Текст книги "Зеркальщик"

Глава 10
Две стороны одной жизни

Отец Эдиты совершенно не подозревал, что в это же время жизнь девушки приняла такой оборот, о котором никто и подумать не мог, а дочь зеркальщика и подавно. Самоубийство кармелита не вызвало в Венеции никакого волнения, ведь речь шла всего лишь об изгнанном из братства человеке. Эдита же, напротив, тяжело переживала свою вину. Дни и ночи напролет она, расстроенная, бродила по Сан-Паоло и Санта-Кроче, где ориентировалась лучше всего, мерзла, ночевала на заброшенном крыльце то одного, то другого дома, бормотала себе под нос что-то невнятное, только чтобы слышать свой голос. На пятый день голод привел ее к монахиням Святой Маргариты. Эдита согласна была скорее умереть с голоду, чем еще раз пойти за едой к монастырю Санто-Стефано.

У церкви Святой Маргариты толпились около сотни голодных нищих. В основном это были женщины с маленькими детьми, стоявшие в очереди, чтобы получить немного еды, и громко молившиеся – так, что слышно было по всей площади. Эдита смешалась с толпой нищих и стала пробиваться вперед, но тут кто-то дернул ее за платье:

– Эй, ты!

Эдита вырвалась и хотела убежать, но тут узнала короля нищих Никколо, которого называли il capitano.

– Что ты тут делаешь? – поинтересовался Никколо.

Девушка горько усмехнулась.

– Наверное, меня мучит тот же голод, что привел сюда и тебя.

Никколо придирчиво оглядел Эдиту с головы до ног.

Девушка положила обе руки на живот.

– Я не ела четыре дня. Ты ведь знаешь, каково это.

– Не скажу, что мне не знакомо это чувство, – ответил Капитано. – Я только спрашиваю себя, почему ты здесь.

– Почему, почему! – сердито воскликнула Эдита.

Их разговор прервался, поскольку они оказались перед двумя старыми монахинями, которые раздавали хлеб, воду и деревянные тарелки с желтой кашей из пшена и зерен, пахнущей холодным осенним воздухом.

Король нищих и Эдита опустились на ступеньки бокового портала церкви Святой Маргариты. Девушка жадно ела, и Никколо притворился удивленным:

– Неужели же от тебя отвернулось счастье?

– Ты называешь это счастьем?! – расстроенно воскликнула Эдита, ставя пустую тарелку на ступеньки рядом с собой. – Мне доводилось питаться лучше и ночевать в более приятной обстановке.

Король нищих поднялся, схватил Эдиту за плечо и потряс, словно хотел разбудить.

– Эй! – воскликнул он вне себя. – Кажется, ты не заметила, что произошло за последнее время. Тебя это больше всего касается.

Эдита не поняла, к чему клонит старик, и оттолкнула его.

– Да ты пьян! Оставь меня в покое со своими дурацкими сказками. Я дошла до точки, и мне уже не до шуток.

Лицо Никколо омрачилось, и он серьезно сказал:

– Твоя госпожа Ингунда Доербек и ее слуга были приговорены Советом десяти к смерти. Вчера их обоих казнили. Когда палач спросил донну Ингунду, каково ее последнее желание, она попросила позвать адвоката и распорядилась, чтобы все наследство семьи Доербек перешло к тебе.

Девушка непонимающе уставилась на короля нищих. Потом вдруг стала бить его кулачками в грудь.

– Чертов лгун! Ты еще шутишь над моим несчастьем! – Слезы гнева текли по ее лицу. – Найди себе другой объект для шуточек!

Никколо схватил ее за запястья и попытался успокоить.

– Послушай, это правда, клянусь прахом святого Марка!

– К черту его прах! Такие шутки просто возмутительны!

Эдита попыталась убежать, но нищий крепко держал ее.

– Это правда, ты должна мне поверить. Адвокат Педроччи записал последнюю волю Ингунды Доербек. Об этом говорит вся Венеция. Не каждый день бывает, чтобы молодая девушка стала единственной наследницей целого флота.

Эдита с безразличным выражением лица поинтересовалась:

– А зачем ей было это делать, Капитано?

– Зачем? – Никколо пожал плечами и закатил глаза. – Может быть, запоздалое раскаяние из-за того, что, обвинив тебя, она едва не отяготила свою душу еще одним убийством.

Когда девушка ничего не ответила, король нищих воскликнул:

– Да пойми же ты наконец! Ты – одна из самых богатых женщин Венеции.

– Я богата… – повторила Эдита с отсутствующим видом, глядя мимо Никколо на толпу нищих, которые шумели и выпрашивали у монахинь еду. Конечно же, Эдите известно было различие между богатством и бедностью, но сама она никогда не была ни по-настоящему бедной, ни по-настоящему богатой и поэтому не могла представить себе, что значит для нее эта перемена.

Вообще-то дочь зеркальщика совсем не хотела быть богатой. Еще будучи ребенком, Эдита усвоила, что богатство портит характер, а деньги – отрада для дьявола, и на примере судьбы Доербеков убедилась, что все это истинная правда. Эдита родилась в небогатой семье, привыкла жить скромно, а со времен неудавшегося брака с Мориенусом смирилась с мыслью, что придется жить в бедности. Ничего лишнего ей не требовалось. Разве не наделила ее судьба самым большим даром? (Как еще можно назвать то, что она снова обрела дар речи?) Девушка по-прежнему боялась немоты, особенно в такие моменты, как этот, когда судьба вдруг вспоминала о ней.

Король нищих понял, что Эдита взволнована и собирается отказаться от нежданно-негаданно свалившегося богатства. Такому человеку, как Никколо, который не всегда занимался попрошайничеством и мелким мошенничеством и все надеялся внезапно разбогатеть, это казалось верхом глупости. Капитано сменил тон и заговорил проникновенно, словно проповедник:

– Послушай, бедность, конечно, не порок, но и почетного в ней ничегошеньки нет. Вопреки распространенному мнению, бедность не дает никакой надежды на вечную жизнь, потому что если бы это было так, то Папа, кардиналы, епископы и священники первыми отказались бы от своих состояний и ценностей. Но ведь они этого не делают, хотя с кафедры проповедуют бедность, – жить в богатстве приятнее, чем в нужде. Я, к примеру, предпочитаю спать в теплой постели, а не под продуваемым всеми ветрами порталом, и жареный поросенок мне кажется в сотню раз вкуснее, чем жиденький суп в Санто-Стефано. Ты хочешь всю жизнь есть суп для бедных и ночевать на порогах домов?

Эдита покачала головой и ничего не ответила. Она поправила на голове платок, под которым прятала свои коротко остриженные волосы, перебросила через плечо мешок с вещами и отправилась к Сан-Паоло.

В том месте, где Рио-ди-Сан-Паоло впадает в Большой канал, Эдита заметила, что Капитано идет за ней.

– Что ты все вынюхиваешь? – набросилась на него девушка.

– Называй это как хочешь, – ответил король нищих, – но я глаз с тебя не спущу. Просто у меня возникло ощущение, что ты сейчас не совсем владеешь своими чувствами. В таком состоянии тебя подстерегают большие опасности: ты можешь совершить глупые поступки, которых не совершила бы, будучи в здравом уме.

Девушка притворилась, что не слышала слов Никколо, хотя втайне признала, что он прав.

Эдита бесцельно блуждала по городу и все никак не могла собраться с мыслями. На Риальто, где продавцы начинали собирать свои товары перед наступлением темноты и где поэтому царило большое оживление, ей удалось избавиться от надоедливого преследователя. Эдита перешла на другую сторону канала и направилась к площади Базилики Санти-Апостоли, где в вечерние часы было особенно много молодых людей, искавших развлечений. Девушка боялась, что ее узнают, поэтому шла вдоль домов и таким образом вышла к Ка-д’Оро – самому красивому дворцу в Венеции. Его называли «золотой дом», потому что Марино Контарини, очень богатый купец, велел украсить фасад, узоры на трех рядах колонн, балконы и карнизы чистым золотом. Из бокового переулка, выходившего на Большой канал, открывался вид на расположенное прямо напротив него палаццо Агнезе, принадлежавшее семье Доербек.

Ноги Эдиты очень устали от беготни, девушка села на свой мешок, уронила голову на руки и уставилась на массивное здание, расположенное на противоположной стороне канала. В вечерние часы, когда на крыши опускались сумерки, палаццо с темными окнами казалось еще более устрашающим, чем днем. Не было видно ни огонька, ни еще каких бы то ни было признаков жизни, и гондола с позолоченным балдахином, служившая транспортным средством Даниэлю Доербеку, болталась у главного входа, от которого вели к воде три ступеньки.

Говорят, что все это принадлежит тебе, думала Эдита, качая головой. У нее никогда не было ничего ценного, лишь несколько платьев и смен белья – все это дал ей Мельцер в качестве приданого. Будучи дочерью зеркальщика, Эдита никогда не имела других желаний, кроме тех, которые, как она знала, приличествуют ее сословию и могут быть исполнены. Разве неудачи с богатым Мориенусом не достаточно, чтобы понять, что стремление к богатству приносит ей только несчастье?

От Большого канала поднимался туман. Эдита замерзла. Гондольеры, водившие свои лодки вверх и вниз по каналу, выкрикивали что-то непонятное: «Oe!», «Преми!» или «Стаи!», и крики эхом отражались от стен домов. Фонарики на лодках горели желтоватым рассеянным светом.

В поисках места для сна Эдита направилась обратно к церкви Двенадцати Апостолов. Церкви, а особенно их порталы и аркады вдоль внешних стен идеально подходили – это девушка выяснила уже через несколько дней бездомной жизни – для ночлега. Но площадь перед церковью Двенадцати Апостолов показалась Эдите чересчур оживленной, поэтому девушка прошла еще несколько кварталов, пока в конце одного из неосвещенных переулков не нашла крытой постройки, принадлежавшей мелкому лавочнику. Эдита залезла под деревянный стол, на котором днем выкладывали товары, и, насколько это было возможно, устроилась поудобнее. Вскоре она уснула.

Спала она недолго и вдруг подскочила, услышав громкий крик и ругань. Лавочник возвращался домой с очередной попойки вместе со своим взрослым сыном. Оба с трудом держались на ногах. У отца в руках был фонарь.

Оба пьяных, обнаружив Эдиту под столом возле дома, стали обзывать ее разными словами – шлюхой, бродяжкой – и пинать ногами. Сын лавочника стащил с головы девушки платок и, увидев короткие волосы Эдиты, завопил:

– Вы только поглядите! Беглая девка!

– А может, вообще монахиня?

– А может, она как раз с позорного столба? – И они стали дергать ее за платье и лапать.

Улочка была узкой, убежать можно было только в одном направлении. Эдита, которую оскорбляли пьяные мужчины, пыталась защищаться, насколько хватало сил. И в то время как юноша становился все настойчивее, прижимая ее к двери дома, старик открыл двери и грубо втолкнул девушку в темный коридор.

Лестница справа вела на верхний этаж. На эту лестницу они и стали совместными усилиями загонять Эдиту. Старик держал девушку, а его сын стягивал с себя штаны.

– Нет, нет, нет! – закричала Эдита и стала отбиваться. В подобной ситуации она обрела дар речи и теперь смертельно боялась, что снова может онеметь. Эдита царапалась, плевалась, дралась и попала старику коленом между ног, да так сильно, что тот взвыл от боли и кулем свалился на пол.

Поскольку юноша был сильно пьян и занят раздеванием, он совершенно не заметил происшедшего, и Эдита воспользовалась моментом. Она вскочила, выбежала на улицу и бросилась бежать по узкой улочке по направлению к площади Санти-Апостоли.

Укрывшись под арочными сводами, Эдита наконец остановилась. От холодного влажного ночного воздуха болело в груди. По пустой площади эхом разносился собачий лай. И только теперь девушка заметила, что забыла в доме у лавочника свой мешок. Да и платка, которым она покрывала волосы, тоже не было.

Эдита оглядела себя с ног до головы. Платье было разорвано на груди, подол изодран в клочья. Она провела ладонью по лицу и увидела, что из носа течет кровь. Девушка всхлипнула и стала бормотать себе что-то под нос, только чтобы слышать свой голос.

На площади раздались поспешные шаги. Эдита вздрогнула и прижалась всем телом к выступу стены. Шаги сопровождались собачьим лаем. Девушка не решалась вздохнуть. Но звук шагов исчез так же внезапно, как и появился.

И тут Эдита не выдержала. Она рыдала так, как никогда еще в своей жизни не рыдала. Она оплакивала свою жалкую судьбу, бедность и беспомощность, свою слабость – и внезапно поняла, что вряд ли что-то изменится, если ей не удастся вырваться из этого проклятого замкнутого круга. Разве хотелось ей до конца своих дней спать на грязных ступеньках, быть предоставленной на растерзание всем ветрам и произволу злых людей? Неужели же она действительно хотела бродить по городу оборванная, словно бездомная кошка, есть заплесневелый хлеб и жиденький супчик у монахинь Святой Маргариты? Зачем она снова обрела дар речи, если использует его лишь для того, чтобы попрошайничать?

Жалость к себе смешивалась со злостью. Эдита чувствовала, что ее охватила ярость, злость на богачей, гнев на мужчин и особенно на собственного отца, из-за которого она вынуждена была так жить. Всхлипывая, замерзая, борясь с собой и своей судьбой, девушка прислонилась к стене церкви и стала проклинать тот день и час, когда уступила своему отцу и согласилась уехать из Майнца. Неожиданно ей в голову пришел простой вопрос: почему ты отказываешься принять наследство Доербеков? Что это, гордость, скорбь, стыд, страх или просто навязчивое желание страдать? И разве не глупость – каждая из этих возможных причин?

Пошел дождь. С крыши бокового нефа падали крупные капли, брызгая на ее разодранное платье. Перед Эдитой лежала безлюдная площадь, похожая на темное зеркало, сверкающая и таинственная. Крысы шныряли по камням, пищали и дрались за объедки, оставленные дикими кошками. Эдита с отвращением отвернулась. Как же давно она спала в сухой теплой постели, ела за столом и мылась в чане!

Когда дождь пошел сильнее, Эдита быстро перебежала под главный портал церкви, где уже спали трое нищих. Опасно было оспаривать спальное место у незнакомых попрошаек, поскольку спальные места в отдельных частях города распределяли короли нищих, по крайней мере, лучшие из них. Особой популярностью пользовались ризницы окружающих церквей, от которых у королей были свои ключи, и пристройки нефов, выходящие на узкие боковые каналы.

Чтобы избежать ненужных споров, Эдита предпочла разделить остаток ночи со Скорбящей Матерью, которая занимала нишу в стене слева. За мраморной статуей было достаточно места для сна.

Эдита дремала до рассвета, и, прежде чем площадь Базилики Санти-Апостоли оживилась, успела принять решение. С первыми лучами солнца девушка направилась к Чезаре Педроччи, адвокату, чтобы выяснить, какие формальности необходимо уладить в связи с наследством Доербеков.

Заспанный Педроччи, который принял ее в халате, несмотря на ранний час, был очень рад появлению Эдиты и тут же потребовал десять процентов от унаследованного состояния или четыре корабля – тогда он будет работать. Адвокат, уродство которого превосходила только его алчность, думал, что Эдита глупа, и до недавнего времени так оно и было. Но прошедшая ночь сделала из скромной, доверчивой девушки совершенно другого человека, человека, которого она и сама еще не знала – непреклонного, уверенного в себе и решительного.

– Послушайте, адвокат, – ответила ему Эдита, – я допускаю, что по моему виду можно подумать, будто меня легко одурачить. Но по одежке не судят. Я предлагаю вам не более одного процента, и если будете артачиться, моими делами займется кто-нибудь другой из вашего цеха. В Венеции много адвокатов.

Решительность, с которой ответила ему девушка-оборванка, смутила Педроччи. Темно-красный нарост у него на носу посинел. Адвокат ловил воздух ртом. Наконец Педроччи согласился и ответил:

– А вы знаете, донна Эдита, вы – сказочно богатая женщина! Кроме палаццо Агнезе, вам принадлежат три арсенала и третий по величине флот в Венеции. Плюс наличные – более трех тысяч золотых дукатов. Вас можно только поздравить.

– Оставьте поздравления при себе! – отрезала Эдита. – Меня интересует не столько точное описание моего состояния, сколько налог на наследство в республике.

Чезаре Педроччи обещал ей выяснить это к завтрашнему дню.

Неожиданное наследство Эдиты и то, как она им распоряжалась, вызвало множество слухов в Кастелло и Дорсодуро, Сан-Марко и Каннарегио. Первым делом новая хозяйка палаццо Агнезе уволила всех, кроме Джованелли, командующего флотом. Та же участь постигла и мебель палаццо Агнезе. Портному в Сан-Марко, который уже служил Ингунде Доербек, Эдита заказала дорогие платья из парчи и камки. Брадобрей с Риальто сделал для нее рыжий парик из длинных волос цыганки, которые та продала за два скудо. Так Эдита исправила единственный недостаток, напоминавший о ее бесславном прошлом.

У того, кто богат, нет недостатка в друзьях. Самые видные и состоятельные мужчины роем вились вокруг Эдиты, ища ее расположения. Среди них был мессир Аллегри из Совета десяти, капитан корабля Доменико Лазарини, сказочно богатый судовладелец Пьетро ди Кадоре и адвокат Чезаре Педроччи, который уделял внимание Эдите не только исходя из финансовых интересов.

Повинуясь инстинкту, которым обычно обладают только опытные женщины, Эдита однажды пригласила их всех к себе, чтобы услышать, чего они хотят. Она не знала наверняка, но догадывалась, что они враги. Если забыть о том, что донна Эдита была юной девушкой на выданье, то Лазарини и ди Кадоре больше всего интересовались семью кораблями богатой наследницы, тогда как Аллегри и Педроччи предпочитали земельную собственность и деньги Эдиты.

Эдита приняла мужчин в своем заново обставленном салоне на втором этаже палаццо Агнезе. Обтянутые желтым шелком стены и белая мавританская мебель придавали некогда мрачному залу для приемов даже некоторую игривость. Все четверо полагали, что в гости пригласили его одного, но, раскусив хитрость, все же сделали хорошую мину при плохой игре и стали осыпать богатую наследницу комплиментами. Они вели себя словно комедианты в театре и не удостаивали друг друга даже взглядом.

Когда Аллегри закончил свои восхваления, Эдита обратилась к нему, причем по ее улыбающемуся лицу ничего нельзя было прочесть:

– Мессир Аллегри, я вас не узнаю. Во время нашей последней встречи вы назвали меня «сукой». Хотя мой характер, да и вообще поведение нисколько не изменились, теперь у вас для меня находятся только хорошие слова.

Трое остальных склонили головы, сдерживая улыбки.

Аллегри попытался защититься.

– Донна Эдита, я знаю, это непростительно, и мне хотелось бы, чтобы того допроса никогда не было. Но все говорило против вас, вы же знаете, да и показания свидетелей тоже…

– Все говорило, все говорило! – взорвался Лазарини. – Председатель Совета десяти не должен поддаваться на всякие уловки. Ему следует исходить исключительно из фактов, иначе это навлечет позор на Совет.

Тут же вмешался адвокат.

– Разве не предупреждал я вас, мессир Аллегри? – сказал он, обращаясь к председателю Совета десяти. – Разве не указывал с самого начала на то, что жена судовладельца лжет? Вместо этого вы пытались вырвать у донны Эдиты признание в преступлении, которого она не совершала. Мне даже подумать страшно, что было бы, если бы осенняя буря не выбросила на берег трупы выродков.

После этих слов повисло тягостное молчание. Наконец Аллегри поднялся и, обращаясь к Эдите, сказал:

– Надеюсь, вы сможете меня простить.

Эдита не ответила.

Чезаре Педроччи воспользовался паузой, чтобы в свою очередь осыпать хозяйку комплиментами:

– Я верил в вас с самого начала, донна Эдита, несмотря на то что, как говорил мессир Аллегри, все указывало на вас. Когда я увидел вас, то тут же понял, что такая юная девушка не способна совершить убийство. Тут все дело в знании людей.

Эдита насмешливо взглянула на косоглазого адвоката:

– Насколько мне известно, медик Мейтенс заплатил вам десять скудо, чтобы вы занялись этим делом. Так ведь все и было?

И прежде чем Педроччи успел ответить, слово взял судовладелец Пьетро ди Кадоре. Он сказал:

– Донна Эдита, я с самого начала был уверен, что все эти слухи и досужие вымыслы о том, что вы якобы виновны, суть ложь, ведь я знал, что за загадочным поведением Доербеков кроется тайна и что об истинном положении дел никто и не догадывается. Так что я всегда был на вашей стороне, хотя и не знал вас.

Сладкие речи судовладельца привели в ярость Доменико Лазарини, и он набросился на своего соперника:

– Мессир ди Кадоре, вы что же, действительно думаете, что донна Эдита не заметит вашей хитрости? Донна Эдита очень умна, несмотря на свою молодость, и совершенно точно знает, что вам нужно только добраться до ее кораблей, которые принадлежат по праву ей одной.

И, обратившись к Эдите, продолжил:

– Не позволяйте ему обмануть вас, этому пройдохе. Ди Кадоре хочет отнять у вас корабли, чтобы исключить таким образом своего самого главного конкурента. Лишь в этом его цель. Вам нужно держаться от него подальше. Я ничего не хочу сказать, донна Эдита, но нынешнее материальное положение ди Кадоре оставляет желать лучшего…

Еще немного, и Пьетро ди Кадоре набросился бы на Лазарини. Губы судовладельца сжались в узкую полоску, а на лбу появились две вертикальные морщинки.

– Жалкий лизоблюд! – прошипел ди Кадоре, вытирая со лба пот бархатным рукавом. – Я слишком хорошо знаю ваши происки и интриги, и меня удивило бы, если бы вы не заинтересовались донной Эдитой. Такой юбочник, как вы! Это так на вас похоже!

Он прикрыл рукой рот, словно не желая, чтобы остальные слышали, и добавил:

– Ни одна женщина Венеции не может чувствовать себя с ним в безопасности, особенно та, которая носит шелк и парчу. Вы понимаете, что я имею в виду.

Педроччи и Аллегри хитро улыбнулись. А Лазарини поглядел Эдите прямо в глаза:

– И это говорит человек, о котором все знают, что он живет под одной крышей с двумя женщинами, подобно похотливому византийцу.

– Это ложь! Поверьте, донна Эдита, я до сих пор не женился только потому, что не нашел подходящей невесты. Не один венецианец сватал за меня свою дочь. Они ведут себя, словно торговцы рыбой на Понте-ди-Риальто. Все думают только о моих деньгах, никто не заботится о счастье собственного ребенка.

«Это мне знакомо», – хотела сказать Эдита, но промолчала.

– А почему же вы тогда шныряете здесь, словно кот за мышкой? – дерзко спросил Аллегри и рассмеялся судовладельцу прямо в лицо.

– Почему?! – воскликнул адвокат. – Потому что женщину, которая была бы одновременно богата, молода и прекрасна, не каждый день встретишь.

– Видите, – обратился Аллегри к Эдите, – вот тут-то наш законник и показал свое истинное лицо!

Эдита рассмеялась.

– Думаю, благородные господа, вы сами разоблачили себя! – Она хлопнула в ладоши, и через боковую дверь в комнату вошел одетый в черное медик Крестьен Мейтенс.

Чезаре Педроччи, который взялся за дело Эдиты по настоянию медика, протянул Мейтенсу руку, но тут же опустил ее, услышав слова Эдиты:

– Чтобы вы не терзали себя напрасными надеждами, господа, мне хотелось бы воспользоваться случаем и представить вам моего будущего супруга.

Медик взял Эдиту за правую руку и поклонился.

Аллегри, Лазарини, Педроччи и ди Кадоре стояли как громом пораженные. Первым нашелся Аллегри, который смиренно произнес:

– Ну вот и все, синьоры! – Он поднял брови и, ухмыльнувшись, огляделся по сторонам.

Ди Кадоре раньше остальных сумел воспользоваться создавшимся положением.

– Что касается меня, донна Эдита, то в моем отношении к вам ничего не изменится. Я по-прежнему преклоняюсь перед вами, но мною в первую очередь руководили деловые интересы. Если понадобится моя помощь, можете на меня рассчитывать.

Судовладелец поклонился и исчез. Аллегри и Лазарини последовали за ним. Адвокат задумчиво поковылял к двери, там еще раз обернулся и сказал:

– Помните, донна Эдита, Педроччи всегда к вашим услугам.

С этими словами он удалился.

Мейтенс, по-прежнему державший Эдиту за руку, поглядел на нее и ухмыльнулся. Тут она внезапно отдернула руку и холодно произнесла:

– Вы хорошо сыграли свою роль, медик!

Мейтенс кивнул:

– Хотелось бы мне, чтобы это была не игра, а правда!

Эдита возмутилась:

– Сударь, мы же с вами договаривались…

– Ну хорошо, хорошо, – перебил ее медик. – Просто вырвалось, простите. По крайней мере, вы отделались от этих четверых.

Он поклонился и тоже вышел из комнаты.

Эдита, облегченно вздохнув, подошла к окну и поглядела на Большой канал, серо и безжизненно струившийся внизу. Она смотрела на гондольеров, которые уверенно направляли свои длинные узкие лодки, лавируя между больших судов. Эдита усмехнулась и закрыла лицо руками. Для мужчин у нее осталась только улыбка. Нужно презирать жизнь, чтобы понять это, сказала себе дочь зеркальщика.

К Аллегри, Лазарини, Педроччи и ди Кадоре она испытывала лишь презрение, а вот медика Мейтенса ей впервые стало почти жаль. Роль, которую она ему отвела, должно быть, унизила его до глубины души, и тем не менее он сыграл ее так, как они и договаривались.

Со дня неприятного приема в палаццо Агнезе прошло три дня, когда слуги доложили о приходе посетителя, которого Эдита ждала уже давно: к ней пожаловал король нищих Никколо. Он надел чистое, почти приличное платье, соответствовавшее его прозвищу il capitano, и вел себя исключительно вежливо.

– Догадываюсь, зачем ты пришел! – перебила Эдита цветистое приветствие Никколо. – Ты хочешь сказать, что я задолжала тебе благодарность. Ведь в конце концов именно ты убедил меня принять наследство. Ты не останешься внакладе!

– Донна Эдита! – возмущенно воскликнул Капитано. – Я по-прежнему всего лишь нищий, но и у нищих есть своя гордость – может быть, ее даже больше, чем у богатых. Когда я уговаривал вас принять это наследство, вы были одной из нас. А у одной из нас неприлично принимать милостыню.

Эдита была удивлена.

– Но ты ведь пришел не затем, чтобы сказать мне об этом! И не называй меня «донна Эдита», раз уж я «одна из вас»!

– Нет, нет, вы были одной из нас! А что касается моего прихода, то я всего лишь хотел предостеречь вас от лживых друзей, которым вы доверяете. Джованелли, ваш командующий флотом…

– Он – единственный, кому я доверяю, Капитано, и тебе не удастся его очернить. Я рада, что он служит мне.

Никколо смутился, словно наказанный грешник. Наконец он сказал:

– В таком случае простите мое чрезмерное усердие. Я хотел как лучше. – И Капитано собрался уходить.

Тут Эдиту одолели сомнения, и она поймала себя на мысли о том, что зло часто скрывается под маской добродетели. Поэтому она преградила нищему путь и уговорила остаться, раз уж он пришел. Эдита надеялась, что теперь Капитано расскажет, почему ей не следует доверять командующему флотом, но Никколо окинул взглядом дорогую мебель и промолчал. Он наслаждался этим театральным молчанием и любопытством, с которым Эдита смотрела на него.

– Я не хотела, Капитано, правда, не хотела, – извинилась Эдита. – Так что с Джованелли?

Король нищих отвернулся, словно то, что он собрался сказать, стоило ему огромных усилий.

– Вам знаком кабак «Tré Rose» в районе Дорсодуро, неподалеку от площади Святой Маргариты?

Эдита невольно покачала головой:

– Нет, а что?

– Не особо приличное заведение. Я даже представить себе не могу, чтобы вы туда пошли. Но что касается меня, то хозяйка, набожная вдова, не раз кормила меня всего лишь за «Отче наш» и «Радуйся». И вот вчера мне в очередной раз стал поперек горла суп, что дают монахини из монастыря Святой Маргариты. Поэтому, когда стемнело, я отправился навестить набожную вдову, пробормотал в ее присутствии «Отче наш» и «Радуйся» – очень даже проникновенно, – при этом не отводя глаз от горшков с вкуснятиной. Сидя за стойкой, хлебая юшку и пережевывая вчерашние бобы, я невольно стал свидетелем разговора двух мужчин. Судя по виду, им было явно не место в этой забегаловке, во всяком случае, одеты они были прилично, в бархатных шапочках. Украдкой посмотрев на них, я тут же узнал судовладельца Пьетро ди Кадоре и вашего кормчего Джованелли.

– Мой кормчий Джованелли и ди Кадоре? – Эдита опустилась на стул и нетерпеливо взглянула на короля нищих.

Капитано кивнул и продолжил:

– Когда в разговоре они упомянули ваше имя, я тут же навострил уши. И хотя моя миска давно уже опустела, я продолжал сидеть, не переставая прислушиваться к разговору двух мужчин.

– Давай ближе к делу! О чем они говорили?

– О деньгах, о больших деньгах. Ди Кадоре предложил кормчему сотню золотых дукатов, за это Джованелли должен был убедить вас в том, что унаследованные корабли стары и уже не могут выходить в море. Он должен был прояснить для вас тот факт, что возможности найти покупателя для таких старых кораблей почти нет.

– Ты лжешь, Капитано!

– Я не лгу, донна Эдита! Зачем мне это делать?

Возникла долгая пауза, во время которой Эдита размышляла над тем, какую выгоду мог получить король нищих, обманув ее. Можно ли доверять этому человеку? Конечно, он помог ей в беде, но что ей известно о нем? Эдита поняла, что богатство мешает отличать друзей от врагов.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – спросила она наконец.

Никколо шумно вздохнул, как норовистый конь, и ответил:

– Ах, если бы с таким же недоверием вы относились к своему кормчему, Эдита! С какой стати? Почему? Ну, в конце концов, когда-то вы были одной из нас, пусть и недолго. И не стану скрывать – если мое наблюдение окажется полезным – мне не помешало бы небольшое вознаграждение.

Искренность короля нищих понравилась Эдите.

– Ты получишь его.

Никколо смущенно кивнул.

– Ну, вы же знаете, каково это. На пороге зима, нужны теплые вещи, хорошая еда и, если возможно, крыша над головой. Но я не жалуюсь. Я ни в чем не нуждаюсь.

Это прозвучало несколько парадоксально из уст нищего, но не удивило. Эдита достаточно хорошо знала Капитано, чтобы судить о серьезности его слов. Она не припоминала, чтобы он жаловался когда-либо в то время, когда она была нищей; напротив, Никколо для каждого находил доброе слово, и дочь зеркальщика не была исключением.

– Отчего ты такой довольный? – поинтересовалась Эдита. – Другие люди в твоем возрасте сажают капусту, кормят кур, отращивают бороды и наслаждаются заработанным. Ты же живешь одним днем, твой дом – улицы и площади этого города, и тем не менее ты выглядишь счастливее, чем большинство людей.

– Точно! – ухмыльнувшись, ответил Никколо, но уже в следующее мгновение лицо его омрачилось, и он продолжил: – Нужно пасть достаточно низко, чтобы понять, что каждый новый день есть дар Божий.

– Ты никогда не рассказывал о своем прошлом, – внезапно сказала Эдита. – Ты ведь не родился нищим, Капитано?

Никколо отмахнулся, словно не желая об этом говорить, но Эдита не отступала, и ей удалось узнать, что Капитано много лет работал в арсеналах, пока не собрал достаточно денег для своего собственного корабля – прекрасной каравеллы. Корабль носил имя «Фиона», в честь его жены, сопровождавшей Никколо во всех путешествиях и готовившей еду для команды. Она продолжала это делать даже тогда, когда родила ребенка. Дело спорилось. По поручению республики Никколо предпринимал длительные поездки во Фландрию, Испанию и Египет, подумывал о том, чтобы купить второй, а там и третий корабль. И тут судьба нанесла безжалостный удар. По пути в Палермо «Фиона» дала течь. Все попытки заткнуть дыру не увенчались успехом, и каравелла внезапно накренилась. Груз, три сотни мешков соли, скатился на одну сторону, и корабль перевернулся. Некоторое время он лежал вверх килем и наконец затонул.