Текст книги "Зеркальщик"

Словно во сне Мельцер пересек оживленную площадь, даже не оглядываясь по сторонам. Все его мысли были об Эдите. К радости по поводу того, что его дочь снова говорит, примешивался страх за ее жизнь. Где же ее искать? Конечно, в Венеции было не так много жителей, как в Константинополе, но разыскивать Эдиту в запутанных улочках или на каналах было почти так же бессмысленно, как иголку в стоге сена. Мейтенс был единственной надеждой зеркальщика.

Из погребка доносились смех и негромкая музыка, и Мельцер отыскал себе местечко в уголке, откуда хорошо было видно радостных посетителей. Вблизи от Дворца дожей жили в основном богатые венецианцы, и длинный стол со стульями, спинки которых были выше самого высокого посетителя в шляпе, предназначался только для членов Большого совета.

Когда Мельцер занял единственное свободное место в уголке, до ушей его донесся колокольный звон, и он невольно вспомнил о Симонетте, которая так бесстыдно бросила его в беде. Довольный собой, зеркальщик жестом подозвал одну из фривольно одетых служанок – недаром о венецианских портных шла слава, что они умеют шить платья, которые больше открывают, чем прикрывают, – и тут его взгляд упал на двух музыкантш, игравших на сцене на гамбе и лютне.

Боже правый! Неужели воспоминания о Симонетте до сих пор преследуют его – или это и вправду она? Наверняка в Венеции немало лютнисток, и, бесспорно, у многих из них пышные черные волосы, но вряд ли существует вторая столь же прекрасная и столь же грациозная.

Мельцер поймал себя на том, что все еще привязан к этой женщине. И тут лютнистка запела:

– La dichiarazionne d’amore e una bugia…[7]7
  Признание в любви – ложь (итал.).


[Закрыть]

Вне всяких сомнений, это была Симонетта!

Мельцер вскочил и бросился к выходу. Но Симонетта давно заметила его. Она внезапно оборвала свою канцону и помчалась за посетителем на улицу. Мельцер бежал через площадь так, словно за ним гнался сам дьявол, толкнул нескольких мужчин, попавшихся на дороге, нашел небольшой темный переулок и, прислонившись к стене дома, прислушался, не преследуют ли его. С колокольни собора Святого Марка раздавался звон Marangona – одного из пяти колоколов, возвещавших начало дня.

Убедившись, что избавился от преследовательницы, Мельцер отправился обратно тем же путем, каким пришел. Выйдя на площадь Сан-Марко, он внезапно услышал знакомый голос:

– Почему ты убегаешь от меня, зеркальщик?

Мельцер не удостоил шедшую рядом с ним лютнистку даже взглядом и продолжал упорно молчать, направляясь ко Дворцу дожей.

– Ведь мы же любили друг друга! – умоляюще продолжала Симонетта. – Выслушай меня, и ты все поймешь.

Мельцер горько усмехнулся.

– Что тут понимать? Ты – шлюха, каких сотни, и идешь со всяким, кто тебе улыбнется.

Симонетте трудно было поспевать за зеркальщиком, но она не сдавалась.

– Я же понимаю, почему ты так со мной обращаешься. Но прошу тебя, послушай меня хоть чуть-чуть.

Зеркальщик остановился и поглядел на Симонетту. Он запрещал себе смотреть на ее сочные губы, будто шелковый, слегка изогнутый подбородок, сияющие глаза, обещавшие самые невероятные наслаждения. Нет, Мельцер не мог испытывать к ней ненависть, но глубоко в душе он чувствовал себя оскорбленным.

– Итак? – резко сказал он, глядя на толпу, заполнившую вечернюю площадь.

Лютнистка подыскивала слова.

– Все, – торопливо пробормотала она, – не так, как ты думаешь. Во всем виноват один Лазарини. Ты должен знать, что он горячий сторонник старого дожа Франческо Фоскари, один из немногих, кто по-прежнему верен ему. Дож же, в свою очередь, расположен к Папе Римскому Евгению, человеку, который так же стар, как и Фоскари, и у которого так же много врагов. Для них обоих, как для дожа, так и для Папы, верно одно: число их врагов превышает число сторонников. Даже Совет десяти, который вообще-то должен представлять интересы дожа, настроен враждебно по отношению к нему.

Мельцер хотел было спросить, какое отношение все это имеет к нему, но промолчал. Симонетта продолжала:

– Когда стало известно об убийстве папского легата Альбертуса ди Кремоны, Папа понял, что у него есть только один выход: попросить помощи у дожа. Ему удалось убедить Фоскари в том, что искусственное письмо – по какой-то причине – имеет большое значение для дальнейшего существования папства. И тогда дож поручил Лазарини привезти китайцев, которые владеют этим самым искусственным письмом, в Венецию. По понятным причинам к китайцам было не подступиться, но шпионы сообщили, что зеркальщик тоже владеет этим искусством. Сначала они хотели тебя похитить. Тогда Лазарини пришла в голову дьявольская мысль о том, что в Венецию тебя должна заманить женщина. Выбор пал на меня.

– Так я и знал! – возмущенно воскликнул Мельцер. – И о чем я только думал!

Пылая от ярости, он направился к Порта-делла-Карта.

– Хоть прибыльная работа-то была?

Симонетта заплакала и побежала за ним следом.

– Лазарини дал мне пятьдесят скудо, а еще пятьдесят он должен был заплатить после выполнения задания моему брату Джакопо.

– Ты их получила?

– Нет. Мне не нужны эти деньги.

– Откуда столь внезапное благородство?

Симонетта обогнала Мельцера, встала перед ним и со слезами на глазах сказала:

– Все произошло не так, как было запланировано. Джакопо убили по случайному стечению обстоятельств, а я влюбилась в тебя. Да, я действительно в тебя влюбилась!

– Где замешаны деньги, там нет места любви.

– Клянусь прахом святого Маркуса, это правда!

– А почему же ты убежала с Лазарини?

– С тех пор как выбор пал на меня, Лазарини положил на меня глаз. Ему постоянно докладывали обо мне всякие шпионы. Мне кажется, он следил за каждым нашим шагом. В какой-то момент, видимо, соглядатаи сообщили в Венецию о том, что лютнистка и зеркальщик, по всей видимости, заодно. И Лазарини потерял голову. Он отправился в Константинополь и потребовал, чтобы я немедленно вернулась в Венецию, в противном случае он позаботится о том, чтобы тебя убили. Он заявил, что убийца в Константинополе стоит всего два скудо.

– Убить меня? Он, должно быть, сошел с ума. В этом случае он никогда не смог бы выполнить свое поручение.

Симонетта кивнула.

– Из-за любви мужчина способен потерять голову.

Мельцер смущенно уставился в землю. Слова Симонетты поразили его. Неужели она говорила правду? В конце концов, однажды она уже обманула его.

И пока он молча прислушивался к себе, спрашивая, чему стоит доверять больше – своим чувствам или своему разуму, Симонетта сделала попытку обнять его. Тут зеркальщик вырвался, словно это нежное прикосновение было ему противно, и бросился прочь со словами:

– Нет, умоляю тебя! Дай мне время!

А Симонетта так и осталась стоять, не зная, что делать.

Перед Порта-делла-Карта прогуливались стражники в широких, подвязанных под коленями штанах и рубашках в красно-синюю полоску. Но вместо обычной четверки ворота охраняли двенадцать стражников, и каждый, кто хотел войти во Дворец дожей, должен был назвать свое имя и цель визита. Только тогда стражники поднимали скрещенные алебарды и пропускали гостя.

Вскоре показался Мейтенс. Он отвел Мельцера в сторону и, убедившись, что никто не подслушивает, прошептал:

– Дож стал жертвой покушения. Кто-то пытался отравить его. Кажется, здесь дикие нравы. Идемте!

И оба мужчины обошли вокруг собора Святого Марка, перешли мост через Рио-дель-Палаццо и приблизились к площади Сан-Захария с тыльной стороны.

– Я пришел, – сообщил Мейтенс, – как раз вовремя, чтобы влить ему кружку морской воды. Дожа вырвало, и он выблевал все, что ел за последние два дня. Теперь он находится на попечении двух своих лейб-медиков, за которых я не стал бы ручаться. Говорят, у дожа много врагов. Вы меня вообще слушаете?

– Да-да, конечно, – задумчиво ответил Мельцер. Гнилостный запах, который поднимался от Рио-дель-Вин и неотвратимо расползался по всем близлежащим переулкам, смешивался с сырым осенним воздухом и был способен лишить чувств любого. С тех пор как зеркальщик ступил на берег Венеции, он отчаянно страдал из-за невыносимой вони этого города. Мельцер с отвращением уткнулся носом в сгиб локтя.

Мейтенс, от которого не укрылось движение зеркальщика, грубо рассмеялся и заметил:

– Через день-два ваш нос привыкнет к венецианскому аромату клоаки. С городами то же, что и с женщинами: самые красивые из них страшно воняют.

Зеркальщик заставил себя ухмыльнуться.

– Вам не дает покоя судьба дочери, – снова начал Мейтенс, когда они, поеживаясь, шли рядом по направлению к постоялому двору. – Мы найдем ее. Венеция – город на островах. Потеряться здесь не так просто.

На постоялом дворе «Санта-Кроче» среди постояльцев царило сильное волнение. Отряд уффициали, семеро вооруженных человек, проверяли всех иностранных посетителей, их бумаги, багаж, даже одежду. Говорили, что дожа пытались отравить, и предполагали, что это сделал иностранец. Мейтенс и Мельцер многозначительно переглянулись.

Больше всех перепугался хозяин постоялого двора, опасавшийся за репутацию своего заведения. Он рассыпался перед зеркальщиком в тысяче извинений, поясняя, что такого у него еще никогда не было, что уффициали обыскали комнату Мельцера и конфисковали черную мазь. Ему, Михелю Мельцеру, надлежит предстать завтра перед Quarantia Criminal.

– Черная мазь? – Мейтенс, ставший свидетелем разговора, вопросительно взглянул на Мельцера. – Хотите составить мне конкуренцию, зеркальщик?

Михель Мельцер горько рассмеялся.

– Глупости. Это не мазь, это сажа для печати!

Комната зеркальщика являла собой жалкое зрелище. Сундуки, ящики – все было перерыто, не исключая постели. Но, кроме сажи, ничего не пропало, ни единственной монетки из кошеля. Мельцер вынул сотню гульденов и протянул медику:

– Я ведь вам все еще должен.

На следующее утро Мельцера вежливо, но настойчиво разбудили двое уффициали и отвели в Quarantia во Дворец дожей. Лестницы, галереи, своды этого дворца были предназначены для того, чтобы у чужестранца возникло ощущение, будто отсюда управляют миром. Если при входе в палаццо зеркальщик еще был уверен в себе и не чувствовал никакой вины, то его уверенность улетучивалась по мере того, как дорога, по которой шли уффициали, становилась все более длинной и запутанной. Наконец они пришли в зал, в котором Мельцер запомнил только фрески на высоком потолке и обтянутые красной камкой стены.

За массивным деревянным столом сидел низенький, одетый в красное человек, которого уффициали почтительно называли «капитано». Капитано Пигафетта – так его звали – поглядел на Мельцера подчеркнуто дружелюбно, поинтересовался его именем, родом занятий, происхождением и наконец дважды хлопнул в ладоши. Тут же, словно ее открыла невидимая рука, отворилась дверь в стене, и оттуда появились двое уффициали в униформе. Первый из них нес жестяную коробочку Мельцера, в которой лежала сажа для печати, у второго в руках была взъерошенная серая кошка, шипящее создание, каких полно на улицах и площадях Венеции.

Капитано Пигафетта принадлежал к распространенному типу людей, балансирующих на грани безвредного ничтожества и опасной хитрости. При этом они изо всех сил стараются скрыть свою подлую сущность за постоянной улыбкой. Открыв жестяную коробочку, капитано ухмыльнулся, но когда он запустил в нее руку, лицо его на миг исказилось.

– Не вы ли говорили, что занимаетесь производством зеркал, чужестранец?

– Говорил, капитано.

Пигафетта самодовольно улыбнулся.

– А что, в производстве зеркал нужны такие вонючие мази?

– Нет, капитано. Это не мазь, это средство для черного искусства.

– То есть вы маг, шарлатан или же даже пособник дьявола?

– Ничего подобного, капитано. Сажа – не что иное, как чернила для искусственного письма.

– То есть вы волшебник. Один из тех, кто бродит по рынкам и выманивает деньги у граждан. Как бы там ни было, колдовство никоим образом не является почетным занятием.

Мельцер едва сдержался.

Внезапно капитано сменил тему и спросил:

– Какого Папу вы, собственно говоря, почитаете, колдун? Того, который в Риме, или же Амадеуса Савойского, который называет себя Папой Феликсом Пятым?

И хитро улыбнулся.

Зеркальщик не ожидал такого вопроса и растерялся.

– Я… не знаю, к чему вы клоните, капитано, – пробормотал Мельцер. – Есть только один наместник Бога на земле. Или как?

Такой ответ озадачил капитано, и он снова обратился к саже и жестяной коробочке.

– Пахнет не так уж и плохо, – заявил он, засунув нос в сажу, – но этим отличаются почти все смертельные яды.

– Капитано! – возмущенно воскликнул Мельцер. – Моя сажа – это не яд. Это смесь из жира, копоти и других компонентов и сделана исключительно для проявления искусственного письма!

Пигафетта злорадно ухмыльнулся.

– Ну хорошо, чернокнижник, как насчет того, чтобы сказать, что ваша сажа никому не может навредить?

– Нет, конечно же не может, капитано!

– И ей тоже не может? – Пигафетта указал на кошку, которую держал в руках уффициали. Тот посадил кошку на стол перед капитано. Изголодавшаяся кошка услышала запах жира и бросилась к жестяной коробке. Кошка ела так жадно, что сажа разбрызгалась по столу капитано и оставила на нем грязные пятна.

Мельцеру противно было смотреть на облизывающуюся и глотающую сажу кошку. Животное с ног до головы было в саже и, казалось, никак не могло наесться.

– Капитано, эта сажа задумывалась не как еда для кошек, – напомнил зеркальщик, – и уж точно не для таких изголодавшихся, как эта!

Пигафетта, с дьявольским наслаждением наблюдавший за жрущей кошкой, сложил руки на груди и, переминаясь с ноги на ногу, ответил:

– Если это не яд, то скажите, что она выживет…

– А если нет?

Капитано поднял взгляд на Мельцера:

– Тогда не хотел бы я быть на вашем месте, зеркальщик.

Он не успел договорить, как кошка внезапно перестала есть. Пигафетта удивленно поднял брови.

Перемазанная сажей кошка выглядела жалко. Было видно, что ей плохо, потому что, вопреки кошачьей привычке вылизываться при каждом удобном случае, наевшееся животное уселось на стол и стало мотать головой, словно пытаясь выплюнуть жирную пищу. Жуткое зрелище продолжалось недолго, кошка упала на стол. Задние лапки ее конвульсивно дергались.

Мельцер с отвращением отвернулся.

– Унесите ее! – выкрикнул капитано. – А чернокнижника – в камеру!

На секунду Мельцеру показалось, что земля уходит у него из-под ног. Ему почудилось, что весь мир сговорился против него, но вскоре к нему вернулись силы и воля. Он бросил на Пигафетту яростный взгляд и воскликнул:

– Кто дал вам право так со мной обходиться?! Пришлите ко мне в камеру самого лучшего адвоката, какой только есть в этом городе!

Капитано скривился и развел руками:

– Я действую во имя республики. Вы подозреваетесь в соучастии в заговоре. А что касается адвоката, то у вас будет самый лучший из тех, кого вы в состоянии оплатить.

Мельцер не мог избавиться от ощущения, что это был скрытый намек на деньги, которые уффициали нашли в его комнате, но умышленно проглядели. Мгновение он колебался, не подкупить ли капитано, но почему-то не чувствовал особого испуга. Было ли это предчувствие, которое посещает людей, когда судьба становится к ним неожиданно жестокой? По крайней мере, собственное заточение огорчило Мельцера меньше, чем то, что он узнал вчера об Эдите и Симонетте.

Зеркальщик позволил увести себя, нисколько не сопротивляясь. Те же самые уффициали, которые привели его утром в камеру, теперь вели Мельцера на четвертый этаж дворца, где обитали Tré Capi[8]8
  Три главы (Совета десяти) (итал.).


[Закрыть], трое председателей Совета десяти. И тут произошла неожиданная встреча.

У одного из окон высотой почти от пола до потолка, через которые можно было поглядеть во внутренний двор Дворца дожей, стоял высокий, одетый в черное человек. Когда он обернулся, зеркальщик узнал в нем Доменико Лазарини.

– Не ожидал вас здесь увидеть! – вырвалось у Мельцера. Сказать это его заставили ярость и ревность, и он с презрением добавил:

– Это не к добру!

С наигранной приветливостью Лазарини подошел к зеркальщику и спросил:

– Прошу вас, мастер Мельцер, скажите, почему вы настроены столь недоверчиво?

– Что тут удивительного, – перебил его Мельцер, – если припомнить нашу последнюю встречу в Константинополе? А теперь вот мое заточение. Вы что, всерьез думаете, что я хотел отравить вашего дожа сажей?

– Какая фатальная ошибка, зеркальщик, чрезмерное усердие выскочки! Я должен извиниться перед вами от имени республики.

– За что? – поспешил поинтересоваться Мельцер.

– За ваш арест, зеркальщик. Для него нет ни малейших оснований. Вы свободны. Но, если я могу дать вам совет, не доверяйте иностранцам. В Венеции полным-полно шпионов. А за каждым шпионом стоит палач.

Мельцер присвистнул.

– А если вы позволите дать вам совет, перестаньте преследовать Симонетту. Видите ли, она вас не любит. Она ненавидит вас, хоть вы и занимаете высокий пост.

Лазарини не ответил и стал нервно теребить пуговицы своего плаща. Наконец он сказал:

– Неужели мы станем ссориться из-за бабы? У республики есть более насущные проблемы, которые необходимо решить.

– Ах, – иронично ответил Мельцер, – почему же вы тогда похитили Симонетту из Константинополя, мессир Лазарини?

– Подвергся минутному порыву чувств, ничего более. Вы же сами мужчина и знаете, каково это. Будем честны: едва ли есть чувство более близкое к глупости, чем страсть. Я уже давным-давно забыл эту женщину.

– Симонетта говорит другое.

– Вы с ней беседовали?

– Да, конечно. Назовите причину, по которой мне не следовало этого делать.

– Нет-нет. Если эта женщина вам нравится, вы ее получите.

– Как великодушно, мессир Лазарини! Но я не знаю, нужна ли она мне.

Последовала пауза, долгая пауза, во время которой каждый думал о своем.

Первым нарушил молчание Лазарини:

– В таком случае вам известно о поручении Симонетты заманить вас в Венецию?

Зеркальщик промолчал. Он глядел в выходившее во внутренний двор окно, наблюдая за красочным представлением смены караула.

– Да, мне стало об этом известно, – сказал наконец зеркальщик.

– Это была моя идея – плохая идея, признаю. Если бы я знал, что вы отнесетесь ко мне с пониманием, не стал бы этого делать. Вы должны знать: когда в Венеции стало известно, что китайцы изобрели искусственное письмо, с помощью которого можно писать послания в сотню, да что там – в тысячу раз быстрее, чем если взять столько же писарей, то Совет десяти поручил Tré Capi любой ценой привезти это изобретение в Венецию. Первый глава предложил объявить войну Китаю и украсть у них искусственное письмо; второй – построить китайцам флот в обмен на письмо; я же поначалу предложил отдать китайцам один из не нужных нам городов вроде Падуи или Вероны. Но ни одно из этих предложений не понравилось Inquisitori dello Stato[9]9
  Государственным инквизиторам (итал.).


[Закрыть]. От войны, сказали они, предостерегал еще Марко Поло, который утверждал, что Китай, может быть, и можно победить, но никогда нельзя завоевать. Построив флот, сказали другие, мы тем самым дадим китайцам мощное оружие, которое однажды поможет им нас же и завоевать. А мое предложение было встречено смехом, поскольку инквизиторы считали, что китайцам Верона и Падуя тоже совершенно ни к чему. На это нечего было возразить. Но пока мы ломали головы над тем, как нам заставить китайцев передать нам свое открытие, наши разведчики из Константинополя доложили, что генуэзцы, арагонцы и даже Папа Римский Евгений ведут переговоры с китайцами. Тут и всплыло ваше имя, зеркальщик. Говорили, что вы даже усовершенствовали искусственное письмо. И мне пришла в голову идея предоставить китайцев китайцам и заманить вас в Венецию при помощи женщины. Вот как все было.

– А почему именно Симонетта?

– Таково было решение всех десяти Inquisitori dello Stato. Они сочли ее не только лучшей лютнисткой, но и одной из самых желанных женщин города. Она уже вскружила голову ряду почтенных жителей Венеции, при этом так и не уступив им.

Слова Лазарини еще больше спутали в голове Мельцера все то, что касалось его чувств к Симонетте. Он думал, что сможет ее забыть, но теперь был далек от этого как никогда.

– Поверьте мне, – продолжал Лазарини, словно прочитав мысли Мельцера, – я больше и не гляну на эту девку.

Зеркальщик обернулся и поинтересовался:

– И что это значит для меня?

– Вы свободны, мастер Мельцер.

– Позовите своих стражников, пусть выведут меня, – сказал зеркальщик и собрался уходить.

Но Лазарини преградил ему путь.

– Еще минутку, прошу вас, мастер Мельцер. Вы недавно в городе и еще не привыкли ко множеству партий. Они представляют большую опасность для человека с вашими способностями. И я хочу предупредить вас: не ошибитесь в выборе. Злые языки утверждают, что в Венеции столько же группировок, сколько и островов. Правда, не все имеют власть, соответствующую занимаемой должности. Это как в театре теней: те, кто дергает за ниточки, всегда остаются в тени.

Мельцер нахмурился.

– Почему вы говорите мне это?

Доменико Лазарини пожал плечами.

– Хочу вас предупредить, только и всего. Серениссима – очень опасное место. Не проходит и дня, чтобы не случилось убийство. И всегда есть влиятельные и нужные мужи, которых самым жестоким образом убивают сторонники того или иного, но всегда неправильного объединения. Совсем не тайна, что даже Inquisitori dello Stato принадлежат к различным группировкам, точно так же как и трое председателей, и каждый представляет различные интересы.

– А вы, мессир Лазарини, чей вы сторонник?

Лазарини тряхнул головой, словно проглотил муху, и наконец расстроенно ответил:

– Не принято задавать такие вопросы, зеркальщик, но поскольку вы уже здесь, то я не стану отмалчиваться – все равно все знают. Мое сердце бьется для дожа Франческо Фоскари. Он избранный Ducatus Venetiorum. Тот, кто собирается оспаривать этот титул, идет против республики. А вы понимаете, что это значит! – И он приставил ладонь к горлу. – Вы ведь тоже сторонник дожа?

Зеркальщик задумался. Стоит ли отвечать? Если он примкнет к дожу, то противники Фоскари станут его врагами. Если он примкнет к противоположной партии, то его врагами окажется партия дожа, что чревато преследованиями шпионов и доносчиков, которых здесь больше, чем в любом другом городе мира. Поэтому Мельцер ответил:

– Мессир Лазарини, я простой ремесленник из немецкой земли, нахожусь в вашем городе слишком мало, чтобы примкнуть к той или иной партии. Пока что мне обе безразличны и я никому не доверяю.

Лазарини хитро рассмеялся:

– О небо! Хотелось бы мне быть столь же осторожным в своих речах. Но уверяю вас, рано или поздно вы будете на стороне дожа и ни на чьей другой. И вы не останетесь внакладе. У меня есть основания утверждать это.

– Вы меня заинтриговали, мессир Лазарини!

Хотя в зале никого не было, председатель Совета десяти огляделся по сторонам, словно желая убедиться в том, что никто не стал свидетелем их разговора. Затем, прикрыв рот ладонью, заявил:

– Послушайте, что я вам скажу. Дож хочет, чтобы вы сделали Венецию центром искусственного письма. Потому что, как говорит Фоскари, искусственное письмо ослабит влияние Церкви и завоюет больше сторонников, чем все проповедники, вместе взятые. В первую очередь таким способом можно быстро и точно распространять политические идеи. Вы признаете, что я прав?

Мельцер самодовольно улыбнулся:

– Я в полной мере разделяю убеждения дожа, мессир Лазарини, но с его мыслями о том, что он может в одиночку использовать искусственное письмо, я не согласен.

– Но ведь, не считая китайцев, вы – единственный, кто владеет этим искусством!

– Пока что, мессир Лазарини, пока что!

Спокойствие, с которым Мельцер отвечал на его слова, заставляло Лазарини все больше нервничать. Он засуетился:

– Так назовите же наконец ваши требования! Я уверен, дож выполнит их. Если вам нужны деньги, назовите сумму. Инструментов и материала будет вдосталь. А если хотите жить в палаццо, то дож исполнит и это ваше желание.

Мельцер удовлетворенно кивнул.

– Это очень великодушно, мессир Лазарини. Я обдумаю ваше предложение.

Он еще раз кивнул и вышел из зала.

В сопровождении двоих уффициали зеркальщик снова вышел на свет божий, на свободу.

По пути к постоялому двору Мельцер осознал, что находится в очень опасной ситуации, потому что какой бы выбор он ни сделал, он наживет себе врагов. Смертельных врагов. Если бы его не останавливала неясная судьба дочери Эдиты, Мельцер в тот же день уехал бы из Венеции. Но тут была и Симонетта, которая по-прежнему оказывала на него магическое воздействие; да, похоже было на то, что чем больше он сопротивлялся, тем сильнее тянуло его к ней.

Даже если бы этого было недостаточно для того, чтобы остаться, неожиданная встреча немедленно переубедила бы зеркальщика. Когда он подошел к постоялому двору, там его ждал человек маленького роста с носом картошкой – Чезаре да Мосто.

Зеркальщик был настолько расстроен, что не сказал ни слова. Зато да Мосто рассмеялся, держась руками за живот, и все в зале стали оборачиваться и глазеть на них.

– Вы что, думали… – Легат ловил воздух ртом. – Вы что, серьезно думали, что вам удастся от меня сбежать и не выполнить своих обязательств?

– Приветствую вас! – смущенно ответил Мельцер и тихо добавил: – Да что вы, и в мыслях не было! В Венецию меня привели исключительно личные дела. Я выполню ваш заказ. Дайте только срок.

Он не успел даже оглянуться, как к нему с двух сторон подошли двое здоровенных парней. Сильным движением один из них заломил Мельцеру правую руку за спину, а второй вынул острый нож и приставил к горлу. Мельцера прошиб холодный пот, руки задрожали. Зеркальщик не решался даже вздохнуть. Не сказав ни слова, парни втолкнули его в нишу в дальней части зала.

У Мельцера было такое ощущение, словно его пригвоздили к стене. Тем временем нож начинал угрожающе впиваться ему в горло. Не в состоянии даже просить о пощаде или оказывать сопротивление, Мельцер просто смотрел на напавших. На его широком грубом лице ничего не отражалось. Единственной мыслью, терзавшей его, было: «Если ты закричишь, они тебя убьют».

И тут на заднем плане раздался голос да Мосто:

– Оставьте его в покое, идиоты. Он на нашей стороне! – Великаны исчезли, а легат подошел к Мельцеру вплотную. – Разве я не прав?

Мельцер старательно закивал. Он почувствовал облегчение и даже определенную признательность к легату.

– Я выполню ваш заказ, – пробормотал зеркальщик, глубоко вздохнув, – как только найду подходящие инструменты и ремесленников, которые сделают нужное оборудование, наборы букв, прессы и в первую очередь плавильные печи, чтобы сделать новые буквы. Я не стану скрывать – это может продлиться несколько недель, а то и месяцев.

Чезаре да Мосто поглядел на зеркальщика снизу вверх, как обычно усмехнулся, но в его взгляде было что-то, внушающее ужас.

– Я хочу, чтобы ты начал работать уже завтра, – сказал да Мосто сдавленным голосом.

Мельцер покачал головой.

– Мессир да Мосто, как же я буду работать без необходимых инструментов?

Легат схватил зеркальщика за рукав и сказал:

– Идем. На Рио-дель-Вин ждет лодка. Она отвезет нас на Мурано, туда, где живут венецианские зеркальщики.

В отличие от Венеции, где было около сотни маленьких каналов, на Мурано было всего пять больших водных артерий. Остальное пространство занимали улицы и переулки. Из-за угрозы пожара, исходившей от плавильных печей, и дыма, который постоянно висел над городом, в особенности зимой, жители Венеции изгнали своих стеклодувов из города еще сотню лет назад и отправили на Мурано. Теперь на этом острове жили около тридцати тысяч человек, занимавшихся исключительно стеклом, а также ремесленники, художники, торговцы и дворяне – владельцы крупных мануфактур. Ни для кого не было секретом, что густонаселенный богатый остров, выпускавший даже свои деньги, охотно предоставлял убежище шпионам и разбойникам с большой дороги.

Напротив церкви Санта-Мария-э-Донато, где арочная стена отражалась в канале Сан-Донато, да Мосто и Мельцер сошли на берег. Старинное здание в конце глухого переулка, дома в котором на нижних этажах были оснащены массивными сводами, наводило на мысль о том, что обитатели давным-давно покинули его. На двери висел тяжелый железный замок, а окна были закрыты деревянными ставнями.

Чезаре да Мосто вынул из кармана плаща ключ и отпер двери. За ними оказалось просторное помещение. Когда да Мосто открыл окна, выходящие на канал Онделло, у зеркальщика перехватило дух. В помещении находилась полностью оборудованная типография: слева стояла плавильная печь, рядом лежали слитки свинца и олова, печатные наборы, прессы, были даже пергамент и бумага.

– Узнаете оборудование? – Чезаре да Мосто выдавил из себя мерзкую улыбочку.

Мельцер поглядел на прессы внимательнее.

– Это же…

– Конечно! – перебил его да Мосто. – Ваши инструменты из Константинополя. Они были ничьи, поэтому я велел привезти их сюда. А плавильная печь принадлежала венецианским стеклодувам… Я уверен, она сослужит вам хорошую службу.

Зеркальщик все еще не мог оправиться от удивления. Он потряс головой и сказал:

– Вы привезли сюда все оборудование из лаборатории?

– Ну да, – ответил легат, – хотя это было непросто. Но зато теперь вы понимаете, насколько важно для нас ваше искусство. В свою очередь я ожидаю, что вы уже завтра приступите к работе над индульгенциями!

Мельцер негромко выругался. «Если Лазарини узнает об этом, дни мои сочтены», – подумал он.

И пока зеркальщик размышлял, как это все уладить (и решение проблемы было так же далеко, как Венеция от Константинополя), Чезаре да Мосто подошел ближе и произнес:

– Конечно же, все должно происходить в строжайшей тайне. Мурано – это не то место, где приспешники Папы заподозрят о наличии такой лаборатории, не говоря уже о вашем присутствии. Поэтому мне кажется разумным, если вы не будете покидать остров до выполнения договора.

– Но, мессир да Мосто… – Зеркальщик утратил дар речи.

– Вы ведь не взяли на себя пока что иных обязательств?

– Как вы могли подумать, мессир да Мосто?

– Внакладе вы не останетесь. Отсюда рукой подать до виллы, где вас ждут, а ваш багаж, который вы оставили на постоялом дворе, уже находится на пути сюда.

Зеркальщик хватал ртом воздух. Он видел, что малейшее сопротивление только ухудшит его положение, но все же заметил:

– Все свое состояние и ящичек с буквами я спрятал под матрас!

– Не беспокойтесь, зеркальщик, все будет на месте. Здесь у вас будет все. Скажите, какие помощники нужны вам для работы, и вы их получите. Но… – да Мосто приложил указательный палец к губам, – молчание – первая ваша заповедь.

Предназначенный для зеркальщика дом был двухэтажным, кроме того, здесь был даже портик с колоннами. С тыльной стороны дома был сад с аллеей, выходящей к каналу Онделло, откуда можно было любоваться лагуной. В распоряжении Мельцера был слуга и две служанки, и он мог быть вполне доволен своей судьбой. И все же он чувствовал, что попал в ловушку, и ощущал беспокойство. Зеркальщику было страшно, страшно из-за жуткого заказа, и он проклял книгопечатание, каждую буковку и день, когда впервые столкнулся с искусственным письмом.