Текст книги "Мир Средневековья. Рождение Европы: эпоха великих завоеваний и выдающихся свершений"

Любовь к Богу налагала добавочные ограничения; это означало, например, любить своего врага как самого себя, как брата во Христе. В этом Вальтер был далеко впереди своего времени и своих соотечественников, и его любовные песни не были в должной мере поняты.

Социальное происхождение Гартмана фон Ауэ, первого немецкого поэта, начавшего писать эпические песни, было таким же, как и у Вальтера. Гартман пересказал романы «Эрек» и «Ивэйн» Кретьена де Труа таким образом, что они стали по духу чисто немецким произведением. Оригинальные произведения Гартмана – повести о «Столпнике Григории» (Gregorius von Steine, 1195–1196) и о «Бедном Генрихе» (Der Arme Heinrich, 1199). В них немецкий поэт критикует немецкое аристократическое общество. В «Столпнике Григории» это инцест и жестокость; каждый, кто искренне хочет спастись из расставленных на него тенет, должен быть готов долгое время вести суровую покаянную жизнь. В «Бедном Генрихе» (который вдохновил Герхарта Гауптмана написать свою версию сказания) главный герой рыцарь Генрих, страдающий от проказы; он также символ самых лучших черт рыцарства. Генрих, без помощи сеньора и церкви, спасен, вылечен и искуплен любовью чистой деревенской девушки. Прежде всего он излечен от гордыни, которая была болезнью его души. Девушка желает отдать жизнь за своего господина, пожертвовать свою кровь для него; хирургическую операцию проводит врач из Салерно. Ее готовность принести жертву коренится в ее любви к господину и к Христу. Христос является ей в видении под видом «свободного крестьянина», любовь которого к ней, крестьянской девушке, столь велика, как ни к одной королеве. Стоит вспомнить, что в повести «Видение о Петре Пахаре», которую написал полтора века спустя Уильям Ленгленд, имеется описание такого же видения «бедного Христа», который является «бедному народу» Англии ради его утешения. Чувства немецкого народа достигли той же критической точки перед наступлением XIII в.

Две поэмы, написанные около 1200 г., очень разные по форме, но одинаково страстные в своем неприятии политического и церковного порядка, какой сложился в Священной Римской империи, показывают, какой горючий материал накопился в Германии к этому времени. Особенно это касалось Западной Германии, которая была открыта влиянию своих соседей Франции, Фландрии, Нидерландов и Италии. В Эльзасе, области между Страсбургом и Кёльном, такая опасность уже давно присутствовала. Это была область, печально известная своими еретическими движениями, мятежами баронов, восстаниями горожан против власти епископов над городами и непокорными монастырями, сопротивлявшимися Реформации. Именно в этой неспокойной области зрела закваска немецкого мистицизма, проявившая себя позднее в полной мере. Здесь в Эльзасе всегда имел глубокие корни немецкий спиритуализм и интеллектуальный нонконформизм; он проявил себя в Страсбурге во время Реформации, в пиетистах и квиетистах в XVIII в. Подобные настроения не ограничивались городами; небольшие городки, леса и отдаленные зеленые долины – все они были отмечены внешне слабо проявленным духом восстания «сердца» против «силы».

Таким был фон, на котором разворачивается действие сатирического «Романа о Лисе», написанного около 1181 г., и романа «Тристан и Изольда» 1205 г., автором которого был Готтфрид Страсбургский. Придворные поэты и имперская пропаганда прославляли Священную Римскую империю, возрожденную императором Фридрихом I, представляли ее как земное отражение Царства Божия, где каждый может получить спасение и жить по правде. Империя подавалась в таком виде «правоверным подданным», то есть тем, которые верны одновременно Богу и империи (Dei et Imperii Fideles). Эта империя основывалась на основополагающем правиле – император вознаградит за верную службу с той же королевской щедростью, как Бог наградил своих верных слуг. Добродетельные получат свою награду, злодеи будут наказаны. Однако в Эльзасе, как всем было известно, Фридрих I часто не мог или не хотел держать своих обещаний, что в некоторых случаях приводило к открытому восстанию против него. Генрих Лицемер, автор «Романа о Лисе», использовал стандартный прием средневековой политической сатиры – сказку о животных с целью доказать, что империя была фикцией. В то время как ловкие мошенники и льстецы получают награды, с лояльных и честных подданных стригут шерсть, словно с баранов. Имперская пропаганда представляет императора в виде Льва, благородного царя зверей, за которым скрывается образ Христа. Но для Генриха лев – это образ дьявола, царя греха. Вероломный, удивительно глупый, он все время попадает в ловушки Лиса, своего коварного советника, и позорно умирает. Но люди оплакивают «смерть своего благородного короля».

«Священная империя» была не единственной целью острой и резкой критики Генриха. Под ударом оказываются церковные догмы того времени и даже куртуазная цивилизация. Фридрих I, при поддержке своего советника Райнальда фон Дасселя, архиепископа Кёльнского, организовал канонизацию Карла Великого как часть общего плана по прославлению святых своей династии. Король в «Романе о Лисе» приказывает, чтобы похороны Курицы были обставлены наиболее торжественной литургической церемонией. Затем Заяц ложится на ее могилу, и его посещает видение, о котором он сообщает королю: «Курица теперь пребывает в небесной славе в присутствии Бога». С придворного общества тоже сорваны все маски. Лукавый Лис знаток придворного этикета, и он использует его, среди прочего, с целью изнасиловать жену Волка.

В «Тристане и Изольде» Генрих Страсбургский использует все формальные художественные средства куртуазной литературы, чтобы разоблачить придворный мир, как мир лжи и обмана, и часто бесцельного самообмана. Будет полезно сравнить его сочинение с суровыми обличениями Иоанна Солсберийского, который говорил о лживости и злобе придворных Генриха II. Готтфрид вначале представляет супруга Изольды короля Марка как образчика доброго, святого и обходительного правителя. Карл Великий и король Артур в одном образе. Марк – благочестив, храбр, великодушен и справедлив; слава о его дворе, где подают пример куртуазного поведения, распространилась повсюду. Затем автор позволяет Марку незаметно встать на путь, который ведет к жалкому унижению: со времени его первой встречи с Изольдой видно, как он низко пал. Он позволяет обмануть себя в первую брачную ночь и проводит ее с Бранжьеной, доверенным лицом Изольды. Позднее, когда он не может не заметить любви своей жены к Тристану, он проявляет себя человеком слабым и нерешительным, для которого никакой обман или подлог не считается низким деянием, если он дает возможность восстановить его права на Изольду. Мастер куртуазного поведения превращается в отчаявшееся, потерявшее рассудок, жалкое создание и становится позором своего двора и всех земных королей.

Эта тема, не важно, проявляется ли она явно или подспудно, лежит в основе многих куртуазных романов. Независимо от того, как к этому относиться, но только все немощи короля проявляются в смертельной болезни; он уже не маг или кудесник и потерял свой целительный дар. Это король-рыбак Амфортас, король Марк, да и сам Артур. Королевский титул оставался значимым символом до тех пор, пока король продолжал оставаться образцом чести для своих рыцарей, подвиги которых получали тем самым оправдание. В короле они видели легитимацию своих действий. Поскольку в своем собственном «королевстве», царстве любви, каждый из этих вновь посвященных рыцарей был одновременно и папой, и императором или королем. Только Шекспиру, который мог в перспективе рассматривать события Столетней войны и бурную трехвековую историю монархии, удалось увидеть двойной аспект королевской власти. Он признает преходящий характер всех земных монархий и их конечность, но в то же время утверждает, что «не смыть всем водам яростного моря святой елей с монаршего чела» (У. Шекспир. Ричард II. Акт 3. Сцена 2).

Германский автор Готтфрид Страсбургский, со своей стороны, приводит ужасающие подробности того, как воды жизни смывают с Марка его королевский сан, что ведет к его полной гибели. «Несчастный Марк» превращается в ослепшего жадного глупца, ставшего обузой для себя и окружающих. Все случилось из-за его неспособности отказаться от того, что никогда ему не принадлежало, – своей жены Изольды, которая изначально любила только Тристана. Вид спящих влюбленных в Пещере любви, за которыми Марк тайно наблюдает из укрытия, наполняет его страхом. Эта Пещера влюбленных была церковью нового Сокровенного Царства. То, как описывает ее Готтфрид, – это то наполовину дворец Гогенштауфенов, то готический кафедральный собор, украшенный архитектурными мотивами Востока и Южной Франции. С описания пребывания влюбленных в Пещере поэт переходит к критике монархии, древней и новой, иерархической церкви и общества своего времени. Он объясняет, что Тристан и Изольда получили «помазание» любовью. Все другие таинства, помазание короля и епископа, посвящение в священники, таинство брака и само причастие, превосходит это таинство любви. Это новое таинство, подразумевающее полное растворение друг в друге влюбленных на глубочайшем интимном уровне, нанесло фатальный удар по всем иерархическим системам – секулярным, церковным и социальным.

Готтфрид выражается предельно ясно. Посредством своего плотского и духовного союза влюбленные становятся Священным Граалем и причастием, они преподают один другому таинство нового царства, причастие плоти и крови. «Мужчина был там с Женщиной, Женщина была там с Мужчиной. В чем еще ином они могут нуждаться?»

Это была единственная правда о жизни и действительности, которая интересовала поэта и его читателей. По взаимоотношениям двух людей можно было судить о чести, справедливости и морали. Мораль была исполнением желаний сердца. Миром управляло «сердце» влюбленных. Даже Божий суд был бессилен против него. Готтфрид трудился в Страсбурге, который в результате конфликта города со своим епископом Генрихом фон Ферингеном попал под церковный запрет проводить службы на протяжении пяти лет. В 1212 г. восемьдесят еретиков, мужчин и женщин, благородного и простого происхождения, были сожжены на костре. Казнь произошла после проведения Божьего суда, во время которого применялось раскаленное железо. Хронисты сообщают, что осужденные, среди которых были и дети, держались бодро перед лицом смерти.

Большая часть «Тристана» была, должно быть, написана между 1211 и 1215 гг. Священная империя была в предсмертном состоянии. После битвы при Бувине в 1214 г. король Франции Филипп II Август, одновременно друг и враг сыновей Алиеноры, послал Фридриху II пойманного орла. Крайний индивидуализм, характерный для атмосферы Прованса, которая окружала двор королевы Алиеноры, нашел отражение в «Тристане», сочинении германского поэта. Нет никакой священной империи, кроме империи любви. И империя любви представляет собой союз двух любящих людей, который отказывается от всего, что Бог, окружающий мир и социальный порядок могут предложить им, и чего их могут лишить.

Готтфрид относился с глубокой антипатией к своему современнику Вольфраму фон Эшенбаху. Вольфрам, величайший поэт, писавший куртуазные романы на немецком языке, был мелким рыцарем, как Гартман фон Ауэ и Вальтер фон дер Вогельвейде. Мы уже отмечали его позицию как сторонника толерантности в его романе «Виллехальм». В своем шедевре, романе «Парцифаль», Вольфрам стремился реабилитировать империю, дворянство, куртуазность и воспитание личности на основе христианской веры. Таким образом, «Парцифаль» в одно и то же время утверждение куртуазности и ее поражение. Парцифаль задает вопрос: «Бог остается верным?» И его вопрос порождает сомнения в умах людей, крестоносцев и «бедного народа». Ответ Вольфрама звучит утвердительно. Господь верен, но очень часто выражает свое благоволение к человеку через неодобрение. «Бог может даровать радость и горе по своему желанию. Он может не посмотреть на мои горячие мольбы и обернуть их в слезы, если Он поступает так, то тем самым доказывает Его расположение ко мне». Господня доброта сокрыта в Его гневе. Человек может сбиться с пути, в его жизни встречаются испытания, он проходит через грех и вину. Человеку важно знать, что все это нужно перенести.

Литературный стиль произведений Вольфрама, повествующих о рыцарских приключениях его героев, уже близок стилю барокко. Это широкое полотно, которое отображает изменения, происходящие в человеке на пути его великого паломничества в глубины его собственной души. Для того чтобы добиться победы, надо пройти через поражения. Победу каждый человек может обрести только в своей душе. Тому, кто сумеет преодолеть самообман, гордыню, фальшивые страхи и разочарование в себе, будет даровано увидеть Божество, «вечную Троицу», познать глубокую тайну власти, любви и духа. Таким было видение Абеляра Святой Троицы.

Глава 8
Народные религиозные движения

Когда Генрих II и Алиенора расстались, король надеялся, что его жена закончит свои дни аббатисой Фонтевро. Хотя Алиенора и не приняла этого предложения, именно в Фонтевро пара воссоединилась. Алиенора почиет там между останками ее страстного супруга и ее сына, не менее страстной натуры, Ричарда Львиное Сердце. Замечательная надгробная скульптура представляет Алиенору, королеву куртуазного общества, в одеянии монахини и с миссалом в руках.

В этом же самом аббатстве богатый купец из Лиона задумал постричь в монахини двух своих дочерей. До глубины души его потрясла трогательная песнь менестреля о святом Алексее, которая убедила его в том, что истинный христианин должен оставить все земные богатства и все мысли о власти и вступить на путь бедности. Купец попытался найти хоть кого-то, кто смог бы перевести отдельные части Священного Писания на его родной язык. Некто Бернар Идрос перевел Евангелия и другие вероучительные тексты на старофранцузский язык, в то время как грамматик Стефан д’Анс, ставший впоследствии видным членом кафедрального капитула Лиона, перевел Евангелия на окситанский язык Прованса. Купцом-заказчиком переводов был Пьер Вальдо (или Вальдес), основатель движения вальденсов. Несмотря на все преследования, что ждали их в будущем, они никогда не переставали, начиная с XII в. и заканчивая XIX в., нести Благую Весть для членов своего братства, как было завещано их основателем.

Вальденсов преследовали наравне с катарами, и их обвиняли в архиереси. Но Вальдо выступал против учения катаров и пытался противостоять их влиянию. Он не мог и подумать, что он является основателем секты. Этот факт отражает то трагическое положение, в котором оказалась церковь, начиная с середины XI в. и вплоть до середины XIII в. Пока христианство и церковь были еще «открыты», проповедь Евангелия, можно сказать, впервые так глубоко проникла в умы и души людей, среди которых были дворяне, крестьяне, горожане, простые сельские священники. Монахи и миряне становились бродячими проповедниками, которые учили, что Христос пришел не в силе и с мечом, но в облике бедняка и что он обитал не в епископских дворцах, не в богатых монашеских обителях, но под открытым небом, в полях и лесах, в сердцах тех, кто принял Его. В Испании в XI–XII вв. уже распространялась проповедь о «крестьянском Христе» (Cristo de los campesinos); это были первые проповеди в Европе о необходимости вернуться к евангельским заповедям.

Существовали многочисленные небольшие группы «бедняков во Христе» (так некоторые из них называли себя) в Южной и Северной Франции, во Фландрии, в Рейнской области и Северной Италии. Они не имели представления о том, к чему приведет их начинание. Они считали себя непререкаемыми представителями «святого христианства» (в XI–XII вв. под словом «церковь» в народе понимали просто здание).

Уже не раз мы говорили, что возникновение небольших групп проповедников Евангелия зависело, видимо, от чистой случайности. Такая группа могла получить признание церкви, стать реформистским орденом или конгрегацией. В противном случае она могла подвергнуться преследованию и со временем стать действительно еретической. Вытесненная на обочину церковной жизни, а иногда и загнанная в подполье, подобная группа могла стать более радикальной и даже отойти от религии. Могла она наладить связь и с каким-нибудь подпольным братством, которые уже существовали по всей Европе.

Святой Франциск Ассизский имеет много почитателей сегодня; среди них есть благочестивые католики, протестанты и нехристиане, которых привлекает его любовь ко всем живым созданиям и его пацифизм. Эти преданные почитатели едва ли имеют представление о том, как близко он приближался к бушевавшему вокруг него пламени, которое поглотило тех, кто стоял к нему ближе всех, его преследуемых друзей и братьев.

Чувство великой радости и внутренней свободы, которое испытала ранняя церковь от осознания того, что она владеет Благой Вестью, и чувство ее связи с воскресшим Господом уже давно уступили место чувствам страха и отчужденности. Люди в своих молитвах уже больше не воздевали рук, обращаясь к Христу, своему восходящему солнцу, но покорно складывали свои руки в позе рабов, рабов Божьих и своего греха. Когда-то священник служил мессу, стоя лицом к людям, являя доказательство своей доступности, теперь он оборачивался к ним спиной и удалялся в алтарь, как в крепость, отделенный от прихожан завесой. И наконец, мессу служили на языке, который никто не понимал. В поисках защиты от греха люди начали поклоняться множеству святых, к которым обращались как к «ближайшим соработникам Бога», народным заступникам, имевшим власть исцелять. Именно через святых угодников люди получали доступ к грозному и всемогущему Богу. Некоторые из них имели мифическое происхождение, другие принадлежали к предкам древних аристократических родов.

Постепенно все труднее становилось обнаружить высшую божественную реальность в совершавшемся таинстве мессы, превратившейся в формальный, чисто внешний обряд. Теперь эту реальность искали во всем таинственном и чудесном. Все это вело к появлению все новых чудес, что подрывало благочестие верующего народа. Настоящая одержимость в их поиске дошла до того, что люди повсюду находили какие-то чудесные явления и рассказывали о своих видениях. Многие из них, несомненно, были любопытными феноменами. Хотя в XII в. страсть к чудесам несколько поутихла, найдя выход в литературе, в частности, в куртуазном романе, в области религии она все еще была сильна. Ранее мы уже обращали внимание на критическое отношение авторов «Романа о Лисе» и «Тристана» к культу чудес.

Необратимые перемены в народном религиозном чувстве имели в основе две важные причины. Во-первых, люди потеряли прямой доступ к Христу; прямой контакт с Ним стал первой и основной привилегией монашества и, во вторую очередь, приходского духовенства, через которое Господь являл себя в таинствах, прежде всего таинстве евхаристии. Священники ежедневно предстояли Христу Царю, великому Властителю Царства Небесного. Во-вторых, наложенное Римско-католической церковью вето на перевод Евангелий и других религиозных текстов на национальные языки было наиболее эффективным средством держать народ на расстоянии вытянутой руки. Греческая православная церковь, которая изначально была миссионерской церковью, придерживалась противоположного мнения и, что делает ей честь, осуществила многочисленные переводы Библии на народные языки: коптский, сирийский, древний латинский, геэз, грузинский, армянский, готский и древнеславянский. Византийские миссионеры уже в VI в. проповедовали среди гуннов на их языке. Римско-католическая церковь вплоть до дня сегодняшнего всегда ревниво сохраняла главенствующую роль латинского языка, как языка священного в противоположность всем остальным. Цена, уплаченная за это, была велика. Не существовало «авторизованного» христианского перевода Библии, который могли бы прочитать берберы, кельты или германские племена. Задача перевода Библии на национальные языки не представила бы трудности для церковных интеллектуалов в Африке, для церкви Тертуллиана и Августина. Но этого сделано не было, и Северная Африка отпала в ислам. Начиная с XII в. латинская церковь начала терять прихожан и целые народы, уходившие в религиозные движения, которые переводили для своих нужд Библию и другую религиозную литературу на свои родные языки. В позднем Средневековье произошло сначала отступничество Англии и Богемии, а немного позднее – Германии.

Движение катаров, которое было наиболее мощным движением в XII–XIII вв., направленным против Римско-католической церкви, унаследовало от Православной церкви и от манихейцев практику проведения евангелизации на национальных языках. Манихейцы были наиболее плодовитыми переводчиками, количество сделанных ими переводов превзошло по объему греческие. В XII в. они продолжили свои труды на Западе; до этого они занимались переводами на азиатские языки, включая китайский.

В XI в., когда народные религиозные движения только зарождались, обвинения в ереси предъявлялись сначала лишь отдельным крестьянам и людям «невежественным», а также некоторым клирикам и дворянам. Например, около 1000 г. возникло дело крестьянина Лётара из Шампани. Возвратившись однажды с полевых работ (возможно, как у Жанны д’Арк, ему было видение), он прогнал из дома жену, разбил на мелкие осколки распятие в церкви, отказался платить десятину и заявил, что он ставит ни во что пророков Ветхого Завета. В 1019 г. в Орлеане объявились еретики с юга Франции, которые сумели привлечь на свою сторону часть дворянства и образованных клириков из окружения французского короля Роберта II Благочестивого (996—1031), который поддержал церковную реформу. Разоблаченные в ереси, они радостно встретили свою смерть 28 декабря 1022 г.; это была первая казнь через сожжение на костре на Западе. Они были уверены, что весь народ Франции, включая короля, вскоре примет их учение.

Около 1028 г. группа крестьян, клириков и дворян, исповедовавших еретические взгляды, укрепились в замке Монфор, расположенном между Турином и Генуей. В этих людях было что-то от спокойной уверенности, присущей францисканцам. Они учили, что Бог Отец – творец всего сущего, что Христос не был Богом, далеким от людей и грозным, но душой человечества, который пребывал в Божьей любви, и что истинное знание и понимание Священного Писания явлено в Святом Духе. Когда им предлагали выбор между крестом и сожжением на костре, они, не колеблясь, выбирали последнее. В церковных хрониках этой эпохи, чьим свидетельствам вполне можно доверять, часто говорилось о радостной готовности еретиков, с какой они шли на казнь. Подобное чувство могло быть только плодом внутренней свободы, когда освобождались из-под гнета глубинные пласты души в результате лично пережитого нового опыта веры. Пьянящее ощущение радости и свободы, характерное для первых францисканцев и иезуитов, имеет в основе тот же опыт.

В XI в. самым могущественным защитником народного религиозного благочестия было само папство. Когда папой становился человек, выражавший передовые взгляды своего времени, его самыми преданными последователями были те люди, что обычно получали клеймо еретика. Движение патаренов, начавшееся в Милане и Флоренции в 1057 г., нашло союзника в лице реформатора папы Григория VII. В то время он находился в конфликте с епископатом, уличенном в симонии, исключительно аристократическим по своему составу, который отказывался сотрудничать с ним в реформировании церкви. Тогда Григорий призвал народ отстоять общими усилиями «свободу церкви», поскольку ему было необходимо защитить свои реформы от опасных действий феодальной и германизированной церкви. Народ, исповедовавший веру в «Христа бедняков», был настроен против своих епископов и стремился получить поддержку от папы. В 1077 г., например, некоторые фанатично настроенные фламандские миряне обратились к папе с просьбой защитить их от епископа Камбре, который обвинил их в ереси. В 1162 г. фламандские горожане снова обратились к папе Александру III с жалобой на архиепископа Реймского, который назвал их еретиками, так как они ведут, по его словам, «апостолический» образ жизни. В 1179 г. тот же самый папа в порыве братского чувства обнялся с Пьером Вальдо, которого угрозы архиепископа Лиона заставили обратиться за помощью в Рим.

Несмотря на все вышеприведенные свидетельства, Рим в XII в. был слишком слаб, чтобы привлечь в церковь все эти мятущиеся души, где они могли обрести защиту и стать ее чадами. Необходимые для выполнения этой задачи люди и духовные ресурсы отсутствовали. Проблема была оставлена на усмотрение епископов и монашеских орденов, старых и новых, которые с неодобрением и подозрительностью относились к «новаторам». Основной причиной недовольства этими «необразованными» людьми была их проповедь и призыв к переводу Библии. Пьер Вальдо стал «еретиком», потому что ничто не могло отвратить его и его сторонников от проповеди. «Свобода слова Божьего» была для этих визионеров выше «свободы Церкви».

Европа начала XII в. была наводнена отшельниками, бродячими проповедниками и монахами-странниками. Когда они объединяли свои силы, из их сплоченной группы мог возникнуть новый монашеский орден или конгрегация, если они получали благословение церкви, или еретическая секта. Робер д’Арбриссель был таким странником. Он основал аббатство Фонтевро, ставшее прибежищем для Алиеноры Аквитанской и дочерей Пьера Вальдо.

Основание обители было личным делом Робера; были и другие монахи-одиночки в это время, которые стояли в начале какого-либо предприятия, иногда большого, иногда незначительного. Различные народные движения были особенно многочисленны во Франции и Фландрии, хотя их можно обнаружить также и в Северной Италии. В них были представлены все слои общества; здесь были священники, монахи, дворяне, кузнецы, ремесленники, крестьяне и представители городского патрициата. Движущей силой всех этих проявлений горячего религиозного чувства было желание вести апостолический образ жизни, подражая бедному и смиренному житию Христа.

Эти еретики XII в. были убеждены, что их учение верно и соответствует духу и учению Евангелий, в то время как церковь, как им казалось, находилась в состоянии апостасии, отрекшись от Бога, Христа, Святого Духа и самой любви. Именно они были «верными христианами». Эти «еретики» отличали «добрых» священников от «плохих», у которых они отказывались принимать таинства. Но их антиклерикализм не следует понимать превратно. Даже во времена наиболее явного господства католицизма, средневековое общество было достаточно раскованным и открытым для критики духовенства, так что в этом, как и в других аспектах, мнение еретиков в XII в. совпадало с народным чувством. Если некоторые группы переставали искать теоретическое обоснование своим действиям, не желая конфликтовать с церковью, то вследствие преследований со стороны отдельных епископов они были вынуждены это делать ради своей защиты.

Необходимо отметить одно интересное явление. По мере того как шло время, женщины благородного происхождения становились известными покровителями еретических движений, что сразу же вызвало симпатию у мужской части семьи. Женщины устали от власти мужчин, им не нравилось быть товаром на брачном рынке, терпеть презрительное отношение к себе и монашеские подозрения. В попытке вырваться из-под этого гнета они начинали заниматься воспитанием ума и души. Куртуазная культура и учение катаров процветали под покровительством знатных дам, прежде всего благородных дам Прованса.

Распространение учения катаров в Западной Европе в XII в. стало драматическим поворотным пунктом в судьбах всех еретиков. Само это учение возникло вне Европы, на Востоке, и по сути своей было нехристианским. Первоначально, тайным путем, оно проникло в Юго-Западную Европу. Однако когда оно открыто заявило о себе, его успех был стремительным; и оно было подавлено только после 30-летней гражданской войны. Катары впервые появились в Западной Европе в 1140 г., а последние их представители в Южной Франции были сожжены на костре в 1323–1324 гг. Даже после этого их дух продолжал жить. Гугеноты в XVI–XVII вв. видели в катарах братьев по духу, а их церковь считали истинной церковью. Боссюэ, сторонник воссоединения протестантов с католиками под эгидой «короля-солнце», открыто говорил о катарах как предшественниках гугенотов, приверженцев этой дьявольской церкви, которая постоянно бросала вызов Римско-католической церкви.

Драма и трагедия катаров была тесно связана с трагедией, постигшей куртуазную цивилизацию Юга, и с судьбой народных религиозных движений в целом в XIII–XIV вв. Всегда имелись недоброжелатели, готовые связать ту или иную религиозную группу с катарами, которая сразу же по определению становилась антихристианской. Вальденсы и катары были сожжены на одном и том же костре, несмотря на имевшиеся первоначально большие расхождения во взглядах. Францисканцы, отказавшиеся признать победу Бонавентуры над Франциском Ассизским, получили огульно ярлык катаров.

Движение катаров представляло собой первую попытку восточной нехристианской религии завоевать плацдарм на Западе. Оно имело свои корни в гностицизме, родиной которого была Греция, и в манихействе, пришедшем из Персии и Ближнего Востока. «Катар» в переводе с греческого означало «чистый». Чистота духа и его освобождение от мирового зла и от уз материи было целью греческих религиозных мистерий и манихейства. Основной чертой гностицизма была искренняя вера в способность чистого духа установить прямую связь с Божеством; манихеев отличала вера в существование явно выраженной нерушимой границы, которая отделяет «детей света» от «детей тьмы». Эта дуалистическая доктрина, которая может рассматриваться одновременно и как оптимистическая, и как пессимистическая, появилась в Болгарии в X в. Болгары находились в то время под тройным угнетением: руссов, византийцев и Римско-католической церкви. Болгарское общество было расколото. На одной стороне находилась зажиточная аристократия и богатая церковь, на другой – мелкое дворянство, приходское духовенство и крестьянство. Вот к этой второй группе обратился сельский священник Богомил с посланием, смысл которого можно кратко сформулировать так: «Мир – это зло, поэтому давайте жить так, как жили апостолы, – в покаянии, молитве и внутренней сосредоточенности». Если идеалом была простота жизни, тогда все церковное великолепие и мирская власть и богатства были просто суетой. В этой жизни христианина ждали только кровь и слезы, ведь этот мир был созданием Сатаны, старшего сына Бога и брата Христа, «Бога» Книги Бытия и Ветхого Завета.