Текст книги "Вечность на двоих"

– Зачем ты скрипишь бокалом?

– Чтобы самому не заорать.

– Лучше уж заори. Ты считаешь, это медсестра? Я имею в виду Диалу и Пайку.

– Ты описываешь мне убийцу в возрасте, вооруженную шприцем и медицинскими знаниями, которая, возможно, страдает раздвоением личности. Слишком много совпадений.

– Или слишком мало. Помнишь, какого роста была медсестра?

– Не очень.

– Какую обувь она носила?

– Не помню.

– Так проверь, а потом скрипи бокалами. То, что она на свободе, еще не значит, что она везде. Не забывай, ее конек – убивать лежачих больных стариков. Она не раскапывает могил и не режет глотки отморозкам с Порт-де-ла-Шапель. Это ну совсем на нее не похоже.

Адамберг кивнул – устойчивая рациональность коллеги вернула его из туманных далей. Тень не могла быть повсюду – во Фрейбурге, на Порт-де-ла-Шапель, в Монруже и у него дома. В основном она сидела у него в голове.

– Ты права, – сказал он.

– Лучше продвигайся шаг за шагом, с упорством идиота. Воск, туфли, составленное мной приблизительное описание, свидетели, возможно, видевшие ее с Пайкой и Диалой…

– В сущности, ты советуешь мне работать, сообразуясь с логикой.

– Да. А у тебя есть другие предложения?

– У меня только другие предложения и есть.

Ариана вызвалась подвезти его, и комиссар не отказался. Поездка на машине позволит ему наконец разрешить повисший в воздухе эротический вопрос. Но когда они подъехали к его дому, он уже спал, начисто забыв про Тень, доктора Лагард и могилу Элизабет. Ариана, стоя на тротуаре, открыла дверцу и мягко потрясла его за плечо. Она не выключила мотор, из чего следовало, что вопрос разрешился сам собой. Войдя в дом, он прошел через кухню, чтобы проверить, висят ли ключи на стене. Их там не было.

Мужчина, заключил он. С погрешностью 12 процентов, уточнила бы Ариана.

XX

Вейренк уехал из Монружа в три часа дня и, добравшись до дома, тут же заснул, едва дойдя до кровати. Таким образом, в девять часов вечера он был свеж и бодр, но скверные ночные мысли, от которых бы он с удовольствием сбежал, не отпускали его. Только куда бежать и как? Вейренк понимал, что не найдет лазейки, пока не наступит финал трагедии двух долин. Только в этом случае откроется проход.

«Теперь не торопясь приближу цель свою:

Скоропалительность вредит в любом бою».

Лучше не скажешь, заверил себя Вейренк, расслабившись. Он снял меблированную квартирку на полгода, и торопиться было некуда. Он включил маленький телевизор и мирно устроился перед ним. Документальный фильм из жизни животных. Отлично, то, что надо. Вейренк вспомнил пальцы Адамберга, сжавшие ручку двери. Парни пришли из долины Гава. Вейренк улыбнулся.

 
«И вдруг от этих слов – я вижу, господин, —
Вы стали так бледны! Вы, гордый властелин
Своей империи, вы, прежде даже взглядом
Не удостаивавший шедших с вами рядом!»
 

Он зажег сигарету, поставил пепельницу на подлокотник кресла. По экрану протопало стадо носорогов.

 
«Не поздно ли, когда трещат основы власти,
В ребенке прежних дней сочувствие искать?
Ребенок вырос, и мужчина – вам под стать».
 

Вейренк раздраженно поднялся. Какие еще основы власти? Что за гордый властелин, при чем тут шедшие рядом? Почему сочувствие? И к кому? И кто там побледнел?

Целый час он ходил взад-вперед по комнате и наконец решился.

Без подготовки, объяснений и предлога. Поэтому, когда Камилла открыла дверь, ему не пришлось ничего говорить. Как он с трудом вспоминал потом, она, хоть и знала, что он больше не охраняет ее, не удивилась его приходу, а наоборот, словно испытала облегчение, сознавая, что чему быть, того не миновать. Она встретила его с некоторым смущением, но очень естественно. То, что последовало далее, он помнил лучше. Он вошел и встал перед ней. Обхватил руками ее лицо и сказал – это наверняка были его первые слова, – что он может немедленно уйти. Но оба чувствовали, что назад пути нет и они непременно должны преодолеть этот перевал. Что они все решили и обо всем условились в самый первый день, на лестничной площадке. И что избежать этого не было никакой возможности. Кто кого первый поцеловал? Конечно, он, потому что Камилла, может, и готова была пуститься в авантюру, но все-таки волновалась. Ему не удалось в точности восстановить первые минуты их свидания, он мог только вновь ощутить простое и ясное понимание того, что он у цели. И опять же он сделал десять шагов, отделявшие их от кровати, увлекая ее за собой. Он ушел в четыре утра, обняв ее более сдержанно. Ни ему, ни ей не хотелось комментировать поутру это воссоединение – преднамеренное, желанное, но почти безмолвное.

Когда он вернулся домой, телевизор по-прежнему что-то бурчал. Он выключил его, и серость экрана разом поглотила его стон и горечь.

«Достаточно ль, солдат,

Всего лишь пленницы страстей твоих и пыла,

Чтобы твоя душа о горестях забыла?»

На этом Вейренк уснул.

Камилла же, не гася свет, размышляла, было ли свершение неизбежного ошибкой или правильным решением. В любви лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Только византийцы и их пословицы способны порой чудно уладить все проблемы.

XXI

Наркотделу пришлось разжать мертвую хватку, но Адамберг и сам был готов уже все послать подальше. Дело стопорилось, двери захлопывались перед его носом – куда ни кинь, всё клин.

И чем ему не угодили шведские табуреты – сидишь верхом, как на лошади, свесив ноги. Вполне сносно устроившись, Адамберг смотрел в окно на печальную весну, увязшую в беспросветном небе, совсем как он в своем расследовании. Не любил комиссар сидеть. Проведя час в неподвижности, он испытывал непреодолимую потребность избавиться от мурашек, встать и пойти, хоть по кругу, если идти больше некуда. Высокий табурет и полустоячее состояние открывали перед ним новые горизонты. Болтая ногами, он словно бежал по воздуху, укачивая себя в пустоте, – для витателя в облаках самое то. За его спиной на пенопластовой лежанке дремал Меркаде.

Перегной, скопившийся под ногтями убитых, попал туда, конечно, из могилы. И что с того? Они по-прежнему не знали, кто послал парней в Монруж, что они там выкапывали, на свою беду, за что поплатились жизнью два дня спустя. Адамберг начал день с того, что навел справки о росте медсестры – 1,65. Ни слишком маленькая, ни чересчур высокая, чтобы ее можно было вынести за скобки.

Сведения о покойнице только спутали ему карты. Элизабет Шатель, родом из деревни Вильбоск-сюр-Риль, что в Верхней Нормандии, служила в турагентстве Эвре. И не было там никакого дурно пахнущего туризма, ни экстремальных экспедиций, она торговала безобидными автобусными турами для пенсионеров. С собой в могилу она не унесла никаких погребальных украшений. Обыск дома у Элизабет не выявил ни спрятанных сокровищ, ни особого пристрастия к дорогим побрякушкам. Она жила скромно, не красилась и не наряжалась. Родители подчеркивали ее набожность, намекая, что мужчин она к себе близко не подпускала. О своем автомобиле Элизабет заботилась не больше, чем о себе, за что и поплатилась, разбившись на трехполосном шоссе между Эвре и Вильбоском. Отказали тормоза, и машину подмял под себя грузовик. Что касается последнего знаменательного события в жизни семейства Шатель, то оно восходило к эпохе Революции, когда в семье произошел раскол: одни были на стороне конституционалистов, другие – на стороне неприсягнувших, и кто-то даже поплатился за это жизнью. С тех пор представители двух вражеских течений не общались между собой, даже отдав богу душу, – первых хоронили на кладбище Вильбоск-сюр-Риль, вторых – на купленном участке в Монруже.

Этот мрачный конспект, казалось, исчерпывал всю жизнь Элизабет. У нее не было друзей, да она их и не искала, и секретами похвастаться не могла, поскольку скрывать ей было решительно нечего. Единственное происшествие, нарушившее монотонность ее существования, настигло ее уже в могиле. А в этом, признался себе Адамберг, шевеля ногами между небом и землей, не было никакого смысла. Из-за женщины, на которую никто не взглянул при жизни, погибли два человека, приложившие столько усилий, чтобы добраться до ее головы. Элизабет положили в гроб в больнице Эвре, но никто туда не проникал и ничего ей не подкладывал.

Летучка у «Философов» состоялась в два часа дня, многие еще даже не успели пообедать. Адамбергу на эти пятиминутки было плевать, тем более на то, где они проходили и сколько длились на самом деле. Он преодолел сто метров, отделявшие его от кафе, пытаясь отыскать Вильбоск-сюр-Риль на карте, то и дело складывавшейся на ветру. Данглар ткнул в крохотную точку.

– Вильбоск относится к жандармерии Эвре, – уточнил майор. – Край соломенных крыш и фахверковых стен, да вы там были по соседству, это всего в 15 километрах от вашего Аронкура.

– Какого еще Аронкура? – спросил Адамберг, силясь сложить карту, которая билась в его руках, как парус.

– Там состоялся концерт, на который вы так любезно поехали.

– А, я забыл название деревни. Вы заметили, что дорожные карты, газеты, рубашки и безумные идеи ведут себя одинаково? Стоит их развернуть, уже никогда не сложишь.

– Где вы взяли эту карту?

– В вашем кабинете.

– Дайте я ее уберу. – Данглар обеспокоенно протянул руку.

Он-то как раз любил предметы и идеи, требующие дисциплины. Чуть ли не каждое утро Адамберг успевал просмотреть газету Данглара до его прихода, и тот обнаруживал на своем столе только наспех слепленный ком. За неимением более значительных событий это портило ему настроение. Но против такого беспредела он взбунтоваться не мог, поскольку комиссар приходил в Контору на рассвете, ни разу не упрекнув Данглара в весьма приблизительном соблюдении рабочего расписания.

Полицейские, как обычно, собрались в тесном длинном алькове с двумя большими витражами. Проникавший сквозь них свет окрашивал лица присутствующих в синие, зеленые и красные тона, в зависимости от того, кто где сидел. Данглар, который считал эти витражи страшным уродством и не желал сидеть с синим лицом, всегда устраивался спиной к окнам.

– Где Ноэль? – спросил Мордан.

– У него стажировка на берегах Сены, – объяснил комиссар, усаживаясь.

– Чем он занят?

– Изучает чаек.

– Жизнь богаче схем, – мягко заметил Вуазне, снисходительный позитивист и зоолог.

– Богаче, – согласился Адамберг, выложив на стол пачку ксерокопий. – На этой неделе будем действовать логично. Я подготовил вам путевой лист с новым описанием убийцы. Будем исходить из того, что это женщина в возрасте, ростом около 1,62, без особых примет, носит, возможно, синие кожаные туфли и имеет некоторые познания в медицине. Начинаем все сначала, на. блошином рынке, основываясь на этих данных. Разделитесь на четыре группы, у каждого должны быть при себе снимки медсестры Клер Ланжевен, на счету которой тридцать три убийства.

– Ангел смерти? – спросил Меркаде, допивая третью чашку кофе, чтобы продержаться. – Она разве не в тюрьме?

– Уже нет. Переступила через труп охранника десять месяцев назад и улетучилась. Возможно, она высадилась по ту сторону Ла-Манша или вернулась во Францию. Фотографии показывайте, только когда все выспросите, не давите на свидетелей. Это просто гипотеза, тень, не более того.

Тут в кафе вошел Ноэль и втиснулся за стол между двумя коллегами, позеленев в свете витражей. Адамберг взглянул на часы. В эту минуту Ноэль должен был, по идее, спускаться к чайкам где-нибудь в районе бульвара Сен-Мишель. Комиссар замешкался, но промолчал. Судя по его насупленному виду и покрасневшим от бессонницы глазам, Ноэль что-то задумал – запустить пробный шар, бросить пресловутый мячик, например, а уж с какой целью, наехать или помириться, как знать, так что лучше было повременить с расспросами.

– Что касается нашей тени, то к ней надо приближаться на цыпочках, как по минному полю. Нам надо выяснить, носила ли Клер Ланжевен синие кожаные туфли, хорошо бы с натертой воском подошвой.

– Подошвой?

– Именно, Ламар. Ведь натирают же лыжи свечным воском.

– А зачем?

– Чтобы отделиться от земли, скользить поверху, не касаясь ее.

– Да что вы, – сказал Эсталер.

– Вы, Ретанкур, отправитесь по старому адресу медсестры. Попробуйте узнать в агентстве по недвижимости, куда были отправлены ее вещи. Выбросили их или, может быть, раздали. Расспросите ее последних пациентов.

– Которых она не успела прикончить, – уточнил Эсталер.

Как обычно после простодушных реплик молодого человека, воцарилось молчание. Адамберг уже всем объяснил, что проблемы Эсталера наверняка устранятся со временем, надо просто набраться терпения. Поэтому теперь все щадили юного бригадира, даже Ноэль. Ведь Эсталер не мог с ним тягаться, нос не дорос.

– Ретанкур, зайдите в лабораторию и захватите с собой экспертов. Нам нужен тщательный анализ пола в ее доме. Если она действительно натирала подошвы, там, возможно, остались следы на паркете или плитках.

– Если только агентство не организовало там уборку.

– Разумеется. Но мы же сказали, что будем следовать логике.

– То есть надо найти следы.

– А главное, Ретанкур, прикройте меня. В этом и состоит ваша миссия.

– От чего?

– От нее. Возможно, она за мной охотится. Ей придется, поверьте специалисту, уничтожить меня, чтобы начать новую жизнь и восстановить стенку, которую я разбил, обнаружив ее.

– Какую еще стенку? – спросил Эсталер.

– Внутреннюю, – объяснил Адамберг и, ткнув себя пальцем в лоб, провел линию к пупку.

Эсталер сосредоточенно кивнул.

– Двойняшка? – уточнил он.

– А вы откуда знаете? – спросил Адамберг, как всегда изумляясь неожиданным догадкам бригадира.

– Я читал книгу Лагард, она там пишет о «внутренней стене». Я отлично это запомнил. Я все запоминаю.

– Ну так о том и речь. У нее раздвоение личности. Можете перечитать книгу, – добавил Адамберг, у которого так и не дошли до нее руки. – Я только забыл название.

– «Две стороны одного преступления», – сказал Данглар.

Адамберг взглянул на Ретанкур – она в который раз просматривала снимки медсестры, изучая мельчайшие детали.

– Мне некогда от нее защищаться, – сказал он ей, – да и неохота. Я не знаю, откуда ждать опасности, как она будет выглядеть и где соломки подстелить.

– Как она убила охранника?

– Воткнула ему вилку в глаз. Да она и голыми руками убить может. Лагард, а она неплохо ее знает, полагает, что эта дама особо опасна.

– Возьмите себе телохранителей, комиссар. Оно разумнее будет.

– Ваш щит надежнее.

Ретанкур помотала головой, словно взвешивая степень важности задания и безответственности комиссара.

– Ночью я бессильна, – сказала она. – Не буду же я спать, стоя у вашей двери.

– Ну, – сказал Адамберг, беспечно махнув рукой, – за ночь я не беспокоюсь. У меня одно кровожадное привидение и так уже бродит по дому.

– Да что вы? – поразился Эсталер.

– Святая Кларисса, павшая под ударами дубильщика в 1771 году, – доложил Адамберг не без гордости. – По прозвищу Молчальница. Она обирала стариков и резала им глотки. В каком-то смысле она конкурентка нашей санитарки. Так что если Клер Ланжевен ко мне и сунется, то ей сначала придется иметь дело с Клариссой. Тем более что она отдавала особое предпочтение женщинам, точнее старухам. Как видите, я ничем не рискую.

– Кто вам все это наплел?

– Мой новый сосед, коллекционный однорукий испанец. Он потерял правую руку в гражданскую войну. Говорит, лицо у монашки сморщенное, как грецкий орех.

– И скольких человек она зарезала? – спросил Мордан, которого очень развеселила эта история. – Семерых, как в сказках?

– Именно.

– А вы-то сами ее видели? – спросил Эсталер, сбитый с толку усмешками коллег.

– Это легенда, – объяснил ему Мордан, по привычке чеканя слоги. – Никакой Клариссы на самом деле нет.

– Так-то оно лучше, – успокоился бригадир. – У испанца, что ли, не все дома?

– Ну почему. Его просто укусил паук в отсутствующую руку. И она зудит вот уже шестьдесят девять лет. Он чешет пустое место, но в определенной точке.

Появление официанта привело в чувство разволновавшегося было Эсталера – он вскочил с места, чтобы заказать на всех кофе. Ретанкур, не обращая внимания на грохот посуды, продолжала рассматривать фотографии, а Вейренк что-то говорил ей. Он забыл побриться и сидел со снисходительным и расслабленным видом мужика, который занимался до утра любовью. Глядя на него, Адамберг вспомнил, что упустил Ариану, уснув на полуслове. Свет, сочившийся сквозь витражи, зажигал несуразные цветные огоньки в пестрой шевелюре лейтенанта.

– Почему ты должна прикрывать Адамберга? – спросил Вейренк у Ретанкур. – К тому же в одиночку?

– Так уж повелось.

– Понятно.

– Ну что же, госпожа, вам суждено добиться,

Чтобы себя раскрыл невидимый убийца.

Я буду вам служить, пока не вышел срок:

И с вами победить – и пасть у ваших ног.

Ретанкур улыбнулась ему, оторвавшись на мгновение от снимков.

– Вы всерьез? – прервал его Адамберг, пытаясь скрыть свою холодность. – Или это просто поэтический порыв? Не хотите ли помочь Ретанкур в ее благородной миссии? Подумайте, прежде чем ответить, взвесьте все за и против. Это вам не стишки сочинять.

– Ретанкур сама чемпион в своем весе, – вмешался Ноэль.

– Заткнись, – сказал Вуазне.

– Вот именно, – сказал Жюстен.

Адамберг вдруг подумал, что в их компании Жюстен играл роль аронкурского разметчика, а Ноэль – агрессивного оппонента.

Официант принес кофе, и наступила передышка. Эсталер серьезно и аккуратно раздал чашки, сообразуясь с личными вкусами каждого. Все привыкли к этому и не мешали ему.

– Я согласен, – сказал Вейренк, слегка поджав губы.

– А вы, Ретанкур? – спросил Адамберг. – Вы согласны?

Ретанкур посмотрела на Вейренка ясным и безразличным взглядом, словно проверяла – пользуясь, судя по всему, совершенно определенной меркой, – насколько он способен ей помочь. Она напоминала сейчас торговца, оценивающего скотину, и осмотр этот был столь откровенным, что за столом воцарилось неловкое молчание. Но Вейренка эта процедура не смутила. Работа есть работа, к тому же он тут новенький. По иронии судьбы, он сам напросился защищать Адамберга.

– Я согласна, – заключила Ретанкур.

– Пусть будет так, – одобрил Адамберг.

– Он? – процедил Ноэль. – Он же Новичок, черт побери.

– У него за плечами одиннадцать лет службы, – возразила Ретанкур.

– Я против, – Ноэль повысил голос. – Этот парень вас не прикроет, комиссар, – и не больно-то ему и хотелось.

Верно подмечено, подумал Адамберг.

– Все, хватит, что решили, то решили, – отрезал он.

Данглар озабоченно наблюдал за этой сценой, не прекращая шлифовать пилочкой ногти и отмечая исподволь градус ярости Ноэля. Лейтенант резким движением застегнул молнию на кожаной куртке – верный признак того, что он готовится перейти в наступление.

– Ваше дело, комиссар, – усмехнулся он в лучах зеленого света. – Но для схватки с этим зверем вам понадобится тигр. И насколько мне известно, – добавил он, указав подбородком на разноцветную шевелюру Новичка, – не все то тигр, что пестрит.

«Удар под дых», – успел подумать Данглар, прежде чем Вейренк вскочил и, побледнев, развернулся к Ноэлю. Но тут же снова рухнул на стул, словно обессилев. Адамберг прочел на лице Новичка такую муку, что комок чистой ярости скрутился у него в желудке, отбросив далеко в сторону войну двух долин. Адамберг редко выходил из себя, но если это случалось, он был по-настоящему опасен, о чем прекрасно знал Данглар, поэтому он тоже встал и, соблюдая все меры предосторожности, быстро обошел стол. Адамберг сдернул Ноэля со стула и, упершись кулаком ему в грудь, начал медленно выпихивать его наружу. Вейренк, машинально положив руку на свои проклятые волосы, не шелохнулся и даже не удостоил их взглядом. Он ощущал только молчаливую поддержку Ретанкур и Элен Фруасси, сидевших по бокам от него. С тех пор как он себя помнил – не считая хаотических влюбленностей, – женщины никогда ничего плохого ему не делали. Не было ни оскорблений, ни даже невинных усмешек. С восьми лет он держался женщин, у него никогда не водилось друзей мужского пола. Вейренк не умел и не любил общаться с мужчинами.

Адамберг вернулся в кафе один минут шесть спустя. Он был по-прежнему напряжен, и лицо его излучало странный приглушенный свет, чем-то напоминавший причудливые отблески витражей.

– Где он? – осторожно спросил Мордан.

– Далеко, с чайками. Надеюсь, он не скоро вернется из полета.

– Он ведь уже был в отпуске, – возразил Эсталер.

Это серьезное замечание произвело на всех умиротворяющее действие – словно в накуренной комнате открыли форточку, выкрашенную желтой краской.

– Ну отдохнет еще немного, – смягчился Адамберг. – Ладно, разбиваемся на группы, – сказал он, взглянув на часы. – Зайдите в контору за фотографиями медсестры. Командует парадом Данглар.

– А вы? – спросил Ламар.

– Я возглавлю войско. Вместе с Вейренком.

Адамберг не мог до конца разобраться в создавшейся парадоксальной ситуации, равно как и Вейренк, который был даже не в состоянии продекламировать пару строк, чтобы прийти в себя. Вейренк прикрывал комиссара, а комиссар защищал Вейренка, хотя ни тот, ни другой вовсе не стремились к подобным расшаркиваниям. Провокации чреваты нежелательными последствиями, подумал Адамберг.

Комиссар и лейтенант два часа бродили по рынку, умудрившись не обменяться ни единым словом. Расспросами в основном занимался Вейренк, пока Адамберг вяло высматривал то – не знаю что. Уже смеркалось, когда он предложил сделать привал, молча указав на брошенный кем-то деревянный ящик. Они сели на противоположные края ящика, как можно дальше друг от друга. Вейренк закурил, и облачко дыма заполнило собой паузу.

– Нелегкое сотрудничество, – заметил Адамберг, положив подбородок на сжатый кулак.

– Нелегкое, – подтвердил Вейренк.

 
Играть со смертными легко богам всесильным
И рушить замыслы, в глаза пуская пыль нам.
 

– Вы правы, лейтенант, виноваты именно боги. Они киряют и забавляются от нечего делать, а мы как дураки мешаемся у них под ногами. Мы с вами. А они и рады спутать нам все карты.

– Вы не обязаны заниматься оперативной работой. Почему вы не вернулись в Контору?

– Потому что мне нужен экран для камина.

– А. У вас есть камин?

– Есть. Том скоро пойдет. Экран мне просто необходим.

– Один какой-то я заметил в Колесном ряду. Если повезет, мы успеем до закрытия.

– Что ж вы раньше молчали?

Через полчаса Адамберг и Вейренк шли назад в темноте, еле удерживая вдвоем тяжеленный старинный экран для камина. Пока Вейренк торговался, Адамберг проверял устойчивость экрана.

– Хорошая вещь, – сказал Вейренк, ставя его возле машины. – Красиво, прочно, недорого.

– Хорошая, – согласился Адамберг. – Поднимите эту вещь на заднее сиденье, а я втащу ее с другой стороны.

Адамберг сел за руль, Вейренк – рядом, пристегнув ремень безопасности.

– Курить можно?

– Курите, – разрешил Адамберг, трогаясь с места. – Я сам долго курил. В Кальдезе все ребята тайком покуривали. Полагаю, что у вас в Лобазаке тоже.

Вейренк открыл окно.

– Почему вы говорите – в Лобазаке?

– Ну вы же там жили, в двух километрах от виноградника Вейренк де Бильк.

Адамберг вел машину спокойно, аккуратно вписываясь в повороты.

– Ну и что?

– А то, что напали на вас именно в Лобазаке. А не на винограднике. Зачем вы врете, Вейренк?

– Я не вру, комиссар. Это случилось на винограднике.

– Это случилось в Лобазаке. На Верхнем лугу, за часовней.

– На кого напали – на вас или все-таки на меня?

– На вас.

– Тогда мне лучше знать. Если я говорю, что дело было на винограднике, значит – на винограднике.

Адамберг остановился на красный свет и взглянул на коллегу. Вейренк говорил искренно, без всякого сомнения.

– Нет, Вейренк, – сказал он, трогаясь, – дело было в Лобазаке, на Верхнем лугу. Туда пришли пятеро парней из долины Гава.

– Пятеро подонков из Кальдеза.

– Разумеется. Но ноги их не было на винограднике. Они пришли на Верхний луг.

– Нет.

– Да. Стрелку назначили в часовне Камалеса. Там они на вас и набросились.

– Не понимаю, чего вы добиваетесь, – проворчал Вейренк. – Дело было на винограднике, я потерял сознание, отец забрал меня оттуда и отвез в больницу в По.

– Это было за три месяца до того. В тот день, когда вы не удержали кобылу и угодили ей под копыта. У вас была сломана голень, отец подобрал вас на винограднике и отвез в По. Кобылу продали.

– Не может быть, – прошептал Вейренк. – Откуда вы знаете?

– Разве вы не были в курсе всего, что происходит в Кальдезе? Вы в Лобазаке не слышали о том, как Рене упал с крыши и чудом выжил? Как сгорела бакалейная лавка, не слышали?

– Слышал, конечно.

– Ну вот видите.

– Это было на винограднике, черт побери.

– Нет, Вейренк. Сначала ускакала кобыла, а потом уже на вас напала шпана из Кальдеза. Вы падали в обморок два раза с интервалом в три месяца. Вас дважды отвозили в больницу По. У вас один кадр наехал на другой. Посттравматическое расстройство, как сказала бы наша Ариана.

Вейренк отстегнул ремень и наклонился вперед, упершись локтями в колени. Машина медленно въезжала в пробку.

– Нет, я все-таки не понимаю, к чему вы клоните.

– Что вы делали на винограднике, когда появились те парни?

– Я должен был посмотреть, в каком состоянии гроздья, ночью была сильная гроза.

– Это просто невозможно. Потому что дело было в феврале, и виноград уже собрали. История с кобылой произошла в ноябре, и вы должны были проверить гроздья для позднего сбора.

– Нет, – упорствовал Вейренк. – Да и зачем все это? Какая разница, где что произошло – на виноградниках или на Верхнем лугу в Лобазаке? Они же напали на меня, не так ли?

– Так.

– Раскроили голову железкой и вспороли осколком живот?

– Да.

– Так что?

– А то, что вы многого не помните.

– Рожи их я помню прекрасно, тут уж вы меня не собьете.

– А я вас и не сбиваю, Вейренк. Рожи помните, а все остальное не очень. Подумайте, мы как-нибудь к этому вернемся.

– Высадите меня, – сказал Вейренк бесцветным голосом. – Я дойду пешком.

– Это ни к чему. Нам придется полгода работать вместе, вы сами напросились. Мы можем не опасаться друг друга, между нами каминный экран. Это надежная защита.

Адамберг усмехнулся. Зазвонил его мобильник, прервав войну двух долин, и он протянул его Вейренку.

– Это Данглар. Ответьте и приложите трубку мне к уху.

Данглар кратко сообщил Адамбергу, что расспросы трех групп ничего не дали. Диалу и Пайку не видели в обществе женщины – ни старой, ни молодой.

– А что у Ретанкур?

– Тоже не очень. Дом заброшен, в прошлом месяце там лопнула канализационная труба, и на полу стоял десятисантиметровый слой воды.

– Никакой одежды она не обнаружила?

– Пока ничего.

– Ну, это вы могли мне и завтра сообщить, капитан.

– Я по поводу Бине звоню. Вы ему срочно нужны, он уже три раза звонил в Контору.

– Кто такой Бине?

– Вы его не знаете?

– Понятия не имею.

– А он вас знает, и даже очень близко. Он должен поговорить с вами лично и как можно скорее. Он говорит, что должен сообщить что-то страшно важное. Судя по его настойчивости, это в самом деле серьезно.

Адамберг недоуменно взглянул на Вейренка и знаком попросил его записать телефон.

– Наберите мне этого Бине.

Вейренк набрал номер и приложил трубку к уху комиссара. Они как раз выезжали из пробки.

– Бине?

– Тебя днем с огнем не найдешь, Беарнец.

Звучный голос заполнил салон машины, и Вейренк удивленно вскинул брови.

– Это вас, Вейренк? – тихо спросил Адамберг.

– Понятия не имею, кто это, – прошептал тот, помотав головой.

Комиссар нахмурился:

– Вы кто такой, Бине?

– Бине, Робер Бине. Ты что, не помнишь, черт возьми?

– Нет, прошу прощения.

– Черт. Кафе в Аронкуре.

– Все, Робер, дошло. Как ты нашел мою фамилию?

– В гостинице «Петух», это Анжельбер сообразил. Он решил, что надо побыстрее все тебе рассказать. И мы тоже так решили. Разве что тебе это неинтересно, – внезапно напрягся он.

Отход на заранее подготовленные позиции – нормандец мгновенно свернулся, как улитка, которую тронули за рожки.

– Напротив, Робер. Что случилось?

– Тут еще один обнаружился. И раз ты допер, что дело пахнет керосином, мы решили, что ты должен знать.

– Еще один кто?

– Его убили тем же способом в лесу Шан-де-Вигорнь, рядом со старыми железнодорожными путями.

Олень, черт побери. Робер в срочном порядке разыскивал его в Париже из-за оленя. Адамберг устало вздохнул, не упуская из виду плотное движение на дороге и свет фар, размытый дождем. Ему не хотелось огорчать ни Робера, ни собрание мужей, которые так радушно приняли его в тот вечер, когда он сопровождал Камиллу и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ночи его были коротки. Ему хотелось есть и спать, и все. Он въехал в арку уголовного розыска и молча кивнул Вейренку, показывая, что ничего важного нет и он может идти домой. Но Вейренк, слишком глубоко увязнув в своих тревожных мыслях, даже не двинулся с места.

– Давай подробности, Робер, – машинально сказал Адамберг, паркуясь во дворе. – Я записываю, – добавил он, даже не собираясь доставать ручку.

– Ну я ж сказал. Его распотрошили, настоящая мясорубка.

– Анжельбер что говорит?

– Ты же знаешь, у Анжельбера свое мнение по этому поводу. Он считает, что это молодой человек, который с возрастом испортился. Плохо то, что этот парень дошел до нас из Бретийи. Анжельбер уже не уверен, что это псих из Парижа. Он говорит, что, может, это псих из Нормандии.

– А сердце? – спросил Адамберг, и Вейренк нахмурился.

– Вынуто, отброшено в сторону, искромсано. Все то же самое, говорю тебе. Только этот был с десятью отростками. Освальд не согласен. Он говорит, что девять. Не то чтобы он считать не умел, Освальд наш, но его хлебом не корми, дай поспорить. Ты этим займешься?

– Обещаю, Робер, – соврал Адамберг.

– Приедешь? Ждем тебя на ужин. Ты на чем? За полтора часа доберешься.

– Сейчас не могу, у меня тут двойное убийство.

– У нас тоже, Беарнец. Если уж это не двойное убийство, то не знаю, чего тебе еще нужно.

– Ты предупредил жандармерию?

– Жандармам начхать на это. Тупые индюки. Им жопу лень поднять.

– А ты там был?

– На этот раз да. Шан-де-Вигорнь – это наши края, понимаешь.

– Так девять или десять?

– Десять, конечно. Освальд чушь порет, делает вид, что умнее всех. Его мать родом из Оппортюн, это в двух шагах от того места, где оленя нашли. Вот он нос и задирает. Короче, ты едешь с нами выпить или не едешь с нами выпить? Хватит трепаться.

Адамберг судорожно соображал, как выпутаться из создавшейся ситуации, что было неочевидно, поскольку Робер приравнивал двух зарезанных оленей к двум убитым парням. Что касается упрямства, то тут нормандцы – эти, во всяком случае, – ничем не уступали беарнцам, по крайней мере некоторым, родом из долин Гава и Оссо.

– Не могу, Робер, у меня тут тень.

– У Освальда тоже тень. Что не мешает ему выпивать.

– Что у него? У Освальда?

– Тень, говорю тебе. На кладбище Оппортюн-ла-От. Вообще-то ее видел его племянник, больше месяца тому назад. Он нам все уши прожужжал со своей тенью.