открытой гаражной двери, курил, держал правую руку в кармане куртки. Он простоял, а они просидели в такой немой, неподвижной позе не меньше часа.

Когда появился Фома, невзрачный молодой мужик в темно-коричневой кожаной косушке, Лысого сменил бритоголовый Кузен. При этом закрыл входную гаражную дверь. Сейчас должно что-то начаться, подумал Алексей. Малина всем телом, всем существом потянулся вперед, к Фоме.

– Все твои дела перешли от Капрала ко мне, – сказал Фома. – Поедешь в деревню к дедушке, Малина. Отсидишься там, будешь кушать яичницу с салом… А теперь пиши! – Фома достал из кармана ручку: – Будешь писать, Малина? Жить-то хочешь?

Григорий Малина активно закивал головой.

– Кузен, развяжи ему руки.

Вскоре Фома диктовал текст. Григорий Малина писал его на листке бумаги, приспособив листок на фанерке. Рядом стоял Кузен, жевал свою непереводимую жвачку, внимательно смотрел в лист.

Алексей заметил, что из глаз Малины текли слезы. Ручка у него в руке дрожала. Буквы на листе он старался выводить, как первоклассник. Значит, люди, принудившие писать, не забавлялись. О своем близком будущем Алексей не мог даже подумать…

– «Люда. Я срочно уехал в командировку в… – Фома немного подумал, глядя в пол, – в командировку… в Казахстан… (На него с изумлением взглянул Кузен, хмыкнул.) Позвоню, как сделаю дела. – Фома опять подумал. – Хватит! Подпиши: „Целую, Григорий“. Число поставь. Вчерашнее… – Фома взял листок, щурясь, прочитал. Шепнул: – Сойдет для сельской местности.

Алексей сидел в светлом, испачканном гаражной грязью и пылью костюме. Малина – в извоженном белилами об гаражную беленую стену малиновом жалком пиджаке. Только золотая цепь на его шее, толстая, дорогая, еще тщилась выражать силу владельца.

– Лапы убрал, урод! – прокричал Фома, когда Малина попытался свободной рукой сорвать с лица пластырь.

Малина остолбенел. Кузен схватил его за волосы, сунул свой маленький остренький кулак ему под нос. В следующий момент, когда Алексей взглянул на Фому, увидел в его руке пистолет, с удлиненным дулом, должно быть, с глушителем. Пистолет был нацелен на Малину.

– Всё, козлики! Пожировали с Капралом! – оскалившись, бросил Фома.

Кузен резко отстранился от Малины. В какой-то миг Алексей уцепил взгляд попутчика. Это был даже не взгляд, – пропасть страха и беспомощности, провал в ад, истошный зов о помощи, – это был предсмертный вопль Григория Малины.

Алексей не сразу понял, что произошло: негромкий хлопок, потом – второй, третий. Фома щерился, пистолет в его руках вздрагивал. Малина повалился боком на грязный цементный пол.

– Ты чего? – вскинулся на Фому оторопелый Кузен. – Зачем здесь-то? В нем полтора центнера требухи! Тащить его…

– Не твое дело! Близняки вынесут! Зря бобы, что ли, получают? – рыкнул на соучастника Фома, зачем-то посмотрел в стволовое отверстие пистолета и потянул ноздрями пороховой запах. – Накрой пока эту тушу целлофаном.

Кузен склонился к Малине, рывком сорвал с его шеи золотую цепь, потряс на ладони, сунул в карман брюк.

– Он вроде дышит, Фома! Здоровый кабан. В башку надо встрелить.

В гараже раздался еще один негромкий пистолетный хлопок. Алексею на этот раз почудилось, что он даже услышал, как пуля проломила кости черепа…

Теперь Кузен подошел к нему, презрительно спросил:

– Видел, урод, как мы его завалили? Если будешь гнать залепуху, мы тебя на шампурах зажарим. – Он резко, больно содрал с лица пленника пластырь.

– Что вы от меня хотите? – глубоко дыша, спросил Алексей.

– Молчи, урод! Откроешь пасть, когда спросят.

Кузен грубо обыскал Алексея, забрал бумажник с документами и деньгами, зачем-то выкинул на пол носовой платок. Фома, спрятав пистолет во внутреннем кармане куртки, потирал правую руку, как будто при выстрелах ему ее отбило. После убийства в Фоме чувствовалась нервность, голос его звучал с дурным, жестким напрягом. Этому терять нечего, промелькнуло в мозгу у Алексея. Фома спросил:

– Рассказывай, козлик, про свои «стрелки». Какая схема получения товара?

– Извините, всей схемы я не знаю, – искренно признался Алексей. – Мне поручено обговорить с таможней. Судно с аппаратурой из Индонезии…

– Чего? – оборвал его Фома.

– Я этих москвичей терпеть не могу! Дай я вбабахаю этому уроду в торец! – вскричал Кузен, подскочил к Алексею и с небольшого разворота, натренированно всадил ему ногой в лицо. От неожиданности и силы удара Алексей даже подскочил на стуле, а после мешком свалился на пол.

Он очухался, когда Кузен плеснул на него воды из пластиковой бутылки. Алексей лежал на мазутном гаражном полу, чувствуя, как изо рта и носа сочится кровь. Вкус крови, – солоноватый, подзабытый, стоял во рту. Он ни секунды не думал о том, что ему надо запираться, скрывать коммерческую тайну фирмы, он горько сожалел, что так беспечно взялся за шальное дело и не выведал у Осипа мошеннические схемы; впрочем, Осип Данилкин глубоко никогда не посвящал его в коммерческие аферы; тайны фирмы он делил лишь с финдиректором – Глебом Митковым. Уж если б Алексей знал комбинаторские ходы, он рассказал бы этим бандюкам всё без утайки, до последних форс-мажоров.

Ни в коем случае нельзя им говорить «нет, не знаю», надо бубенить обо всем, оставить только одну деталь, ту, ради которой они не захотят сразу пустить ему пулю в лоб. Перемогая боль, Алексей заполз на стул, прикидываться «отрубленным» не стоило: Кузен был слишком агрессивен, а Фома, хоть по ранжиру выше, нервозен и скоропалителен.

Алексей начал «про схему». Называл имена, должности, постоянно настаивал на «пункте»: привезенные деньги для «посредницы с таможенниками» должен передать именно он, «только тогда включится весь механизм», а главное – его шеф миллионер Осип Данилкин сегодня вечером ждет от него звонка.

– Стой! – сказал Фома, который смотрел на него то с удивлением, то с брезгливостью. – Это точно лох, – кивнул он своему товарищу: – Он даже не сечёт, что на судне гуманитарная помощь. Дармовое медицинское оборудование и лекарства… Молодец, Малина, не проболтался! Вогнал туфтятину…

Алексей с ужасом понял, что опростоволосился, что теперь ему, «лоху» и свидетелю убийства, цена меньше полушки.

В гаражные двери кто-то постучал. Чем-то металлическим – звонко, напористо. В гараже появился милиционер Кудрявый:

– Из Москвы позвонили, – сказал Кудрявый. – Там облажались. Я говорил, что не надо им доверять! Замочили у них этого, кто на деньгах сидел… Осипа ихнего…

– Кошка, сука, подвел! – нервно выплеснул руками Фома и рванулся к отворенной двери. Кузен задержал его:

– Чего с этим уродом будем делать?

Над головой Алексея Ворончихина повис судьбинный издевательский вопрос. В сознание полетела бешеным калейдоскопом прожитая жизнь: мать, отец, брат, первая любовь… Жизнь столь короткая и нелепая! От прихлынувших к горлу слез стало горько во рту, в глазах – мутно. Озноб прокатился по телу, а побои на лице, кровоточащие ссадины враз заболели, заныли; собственная кровь на губах стала солонее.

Фома раздумывал недолго, упершись взглядом в грязный гаражный пол. Нитку, которая цепляла Алексея к жизни, не оборвал:

– Этого козлика Мустафе отдадим. За долги. Живым товаром рассчитаемся… Свяжи его, чтоб здесь не дрочился.

Кузен подошел к Алексею. Куском пластыря нарочито грубо заклеил рот. Туго, клейко и скрипуче, стянул скотчем у щиколоток ноги. Приклеил его к стулу, не пошевелиться.

– Отдохни перед дорогой. В Чечню поедешь, урод! – сказал Кузен, и его очки – стильные, прямоугольные очёчки, которые любят маменькины сынки, студентики из Плехановки и Бауманки, – злорадно блеснули. Щелбаном в лоб Кузен напоследок унизил Алексея. Сплюнул жвачку ему на пиджак.

На всякий добрый почин находятся противодействия. Следовательно на всякий преступный промысел находится встречная сила. Эта сила необъяснима, не угадываемая человеком: то ли сакраментальная Божья воля, то ли тысячи случайностей, совпадающих одномоментно и несущих злодеянию ломкий непредсказуемый смысл.

Убит Григорий Малина. Судя по разговору Фомы и Кудрявого, что-то стряслось в Москве, похоже, взорвали машину Осипа… Самому Алексею Ворончихину грозит чеченская кабала… Замышляемое мошенничество с контрабандным судном встречная сила разнесла в щепки! Впереди – новые злодеяния. Значит, и на них может найтись встречная сила. Нельзя отчаиваться! Сидеть спеленутому скотчем на стуле и ждать какого-то чеченца Мустафу все-таки лучше, чем лежать с простреленным лбом.

Алексей пробовал вырваться из пут скотча, прыгать на стуле, раскачиваться из стороны в сторону. Безрезультатно. Ни одной светлой щелки для спасения не прорезалось.

Неужели Осип его подставил? Нет, он не мог! Это чушь! Но почему он ему не всё рассказал? В чем «туфтятина» этого Малины? Алексей покосился на мертвого, покрытого мутным пластиковым мешком, вспомнил, как попутчик накануне уплетал за обе щеки. Зачем столько жрал, а? Малина? Не пригодилось ведь!

Он опять возился со стулом, весь в пыли, грязи. И уже – в моче…

В гараже появились двое парней в коротких черных куртках из тонкой лоснящейся кожи. Они были очень похожи. Наверное, близнецы. Сперва они попыхтели над трупом Малины, по очереди пробуя снять с пальца убитого громоздкую печатку. В конце концов сняли, отрубив найденными в гараже зубилом и молотком мертвому Малине палец. Потом стали упаковывать труп – сперва в простыню из целлофана, потом в большой полотняный мешок. Время от времени они закуривали и общались. На Алексея не обращали внимания, сразу предупредив:

– Тихо ты, жлоб! Башку снесем!

Алексей сидел, как статуя.

Говорили они негромко, но многое Алексей разобрал:

– Крови напустили.

– Ты цаца, что ли? Крови боишься?

– Пачкаться не хочу.

– Ведро песку надо принести. Пятна засыпать… В Москве-то как вышло?

– Кошка не виноват. Он минировать умеет…

– Хотели только машину взорвать. А вышло – с хозяином. Еще прицепом охранника, говорят, грохнули.

– Кошка ни при чем. Связь подвела.

– Связь у нас в России – гниль! Помнишь, тогда на яхте тоже пролопушили. Рация сдохла.

– Помню. Я тогда, у богача этого, у азера, первый раз текилу попробовал. Крепкая, зараза.

– Ее пить надо уметь. С солью.

Они, пыхтя, волоком вытащили из гаража труп Малины. Один из парней вернулся с ведром песка, детским надломленным алюминиевым совком стал забрасывать на полу уже повысохшие лужицы крови. Алексей осмелился подергаться на стуле, привлечь внимание.

– Чего тебе? – рыкнул на него парень.

Алексей замотал головой. Парень подошел, приотодрал с его лица пластырь:

– Чего?

– Ребята, воды дайте!

Парень тут же обратно заклеил Алексею рот. Злобно ухмыльнулся:

– Тебе, может, бабу голую сюда и ящик водки?

Он зачем-то сильно толкнул заложника в плечо, и тот вместе со стулом свалился на пол.

За сегодняшний день Алексей Ворончихин уже не первый раз лежал на полу, униженный и битый. Он лежал и гневно, с изматывающей яростью думал, мысленно кипятился не от собственной боли и унижения, а от боли и унижения за свою страну… Как-то разом, будто прорвало плотину, обвалились худые мысли по поводу выживания нации. Нет, Россия исчезнет не по вине американцев или китайцев, сионистов или ортодоксальных мусульман – им никогда не завоевать, не выжечь русского народа, Россия загнется от рук собственных ублюдков, от пьяни, воров, казнокрадов, – от скотов, которые предадут любого соплеменника… Не надо никаких войн, ядерных бомб – дать на время волю подонкам, и всё: потом несчастную страну оберут до нитки и растащат по кусочкам любые шакалы…

А ведь они русские, русские сволочи! И Фома, и Кузен, и Лысый, и продажный мент Кудрявый! И куртки кожаные, черные! Что бандиты – что в свое время комиссары. Комиссары в кожаных плащах орудовали, нынче бандиты в кожаных куртках шуруют. Лиходеи кожу любят! Она для них как вторая шкура. Как знак, как мета подлой натуры. Они творят даже не ради выгоды и поживы – ради паскудного удовольствия: кого-то помучить – им в кайф…

С такими уничижительными русофобскими мыслями застал Алексея чеченец Мустафа. Дверь отворилась, плеснул солнечный свет, и в гараж вошел молодой человек в темном костюме, белой рубашке, усатый и веселый. Вместе с ним опять мент, Кудрявый.

– Абасался, чучел? – засмеялся Мустафа, когда сверху оглядел Алексея. Чучел, должно быть, обозначало «чучело» на чеченский лад.

Кудрявый ножом перерезал ленты скотча, высвободил пленника со стула.

В глазах чеченца Алексей признал, кроме насмешливости, особый блеск – так весело блестят глаза у тех, кто балуется наркотиками. Теперь вот он, этот Мустафа, и есть – хозяин его судьбы! Мустафа поднял носовой платок с пола и обтер им свои черные туфли. Алексей начал мычать. Мустафа сорвал с его лица онемляющий пластырь.

– Прежде чем куда-то ехать, я хочу с вами поговорить без посторонних.

– Мустафа! – пресек Кудрявый. – Фома приказал отдать его тебе. Шабаш! Сваливайте! Дела будете солить дома.

Алексею опять пришлось умолкнуть – с заклеенным ртом.

У гаража стоял поезженный черный БМВ Мустафы. Щурясь от лучей закатного, надгоризонтного солнца, Алексей присогнувшись, все так же со связанными перед собой руками, вышел из гаража, пошел было к дверце машины. Мустафа рассмеялся:

– Ты куда, чучел? Твое место здесь. – Он открыл багажник.

Алексей забрался в автомобильный чулан, скрючился, поджал колени. Крышка над ним дребезгливо захлопнулась. Машина тронулась. Пахло бензином, маслом, резиной покрышек, дорожной пылью, – дышать было трудно. Алексея прошиб пот. Вдруг тряхануло на кочке, что-то резко уперлось в бок – в глазах искры.