Текст книги "Мир Средневековья. Рождение Европы: эпоха великих завоеваний и выдающихся свершений"

Выяснилось, что Новому веку не суждено было наступить ни в 1260, ни в 1300 г., и потому все время назначалась новая дата грядущего события. Старые правители и старые власти были повсюду триумфаторами. И перспективы будут все более мрачными, как об этом вскоре заявил Данте, ученик спиритуалов. Некоторые надеялись искать убежища за морем. В 1299 г. Анджело Кларено отправился с миссией в Армению. Другие бежали в Африку или на Дальний Восток и сумели добраться даже до Монголии, где толерантно относились к представителям всех религий.

Некоторые спиритуалы пробовали уйти во внутреннюю духовную жизнь, заняться изучением естественных наук. На францисканском конвенте в Йере близ Тулона, интеллектуальном центре иоахимитов Прованса, Гуго де Динь возглавил группу врачей, нотариусов и других образованных людей, основной целью которых было изучение Библии и публичные чтения трудов Иоахима Флорского. Эти набожные миряне, в свою очередь, пробудили интерес спиритуалов к естественным наукам. Уже упомянутый Петр Иоанн Овили был также заинтересован в исследовании природы; его натурфилософская теория импетуса и его понимание инерции были первыми шагами в формировании современной теории движения.

Изучение естественных наук было средством «переделать» мир в духе спиритуалов-францисканцев. Роджер Бэкон и его ученик Арнольд из Виллановы обратились с призывом приобретать знания, которые только и могли дать тем, кто ими обладал, возможность преобразовать окружающий мир. Единственно верные знания человеку давало изучение природы. Но только тому человеку, кто проникся истинным духом, которого он открыл для себя в сердце природы. Спиритуалы пророчествовали, что настанет Новый век, век Человека, который, будучи в Духе, завоюет землю.

Глава 12
Наука

В середине XIV в. Жан де Роктайад, монах-францисканец, пожаловался на то, что слишком мало вокруг прозорливых и благочестивых натурфилософов; большинство из тех, кто якобы занимается наукой, – это колдуны, маги, мошенники и фальшивомонетчики. «Бесполезно стремиться к совершенству в этом виде искусства, если человек прежде не очистил свой ум посредством праведной жизни и глубокого созерцания; и, только добившись этого, он не только представляет себе, что такое природа, но и понимает, как изменить то, что возможно изменить; но это дано понять лишь немногим».

Сам францисканец обрел научное знание «через Божественное откровение» во время семилетнего пребывания в тюрьме. Предметом его занятий были медицина, химия и алхимия; и он также стал известен своими пророчествами о переменах в церкви и государстве. Он предсказал, что папы, плененные тогда в Авиньоне, потеряют власть и все свои состояния и вернутся к апостольской бедности. Сначала он находился в заключении в Тулузе, оказавшись узником францисканского провинциала Аквитании, а затем – в папской тюрьме в Авиньоне. Вначале, побыв в роли «исследователя тайн природы», он, наряду с другими францисканцами, алхимиками и астрологами, встал в один ряд с европейскими натурфилософами доктором Фаустом, Бойлем и Эразмом Дарвином. Это направление науки развивалось в XIX столетии и продолжает существовать и в наше время.

Это «разгадывание тайн природы» не следует рассматривать отдельно от религиозных и политических представлений того времени; это было тесно связано с общим мировоззрением эпохи. Те, кто был наиболее активен в этой области, пытались добиться ни много ни мало, но изменения «природных элементов» и трансформации общества. Большое значение придавалось изучению естественных наук, которые способствовали продвижению тех или иных религиозных и политических идей. Например, Эразм Дарвин, дед Чарльза Дарвина, был доктором медицины, религиозным реформатором, просвещенным человеком и революционером. Можно показать на конкретных фактах, что реформаторское представление о том, что наука «делает мир лучше», имеет богатую предысторию. В XIX в. среди правых деятелей эту идею высказывал немецкий естествоиспытатель и философ Эрнст Геккель, среди левых – немецкий политический деятель Фридрих Энгельс. В Европе о естественных науках заговорили по крайней мере в XII в., а в XIII–XIV вв. они уже заявили о своих правах. Каждый, кто стремился познать «тайны природы» и проводил практические эксперименты в области естествознания, сразу же получал ярлык колдуна и алхимика, который вместе с другими заговорщиками пытался раскрыть секреты природы, которые Господь намеренно хранил под покровом тайны. Такие люди в представлении современников были движимы честолюбием и тщеславием, и даже вполне могли заключить договор с дьяволом. Герберт Аврилакский, ученый X в., занимавшийся математикой и астрономией, который после избрания его папой принял имя Сильвестр II, был известен в Средние века не как папа, но как маг и чернокнижник. Бойль, друг Ньютона и «отец современной химии», был практикующим алхимиком.

В Средние века те, кто изучал естественные науки, не имел никаких общественных прав, церковь их также не признавала. В университетах избегали проведения научных экспериментов; ими могли заниматься только в каких-то тайных, небольших ремесленных мастерских, а сами экспериментаторы считались людьми с темной репутацией. Теологи отметали любую попытку проникнуть в тайны природы, это рассматривалось как незаконное вторжение в священное чрево Великой Матери. Даже в XIX в. испанская Академия наук отвергла по этой причине предложение зарегулировать течение реки Мансанарес. Любой человек, который, несмотря на общественное мнение, продолжал заниматься наукой, становился изгоем. Это могли быть и евреи Прованса, которые занимались алхимией, медициной и астрологией, пользуясь знанием арабского языка. И те исследователи, что тайно от всех пытались обнаружить философский камень и превратить ртуть в золото. Любой ученый, кто, подобно Роджеру Бэкону, имел смелость устроить в монашеской келье научную лабораторию, мог заплатить за это тюрьмой.

Необходимо подчеркнуть, что средневековое образование состояло из самых разнообразных и часто противоречивых элементов. Учеными, занятыми научными исследованиями, руководили самые различные мотивы, рациональные и иррациональные; зачастую наука шла рядом с суеверием. Наряду с научными эмпирическими методами существовал и чисто спекулятивный метод мышления. Некоторые предметы исследования были столь тесно связаны друг с другом, что науки и лженауки образовывали необычные пары, например, химию сопровождала алхимия, астрономию – астрология, математику – космология (числа рассматривались как священные цифры, в которых скрыты все тайны макрокосма и микрокосма), технологию – магия, медицину – философия, оптику – мистические представления о свойствах света.

Самым первым центром научного знания стал Оксфорд времен Роберта Гроссетеста (родился около 1170 г., умер в 1253 г.). Гроссетест был родом из Суффолка, учился в университетах Оксфорда и Парижа. Вернувшись в Оксфорд, он стал наставником францисканской школы, а затем занял пост канцлера университета. Умер он в сане епископа Линкольнского, однако не переставал опекать свой родной университет. Оксфорд при его жизни был центром древнегреческой учености, пристанищем чистого разума; и его влияние распространилось далеко повсюду. Еще до смерти Гроссетеста натурфилософ Витело в Силезии значительно продвинулся в познании законов оптики, исследования которой он начал еще в Оксфорде.

Платон полагал, что свет и числа – тесно взаимосвязанные элементы, представляющие основные структуры космоса. В Средние века этой теории придерживались Августин и неоплатоники. В то время как доминиканцы исповедовали мировоззрение Аристотеля, францисканцы, особенно в Оксфорде, были платониками и твердыми сторонниками Августина. Гроссетест учил, что свойства пространства определяются свойствами света. Свет и световая энергия, по его мнению, были первопричиной всех вещей в природе. По этой причине законы оптики имели фундаментальное значение для объяснения того, что есть природа. Всякое развертывание материи происходит благодаря мультипликации света. Законы космоса раскрывались в числах и в простейших геометрических моделях. Гроссетест полагал, как Бэкон и Галилей после него, что ничего нельзя понять в натурфилософии и при эмпирическом исследовании без помощи математики, под которой он понимал геометрию.

Гроссетест выдвинул теорию, согласно которой свет был универсальным принципом, помогавшим проиллюстрировать взаимоотношения между тремя ипостасями Троицы, «объяснить» действие Божественной благодати через посредство свободной воли. Свет был тем посредником, через который душа воздействовала на тело; именно свет придавал красоту видимому творению. Эти идеи были унаследованы от Античности, и в Оксфорде они получили дальнейшее развитие.

Научные традиции Оксфорда, которым положил начало Гроссетест, продолжили Роджер Бэкон, Джон Пэкхэм, Дунс Скот, Уильям Оккам, Томас Брадвардин, Джон Дамблтон и другие менее именитые ученые. Влияние университета распространилось на Германию, университеты в Падуе и Париже. Проблемы, поднятые натурфилософами и исследователями XIII–XIV вв., привлекли к себе пристальное внимание последующих поколений ученых, что является знаменательным фактом.

Оксфордская школа развивала новые научные методы, среди которых был индуктивный метод исследования с применением математических и философских принципов (например, при рассмотрении актуальной проблемы: действительно ли наши чувства говорят нам правду?). О большом размахе практических исследований свидетельствуют работы ученых XIV в. Ричард Уоллингфордский (около 1292–1335) заложил основы тригонометрии и сконструировал ряд вычислительных приборов, в частности астрономические часы и экваториум. Уильям Мерль (он вполне мог принадлежать к тому же самому семейству, что и ученый XII в. Даниэль Морли) вел в Оксфорде дневник метеорологических наблюдений в 1337–1344 гг. и использовал полученные данные при написании трактата о предсказании погоды для нужд фермеров. Сочетание непосредственных наблюдений с точными математическими расчетами сделали метеорологию одним из важнейших предметов в Оксфордском университете в это время. Ученый, известный как Perscrutator (лат. «изыскатель, исследователь»), вполне возможно, что это был Роберт Йоркский, назвал древних авторов «поставщиками» всяких небылиц. Он заимствовал у них только отдельные правила и методы, а в остальном возложил все надежды на милость Божью, свои собственные научные выкладки и на эксперимент. Ричард Суайнсхед в своем «Калькуляторе» (который хотел переиздать сам Лейбниц) предложил несколько теоретических принципов для применения математических методов в физике.

Однако, несмотря на все эти достижения, все, что связано с научной деятельностью Бэкона, которого назвали впоследствии первым «современным ученым», указывает на то, что Оксфордский университет был все еще глубоко укоренен в мире Средневековья. Францисканец Бэкон, распродав свое наследственное родовое имущество, чтобы получить средства для своих научных исследований, стал откровенным посмешищем для испанских студентов в Оксфорде, так как его духовное начальство посадило его в тюрьму. Роджер Бэкон обратил свои взоры на Юг, где взаимодействовали друг с другом христианские, арабские и еврейские ученые – математики, астрологи, библейские экзегеты и философы. Не могло быть подлинной теологии без натурфилософии. В своих трудах Бэкон цитирует более тридцати исламских и еврейских авторитетов науки. В Оксфорде существовала еврейская община, которая, видимо, оказала стимулирующее влияние на исследования Бэкона, да и в целом на весь университет. Бэкон стремился обрести абсолютное знание, которое должно было очистить христианство и преобразовать мир.

С этой мыслью он тщательно изучал отчеты францисканских миссий, трудившихся на Дальнем Востоке, и обратился к папе, своему духовному главе, с предложением отправить исследовательские экспедиции по всему миру. Бэкон лично вычертил мировую карту (ныне утеряна), на которой показаны морские пути, ведущие на запад от Испании в Индию. Об этом стало известно Колумбу от епископа Пьера д’Айли.

Папой, о котором идет речь, был Климент IV, родом из Южной Франции. Мирское его имя было Ги де Фульк, он принял сан священника только после смерти своей жены. Он уже успел побывать солдатом, юристом и секретарем у французского короля Людовика Святого. Затем стал архиепископом Нарбонны и, наконец, в 1265 г. – папой. Этот папа из Прованса, обладавший широким кругозором, поддерживал Бэкона и попросил присылать тайные отчеты о его научных открытиях в Римскую курию. Авиньон, ставший позднее резиденцией пап, был прибежищем астрологов, алхимиков, чародеев и некромантов. Некромантия были наиболее популярной формой черной магии, и даже короли и епископы не раз пытались с ее помощью избавиться от своих врагов. Гуго Герард, епископ Кагора, пытался убить папу Иоанна XXII при помощи магии, а французский король Филипп IV наводил порчу на Бонифация VIII и тамплиеров. Папа Иоанн XXII постоянно имел дело с судебными процессами над клириками, обвиненными в колдовстве, и в 1318 г. он учредил комиссию для расследования магических практик духовенства при папском дворе. В папской булле Super illius specula было заявлено, что большое число христиан занимается колдовскими практиками и заключает договоры с дьяволом. Папа созвал конференцию, пригласив на нее известных ученых и алхимиков, с целью выяснить, имеет ли искусство колдовства какое-нибудь естественное объяснение или же полностью основано на черной магии. Алхимики ответили, что такое объяснение есть, ученые дали отрицательный ответ. Такова была обстановка в Европе, в которой развивались естественные науки; очень медленно разгонялись облака, поднимавшиеся из котлов, где кипело ведьмино колдовское варево, сдобренное экстатическими заклинаниями.

Бэкон надеялся, что его «ангел-хранитель» папа Климент IV возродит церковь, «очистит» образование и освободит теологию. Бэкон придерживался мнения, что все науки полезны по-своему и что они имеют определенную цель – помочь христианству интеллектуально и морально в борьбе с язычниками и неверными. Он полагал, что лучше убеждать неверующих и учить их, а не вести против них войны, успех которых непременно будет эфемерным. Военные крестовые походы потерпели поражение, и потому на смену им должны прийти крестовые походы, несущие свет образования, чтобы с его помощью завоевывать умы и сердца.

Бэкона, который принадлежал к францисканцам-спиритуалам, охватывало чувство гнева и возмущения при виде столь бессильного христианства, неспособного организовать поход подобного рода. Рим и курия, монашеские ордены все были вконец продажны; гордыня, алчность, разврат владели всем клиром. Именно totus clerus, как подчеркивал Бэкон. Князья и миряне были столь же продажны, постоянно воюя друг против друга. Не избежал этой участи и Парижский университет.

Все это требовало очищения христианства, и в первую очередь самого обучения. Университеты должны были избавиться от греха содомии и уволить всех профессоров-гомосексуалистов. Теология также нуждалась в очищении; среди ее семи смертных грехов была сосредоточенность на формальной философии и пренебрежение естественными науками, филологией и критикой текста. Два последних предмета были важны для эсхатологии, поскольку следовало проанализировать каждое слово и слог в Библии, которые были ключами к истории и будущему церкви от начала до конца времен.

Бэкон придерживался точки зрения францисканцев-спиритуалов на исторический процесс. Настал момент, когда апокалиптические пророчества были оставлены ради астрологии. Этот тренд начал проявляться во все большей степени среди францисканцев, так как астрология, как они полагали, используя науку как свою служанку, могла с уверенностью предсказывать будущее.

Начиная с XII в. астрологические идеи и практики, которые или достались в наследство от Античности, или имели арабские и еврейские корни, буквально наводнили Западную Европу. Гороскопы составляли астрологи всех религий, включая представителей secta Christi, впервые описанную Бэконом, и secta Catholicorum, о которой рассказывает Пьер Дюбуа, известный французский памфлетист и ученик Сигера Брабантского. Время возвышения и падения христианского Запада были предметом самых серьезных расчетов. Представляется естественным включить в число учеников этих предсказателей тех одержимых этой идеей мыслителей XIII в. и далее, вплоть до Ницше и Шпенглера; все они рассчитывали время существования различных культур, мировых империй и западной цивилизации. К примеру, астролог и врач Пьетро д’Абано, получивший образование в Константинополе и Париже и принесший философию аверроизма в Падуанский университет, указывал, что Сократ, Платон и Аристотель, не упоминая многих поэтов, процветали под знаком планеты Меркурий. Чекко д’Асколи составил гороскоп Христа, утверждая, что весь его жизненный путь, включая его Страсти, определяли звезды и что все происходило независимо от его свободной воли. Это была радикальная, «научная» астрология, для которой было характерно агрессивное антихристианство и антикатолическая направленность. Пьетро д’Абано категорически заявил, что не может быть такого понятия, как «пророчество», так как природа следует своим неизменным законам, которые могут быть поняты учеными, и прежде всего астрологами. Отсюда следовало, что чудеса невозможны, и никто не мог утверждать, что он обладает властью творить чудеса, что подрывало основы папства и церкви. Астрологи не были «лжемагами», но людьми, понимавшими законы природы. Для них все те, кто практиковал «ложную магию», были связаны с религией, любого вида религией. Церковь и духовенство, со своей стороны, были готовы доказать, что в действительности магами и колдунами были сами ученые и астрологи, что было делом довольно затруднительным, так как сам клир был глубоко вовлечен в занятие алхимией, астрологией и черной магией. «Правые» астрологи, включая Бэкона, имели иной взгляд на астрологию. Бэкон надеялся точнейшим образом вычислить время окончательного падения ислама и составить новый реформированный по астрономическим принципам календарь.

Научные исследования Бэкона и его взгляды основывались на убеждении о неизбежности наступления новой и последней эры; он имел в виду эру господства духа. Это будет делом рук «духовного человека», который подвергался преследованиям еще с доисторических времен. И для Бэкона это был не кто иной, как естествоиспытатель, подлинный ученый. Именно он был призван просветить церковь и мир. Бэкон верил, что новое зажигательное стекло было изобретено «Божьей милостью», что указывает на фундаментальный переворот во взглядах людей. Прежде по милости Бога правили императоры, короли и папы. Теперь их место заняли машины. «Духовный человек», ученый, явил всем истинное «чудо» техники.

Джованни де Донди (родился в 1318 г.), профессор астрономии в Падуанском университете и профессор медицины во Флорентийском (его отец был врачом и профессором университета в Падуе), потративший десять лет на создание часов с особым механизмом, писал: «Нас каждый день окружают вещи, на которые мы смотрим как на чудо, когда мы начинаем пользоваться ими, они уже не кажутся нам таковыми, а становятся понятными и обыденными. Меня не переполняют, как прежде, чувства восхищения и ужаса перед чудесами; я уже научился рассуждать о том, что я вижу, и больше не позволяю себе удивляться без всякого повода».

Известный современник де Донди епископ города Лизьё Николай Орем (умер в 1382 г.) резко обличал астрологов в своих трудах, написанных на французском, его родном языке, на который он переводил научные сочинения Аристотеля. На протяжении всей своей жизни он боролся с «ошибочной верой в чудеса», присущей простому народу. Он критиковал стремление человека во всем видеть чудеса, давать свободу воображению и фантазии. Этот просвещенный прелат порицал клириков, стремившихся во всем необычном видеть чудо, а также тех из них, кто обманывал простой народ хитроумно подстроенными чудесами с целью раздобыть денег для содержания своих церквей. Орем настаивал на необходимости исследовать тайны природы и рационально рассматривать события, описанные в Библии, в частности в Евангелиях, и христианскую веру в целом. «Все содержащееся в Евангелиях в высшей степени разумно (rationabilissima)». Из этого можно сделать вывод, что критика культа чудес зарождалась в рамках средневековой теологии и обучения. Она была подхвачена позднее деятелями Реформации, представителями просвещения. С одной стороны, были объяснимые с научной точки зрения «чудеса природы», а с другой – «иррациональные» чудеса старой церкви, суеверия непросвещенного народа.

Вернемся к Роджеру Бэкону. Францисканец из Оксфорда выступал как против суеверий масс, так и против враждебного отношения к научным воззрениям преподавателей Парижского университета. Он призывал к эмпирическим исследованиям природы и побуждал ученых к проведению экспериментов, хотя он сам не смог достичь каких-либо результатов в этой области. Нам важно понимать, что научный эксперимент в то время ассоциировался с магией и колдовством; все поставленные опыты были в духе доктора Фауста, во время их проведения призывали добрых и злых духов и произносили магические заклинания.

У Бэкона было свое представление о техническом мире будущего. Он видит его таким: суда без гребцов, подводные корабли, «автомобили», летающие по воздуху машины; небольшие механические приспособления, которые позволяют бежать из тюрьмы, магические кандалы (для узников), приспособление для хождения по воде. Его влекли непознанные тайны природы. Тот, кто овладеет ими, полагал он, станет властелином мира, и ему будет принадлежать будущее. Это была новая грань мироощущения человека того времени.

Учеником Бэкона был алхимик и врач, работавший при дворах пап и королей, Арнольд из Виллановы (родился около 1238 г.). По национальности он был каталонцем, учился в университетах Неаполя, Барселоны, Монпелье, Парижа, Рима и Авиньона; его перу принадлежат труды по медицине, алхимии и астрологии. Как и его учитель, он был францисканцем-спиритуалом и потому придерживался их религиозных и научных воззрений. Арнольд составил манифест, направленный против сторонников учения Фомы Аквинского, озаглавленный «Меч правды против приверженцев томизма». В нем он писал о «Папе-ангеле», который возглавит грядущее «омоложение», что приведет к трансформации космоса, церкви, общества и всех его элементов. Арнольд был занят поиском такого медицинского средства, которое стало бы панацеей от всех болезней и которое омолодило бы человеческое тело и душу. В его представлении натурфилософия была самым могучим союзником спиритуалов в их усилиях преобразовать мир.

Как врач и алхимик, Арнольд привлекает наше внимание к некоторым специфическим аспектам химии и медицины той эпохи. Он был известен в свое время и спустя столетия благодаря, как считается, написанным им руководствам по алхимии. В те времена химия и алхимия считались одной наукой. Тексты по алхимии из арабских источников ходили по Европе с 1144 г. Целью алхимии-химии было преобразовать элементы природы таким образом, чтобы в итоге сложилась некая лучшая действительность, высокодуховная и божественная. В одном из трактатов, приписываемых Арнольду, Страсти Христовы сравниваются со «страстями» химических элементов: химические метаморфозы имели прямую аналогию в таинстве претворения хлеба и вина в плоть и кровь Христову; ртуть – это агнец, ведомый на заклание, и тому подобные сравнения.

Что касается средневековой медицины Западной Европы, то, можно сказать, она обладала своей философией, научные положения которой отражали мировоззрение той далекой эпохи; выросла она из медицины Античности, представляли которую арабские и еврейские доктора. Два великих мыслителя XII в. Ибн Рушд, или Аверроэс, и Маймонид были известными врачами, к тому же, что особенно важно, практикующими врачами. То же самое можно сказать и об Ибн Сине, или Авиценне. Каждый средневековый доктор был в какой-то степени астрологом. К середине XIII в. уже существовало стандартное собрание классических, арабских и еврейских, медицинских текстов, которое имелось во всех больших библиотеках Монпелье, Салерно, Парижа, Гранады, Толедо, Каира, Дамаска и Багдада.

Каждый студент-медик должен был провести какое-то время в «просвещенных» странах Средиземноморья, в атмосфере научного «свободомыслия». Здесь практическая и теоретическая медицина бурно развивались и шли рука об руку. Практическая медицина дерзновенно раскрывала секреты одного из самых удивительных чудес природы – человеческого тела. В наши дни едва ли можно представить, что это означало для людей Средневековья, когда тело каждого человека было образом Тела Христова – Corpus Christi. Анатомирование человеческого тела было равносильно попытке анатомировать тело Бога. Не было более безбожного, нечестивого и негуманного занятия, чем занятие анатомией. В XIII–XIV вв. Петрарка и гуманисты яростно обличали «безбожных врачей», критикуя в первую очередь последователей учения Аверроэса из Падуанского университета. Этот антагонизм существовал на протяжении пяти столетий, да и сегодня еще дает себя знать в скрытом недоверии к «докторам».

Несмотря на сопротивление научным экспериментам, в изучении анатомии в Средние века достигли определенных успехов. Для препарирования и проведения опытов, например в Салерно, во второй половине XI – начале XII в. использовали свиней, а затем в анатомических театрах стали вскрывать трупы преступников. Однако великий век анатомии наступил только в XIV в., основоположником ее стал итальянский врач и анатом Мондино де Луцци. В 1252 г. в Падуе появился труд Бруно да Лонгобурго Chirurgica Magna, способствовавший дальнейшему развитию хирургии. В Западной Европе основные успехи в области медицины принадлежали военным врачам и хирургам, на работу которых университетские профессора смотрели свысока. В университетах медицину изучали исключительно по учебникам на основании античных текстов.

Клиническая медицина обрела защиту в лице арабских и еврейских ученых; искусство врачевания начало передаваться по наследству в некоторых семьях, и сложились целые врачебные династии, просуществовавшие по крайней мере с XII до XIV–XV столетий. Близкий друг Аверроэса по имени Ибн Зухр (Авензоар), вероятно величайший из мусульманских врачей, происходил из семьи врача в мусульманской Севилье, в Испании; он был представителем врачебной династии, насчитывавшей шесть поколений. Существовали также кланы еврейских докторов в Испании, Провансе и Италии, где евреи были домашними врачами и астрологами на папской службе. Преемственность профессии, которая давала практикующим врачам уверенность в своем призвании и формировала традицию, была немаловажным фактором.

Были также семьи переводчиков, которые занимались переводами различных трактатов, и не только медицинских, и писали к ним комментарии. Например, Яков бен Махир ибн Тиббон, математик, астроном и зоолог, один из величайших переводчиков с арабского языка на еврейский, происходил из известной семьи образованных евреев и возглавлял сторонников Маймонида в борьбе против старых раввинов-ортодоксов. Тексты его переводов цитировали Кеппель и Коперник.

Естественные науки были оттеснены на обочину европейской интеллектуальной жизни, в среду маргинальных групп общества. Их изучали вне университетов, и именно те еврейские и мусульманские ученые и францисканцы-спиритуалы, чьи воззрения считались ересью. Было еще одно важное направление научных исследований – практическая механика. Ею занимались люди из низших слоев общества, в основном люди ручного труда, но она привлекала внимание, будучи основой технологического прогресса, людей образованных, таких как Иордан Неморарий, механик и математик XIII в. У него был анонимный ученик, которого Пьер Дюэм, французский физик и историк науки, называл «предтечей Леонардо да Винчи». Герард Брюссельский, Роджер Бэкон, Петр Иоанн Оливи и еще несколько исследователей, которые работали в Падуе, Оксфорде, Фландрии и Силезии, занимались некоторыми вопросами, относившимися к области техники в узком смысле слова. Но должно было пройти еще несколько столетий, прежде чем установилось плодотворное сотрудничество между академиками и ремесленниками на самом начальном этапе существования Лондонского королевского общества, в Нидерландах и во Франции в начале XVIII в.

В 1600 г. Уильям Гильберт (придворный врач королевы Елизаветы I) опубликовал шеститомный трактат «О магните, магнитных телах и большом магните – Земле», первый печатный труд, написанный академиком, который описывает исключительно научный объект на основании проведенных опытов и наблюдений. Гильберт был горд тем, что он воспользовался при написании своего труда профессиональным опытом горняков и моряков. Он придавал особенное значение работам Роберта Нормана, моряка в отставке, который изучал способы производства компасов и записывал свои наблюдения. Но еще в 1269 г. Петр Чужак (Peter the Stranger), во время осады Лучеры в Калабрии, написал трактат о магнитах, один из наиболее замечательных памятников средневековых экспериментальных исследований в области изучения магнетизма.

Надежды и мечты средневековой науки и теологии, средневековой церкви и государства наиболее ярко проявились в жизни и трудах Раймунда Луллия (1235–1315). Сочинения этого замечательного человека продолжают читать и комментировать, и не только в его родной Испании. Ученый великого ума и благородного духа, открытый всему миру, Луллий был уверен, что обращение в христианство, как кульминация земной правды, обязательно последует за всеобщим просвещением. В действительности подлинное просвещение и обращение в христианство – это идентичные вещи. Между верой и разумом, мистикой и рациональностью имеется неразрывная связь. Луллий много путешествовал. Он посещал Римскую курию, аудитории университетов Парижа и Падуи, бывал при королевских дворах Франции и Германии. Его можно было встретить на улицах и базарах североафриканских городов, а возможно, и азиатских, погруженным в живой разговор с людьми. И еще долгое время после его смерти, такие выдающиеся ученые и гуманисты, как Николай Кузанский, Пико делла Мирандола, Джордано Бруно, Пьер Гассенди, пребывали под влиянием его трудов и его личности. Луллию было уже сорок лет, когда он написал Ars Magna. Озарение пришло к нему, когда он находился в одиночестве на горе Ранда (недалеко от Пальма-де-Мальорка, места его рождения) и перед ним явилось воплощенное видение его мечты о всеобщем знании. Луллий создал логическую машину в виде построенных по троичной логике бумажных концентрических кругов. Эти круги заключали в себе всю область возможного знания. Вращая их и получая новые комбинации, можно было открыть новые реальные истины. В этой «сказочной машине» предвосхищались, хотя и в самой рудиментарной форме, универсальные формулы Эйнштейна и Хайзенберга. Луллий подошел совсем близко к осуществлению своей мечты об обретении универсального научного языка, необходимого условия для достижения всеобщего мира.