Текст книги "Вечность на двоих"

LVIII

Припарковавшись, Адамберг и Данглар сидели в машине, наблюдая, как дворники рассекают проливной дождь, обрушившийся на ветровое стекло. Адамбергу нравился ровный шорох и стон щеточек, вступивших в схватку с потопом.

– Мне кажется, мы с вами пришли к одному выводу, капитан.

– Майор, – поправил Данглар мрачно.

– Чтобы направить нас по следу медсестры, убийца неминуемо должен был многое обо мне знать. Что я арестовал старуху и что ее побег не оставит меня равнодушным. Ему надо было следить за тем, как продвигалось следствие. Быть в курсе, что мы ищем синие туфли и следы натертых подошв. Знать о намерениях Ретанкур. И жаждать моей гибели. Он все нам подложил – и шприц, и скальпель, и воск для обуви. Классная махинация, Данглар, и осуществить ее мог только человек тонкий и ловкий.

– Кто-то из Конторы.

– Да, – с грустью подтвердил Адамберг, откидываясь на сиденье. – Кто-то из наших, черный горный козлик.

– При чем тут козлик?

– Так, пустяки.

– Не могу в это поверить.

– В то, что в пятачке есть кость, нам тоже не хотелось верить. А она там есть. Придется смириться с тем, что она есть и у нас в горле. Или, скорее, в сердце.

Дождь постепенно стихал, и Адамберг замедлил ритм дворников.

– Я же говорил вам, что он врет, – сказал Данглар. – Никто не смог бы запомнить с первого раза текст из «De reliquis». Он знал рецепт наизусть.

– Зачем он нам тогда его рассказал?

– Брал на пушку. Он считает себя неуязвимым.

– Мальчишка, брошенный на землю, – прошептал Адамберг. – Проданный виноградник, нищета, долгие годы унижений. Я знал его, Данглар. Берет, надвинутый до носа, чтоб волос не было видно, хромота, весь красный от смущения – его вечно сопровождал град насмешек.

– Он все еще вызывает у вас жалость.

– Да.

– Но вы жалеете ребенка. А он вырос и сбрендил. Против давних лет врага судьбу он обратит, – как сказал бы он сам стихами. Отныне он поворачивает колесо истории. Теперь вам очередь падать, а ему – подниматься и царить. Он стал тем, кому сам поет гимны все дни напролет, – расиновским героем, который в вихре ненависти и амбиций дирижирует смертью ближних и собственной коронацией. Вы с самого начала знали, зачем он тут – чтобы отомстить за битву между двумя долинами.

– Да.

– Он приводил свой план в действие акт за актом, направляя вас по ложному пути, сбивая с толку следствие. Он совершил уже семь убийств – Фернан, Толстый Жорж, Элизабет, Паскалина, Диала, Пайка и Грималь. Он чуть не убил Ретанкур. И он убьет третью девственницу.

– Нет. Франсина под надежной охраной.

– Это нам так кажется. Он силен как бык. Он убьет Франсину, а потом прикончит вас, предварительно опозорив. Он вас ненавидит.

Адамберг опустил стекло и вытянул руку наружу, ловя в ладонь капли дождя.

– И вас это огорчает, – сказал Данглар.

– Есть немного.

– Но вы знаете, что мы правы.

– Когда Робер позвонил мне по поводу второго оленя, я устал и мне было все равно. Вейренк предложил меня туда отвезти. На кладбище в Оппортюн он указал мне на могилу Паскалины с короткими травинками. Он подбивал меня вскрыть ее, как и раньше, в Монруже. Он обезвредил Брезийона, тем самым дав мне возможность не отдавать дело. И продолжал следить за развитием событий, по мере того как я увязал в болоте.

– Он забрал у вас Камиллу, – тихо сказал Данглар. – Высшая месть, достойная Расина.

– Откуда вы знаете? – спросил Адамберг, сжимая под дождем кулак.

– Когда я возился с прослушкой в шкафу Фруасси, мне пришлось прокрутить запись назад, чтобы отрегулировать звук. Я вам сказал, что он собой представляет. Умен, силен, опасен.

– А мне он нравился.

– Именно поэтому мы торчим в Кланси, остановив машину под дождем? Вместо того чтобы мчаться в Париж?

– Нет, капитан. Во-первых, у нас нет вещественных доказательств. Любой судья отпустит его через сутки. Он им наплетет про войну двух долин, уверяя, что я ополчился на него по личным мотивам. Чтобы никто никогда не узнал, кто был пятый парень, стоявший под деревом.

– Разумеется, – признал Данглар. – Он вас этим и держит.

– И еще потому, что я не до конца понял слова Ретанкур.

– Я вот не могу объяснить, как Пушок преодолел тридцать восемь километров, – сказал Данглар, задумавшись над новым Вопросом без ответа.

– Любовь творит чудеса. Возможно, кот многому научился у Виолетты. Копить энергию по капельке, чтобы потом использовать ее целиком во имя одного дела, сметая все препятствия на своем пути.

– Она работала в связке с Вейренком. Поэтому до нее дошло раньше, чем до нас. Он знал, что Ретанкур собралась к Ромену, и поджидал ее у выхода. Она считала его красавчиком и пошла за ним. Впервые в жизни ей изменила интуиция.

– Любовь зла, Данглар.

– Даже Виолетта угодила в ловушку. Запала на его голос, на улыбку.

– Я хочу понять, что она хотела мне сообщить, – сказал Адамберг, убирая вымокшую руку. – Как по-вашему, капитан, что она должна была сделать, как только смогла связать два слова?

– Поговорить с вами.

– И что мне сказать?

– Правду. Она это и сделала, сообщив, что на туфли надо наплевать. То есть дала понять, что медсестра тут ни при чем.

– Это не первое, что она сказала. А второе.

– До этого она не произнесла ничего вразумительного. Только Корнеля процитировала, и все.

– А кто именно произносит эти слова?

– Куриаций, жених Камиллы из «Горация».

– Видите, вот вам и доказательство. Ретанкур не повторяла школьные уроки, она на самом деле пыталась послать мне сообщение при посредничестве жениха некой Камиллы. Но я его не понимаю.

– Потому что оно непонятно. Ретанкур бредила. Ее фразу можно объяснить только при помощи толкователя снов.

Данглар задумался на несколько мгновений.

– Камиллу окружают враждующие братья – Горации с одной стороны, Куриации с другой. Она любит того, кто хочет убить другого. То же самое и с нашей Камиллой. Враждующие земляки – вы и Вейренк. Но Вейренк представляет Расина. Кто был самым ярым соперником и врагом Расина? Корнель.

– Правда? – спросил Адамберг.

– Правда. Добившись успеха, Расин сбросил с трона старого драматурга. Они ненавидели друг друга. Ретанкур выбирает Корнеля и указывает на его врага – Расина. То есть Вейренка. Поэтому она и заговорила стихами, чтобы навести вас на мысль о Вейренке.

– Действительно, я сразу о нем подумал. Я только не понял, снился он ей или просто она от него заразилась.

Адамберг поднял стекло и пристегнул ремень безопасности.

– Давайте я сам сначала с ним поговорю, – сказал он, заводя мотор.

LIX

Вейренк быстро шел на поправку. Откинувшись на подушки, он сидел на кровати в одних шортах, подогнув одну ногу под себя и вытянув другую. Он смотрел, как Адамберг, скрестив руки, ходит взад-вперед по палате.

– Вам что, трудно вставать? – спросил Адамберг.

– Тут потянет, там пожжет, не более того.

– Вы можете ходить, водить машину?

– Думаю, да.

– Хорошо.

 
– Ну что же, господин, я вижу – пробил час
И отблеск тайны лег издалека на вас.
 

– Вы правы, Вейренк. Убийца Элизабет, Паскалины, Диалы, Пайки и бригадира Грималя, преступник, который осквернил могилы, чуть было не отправил на тот свет Ретанкур, искромсал трех оленей и кота и опустошил раку с мощами – не женщина. А мужчина.

– Это что, просто интуиция? Или в деле появились новые элементы?

– Что вы понимаете под «элементами»?

– Улики.

– Пока нет. Но я знаю, что этот человек знал достаточно про ангела смерти, чтобы пустить нас по ее следу, направить следствие в нужную ему сторону и привести его прямиком к пропасти, в то время как он преспокойно делал свое дело на стороне.

Вейренк прищурился, потянулся за сигаретами.

– Расследование шло ко дну, – продолжал Адамберг, – женщины гибли, и я тонул вместе с ними. Блестящая месть. Можно? – кивнул он на сигареты.

Вейренк протянул ему пачку и зажег две сигареты. Адамберг проследил за движением его руки. Ни дрожи, ни тревоги.

– И этот человек работает у нас, в уголовном розыске.

Вейренк запустил руку в свою тигриную шевелюру, выдохнул дым и поднял на Адамберга изумленный взгляд.

– Но у нас нет против него ни единого более или менее осязаемого элемента. У меня связаны руки. Что скажете, Вейренк?

Лейтенант стряхнул пепел в ладонь, и Адамберг пододвинул ему пепельницу.

– Пока ему вослед бросали мы суда,

Решив, что за морем он канул без следа,

Он рядом с нами был, и в этом – вся беда.

– Именно. Какой триумф, не правда ли? Умница, заморочивший голову двадцати семи дуракам.

– Вы, надеюсь, не имеете в виду Ноэля? Я плохо его знаю, но я не согласен. Ноэль агрессивен, но он не агрессор.

Адамберг покачал головой.

– Про кого же вы думаете?

– Я думаю про то, что сказала Ретанкур, выйдя из тумана.

– Ну наконец-то, – улыбнулся Вейренк. – Вы имеете в виду два стиха из «Горация»?

– Откуда вы знаете, что она процитировала?

– Я часто справляюсь о ней. Мне Лавуазье сказал.

– Для новичка вы необыкновенно предупредительны.

– Ретанкур – моя напарница.

– Мне кажется, Ретанкур из последних сил пыталась указать мне на убийцу.

– Мой господин, к чему вся эта речь?

Чтоб с запозданьем смысл из этих слов извлечь?

Их сутью пренебречь и тем беду предречь?

– Ну а вы, Вейренк, поняли, в чем смысл?

– Нет, – сказал Вейренк, отводя глаза, чтобы стряхнуть пепел. – Что вы собираетесь делать?

– Ничего особенного. Я собираюсь подождать преступника там, куда он придет. Время не терпит, он знает, что Ретанкур скоро заговорит. У него мало времени – не больше недели, учитывая, что Виолетта поправляется со страшной скоростью. Убийце надо во что бы то ни стало приготовить свою смесь до того, как ему отрежут все пути к вечной жизни. Мы отдадим ему на заклание Франсину, сделав вид, что сняли охрану.

– Классический ход, – прокомментировал Вейренк.

– В забеге на короткие дистанции нет ничего необыкновенного. Два парня несутся бок о бок по беговой дорожке, и побеждает самый быстрый. Вот и все. И тем не менее уже несколько тысячелетий миллионы парней все бегут и бегут. Тут то же самое. Он бежит, и я бегу. Я ничего нового не собираюсь придумывать, просто убийце надо помешать прийти к финишу раньше нас.

– Но он наверняка подозревает, какую ловушку мы ему расставим.

– Конечно. Но он все равно побежит, у него, как и у меня, нет выбора. Он тоже не собирается оригинальничать, ему надо добиться успеха, и чем примитивнее наша ловушка, тем меньше убийца будет ее опасаться.

– Почему?

– Он, как и вы, считает, что я придумаю нечто позаковыристей.

– Понимаю, – согласился Вейренк. – Если вы идете примитивным путем, то, значит, вернете Франсину домой? Под незаметным эскортом?

– Нет. Никому не придет в голову, что Франсина вернется на ферму по собственной воле.

– Куда же вы ее денете? В гостиницу в Эвре? Спровоцируете утечку информации?

– Не совсем так. Я выберу надежное место, которое преступник сможет легко вычислить сам, если у него есть хоть одна извилина. А у него она есть, и не одна.

Вейренк задумался.

– Место, известное вам, – начал он рассуждать вслух, – место, которое не напугает Франсину и где вы сможете организовать охрану, не прибегая к помощи полицейских.

– Например?

– Гостиница в Аронкуре.

– Видите, как все просто. В Аронкуре, где все началось, под защитой Робера и Освальда. Они гораздо незаметнее полицейских. Легавых все равно узнают.

Вейренк с сомнением посмотрел на Адамберга.

– Даже легавого, который спустился с гор, не потрудившись застегнуть рубашку и убрать туман из глаз?

– Даже меня, Вейренк. И знаете почему? Знаете ли вы, почему парень, сидящий за столиком в кафе перед кружкой пива, не похож на легавого, сидящего за столиком в кафе перед кружкой пива? Потому что легавый работает, а парень – нет. Потому что парень думает, мечтает, воображает. А полицейский наблюдает. Глаза парня обращены внутрь себя, а глаза легавого шарят вокруг. И направление взгляда бросается в глаза больше, чем знаки отличия. Так что легавым не место в аронкурском кафе.

– Неплохо, – признал Вейренк, потушив сигарету.

– Надеюсь. – Адамберг встал.

– Зачем вы пришли, комиссар?

– Спросить вас, не вспомнили ли вы чего-нибудь нового, с тех пор как перенесли сцену в реальные декорации, на Верхний луг.

– Только одно.

– Слушаю вас.

– Пятый парень стоял в тени орехового дерева и смотрел на остальных.

– Так.

– Он держал руки за спиной.

– И?

– И я подумал, что у него могло быть в руках, что он прятал. Оружие, может быть.

– Горячо. Продолжайте думать, лейтенант.

Вейренк смотрел вслед комиссару. Взяв пиджак, у которого, как ни странно промок только один рукав, Адамберг вышел, хлопнув дверью. Вейренк закрыл глаза и улыбнулся.

 
«Вы лжете, господин, но каждый ваш обман
Показывает мне, где ждет меня капкан».
 

LX

Втиснувшись в дальний угол бельевого склада, Тень ждала, когда стихнут вечерние шумы. Скоро появится ночная смена, медсестры пойдут с обходом по палатам, начнут выливать судна, гасить свет и понемногу рассредоточатся по своим постам. Войти в больницу Сен-Венсан-де-Поль оказалось легче легкого, как она и предполагала. Ни подозрительных взглядов, ни вопросов, даже со стороны дежурного лейтенанта на этаже, который засыпал каждые полчаса. Он приветливо с ней поздоровался, знаком показав, что все под контролем. Соня и тупица в одном флаконе, о такой удаче Тень и не мечтала. Лейтенант с благодарностью принял чашку кофе, в котором она растворила две таблетки снотворного, так что до утра о нем можно забыть. Когда люди не ждут от тебя подвоха, все сразу упрощается. Скоро толстуха не сможет произнести ни единого слова, пора уже ей заткнуться раз и навсегда. Неожиданная стойкость Ретанкур оказалась ударом ниже пояса. И еще эти проклятые строфы из Корнеля, в которых, по счастью, полицейские ничего не поняли, даже этот знайка Данглар, не говоря уж о пустоголовом Адамберге. А вот хитрая и мощная Ретанкур представляла реальную опасность. Но сегодня доза новаксона была удвоена, в нынешнем ее состоянии она и охнуть не успеет.

Тень усмехнулась, подумав об Адамберге, который в эту минуту расставлял дурацкую ловушку в гостинице Аронкура. Он сам попадется в свой капкан, выставив себя на посмешище. А пока все будут убиваться по почившей толстухе, она наконец доберется до этой проклятой девы, которая ускользнула-таки от нее в последний момент. Надо же, они берегут эту дебилку как сокровище какое. Вот ее единственная ошибка. Ну можно ли было вообразить, что кто-то догадается о кресте в сердце оленя? И как этот психованный невежда Адамберг сумел установить связь между оленями и девственницами, между котом Паскалины и «De reliquis»? Но как назло, ему это удалось, и он нашел третью деву быстрее, чем предполагалось. Не повезло и с эрудитом Дангларом – и что его дернуло посмотреть книгу в доме священника, узнав драгоценное издание 1663 года? Зачем, спрашивается, судьбе было угодно натравить на нее этих легавых?

Но в общем-то все это мелочи, смерть Франсины – дело нескольких недель, спешить некуда. К осени смесь будет готова, и ни время, ни враги ничего не смогут поделать.

Дежурные нянечки запирали кухню, медсестры обходили палаты с пожеланиями доброй ночи – будем паинькой, сейчас поспим. В коридоре зажглось ночное освещение. Надо подождать еще часок, пока успокоятся самые нервные пациенты, страдающие бессонницей. В одиннадцать толстуха отойдет в мир иной.

LXI

Адамберг расставил ловушку, как ему казалось, с детской непосредственностью и был очень собой доволен. Классическая мышеловка, спору нет, зато надежно. И еще была там одна задумка, на которую он очень рассчитывал. Сидя за дверью палаты, он ждал – вот уже вторую ночь. Слева, в трех метрах от него, затаился Адриен Данглар, лучший нападающий в Конторе, как ни парадоксально это звучит. Его вялое тело распрямлялось в действии подобно пружине. Сегодня вечером Данглар оделся с особой элегантностью. Слегка мешал бронежилет, но снимать его Адамберг запретил. Справа от комиссара стоял Эсталер, который видел в темноте ничуть не хуже Пушка.

– Ничего не выйдет, – сказал Данглар, чей пессимизм всегда возрастал во мраке.

– Выйдет, – в четвертый раз возразил Адамберг.

– Смешно. Аронкур, гостиница. Слишком грубо, он не попадется.

– Почему же. Теперь молчите, Данглар. Эсталер, осторожнее, вы слишком шумно дышите.

– Извините, – сказал Эсталер. – У меня аллергия на весеннее цветение.

– Тогда высморкайтесь сейчас как следует и сидите смирно.

Адамберг встал в последний раз, чтобы задернуть занавеску еще на десять сантиметров – темнота должна быть безупречно отлажена. Убийца двигается бесшумно, это подтвердили и сторож в Монруже, и Грасьен, и Франсина, так что они не успеют приготовиться к его появлению, заслышав шаги. Надо увидеть его до того, как он увидит их. В углах, где они прятались, должно быть темнее, чем возле двери, под которую просачивался свет из коридора. Адамберг снова сел, сжимая в руке выключатель. Он нажмет его, как только убийца отойдет на два метра от двери. Потом Эсталер прикроет выход, а Данглар возьмет преступника на мушку. Отлично. Его взгляд задержался на кровати, где спала, полностью успокоившись, та, которую он пришел защитить.

Пока Франсина отдыхала под надежной охраной в гостинице Аронкура, в ста тридцати шести километрах от нее, в больнице Сен-Венсан-де-Поль, Тень посмотрела на часы. В двадцать два пятьдесят пять она без малейшего скрипа открыла дверь бельевой и медленно двинулась вперед со шприцем в правой руке, всматриваясь по пути в номера палат. Вот 227-я, дверь оставили открытой на ночь. Тут лежит Ретанкур под надежной охраной сони Меркаде. Тень обошла рьяного служаку, но он даже не шелохнулся. Посреди палаты, под простынями, отчетливо виднелась здоровая туша лейтенантши. Она спала, свесив руку, вот спасибо.

LXII

Сначала она возникла в поле зрения Адамберга, но у него даже не екнуло сердце. Он нажал большим пальцем на выключатель, Эсталер преградил доступ к двери, Данглар ткнулся пистолетом ей в спину. Тень не вскрикнула и не произнесла ни слова, пока Эсталер надевал ей наручники. Адамберг подошел к кровати и запустил пальцы в волосы Ретанкур.

– Поехали, – сказал он.

Данглар и Эсталер вытащили свою добычу из палаты, а Адамберг, выходя, не забыл погасить свет. Перед больницей стояли две машины уголовного розыска.

– Ждите меня в офисе, – сказал Адамберг. – Я быстро.

В полночь Адамберг постучал к доктору Ромену. В пять минут первого тот наконец открыл ему, всклокоченный и бледный.

– Ты охренел, – сказал Ромен. – Чего тебе от меня надо?

Доктор с трудом держался на ногах, и Адамберг дотащил его на тапочках-лыжах до кухни, усадив на тот же стул, что и в тот вечер, когда они обсуждали «живую силу дев».

– Помнишь, о чем ты меня просил?

– Ничего я у тебя не просил, – тупо сказал Ромен.

– Ты просил меня найти старинное средство против истомы. И я тебе обещал, что найду.

Ромен поморгал и положил отяжелевшую голову на руки:

– И что ты мне нашел? Журавлиный помет? Свиную желчь? Или мне надо выпотрошить курицу и вывалить на голову теплые кишки? Знаю я твои старинные рецепты.

– И что ты о них думаешь?

– Ты из-за этой хрени меня разбудил? – Ромен протянул затекшую руку к коробочке с лекарствами.

– Послушай, – сказал Адамберг, удерживая его.

– Тогда вылей мне воды на голову.

Адамберг повторил операцию, растерев ему голову грязной тряпкой. Потом порылся в поисках мусорного мешка, раскрыл его и положил между собой и Роменом.

– Вот она, твоя прострация вместе с истомой, – сказал он, кладя руку на стол.

– В мусорном мешке?

– Ты совсем никуда не годишься.

– Ну.

– Тут она, – сказал Адамберг, показывая на желто-красную коробочку со стимуляторами, и выбросил ее в мешок.

– Оставь мне таблетки.

– Нет.

Адамберг встал и открыл все валявшиеся на столе упаковки в поисках капсул.

– А это что? – спросил он.

– Гавлон.

– Я вижу. От чего он?

– Желудочный гель, я всегда его принимал.

Адамберг собрал в одну кучку коробки с гавлоном, в другую – с энергилем и в три приема смахнул их в мусорный мешок.

– И много ты их сожрал?

– Сколько мог. Отдай назад мои штучки.

– Твоя прострация в твоих штучках. Внутри капсул.

– Что, я не знаю, что такое гавлон?

– Ты не знаешь, что внутри.

– Гавлон, старик.

– Нет, это адская смесь из журавлиного помета, свиной желчи и теплых куриных кишок. Я отдам их на анализ.

– Ты сам никуда не годишься, Адамберг.

– Послушай меня, сосредоточься насколько можешь, – Адамберг взял его за руку: – У тебя есть замечательные друзья, Ромен. И подруги – Ретанкур, например. Они за тобой ухаживают и избавляют тебя от многих хлопот, не так ли? Ты же сам в аптеку не ходишь, а?

– Нет.

– Тебя навещают каждую неделю и приносят лекарства?

– Да.

Адамберг завязал мусорный мешок и положил рядом с собой.

– Ты все это заберешь? – спросил Ромен.

– Да, а ты будешь пить и писать, сколько сможешь. Через неделю встанешь на ноги. За гавлон и энергиль не беспокойся, я сам тебе их принесу. Настоящие. Потому что в твоих капсулах – треклятый журавлиный помет. Или прострация с истомой, как тебе больше нравится.

– Что ты несешь, Адамберг? Ты даже не знаешь, кто мне их приносит.

– Знаю. Одна твоя добрая знакомая, которую ты высоко ценишь и уважаешь.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что в эту минуту она сидит в моем кабинете в наручниках. Потому что она убила восемь человек.

– Ты шутишь, старик? – помолчав, сказал Ромен. – Мы говорим про одного и того же человека?

– Редкая умница. Одна из самых опасных убийц. Ариана Лагард, лучший судебный медик Франции.

– Ты сам понимаешь, что спятил?

– Она двойняшка, Ромен.

Адамберг помог врачу подняться и проводил его до кровати.

– Возьми тряпку, – сказал Ромен. – Кто знает…

– Сейчас.

Ромен, заспанный и перепуганный, сел поверх одеяла, понемногу припоминая все посещения Арианы.

– Мы знакомы сто лет, – сказал он. – Я тебе не верю, старик, она не хотела меня убивать.

– Не хотела. Ей просто надо было вывести тебя из строя, чтобы на некоторое время занять твое место.

– Зачем?

– Чтобы самой заниматься своими же жертвами и сообщать нам только то, что ее устраивает. Она пустила меня по следу медсестры, определив, что убийца – женщина ростом 1,62 метра. Она не упомянула, что у Паскалины и Элизабет волосы были срезаны у самых корней. Ты солгал мне, Ромен.

– Да, старик.

– Ты понял, что Ариана совершила грубую профессиональную ошибку, не заметив срезанные пряди. Доложив об этом, ты бы поставил свою приятельницу в очень неприятное положение. Умолчав, ты бы затормозил следствие. Прежде чем принять решение, тебе необходимо было удостовериться в своей правоте, и ты попросил Ретанкур увеличить тебе снимки Элизабет.

– Да.

– Ретанкур задумалась, зачем тебе они, и сама заново стала рассматривать фотографии. Она увидела какой-то след на правой стороне черепа, но не сумела правильно истолковать его. Это не давало ей покоя, и она пришла, чтобы расспросить тебя. Что ты искал, что ты там высмотрел? Ты увидел, что волосы были срезаны у корня, но ничего не сказал. Ты решил помочь нам, не повредив при этом Ариане. И передал нам информацию, слегка исказив ее. Ты говорил, что волосы были отрезаны, а не сняты у самого корня. В конце концов, что это меняло? Волосы – они и есть волосы. Зато ты прикрыл Ариану, заверив меня, что ты один способен заметить такие вещи. Твоя история про свежесрезанные волосы с четкими и прямыми кончиками – полная чушь.

– Абсолютная.

– Ты не смог бы рассмотреть на обычном снимке края срезанных прядей. Твой отец правда был парикмахером?

– Врачом. Какая тебе разница – срезанные или снятые скальпелем под корень, для следствия это не имеет значения. И я не хотел портить жизнь Ариане за пять лет до пенсии. Я решил, что она просто ошиблась.

– А Ретанкур удивилась, что Ариана Лагард, самый крутой судебный медик страны, пропустила такую деталь. Не могла же она не увидеть на трупе то, что ты заметил на обычном снимке. Ретанкур заключила, что Ариана не сочла нужным поставить нас в известность. А почему? Выйдя от тебя, она пошла к ней в морг. Начала расспрашивать ее, и Ариана почуяла опасность. Она перевезла ее в ангар на труповозке.

– Давай еще воды.

Адамберг намочил тряпку под холодной струей, выжал и принялся яростно растирать голову Ромена.

– Что-то тут не сходится, – сказал Ромен из-под тряпки.

– Что? – спросил Адамберг, перестав тереть.

– Прострация у меня началась задолго до того, как Ариана перешла на работу в Париж. Она тогда была еще в Лилле. Что ты на это скажешь?

– Что она приехала в Париж, проникла к тебе и заменила весь запас твоих штучек.

– Гавлона.

– Да. Она впрыснула в капсулы смесь собственного приготовления. Ариана всегда обожала всякие микстуры и прочую мешанину, ты не знал? А потом ждала себе преспокойно в Лилле, когда ты окажешься вне игры.

– Она тебе что, сама сказала? Что она меня травила?

– Она пока не произнесла ни одного слова.

– Почему же ты так в этом уверен?

– Потому что первое, что попыталась сказать мне Ретанкур, было: «Ведь всех ее надежд свершеньем стать бы мог / Лишь горький ваш конец, истомы тяжкий вздох!» Эти стихи она выбрала не из-за жениха Камиллы и не из-за Корнеля, а из-за тебя. Она имела в виду твою истому, охи и вздохи. И подсказала, что виною тому женщина.

– Почему Ретанкур заговорила стихами?

– Из-за Новичка – своего напарника Вейренка. Он оставляет следы, особенно на ней. И еще потому, что она витала в облаках транквилизаторов и на время вернулась в детство. Лавуазье уверяет, что один из его пациентов в течение трех месяцев шпарил наизусть таблицы вычитания.

– Не вижу связи. Лавуазье был химиком, его гильотинировали в 1793 году. Потри еще.

– Я говорю о враче, который сопровождал нас в Дурдан, – сказал Адамберг, растирая ему голову.

– Его фамилия Лавуазье? Как тот Лавуазье? – спросил Ромен глухим голосом из-под тряпки.

– Да. Ретанкур пыталась сообщить нам, что причиной твоей истомы была «она», женщина. Как только мы догадались об этом, все пошло как по маслу. Ариана превратила тебя в инвалида, чтобы занять твое место. Ни я, ни Брезийон не просили ее тебя заменить. Она сама представила свою кандидатуру. Зачем? Ради славы? Куда уж больше.

– Чтобы самой вести следствие, – сказал Ромен, вылезая из-под тряпки – волосы у него стояли дыбом.

– И тем самым покончить со мной. Я ведь унизил ее когда-то. Она ничего не забывает и не прощает.

– Допрашивать ее будешь ты?

– Да.

– Возьми меня с собой.

Вот уже долгие месяцы Ромен не в силах был выйти из дома. Адамберг боялся, что он не сможет спуститься с третьего этажа и дойти до машины.

– Возьми меня, – настаивал Ромен. – Она была моей подругой. Пока не увижу, не поверю.

– Ладно, – сказал Адамберг, помогая ему подняться. – Держись за меня. Если начнешь засыпать, в Конторе есть пенопластовая лежанка. Меркаде принес.

– Он тоже жрет капсулы с журавлиным пометом?