Текст книги "По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха"

Тэрасава-сэнсэй сказал, что сейчас в ордене Ниппондзан Мёходзи начинают осознавать такую ошибку, допущенную монахами после ухода преподобного Нитидацу Фудзии, когда службы стали выполняться формально, без вхождения в глубокий смысл практики, а марши мира превратились в ежегодные мероприятия для очистки совести. Ученые школы Нитирэн стали критиковать за это Ниппондзан Мёходзи, хоть и признают орден настоящей буддийской сангхой, какие чрезвычайно редки в наше время.

19 декабря 1996 г. Заметил, что в монастыре почти нет стульев. Если и есть в столовой нечто напоминающее их, то все же у этих сооружений со спинками нет ножек. Так что сидеть приходится исключительно на уровне пола. Монахам Тхеравады по-другому сидеть даже запрещено.

Я дочитал автобиографию Ганди. Он пишет, что индусы, которых очень много, страдают от недостатка занятости. Отсюда их бедность. Потому-то он и предложил ручную прялку взамен фабричного производства, которое лишает работы множество людей. Эти люди попадают в зависимость от тех, кто дает или не дает им работу. Но они могут сами взять ее! И способ взять работу – эта ручная прялка, отказ покупать фабричную продукцию.

Получается, что научно-технический прогресс, рационализация труда, столь восхваляемые сейчас, отнюдь не продвигают человечество вперед, но служат лишь сытой праздности немногих богачей и голодной праздности неимущего большинства, представленного странами третьего мира. Раньше я не видел столь очевидного факта!

Поэтому при постройке ступ (как заметил Слава, участвовавший в строительстве Пагоды Мира в Вайшали) заботятся не об удобстве, а о том, чтобы занять побольше людей. Ведь это факт, мы убедились сами: любого индуса можно остановить на улице, и он тебе из-под земли достанет что хочешь, если пообещаешь ему рупию-две.

20 декабря 1996 г. По утрам для разминки еще неокрепшей ноги я полюбил прогуливаться в зале для медитаций на третьем этаже, под нашей комнатой. Там чудесный витраж позади алтаря. Над головой каменного Будды – витражное изображение Будды меньших размеров. А над его головой – ветки дерева, как бы заглядывающего из-за стены, они покрыты нежно-зелеными, весенними листочками. Всю красоту замысла видишь именно утром, когда восходящее солнце оказывается как раз между этих листочков, становясь словно бы частью витража, делая все изображенное на витраже живым, нерукотворным, как само солнце. Оживают не только ветки дерева, но и Будда под их сенью становится реальным.

Вечером мы вылетаем домой. Последний свой визит мы нанесли упасаке, близко знавшему Нитидацу Фудзии. Он носит фамилию Маурья – как у царя Ашоки. Ее он, правда, сам себе присвоил. А вот район Дели, где он живет, непредумышленно называется Асо – так же, как и место, где родился Нитидацу Фудзии. В этом городском районе ощущаешь себя за городом, здесь сплошные виллы богачей и министров. Маурья – один из них. Лишь две недели назад он ушел из президиума Конгресса Индии.

Маурья присутствовал на упоминавшемся мной юбилее Нитидацу Фудзии в непальском городе Патане, который вылился в многотысячную демонстрацию буддистов. Он помогал Фудзии-гурудзи в то трудное для ордена время, всегда был хорошим другом, однако после ухода преподобного Нитидацу Фудзии из жизни о Маурье совершенно забыли и не пригласили ни на один праздник, возможно из-за его коммунистических взглядов.

Конечно же это несправедливо! Нашим визитом Тэрасава-сэнсэй хотел показать старику, что о нем помнят. Сэнсэй пригласил Маурью в Японию на церемонию, посвященную 13-летию ухода Нитидацу Фудзии, дал ему телефоны и адреса храма в Нью-Дели и школы, где живет Кацо-андзюсан.

Старик был рад нашему приходу. Оказалось, что одной из его невесток стала русская девушка из города Гусь-Хрустальный, и теперь шесть человек в семье Маурьев говорят по-русски.

Прощаясь, старик заметил на мне рваные носки и тут же принес новые. С неловкостью принял я это трогательное подношение…

МАРШ МИРА НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ
Индия – Непал, 1998, в письмах

И вот мы вернулись в Индию и Непал, чтобы теперь исходить их по-настоящему. Хотя иногда мы садились на транспорт, но половину пути действительно прошли пешком, по сельской глуши. Главной целью нашего приезда на этот раз было проведение Марша мира в связи с тревожным сигналом для всей планеты – испытаниями ядерной бомбы, проведенными в Пакистане, а в ответ – Индией, впервые после принятия ею моратория на такие испытания. Теперь нашу группу из десяти человек составляли только монахи.

И еще, я решил не столько вести дневник для себя, сколько писать его в виде писем к родным. Ведь изначальной целью дневника было сделать так, чтобы они как будто бы побывали в Китае, Японии, Индии и Непале вместе со мной. Но я не вполне следовал этой цели, обращаясь больше к себе, чем к ним, моим самым дорогим читателям. Так что эта часть дневника – своего рода покаяние в том эгоизме.

Покаяние и повторение, которое мать учения. Ведь два года назад я уже был во многих из мест, которые нам предстояло посетить теперь, и поэтому воспринимал эту поездку как некую сверку оставшихся у меня воспоминаний, с тем, каковы эти места на самом деле. Чем больше повторений, тем больше неточностей замечаешь. Хотя нет никакой гарантии, что ты когда-нибудь узнаешь, как оно «на самом деле».

Есть такой музыкальный прием – «запаздывание», или реверберация, проще говоря – эффект эха. Его стали использовать в роке после американца Кена Кизи, одновременно и музыканта, и писателя, прославившегося книгой о психиатрической лечебнице «Пролетая над гнездом кукушки». Книгой Тома Вулфа о Кене Кизи «Электропрохладительный кислотный тест» мы все, с моей легкой руки, зачитывались в этом путешествии. Она – о «работе с восприятием», которую проделывала его рок-группа под легкий наркотик ЛСД. Впрочем, совсем необязательно принимать ЛСД, чтобы понять, что наше восприятие действительности неизменно запаздывает, по крайней мере, на тридцать долей секунды – такова предельная скорость реакции человека. Получается, мы всю жизнь имеем дело не с самой реальностью, а с «фильмом» о ней, изготовленным тридцать долей секунды назад!

Эту пропасть невозможно перепрыгнуть, какой бы бесконечно малой она ни казалась. Тут нет никаких «чуть-чуть». Либо пан, либо пропал. Я – пропал. Ведь сам я нахожусь в реальном мире, а воспринимаю себя как дошедшее только сейчас письмо или как свет давно погасшей звезды. В действительности меня, того, каким я себя вижу сейчас, нет. По сути, мы все – живые мертвецы.

И чтобы оживать, нам нужно снова и снова возвращаться…

К тому же из-за того, что два года назад часть путешествия я провел с загипсованной ногой, многие места мне не удалось как следует посетить. То есть, хоть я в них и был, но сидел большей частью в гостиницах или монастырях и записывал впечатления моих товарищей. Теперь же мне представился шанс увидеть все своими глазами.

10 октября 1998 г., суббота. Любимые мои,

пишу вам на пластмассовом откидном столике серого цвета, с которого стюардесса только что забрала начисто вылизанные мной одноразовые тарелки. То был ужин на пути из Бишкека в Нью-Дели. Самолет, летевший к нам, вместо Бишкека сел в Алматы, и мы прождали его в аэропорту «Манас» почти весь день. Вчера в киргизской столице выпал первый снег. Мокрый, подходящий для снежков, он пришел вместе с туманом, который и не позволил пилоту вовремя приземлиться.

Сынок, помнишь, ты спрашивал меня, почему мультяшка Чокнутый говорит не «пойду посплю», а «пойду покиваю»? Ох, и смеялись же мы тогда, смышлененький ты наш малыш! Вот и я так же сидел и кивал, пока в самолет не позвали.

Но это был еще не конец мытарствам. Таможенник придрался к коврам, которые мы взяли с собой в традиционном киргизском сундуке. Он кованый, с красочными узорами. Хотим подарить его вместе с коврами настоятелю индийского храма. Сундук у таможенника подозрений не вызвал, а вот к коврам он с криком потребовал доказательства, что они не предмет старины и не украдены из музея. Матерясь, он уличил нас в том, что в таможенной декларации мы их не указали. Однако место, где их надо указывать, озаглавлено «Служебные отметки», да и на сами ковры киргиз едва взглянул. Все это наталкивало на мысль, что справка была ему не очень-то и нужна. По монашеской одежде он просто принял нас за кришнаитов – завсегдатаев этого рейса, из которых наверняка вытягивал таким образом деньги, и неоднократно. Но у кришнаитов, скорее всего, богатые спонсоры, а у нашего Сэнсэя – крепкие нервы. Поэтому они платят, а Сэнсэй стоит до последнего: либо нас пропускают с коврами, либо мы не летим вовсе.

Наконец таможенник подошел к нам ближе и заговорил тихим, вкрадчивым голосом, стал нас журить, мол, нельзя же так. Его тактика стала мне совершенно ясна: сначала напугать жертву, а потом показать, что есть надежда на его милость, если… Но Сэнсэй не повелся на этот пряник, он просто не стал с ним разговаривать. Нас он попросил также игнорировать таможенника. Выдержав паузу, Учитель неожиданно громко произнес: «Я хочу, чтобы все знали: здесь творится беззаконие!».

Пассажиры, проходившие мимо нас на таможню, и персонал разом замерли. «А что творится-то?» – спросил кто-то в наступившей тишине. «Что здесь за собрание?» – пробурчал другой пассажир, и конвейер очереди снова пополз. Сэнсэй не стал ничего объяснять. Ему было достаточно только однажды повысить голос – и начальник того таможенника спустя минуту попросил нас проходить с нашими коврами, как будто ничего и не было. Учитель прошел мимо таможенников, возмущаясь тем, что в странах бывшего СССР сохранилась советская привычка вот так мучить людей, психологически эксплуатировать их. «Откуда он? Из Японии? Никто его не эксплуатирует», – примирительным тоном отвечал старший таможенник.

Так мы победили, применив то, что Махатма Ганди называл сатьяграхой – упорством в истине, неотделимым от ахимсы – ненасилия. Ненасилие заключалось в том, что мы не спорили с властями и не оскорбляли их. Сатьяграха – в том, что не терпели молчаливо их беспредел. Сказать правду достаточно один раз, но – относительно громко. И это работает!

Милые мои женушка и Женек,

я специально сел к левому иллюминатору, чтобы увидеть не только Гиндукуш, но и Гималаи, которые, правда, все равно оказались слишком далеко, и только остроглазые могли разглядеть на горизонте Эверест и Даулигири. Зато горы Гиндукуша отчетливо громоздились внизу, казалось, почти под самым самолетом! Они двигались и двигались назад, то в снегах, то в облаках, то красные, и наконец – освещенные заходящим солнцем. Те, что пониже, были уже в сумерках. Стелилась настоящая равнина гор. Оказывается, до сих пор горы представлялись мне чем-то вроде стены, отделяющей одну страну от другой, а сверху понимаешь, что горы сами по себе являются целой страной, они тянутся. И нога человека не ступала на эти обширные земли с тех самых пор, как они вздыбились. Вот она, терра инкогнита наших дней! По крайней мере, человек обычный здесь никогда не жил. А необычный, а Шамбала – об этом лучше молчать…

12 октября 1998 г., понедельник. Поздно вечером сошли в Варде с поезда «Низамутдин – Хайдарабад», что совсем необязательно означает названия городов. Например, Низамутдином называется лишь один из вокзалов в Дели. Это как если бы на нашем поезде было написано не «Москва – Саратов», а «Казанский – Саратов». Если кто не москвич, запутается, подумает, что поезд отправляется откуда-нибудь из Татарстана. А вот индусы во всем этом разбираются! Наверное, просто мышление у них поэтическое, не то что у нас. Потому и аэропорт свой главный назвали не банально по имени близлежащего поселка, типа Шереметьево или Домодедово, а по имени своего трагически погибшего премьер-министра – Индиры Ганди.

Ради ее однофамильца – Махатмы Ганди, отца нации, добившегося независимости Индии в 1947 году, – мы и приехали в Варду. Здесь находится главный ашрам его последователей.

Хорошо известно о влиянии Толстого на Ганди. Так что неслучайно именно в Ясной Поляне началось наше долгое путешествие, о котором я и поведаю вам, мои дорогие. От места, где родился Толстой, к Лумбини – месту, где родился Будда. Таков наш маршрут, по коему движемся мы уже почти полгода. До конечной его точки, находящейся в Непале, нам еще ехать и ехать.

Вчера в Дели мы успели провести акцию нашего Широкого марша мира по Евразии «В новый век без войн и насилия». В полдень мы пришли к «Ганди самадхи» в парке Радж Гхат и сели на травку. Ударили в барабаны, запели молитву. Вокруг было много людей, они стали фотографироваться возле нас. Это нам не мешало. Потом Сэнсэй неожиданно обратился ко всем, кто был в этот момент рядом, предложив взяться с нами за руки и встать вокруг мраморной плиты с Вечным огнем. Учитель говорил на хинди, я понял только два слова «вишва шанти» – миру мир. Круг из белых и смуглых рук замкнулся лишь на несколько секунд, но он был велик…

Это один из методов гандийского движения – прямое спонтанное действие, в которое безо всякой предварительной договоренности вовлекаются все, кто находится рядом с активистами в данный момент. Конечно, в нашем случае это не было сопряжено ни с каким протестом, ни с какой опасностью, но это совсем необязательно действие против чего-то. Корнями своими такие акции уходят в молитвенное единство всех людей, в самой глубине своего сердца готовых подать друг другу руку дружбы в любой момент. Вот откуда и пошел модный ныне «флэшмоб».

13 октября 1998 г., вторник. Хорошие мои ежики,

я по-прежнему в Варде, а пишу о Дели. В прошлом письме не успел рассказать все самое интересное.

После Радж Гхата мы зашли в школу имени Махатмы Ганди, к монахине Кацо-андзюсан. У нее там маленькая комнатка, половину ее занимает огромный алтарь, в нем живет мышка, которая не боится людей. Во время первого поклона я заметил ее острую мордочку возле чашки с рисовыми зернами. Когда встал, чтобы поклониться третий раз, увидел под самым потолком над алтарем табличку с надписью «Pray for World Peace»[95]95
  Молитесь за мир во всем мире (англ.).


[Закрыть].

Кацо-андзюсан решила посвятить остаток своей жизни тому, чтобы в парке Радж Гхат или неподалеку от него появилась Пагода Мира, на строительство которой Нитидацу Фудзии, когда был жив, предоставил свою премию имени Джавахарлара Неру.

Кацо-андзюсан даже приняла индийское гражданство, чтобы не отвлекаться на поездки в Японию для получения виз и не пропускать ни дня ради своей великой цели.

Окрестная ребятня настолько хорошо знает эту японскую бабушку, что, когда мы подходили к школе, ударяя в барабаны, дети побежали за нами, без ошибок повторяя молитву: «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё!». Потом они еще долго баловались, стараясь привлечь наше внимание криками «намасте» (индийское «привет»), и толпились, хихикая, под окнами комнаты, в которой мы беседовали с монахиней.

А когда Кацо-андзюсан принесла манго, повод посмеяться появился уже у нас. В октябре здесь эти плоды с большущей косточкой посредине, не дающей спокойно разрезать их пополам, становятся совсем желтыми и очень спелыми. Теперь резать их нельзя вообще – риск испачкаться мякотью очень велик. По той же причине манго нельзя просто укусить. Нужен особый способ, чтобы без потерь съесть манго в маленькой комнатке Кацо-андзюсан, где у тебя нет даже тарелки, потому что для каждого из десяти человек вряд ли найдется место, куда ее поставить. Прочная кожура позволяет обмять манго в ладони со всех сторон, чтобы мякоть внутри отделилась от кожуры, а потом надо осторожно прокусить в манго дырочку и высосать через нее сочное пюре. Однако я перестарался, слишком уверовав в прочность кожуры, и ярко-желтый салют брызнул из моих рук во все стороны – на белые кимоно, мое и моих собратьев, и на алтарь Кацо-андзюсан. Хорошо еще, вторая часть монашеской одежды – плащ-накидка как раз желтого цвета, так что перемазались мы, можно сказать, в тон[96]96
  Благодаря этому эпизоду Кацо-андзюсан запомнила меня и теперь каждый раз улыбается, когда мы встречаемся. Ее мечта осуществилась – через девять лет в Дели, в парке Индрапрастха неподалеку от Радж Гхата, появилась Пагода Мира. Мы приезжали на ее открытие 14 ноября 2007 года. Далай-лама тоже там был.


[Закрыть].

На прощанье бабушка вручила каждому конвертик с подношением, которое я тут же мысленно отложил на звонки и письма – родителям и вам, мои дорогие женушка и сынок.

Есть в нашей группе такой своеобразный монах – Стасик из Смоленска. Дали ему подношение – сразу раскрыл, каждую бумажку на свет посмотрел. Сама непосредственность. Потом в поезде надкусил фрукт, купленный Учителем, и тут же хотел выкинуть за окно. «Ты чего? – спрашиваю. – Не понравилось? Так дай мне!» И почему Сэнсэй его терпит?.. Учитель говорит: Стасик такой не со зла – от искренности. Никто из нас не честен настолько. Поэтому он для нас пример и испытание одновременно. Если ты самолюбив, легко разозлишься на Стасика или станешь смеяться над ним. Он учит смирению и гармонии в общине.

А вот другой монах Толик показал легкий способ взбодриться в поезде. В вагонах классом повыше есть душ, а в нашем – нет. Но Толик научил меня принимать душ из бутылочки, прямо в туалете, хоть это и запрещено. Можно точно не бояться проводника с его универсальным ключом – в отличие от российских поездов туалет здесь запирается изнутри простым шпингалетом.

Еще можно освежаться ветром, стоя у открытых дверей и любуясь пейзажами, которые проносятся прямо у твоих ног. В России это тоже нельзя. Но здесь, если двери держать закрытыми, в вагоне задохнешься, несмотря на отсутствие оконных стекол. Да и любоваться действительно есть чем. В России железная дорога часто идет сквозь скучный лес, а тут почти всегда перед тобой проворачивается широкая панорама распахнутого настежь пространства.

Я никак не мог закрепить свою дверь, чтобы она не захлопывалась. Индус, сидевший у противоположной двери, показал как. Через несколько минут он улыбнулся и угостил меня мандарином. Таких открытых лиц я не видел больше нигде. Мы тут все по очереди читаем книжку о Кене Кизи «Кислотный тест». В ней приводятся его слова, что только в Мексике он смог встретить людей с таким же искренним выражением лица, как у тех людей в Штатах, которые принимают ЛСД, причем мексиканцы такие от природы, а не от кислоты. С индусами, по-моему, то же самое. Европейцы, конечно, могут себе думать, будто индийский характер – результат наркомании. Сами европейцы без ЛСД только и умеют, что скалиться белозубым ртом, а в глазах у них полное безразличие. Вот они и едут в Индию за действительно доступной марихуаной, чтобы обрести «как бы искренность», но не понимают истинные истоки индийского характера. Сэнсэй возит нас сюда, чтобы показать эти истоки и то, как марихуана губит их.

Все эти мысли вызвала у меня одна-единственная мандаринка…

Итак, вчера поздно вечером мы приехали в Варду. От вокзала направились к ступе – как раз такой, о какой Кацо-андзюсан мечтает. Но, в отличие от Дели, Варда – провинциальный городок. Возле ступы есть монастырь Ниппондзан Мёходзи, в нем сейчас живет один из старейших монахов ордена – Имай-сёнин. К Имай-сёнину Тэрасава-сэнсэй относится как к своему наставнику. Для нас это важно – увидеть Учителя в роли ученика. Имай-сёнину трудно передвигаться, он принял нас в своей комнате и любезно согласился, чтобы наша орава осталась в этом небольшом монастыре.

Наутро мы принялись за уборку. Мне досталось сметать метелочкой со ступы жучков. Делать это надо было очень аккуратно: жучков много, а раздавишь хоть одного – испачкает ступу, потом не отмоешь, и вонять будет. Впрочем, я проверять не стал. Может, индусы это все придумали, чтобы я соблюдал ахимсу – не убивал насекомых?

Когда прибрались, солнце уже палило вовсю. Но Учитель повел нас в ашрам Ганди. Истекая потом, мы били в барабаны и шли по пыльной дороге. Два года назад мы не смогли найти точное место исторической встречи Махатмы Ганди и Нитидацу Фудзии, а теперь Тэрасава-сэнсэй точно знал, что встреча произошла в здании, где сейчас располагается школа. Нам навстречу высыпали все ее ученики и ученицы, одинаково одетые в белые рубашки и синие брючки или юбочки. Они протянули нам руки, встав в круг мира, и спели Гимн Индии. Необычное ощущение – стоять в огромном хороводе поющих детей…

Тут бы и завершить – ан нет, Сэнсэй подвиг нас на сверхусилие – еще четыре километра по самому солнцепеку, через села, к ашраму в Севаграме. Идти было очень тяжко. Однако виды, которые открываются лишь во время пешей прогулки, искупили все. Повстречались даже верблюды.

Служитель ашрама вынес нам коврики, чтобы мы расселись и прочитали Декларацию участника Широкого марша мира по Евразии. В ней есть такие слова, составленные нами вместе с Сэнсэем в Ясной Поляне: «Сегодня мы молимся за наступающее тысячелетие, в котором не будет войн, лагерей, не будет свежих могил солдат, в котором ни одна мать не прольет слез о своем погибшем сыне».

Ведь совсем скоро – XXI век. Каким он будет? История пойдет по кругу, и в 2017-м произойдет то же, что в 1917-м, а в 2041-м – то же, что в 1941-м? Или все-таки человечество извлечет уроки из века XX-го, да и вообще из всех минувших тысячелетий?

Этот наш приезд в Индию отличается от всех предыдущих паломничеств. Раньше мы приезжали узнать нечто новое, воздать благодарностью святыням прошлого. Теперь же мы приехали затем, чтобы эти святыни ожили, а мы напитались их силой и начали действовать сами – ради пробуждения всего человечества от сна вечного возвращения. Мы приехали, чтобы продолжить работу, на которую не хватило жизни у великих миротворцев Махатмы Ганди и Фудзии-гурудзи.

Наша работа необходима не для абстрактного человечества, но именно здесь и сейчас – поскольку нынешнее правительство Индии забыло то, чему учил Ганди, и, готовясь к войне с Исламской республикой Пакистан, провело ядерные испытания в День рождения Будды, назвав их «Улыбка Будды». Ослепленные желанием противопоставить себя исламу, осознают ли они, каким издевательством это звучит по отношению к Будде? Наши шествия по индийской жаре – это не просто аскеза, не бессмысленное самоистязание. Мы несем плакат, на котором написано на хинди и на английском: «Пеший марш мира за безъядерный новый век и победу Дхармы ненасилия». Простые индусы, увидев эти слова, может быть, задумаются, стоит ли им поддерживать своего безбашенного премьера Ваджпая. Ведь демократические традиции здесь по-прежнему сильны.

14 октября 1998 г., среда. Аннушка, родная моя, здравствуй!

Вот и прошел еще день. Помню-помню о твоей просьбе записывать не только, что произошло, но и все мысли, какими бы незначительными они ни казались. Ты будешь смеяться, но сегодня я опять сметал со ступы жучков. На этот раз мне помогал Илья. Он хоть и монах, а не понял, что их не надо убивать. Понял только, что нельзя давить, и давай скидывать в воду. Чтобы они утонули и уже на ступу не смогли возвратиться… Я не стал ему ничего говорить.

И вообще, думаю, когда живешь в общине, в коллективе, надо просто показывать пример и поменьше критиковать других. Ведь сделаешь кому-нибудь замечание, а он тебе ответит. И даже если ты ради гармонии в сангхе не станешь продолжать спор, так кто-нибудь третий обязательно встрянет. И пошло-поехало. Ничего толком не сделано, зато обиженных полно. Лучше молча делать общее дело и тихо пособлять другим его делать, не думая о том, кто прав, кто виноват. В конце-то концов, любой человек, когда на него смотришь снизу вверх, оказывается на фоне неба…

Мы сходили в центр городка Варда, в музей. Любопытно, хотя все знают, что музей посвящен Ганди, в его названии нет имени Ганди: «Центр науки для деревень». При этом директор музея – истый гандиец. Он объяснил такое название тем, что в нем сама суть учения Махатмы – как сделать деревню самодостаточной, не зависящей от города, а значит от колонизаторов-англичан. Главным инструментом независимости стала ручная прялка. Благодаря прялке у индусов отпала необходимость закупать ткани или одежду, произведенные на английских заводах, и им теперь незачем было идти в города, чтобы на тех же самых заводах зарабатывать деньги, на которые они и покупали английские ткань и одежду. Селяне напрямую, безо всякого посредничества научились изготавливать себе одежду, англичане же остались без работников и без прибыли. Это оказалось одной из причин, почему Великобритания ушла из Индии. Настолько все просто!

В музее представлены всевозможные виды прялок, за двумя из них сидели сотрудницы музея и ткали. Видимо, ими и сшита одежда директора – белые брюки и белая длинная рубаха. Директор сказал: на мировоззрение индуиста Ганди большое влияние оказало учение Христа о ненасилии в истолковании Льва Толстого, а уже потом он объединил это учение с буддизмом благодаря знакомству с японским монахом. Так три религии – индуизм, христианство и буддизм – объединились в одном великом человеке. «Это и называется в буддизме Экаяна, или Одна Колесница. Скоро ли историки и религиоведы оценят это событие?» – усмехнулся Сэнсэй.

После вечерней молитвы в монастыре Имай-сёнин говорил нам примерно о том же, добавив, что даже сами буддисты не задумываются об историческом значении встречи Ганди и Фудзии-гурудзи, положившей начало возвращению буддизма в Индию.

Сыночек,

ты спрашивал меня, кто такие неприкасаемые… Сегодня мы заходили к ним, сразу после музея нас позвали за собой какие-то молодые люди. Они повели нас в ближайшую деревню, показали там буддийский храм, сказали, что они – необуддисты, последователи доктора Амбедкара. Позже я расспрошу Сэнсэя подробнее об этом человеке, который по популярности в Индии стоит на втором месте после Ганди. А пока я понял, что необуддисты – это и есть неприкасаемые. Значение этого слова прямо противоположно русским неприкасаемым, под которыми подразумевается, наоборот, элита общества, правда бандитская в основном. Здесь неприкасаемые – это люди, с самого рождения оказавшиеся на отшибе индийского общества. Поскольку им надо на что-то жить, они занимаются той работой, за которую не возьмется ни один индус. Работают, например, ассенизаторами, сжигают трупы, убивают коров и выделывают кожу. Другого будущего у них нет, говорит Учитель, поэтому самое лучшее для них – стать буддийскими монахами, поскольку для буддизма касты ничего не значат, и даже неприкасаемый может стать великим святым. Вот почему они и называют себя буддистами, хотя зачем им приставка «нео», я так и не понял. Наверное, для них буддизм – это не столько духовная практика, сколько возможность получить социальный статус, и чтобы не смешивать с религией свою политическую борьбу за права и свободы, они и придумали слово «необуддизм».

«Столько чудес за туманами кроется!» – пел Высоцкий. Правда, туманы здесь бывают только самым ранним утром. А потом весь день – жара, жара. У вас в Москве скоро выпадет снег…

15 октября 1998 г., четверг. Сынок,

ты-то этого не помнишь, а вот когда тебе еще не было годика, мы с мамой каждый месяц отмечали день твоего рождения. Такая почему-то в России традиция. А может, и не только в России. Не знаю, как насчет новорожденных, а вот день рождения Учителя или день открытия ступы японские монахи в Индии отмечают точно так же, каждый месяц, причем не только первый год, а всю жизнь! Ну, может быть, не так торжественно, как саму ежегодную дату, но отмечают. И вот сегодня в вардинском монастыре празднуют 15 февраля 1993 года, когда состоялось открытие ступы. Хотя никакой торжественной церемонии не было, зато устроили праздник живота.

На банкет пришли большие люди. Например, старшая сестра того самого Бадждаджа, который является одним из трех крупнейших олигархов Индии. Это на его средства построена ступа. Его сестре 85 лет. Она рассказала нам о своей встрече с Эйнштейном, который говорил ей, что ценит звание «человек», ибо человек способен обрести внутренний мир и построить с его помощью мир вокруг, но разочаровался в человеческом разуме, ибо достижения его, Эйнштейна, разума были использованы во вред человечеству.

Старушка мне понравилась. Ее беседа с нами была построена по неким неписаным канонам, принятым, видимо, у индусов при первом знакомстве с иностранцами. Индус обязательно упомянет о своей встрече с известным человеком и вспомнит какое-нибудь философское изречение, сказанное им. Так, директор Гандийского музея, узнав, что мы русские, рассказал, как он приезжал в Советский Союз посетить места, связанные со Львом Толстым: Севастополь, Ясная Поляна. В Москве он был на приеме у тогдашнего директора Института стран Азии и Африки при МГУ, и тот, несмотря на свой марксизм, восхвалил духовность Индии, продекламировал в оригинале персидский стих: индийский святой открыл Александру Македонскому, что секрет спокойного состояния духа заключается в отсутствии желаний.

Путь к спокойствию духа долог. И Стасик (помните, я писал вам о нем) – яркое тому подтверждение. Он пожаловался сначала мне, а потом все-таки и Учителю, что Илья и Володя насмехаются над его странностями и один раз даже дали пинка. Но у нас, слава богу, не детский сад, и Сэнсэй не стал никого наказывать. Он призвал Стасика быть терпеливым, не высокомерным, сказал, что все наши проблемы порождены нашими собственными деяниями в прошлом или даже в прошлых жизнях, то есть кармой, и что все в сангхе стараются. На одну ночь Учитель все же разрешил Стасику перебраться к нему в комнату.

16 октября 1998 г., пятница. Аннушка, я в городе Санчи.

Уже поздний вечер, хотят выключать свет, но я все же попробую написать вам что-нибудь. Сегодня впервые наблюдал в Индии ливень, необычный для этого сезона. Утром мы выехали из Варды и тряслись под дождем в автобусе. Какие-то негабаритные сиденья – коленки некуда девать. А может, это я негабаритный?

Зато в салоне есть громко поющий и плачущий телевизор. Стасик спросил у Ильхэ-сынима, почему индийские фильмы только про любовь. Тот ответил, что у индусов по жизни только любовь и получается, и это хорошо, ничего другого и не надо. Толстой хорошо сказал об этом: «Смысл жизни – расти в любви».

Стасик все больше беспокоит меня. Автобус особенно шокировал его. Стасика теперь все здесь шокирует, он возмущается «нецивилизованностью» индусов, часто нервно смеется. Unique character[97]97
  Уникальный характер (англ.).


[Закрыть], – говорит о нем Сэнсэй.

Здесь, в Санчи, необуддисты строят большое здание в виде ступы, внутрь которой, однако, можно заходить. Это будет их «дворец съездов» и общежитие одновременно. В здании уже живет несколько необуддистов, есть храм, на алтаре – портрет доктора Амбедкара, его явно сравнивают с Буддой. Мы стали узнавать, нельзя ли организовать встречу с необуддистами, но людей оказалось слишком мало, и встречу пришлось отложить.

Сэнсэй опечалился. Рассказ о нашем Марше мира был необходим необуддистам. Они слишком политизированы, и им важно знать о таких инициативах на стыке религии и политики. Жалко, что мы не договорились заранее. Но в нашем Марше много спонтанности именно потому, что это частная инициатива частных граждан.