Текст книги "Мир Средневековья. Рождение Европы: эпоха великих завоеваний и выдающихся свершений"

Хотя другой большой нищенствующий орден, орден доминиканцев, был основан примерно в то же время, его положение было во многом иным. Доминик, кастилец по рождению, научился распознавать еретиков в Лангедоке, когда он еще был молодым человеком. Его орден стал мечом церкви, направленным как против внутренних, так и внешних врагов. Доминиканцы, domini canes, псы Господни, нашли свое главное призвание в инквизиции. Со времени папы Григория IX они занимали особое положение в Риме как самые верные помощники папы в решении всех вопросов, касавшихся правой веры. Томизм, с 1286 г. бывший официальной идеологией ордена, после борьбы, продолжавшейся с XIII по XX в., стал господствующим учением католической церкви. Доминиканцы были также полезными помощниками пап в их диспутах с епископами и с местными церковными институтами.

Братьев ордена, основанного святым Домиником (скончался в 1221 г., канонизирован в 1234 г.), никогда не терзали душевные искушения, которые испытывали последователи святого Франциска. Повышенная эмоциональность и экстаз, пророчества и эсхатология – все эти черты были чужды темпераменту доминиканцев. Доминиканцы подвергались иному искушению – жажде познания; они стремились исследовать «высоты и глубины Божества». Однако достижения Майстера Экхарта и других французских и немецких доминиканцев показывают, что и они были свободны от всяких ограничений.

Оба ордена предприняли особые усилия, чтобы привлечь к себе мирян и женщин, тех самых людей, у которых отсутствие позитивного религиозного чувства в значительной степени способствовало быстрому распространению движений катаров, вальденсов и других неортодоксальных религиозных групп. Франциск основал свой «второй орден» кларис-синок, который возглавила святая Клара Ассизская. В 1212 г. в Порциункуле она приняла обеты добровольной бедности и целомудрия. Доминик с самого начала был решительно настроен против основания женской общины в своем ордене. Его чисто мужскому характеру претила сама мысль попечения о женских душах. В итоге, когда все же были основаны несколько обеспеченных доходами женских домов Доминиканского ордена, мужская часть ордена пожелала избавиться от ответственности за их духовное руководство. Однако в Германии им вменили это в обязанность; там расцвел тот самый мистицизм, что стал прекрасным плодом христианства в Германии.

«Третьи ордена» францисканцев и доминиканцев были предназначены для мирян, которые могли принимать также и бывших членов прекративших свое существование братств. Продолжая жить в миру, человек мог попытаться реализовать в своей жизни монашеский идеал. В этих орденах подвизались известные святые: Елизавета Венгерская, Людовик Французский, Ядвига Силезская.

Судьба бегинов, которые в XIV в. часто искали защиты у доминиканцев, чтобы избежать обвинений в ереси и преследований, показывает, как быстро, в постоянно менявшихся обстоятельствах тогдашней жизни, меняло свой характер народное религиозное движение. Из левого оно становилось правым, из ортодоксального превращалось в еретическое. Первые бегины, точнее, бегинки появились в Льеже в 1170–1180 гг.; это были женские общины в тех областях, где женское население преобладало. Они продолжали вести обычную жизнь, занимались прядением, ткачеством и другими подобными ремеслами, но они находились под духовным руководством. Движение быстро распространилось через прирейнские города в Германию и во Францию, а также в другие католические страны, и появилось мужское крыло движения. С самого его начала бегинов подозревали в ереси или, по крайней мере, считали, что они близки к ней; поэтому они подвергались постоянным нападкам. Само их название вызывало подозрения. Современные исследователи считают, что слово begina происходит не от слова beige (бежевый), цвета их монашеских одеяний, но от альбигойцев. Бегинами снова и снова называли еретиков, так что слово стало синонимом еретика. И правое, и левое крыло бегинов в равной мере подвергалось преследованиям. В 1311 г. папа Иоанн XXII отлучил от церкви всех бегинок и бегардов; несколько лет спустя он был принужден изменить свое решение. В движении бегинов мистика, как ортодоксальная, так и еретическая, нашла для себя благодатную почву.

Глава 9
Интеллектуальное движение и университеты

От Средневековья нам осталось несколько значимых общественных институтов: конституционная монархия, парламент, суд присяжных, Римско-католическая церковь и университет. Интеллектуализм и питавшие его университеты – специфически европейский феномен. В университетах были заложены основы научной культуры нашего современного мира, в них сложилась привычка к детерминированному мышлению, что положило начало системным исследованиям и сделало возможным появление естественных наук и технической цивилизации, необходимого условия для формирования больших индустриальных сообществ. Университет, типично средневековое и европейское явление, тем не менее многое заимствовал из Античности и исламского мира. Интеллектуальная жизнь в средневековой Европе, особенно в ее южных и северо-западных областях, находилась под влиянием арабского и мусульманского и также еврейского мира.

Испанский ученый X. Рибена-и-Тарраго утверждал, что средневековый университет многим обязан системе образования у арабов. Нет никакого сомнения в том, что мусульманская Испания оказывала стимулирующее воздействие. В промежутке между 632 и 732 г. ислам утвердился на всем пространстве от Персии до Испании и окончательно сложился исламский мир. К концу VIII в. мусульманское вероучение достигло вершины своего развития. Ислам стал закрытым обществом, гражданская и духовная власть были тесно взаимосвязаны, и юриспруденция означала знание практических предписаний религии. Мир был строго поделен между dar-al-islam, людьми, живущими под мусульманской властью, и dar-el-harb, землями, не обращенными в ислам, возможно, местами будущего военного противостояния. Однако это закрытое общество было подобно филигранному изделию, характерному для исламского декоративного искусства. В нем было множество проемов и отверстий, через которые могло проникать инородное влияние. В исламских государствах христиане и евреи занимали иногда самые высокие посты в государственном управлении или финансовых учреждениях; их называли «людьми Книги», приверженными Священному Писанию. Они и представлявшие их религиозные общины пользовались определенными правами, которые гарантировал им заключенный с ними договор.

Есть апокрифическое высказывание Мухаммеда, которое звучит так: «Моя община будет разделена на семьдесят три ереси (firaq), из которых только одна будет спасена». Действительно, ислам породил множество сект, в нем много философских и мистических тайных учений, в которых отражены верования покоренных исламов народов. В XI в. в Испании существовало множество мелких роскошных дворов соперничавших между собой мусульманских владык, где развивалась светская блестящая культура. Севилья, Кордова, Малага, Валенсия и Сарагоса соревновались, кто из них представит лучшего писателя и поэта. Некоторые правители были сами знаменитыми поэтами, такие как Мутамид ибн Аббад из Севильи (1069–1091). В христианской части Испании эта цивилизация вызывала в одно и то же время страх и восхищение. Во время этого периода испанский язык заимствовал ряд арабских слов, которые относились к области управления, техники и культуры. Просвещенные испано-арабские принцы Тайфы имели своих последователей в лице императора Фридриха II Гогенштауфена и испанских и португальских королей-«философов» XII–XIII вв. При дворах мусульманских правителей устраивались диспуты между учеными и теологами трех религий: ислама, иудаизма и христианства. Посланник императора Оттона I был крайне удивлен, когда узнал, что важные придворные должности при одном из этих дворов занимали христианские прелаты и еврейские раввины.

Правоверные ислама сопротивлялись, как могли, подобной терпимости, пока им на помощь не пришли добровольные помощники из сердца африканской пустыни и гор Высокого Атласа. В XI в. Альморавиды, кочевое племя из Сахары, ворвались на сцену истории. Их первой победой было завоевание Марокко (1056). Местные верования были искоренены, и в течение всего 25 лет в Северо-Западной Африке образовалась большая империя.

Прибытие Альморавидов в Испанию стало сигналом для бегства на север во Францию, Германию и Италию большого числа евреев, спасавшихся от примитивного исламского и африканского фанатизма захватчиков; они унесли с собой культуру мысли, которую во многом обогатил ислам.

Правление Альморавидов закончилось в середине XII в.; они оставили после себя богатое наследство, тесные связи между Испанией и Марокко, благодаря которым произошло возрождение испано-мавританской культуры. Альмохады, горные берберские племена, пришли на смену Альморави-дам. Они приступили к политической и религиозной реформам и, как и их предшественники, ответили на призыв очистить ислам от нездоровых связей с порочным и неверующим неисламским миром. Однако Альмохады вскоре адаптировались к господствовавшей в обществе интеллектуальной и культурной среде, и создание величественной цивилизации середины XII столетия продолжилось. Ее великолепные мечети, свидетели былого величия, сохранились до наших дней. Это Кутубиджа в Марракеше, Хиральда в Севилье, мечеть Хассана в Рабате. Мощные оборонительные стены их городов с монументальными воротами послужили образцом при строительстве норманнских твердынь на Сицилии, в Неаполе и в Англии и для замков крестоносцев в Святой земле. Возродились литература, философия и наука. Поэты, историки, философы и теологи творили при дворе в Марракеше. Ибн Туфайль и Аверроэс (Ибн Рушд) были наставниками принцев Альмохадов. В таких условиях в XII в. особенно успешно развивалась исламская схоластика. Порядок проведения вероисповедных диспутов сложился еще в IX в. Если обсуждаемую тему нельзя было проверить словом Корана, тогда обращались к авторитетному суждению. Оно могло исходить от патриархов ислама, опираться на высказывания самого Мухаммеда или его соратников. Если и они не давали ответа, то тогда под рукой были последние труды теологов-современников. Подобное отношение, характерное и для европейских христианских схоластов, которые искали ответов у Отцов Церкви или великих ученых Античности, здесь имело свой прецедент.

Внутренние конфликты в исламе вследствие различий в учении имели двойственную причину. С одной стороны, существовали юриспруденция, грамматика, лексикография, история, литературоведение, поэзия и метрика, хорошо известные исламу. С другой стороны, естествознание, философия и математика были чужды ему, даже враждебны для правоверных мусульман.

Арабские ученые и религиозные философы находились под бдительным оком ревнителей правоверия и пристальным вниманием простого народа, защитника чистоты веры. Изучение сокровищ античного знания было опасным предприятием, работой на вулкане. Ученые изучали труды неоплатоников, сочинения эллинистических авторов по медицине и естественным наукам, но наибольшую ценность представляли труды Аристотеля, которые вместе с сочинениями Платона были погребены в массе совершенно разной по тематике литературы, и прежде требовалось выделить «оригинальный» материал. На протяжении веков небольшой отряд ученых исследователей, одна часть которых искала Бога, другая состояла из агностиков и скептиков, предпринимали небезуспешные попытки проникнуть в «подлинное» учение Аристотеля, сторонника геоцентрической модели мира и представителя рационального научного метода, который мог обходиться без «Бога» и трансцендентной веры. Подобный трудный путь прошли аль-Кинди (ок. 873), аль-Фараби (ок. 950), Авиценна (скончался в 1037 г.), Ибн Баджа (скончался в 1138/39 г.) и Аверроэс (скончался в 1198 г.). Их ортодоксальные критики были убеждены, что такая рационалистская философия уничтожает целостность мусульманской веры.

С VIII по XII в. ряд мыслителей были обвинены в ереси и атеизме и даже подверглись преследованиям. Они были вынуждены постоянно менять место жительства; из Испании они уезжали в Северную Африку, в Египет, Сирию и Персию. Они направлялись на Восток, как и многие из христиан в VI в. и в XII–XIII вв., поскольку думали и мыслили они не по принятым нормам. Их труды запрещались и сжигались, а они сами приговаривались либо к ссылке, либо к смертной казни.

Арабские ученые были не одиноки в своих исканиях. Подобная жажда познания неизведанного была характерна и для Запада. Ученые Запада и Востока встречали друг друга на полпути, буквально и в переносном смысле. Толедо, город разных вер, где проживали мавры, евреи и испанцы (находившийся под мусульманским правлением с 712 по 1085 г.; в XII в. здесь все еще был в ходу арабский), был особенно привлекателен для интеллектуалов Западной Европы по причине того, что архиепископ Раймунд I (1126–1151) основал в городе школу переводчиков. Раймунду повезло с помощником – архидиаконом Доминго Гундисальво, новообращенным христианином из евреев. С арабского на латинский язык были переведены основные труды Аристотеля, а также великих мусульманских и еврейских философов и религиозных мыслителей, таких как аль-Кинди, аль-Фараби, аль-Баттани, Авиценна, Ибн Габироль, аль-Газали.

На примере Толедо Европа смогла понять, что знание не имеет границ, что оно универсально, что оно дело всего человечества, без учета расы и религии. В Толедо арабы, евреи и греки трудились совместно с испанцами, французами и немцами, со славянами с Балкан и, не в последнюю очередь, с англичанами. Аделяр Батский, один из первых ученых Западной Европы, непосредственно изучавший природу, вероятно, тоже побывал здесь. За ним гостями города стали Роберт Честерский, Даниэль Морли и Альфред Сарешельский. Из Италии приезжали Платон Тиволи, Герард Кремонский, Иоанн из Брешии. Фландрию представляли астролог Анри Бат и переводчик с арабского на латынь Рудольф из Брюгге, Францию – эмиссары Петра Клюнийского и ученых Шартрской школы. С Балкан приезжал Герман Каринтийский. Из Южной Франции – известные еврейский врач и переводчик Моисей ибн Тиббон и астроном и врач Яков бен Махир ибн Тиббон. В Толедо, в столь благоприятной для творчества обстановке, Гундисальво сделал первую попытку примирить богословие Августина и Авиценны.

Толедо не представлял собой исключения; существовали целые области, такие как Прованс, Северная Италия и Сицилия, которые из-за своего открытого характера стали форумом для обмена идеями и текстами. Открытые города Милан, Пиза, Монпелье, Салерно, Неаполь и Палермо были кроветворными клетками в кровеносной системе европейской интеллектуальной жизни.

Но когда эти открытые области закрыли и их контакт с мусульманским миром, тоже страдавшим от «сужения артерий», был также прерван, вся структура интеллектуальной жизни Европы резко изменилась. В то время как в XII – начале XIII в. пути сообщения еще были открыты, в позднем Средневековье они были заблокированы.

Под тяжелым грузом знаний, осознавая, что целый круг проблем ожидает решения, европейские мыслители отступили на территорию, границы которой теперь отмечали Оксфорд, Брюссель, Кёльн и Базель. Лишь позднее она распространилась до Кракова, Праги и Вены, центром ее стал Париж. Для интеллектуалов уже было невозможно оттачивать свои умственные способности, отправляясь в путешествия по миру, в том числе и на Восток, из которых они возвращались с новыми впечатлениями. Интеллектуальная жизнь теперь сосредоточилась в университетах. Публичные диспуты с катарами, вальденсами, иудеями или теологами восточной церкви были также больше невозможны вследствие изменения церковного и общественного климата. Однако в несколько измененной форме, при соблюдении строгих правил, предписанных церковью, схоластические диспуты теперь устраивались в университетах, что стало отличительной чертой школярской жизни Средневековья. Университет был учреждением, в одно и то же время ограничивавшим активность студентов и поощрявшим ее. Университет был бастионом веры, твердыней папской церкви, инструментом королей, прелатов и монашеских орденов. В них проходило подготовку новое клерикальное сословие, академически образованные эксперты и церковные чиновники. Специалисты в церковном каноническом и гражданском праве становились ценными помощниками для обретавшей силу и влияние папской церкви и для западных монархий.

Однако университеты были и оазисами свободомыслия. В их аудиториях все «запретные» вопросы можно было открыто обсуждать и критиковать. Едва ли была какая-либо животрепещущая проблема, касавшаяся Божия бытия, мира и церкви, христианства и догматов, которая не обсуждалась бы в университетах XIII–XIV столетий.

Для папства университеты были предметом их надежд и причиной их глубокого недовольства, что можно проиллюстрировать на двух примерах. Университет Болоньи получил от папы статус «учителя Европы». В Булле 1220 г. папа Гонорий III с благодарностью признал, что из Болоньи выходят «правители, что управляют христианским народом»; это был намек на специалистов канонического права, которыми была известна Болонья. В 1290 г. на церковном соборе в Париже выступил папский легат с суровой критикой Парижского университета. Легатом был не кто иной, как Бенедетто Гаэтани, будущий папа Бонифаций VIII. Он укорил профессоров университета в том, что они много возомнили о себе и выставляют напоказ свою мудрость перед Папской курией. «В Риме мы считаем их скорее глупыми, чем невежественными, людьми, отравившими не только себя своим учением, но и весь мир. Вы, мэтры Парижа, сделали вашу науку и доктрины предметом насмешек… Все это пустое… Для нас ваша слава просто глупость и мираж… Мы запрещаем вам под угрозой потери вашего высокого положения и вашего достоинства обсуждать привилегии нищенствующих орденов, будь то открыто или тайно». Гаэтани пришел в ярость, услышав о поддержке, оказанной университетом французским епископам, выступившим против буллы Ad fructus uberes, которая подтверждала право священников нищенствующих орденов принимать исповедь, что, как считало приходское духовенство, было его прерогативой. Гаэтани настаивал, что мэтры Парижа не имеют право вмешиваться в подобные дела: «Римская курия скорее закроет Парижский университет, чем отзовет эту привилегию. Бог нас призвал не для того, чтобы становиться мудрецами и производить тем самым впечатление на людей, но спасать наши души».

Парижский университет, оказавшись в подобной ситуации, не собирался сдаваться. В позднем Средневековье он стал самым влиятельным оппонентом папства, главным поборником галликанской политики французских королей и французской церкви. Когда начался этап демократизации церкви, то есть оформилось концилиарное движение в начале XV в., Парижский университет на соборах в Констанце и Базеле заявил о своем праве судить пап.

В Средние века слово universitas означало прежде всего ассоциацию или корпорацию, которая была обычным городским институтом. Этим словом называли также цеха купцов или ремесленников, вообще любую организованную социальную группу. Университет, в узком значении слова, появился как ассоциация профессоров и учащихся, созданная в общих интересах на время пребывания ее в той или иной стране. Будучи иностранцами, они не имели никаких прав, пребывая за границей, и потому объединялись в целях своей защиты и безопасности. В Болонье под universitas понимали ассоциации германских, французских и английских студентов. В Париже это была ассоциация профессоров, которые приехали совместно в столицу (в Болонье все преподаватели были в основном местными жителями и не нуждались в протекции). Парижский и Болонский университеты, которые начали развиваться во второй половине XII в., представляют собой, таким образом, два архетипа европейского университета. Салерно славился своей медицинской школой, которая была старше университетов Парижа и Болоньи. Основанный в X в., Салерно был уже известен древнегреческим и древнеримским медицинским наследием. Здесь преподавал Константин Африканский (скончался в 1071 г.), который перевел на латынь многие труды арабских врачей. Салерно поддерживал постоянные связи с Константинополем, где было замечательно организовано больничное дело, о чем мы уже говорили.

В Болонье изучали юриспруденцию, Париж был центром преподавания теологии. Успешное становление Болонского университета обязано двум обстоятельствам. Италия имела давнюю традицию светского образования (сыновья дворянства Ломбардии учились читать и писать, в то время как аристократы к северу от Альп с презрением относились к образованию); рост городов в Италии порождал потребность в юристах и образованных людях. Существовали известные юридические школы и до Болоньи – в Риме, Павии и Равенне. Конечно, около 1000 г. Болонья славилась не своей юридической школой, но Академией семи свободных искусств. Только в XII в. Ирнерий начал преподавать римское право и получить юридическое образование в Болонье стало престижным. Четыре его ученика, ставшие профессорами, Булгар, Мартин, Якоб и Гуго, присутствовали в качестве советников германского императора Фридриха I на сейме в Ронкальи. Около 1140 г. монах-правовед Грациан, живший в Болонье, написал учебник по каноническому праву, который назвали Decretum Gratiani (Декрет Грациана). В нем давалось систематическое изложение различных судебных разбирательств в области канонического права. Его труд написан отчасти под влиянием сочинения Абеляра Sic et поп. Александр III, величайший из пап XII в., был учеником Грациана и его первым комментатором; а Иннокентий III был учеником другого канониста из Болоньи, Угуччо Пизанского.

Канонисты Болоньи намеревались выработать для церкви, понимаемой как societas perfecta (идеальное общество), свое законодательство; каноническое право должно было стать столь же совершенным, не допускавшим никакого отклонения от закона, как римское право. Именно канонисты выстроили новую иерархию папской церкви; начиная с XIII в. основные посты в церкви занимали юристы, а не монахи, пасторы и теологи. Именно канонисты разработали теорию о всеобщем суверенном праве папства, которая обосновала его притязания на политическую власть над всеми народами мира.

Однако было бы неверным считать, что Болонский университет был «клерикальным», в Средние века, по крайней мере, все было с точностью до наоборот. Речь идет о студентах, изучавших гражданское право и имевших мирские интересы, большая часть которых была зрелого возраста и имела жизненный опыт. Они не потерпели бы, чтобы им читали наставления, будь то посланники Рима или их университетские профессора. Университет был во власти студентов. Профессор в Болонье был частным наставником, которого нанимала группа студентов, возрастом от 17 до 40 лет. И он не был для них авторитетом ни в науке, ни в духовном плане. Являясь доминирующей силой в университете, студенты могли оказать давление на городские власти. Они договаривались с ними о ценах на общежитие и питание и вели постоянные тяжбы.

Если студентам не удавалось достичь соглашения с городом или профессорами, они могли заявить о выходе из-под их юрисдикции. Имеются примеры этого в Болонье и Париже. Другие города были готовы приветствовать академических мигрантов по вполне понятным причинам, экономическим и политическим. В них была потребность как в сфере управления, так и в экономике. Фактически большинство итальянских юридических школ и университетов были образованы теми студентами и профессорами, которые вышли из состава своей альма-матер, поскольку не могли больше мириться со сложившимся положением в своих городах. Самый наглядный пример подобного рода имел место в Болонье в 1222 г., когда ее студенты образовали университет в Падуе, от которого в 1228 г. отпочковался университет в Верчелли. Университет в Виченце, основанный в 1204 г., был, возможно, тоже рожден Болонским университетом.

Примерно с середины XIII в. болонские студенты обучались, можно сказать, в двух «университетах»; в одном из них – universitas citramontanorum — учились только итальянцы, во втором – все «трансмонтаны», то есть студенты из различных стран Европы, с той стороны Альп. С самых первых лет в Болонском университете учились немцы, поляки, чехи и венгры. Студенты держали в полном подчинении своих профессоров, вплоть до пунктуального соблюдения расписания лекций под угрозой денежных штрафов, а неугодным преподавателям устраивали бойкот. Естественно, преподавательский состав пытался как-то защитить себя от такой репрессивной политики. Подобно студентам, профессора реализовали идею создания собственной корпорации, и именно она решала, кто получит лицензию на преподавание – licentia docendi. Ее обладатель становился доктором. Общие лекции проходили по утрам, специальные лекции – во второй половине дня. Академический год начинался 19 октября. Порядок окончания университета утвердил в 1219 г. папа Гонорий III, и ему стали следовать во всей Европе. Так как на каждом присвоении докторской степени должен был присутствовать архидиакон Болоньи, то тем самым обеспечивался определенный контроль со стороны церкви. Однако студенты Болоньи не имели папских привилегий. Влияние пап усилилось только в позднем Средневековье, когда они установили контроль над городом.

Кроме школ канонического и гражданского права в Болонье были также «университеты» свободных искусств и медицины. Философия и медицина были тесно взаимосвязаны, что было характерно для университетов Италии; основными авторитетами были Аристотель и другие классические медицинские труды. Хорошо известно, что практическая медицина, включая хирургию, считалась уделом хирургов-брадобреев и военных лекарей. В Болонском университете имелась также кафедра астрологии; самый известный среди тех профессоров, кто возглавлял ее, был астроном Чекко д’Асколи, который стал жертвой инквизиции и был сожжен в 1327 г.

Организация интеллектуальной и академической жизни в Италии преследовала политические и социальные цели. Папа полагал, что теологией должны заниматься ученые Англии и Франции, а не итальянцы; помехой в этом является их темперамент. В Болонье впоследствии был организован факультет теологии, но его роль была незначительна. Колледжи, основанные в Болонье для «иностранных» студентов («Авиньон» в 1267 г., «Брешия» в 1326 г., «Испанский» колледж в 1367 г.), так и не стали своими в университетской жизни.

Парижский университет в Средние века был средоточием наиболее значительных конфликтов в области научной мысли той далекой эпохи. Он был также местом, где мыслители позднего Средневековья начали закладывать основы современного научного знания. Университет постоянно не ладил с епископами, папами и королями, долгое время сопротивлялся влиянию нищенствующих орденов. В XIII–XIV вв. Парижский университет обрел в Европе ту власть, которая превосходила все, о чем только могут мечтать сегодняшние университеты. Средневековый Париж создал свой мир в мире Европы.

Стоит напомнить, что к концу XI – началу XII в. прерогатива обучения постепенно переходила от монахов к белому духовенству, что стало настоящей революцией в интеллектуальной сфере. Абеляр, хотя он ничего не знал об университетах, был первым преподавателем, который привлекал толпы студентов в Париж из каждой страны Европы. Существовали три важные школы, которые впоследствии были преобразованы в университеты: школа коллегиальной церкви Святой Женевьевы, монашеская школа Святого Виктора и кафедральная школа Нотр-Дам. Университет был образован между 1150 и 1170 гг., и его «церковным суперинтендентом» стал ректор Нотр-Дам-де-Пари, кафедрального собора Парижа. Он был уполномочен выдавать licentia docendi всем достойным соискателям. Настоятель был также judex ordinarius для студентов. Долгое время наиболее важными преподавателями в университете были иностранцы, которые были объединены в свой цех. Необходимо заметить, что во время длительного конфликта между университетом и ректором, назначенным епископом, папа принял сторону университета (1200–1220). Риму было важно привлечь его на свою сторону, поскольку это был важный центр богословских исследований; и вот почему в 1219 г. Гонорий III запретил в Париже преподавание римского права. Папа опасался, что его изучение может отвлечь молодых теологов от их основных занятий, что у них появится желание сделать себе карьеру и продвинуться на церковной и государственной службе. С этим запретом были согласны и французские короли, у которых римское право ассоциировалось со Священной империей.

Самым большим факультетом в университете был философский, где преподавали семь свободных искусств. Первый цикл наук назывался trivium (тривий) – грамматика, риторика и диалектика; второй – quadrivium (квадривий), в который входили музыка, арифметика, геометрия и астрономия. В XIII в. весь интерес сосредотачивался на предметах тривия, то есть на философии и вспомогательных дисциплинах. К XIV в. больше внимания стали уделять предметам квадривия, что объяснялось церковными преследованиями свободомыслящих философов.

Изучение на факультете свободных искусств было прологом к изучению теологии. Полными профессорами были только доктора теологии, которые трудились в университете больше шестнадцати лет; они свысока и с явным неодобрением смотрели на тех профессоров, кто преподавал свободные науки. Подобное отношение можно понять, если принять во внимание, насколько значительно увеличилось их число во второй половине XII в. К 1362 г. на факультете было 441 магистр вольных искусств и только 25 теологов, 25 магистров медицины и 11 магистров канонического права.

В Парижском университете магистры искусств были постоянным источником конфликтов в среде интеллектуалов и движущей силой интеллектуальной революции. Историческую роль профессоров-теологов можно оценивать по их реакции на постоянные вызовы со стороны магистров искусств: удавалось ли им удерживать поле битвы в жарких диспутах или приходилось трусливо бежать с него. Фома Аквинский и его учитель Альберт Великий с честью выдержали испытание.

Недовольство магистров искусств было тесно связано с неопределенностью их статуса. С одной стороны, они были преподавателями; все студенты посещали их лекции. Но они, можно сказать, сами были студентами, которые занимались наукой и готовились к получению степени доктора теологии и звания профессора. Из-за своей многочисленности большинство их не могло надеяться на получение кафедры, что только способствовало сохранению напряженной ситуации в университете. Только часть их, и самая лучшая, не собиралась становиться теологами; их привлекало занятие философией, которое давало им большую интеллектуальную свободу. Присутствие магистров искусств в обоих лагерях, преподавателей и студентов, помогло им занять ключевое положение в университете. Кризис разразился в 1220 г. Еще ранее 1200 г. ректор собора Нотр-Дам на острове Сите ввел ограничения на чтение всех лекций; отныне они находились под строжайшим контролем епископа, чьим представителем он был. Но около 1210 г. магистры искусств приняли решение о выходе из-под юрисдикции ректора и обосновались на левом берегу Сены на Рю-дю-Фуэн, «соломенной улице», названной так потому, что перед входом в школы мостовые обычно покрывали соломой. Так образовался Латинский квартал. Факультет свободных искусств оказался в юрисдикции аббата Святой Женевьевы, соперника ректора с его кафедральной школой.