Текст книги "Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори"

Глава 9. Элизабет: «Я избрала свой путь и готова пройти его до конца!»

 
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
 

Анна Ахматова,

«Тайны ремесла»

Когда Элизабет Батори исполнилось 15, состоялась ее свадьба с Ференцем, в замке Варанно. Ференц, в качестве свадебного подарка, подарил Элизабет замок в Чахтице.

Время до назначенного дня нашей с Ференцем свадьбы пролетело незаметно. Удивительно, как же много приготовлений нужно для того, чтобы слить воедино две судьбы. А вот для того, чтобы разлучить двух любящих, достаточно краткого мига между звоном тетивы и ударом стрелы в тело одного из них.

Мое свадебное платье сияло жемчугами. Оно было таким тяжелым, мне в нем было так непривычно, после всех легких одежд, в которых я обычно ходила, что я сомневалась, смогу ли выдержать в нем хотя бы час. А ведь свадебная церемония – это целое событие. Хорошо, что мне не нужно все время ходить в этом платье. С меня довольно и примерок. Конечно, оно прекрасное, как прекрасны и те дивные жемчужные украшения, которые я надену вместе с ним. Да и мне идет подвенечный наряд, но какое же оно тяжелое, это платье. Оно, помимо красоты, несет в себе еще кое-что очень важное. Так и во всем остальном, о чем ни подумай, самое важное порой совсем незаметно. На нем, изнутри – так, что совсем незаметно, – вышиты тайные знаки, которые должны принести счастье мне и Ференцу.

Торжество состоялось в замке Варанно. Не все из приглашенных смогли прибыть, как говорила мне мать. Сама-то я, пожалуй, не поняла бы этого. Я ведь почти никого не знала, а людей на моей свадьбе было столько, что я поражаюсь тому, как моя мать всех их помнит. Я, наверное, никогда не смогу упомнить такого числа лиц и имен. Я думаю, что не хватит и года, чтобы всех их узнать, не то, что того короткого месяца, который длилась свадьба.

Мой род и род Ференца, пожалуй, – самые знатные в Венгрии. Даже сам император, хотя и не присутствовал лично на нашей свадьбе, прислал нам подарки. Думаю, получи хотя бы сотую долю тех даров, которые подарили нам на свадьбу, простая крестьянская семья, этой семье хватило бы стоимости всего этого, чтобы безбедно прожить всю оставшуюся жизнь. Пожалуй, этого хватило бы им, чтобы купить несколько деревень и никогда больше не работать на хозяина. Но не думаю, чтобы кто-нибудь додумался дарить крестьянам дорогие подарки. Мне, впрочем, было скучно. Кучи золота не то, чтобы не радовали меня, но они не вызывали у меня особенного восторга. Украшения были лишь немногим интереснее. Я, как и любая женщина, любила их, но не настолько, чтобы впадать в безумие при виде колец или серег.

Свадебные дни пролетели как в тумане, все, что я запомнила – были наши ночи с Ференцем. Гости желали нам поскорее подарить жизнь наследнику. Я не зря ждала Ференца так долго. Он признался мне, что ему никогда и ни с кем не было так же хорошо, как со мной. Я ничего не сказала ему, но для себя решила, что будь моим мужем несчастный Ласло, я, пожалуй, не была бы так счастлива, разделяя с ним брачное ложе.

В эти дни я во всем, в каждом событии, в каждом взгляде, в каждом подарке, ждала подсказку, которая указала бы мне путь к моей далекой мечте. Я брала в руки дорогие камни, вглядывалась в их мерцающую глубину и ждала увидеть там хотя бы тень намека на то, что эти камни способны мне помочь. Я пересыпала в руках золотые монеты и, вслушиваясь в их звон, надеялась на то, что он укажет мне дорогу. Я гладила бесценные восточные ковры, расшитые золотом, приникала к тканям нарядов… Все они молчали, все они, каждый на свой лад, пытались меня обрадовать, но ни сияние, ни звон, ни нежность не содержали в себе ничего больше, чем то, что можно увидеть, услышать или потрогать. Я уже было отчаялась извлечь из происходящего пользу, касающуюся моих тайных мыслей, но один из моих свадебных подарков сразу же развеял мое отчаяние.

Я не могу сказать, что в том, что происходило, я не видела вовсе никакой радости. Конечно же, нет, мой Ференц, например, радовал меня. Но настоящий восторг, который, должно быть, передался мне от восторга моей души, явно знающей больше, чем мой ум, настоящий восторг пришел ко мне, когда Ференц во всеуслышание объявил о своем свадебном подарке для меня. Это был горный замок в Чахтице.

Я знала уже, что этот замок предназначен мне, но по неведомой мне причине лишь тогда, когда я по настоящему ощутила, что он действительно принадлежит мне, я почувствовала, что это место содержит ответ на мой вопрос.

Моя встреча с замком, который подарил мне Ференц, состоялась не сразу. Пришлось дождаться, когда закончатся торжества. Я, конечно, не знала почти никого из гостей, но оскорбить все это собрание достойных людей своим поспешным отъездом из Варанно я, конечно, не могла. Но предчувствие чуда жило во мне все это время, его разжигали ласки Ференца и мои мечты о невероятном будущем.

*****

Мы с Ференцем провели вместе всего несколько дней в этом замке. Ференц ведь был славным воином и его ждали ратные подвиги. Пока мы добирались в мой новый замок, я не уставала восхищаться красотой и величием тех мест. Хотя я видела и гораздо более величественные скалы, и гораздо более глубокие ущелья, нежели те, которые окружали местность, которую венчал мой замок. Однако, ни те скалы, ни те ущелья не были так же близки мне, не отражали с такой же невероятной точностью мое собственное внутреннее устройство, как те места, которые окружали замок в Чахтице.

Каждое дерево в лесу, каждый ручей, каждый встреченный по дороге крестьянин – все они будто подмигивали мне, намекая на то, что в этих местах я найду что-то очень важное, что-то очень нужное мне и от этого бесконечно дорогое и желанное. Я уверена, что такие предчувствия не даются человеку случайно. Только я не знаю, кто их дает, откуда они приходят и наполняют души людей. Не знаю, небеса ли их шлют, или они исходят из глубин ада, и, зажигая наши глаза предчувствием чуда, лишь увлекают нас в бездны греха и готовят к погибели. Я не знаю этого, да и если бы знала и была бы уверена, что сюда меня привели козни дьявола, но, при этом, я получаю шанс найти то, что ищу, я не сошла бы с пути.

Замок стоял на холме и был обнесен неприступными стенами. Это был старый замок, но время не искалечило его. Оно, наоборот, способствовало его полному слиянию с местом, где его выстроили. Он как будто врос в окружающие его скалы, он как будто был естественной частью окружающей его природы. Пожалуй, здесь можно пережить любую осаду. Я думаю, если нашу страну окончательно захватят, мой замок падет последним. К замку прилагались больше десятка деревень. Когда мы въезжали в крепостные ворота, я еще не знала, что мне не помешала бы сотня деревень, а может и их бы мне не хватило.

Когда Ференц был со мной в замке, когда в залы и покои вливались бесконечные потоки вещей и припасов, замок молчал. Я чувствовала, что он не хочет пока начинать свой рассказ, что то, что должно произойти между нами, требует спокойствия и уединения, требует близости, которая невозможна в шуме и суете.

*****

Когда дом, будь то замок или небольшое имение, стоит какое-то время без хозяина, дом наполняют воспоминания и мечты тех, кто жил или умирал в нем. Если в доме всегда жили счастливые люди, то в ожидании нового владельца, такой дом полнится былым счастьем, готовый отдать тому, кто вступит в его стены, все, что от этого счастья осталось. В таком доме люди видят светлые сны. Косматые тени былых бессонниц не душат их по ночам, прыгая на грудь.

Если гость заночует здесь, он не встретит в ночных коридорах дома смутные черные тени, движения которых заставляют дрожать пламя свечи, шепот которых будет слышаться гостю в шуме ветра за окном. В доме, где всегда было счастье, никто не почувствует тяжелого взгляда в спину в пустой комнате. Никто, посмотрев ночью на луну, которая сияет за окном, не различит, пониже диска луны, чье-то бледное лицо. Холодные пальцы страха не коснутся руки того, кто в поисках упавшего на пол кольца позволит себе непростительно глубоко шарить под кроватью. Счастливые дома никогда не забирают одиноких путников, не присоединяют их к полчищу теней, которые они держат запертыми в своих стенах.

В редком доме все бывает именно так. Даже если люди жили в нем счастливо, я знаю очень немногих людей, которые счастливо умирали. Есть дома, в которых невозможно провести и дня. Мне встречались такие. Поэтому всякий раз, когда я оказываюсь в новом доме, я прислушиваюсь к нему, пытаюсь ощутить его отношение ко мне. Пытаюсь почувствовать, чем он полон и как он способен встретить гостя, как способен принять нового хозяина.

Обычно дома не выказывают ровным счетом никакого отношения к тем, кто приходит в них не один. Слуги на это никакого воздействия не оказывают. Есть они, или нет, домам нет до этого никакого дела. Когда я и Ференц заняли нашу спальню, наша жизненная сила полностью заглушала голос дома. Я смутно ощущала, что замок принял меня и Ференца – такой восторг вызывали во мне его мощные стены, такими обещаниями откровений я наполняла его в своих мечтах. Но то, что он принял нас, еще не значило, что он примет меня, когда Ференц отправится по своим военным делам. Мне очень хотелось бы, чтобы этот замок принял меня. Иначе все мои предчувствия, все мои надежды, связанные с ним, напрасны, и мне придется ждать новых знаков судьбы.

*****

Когда Ференц уехал, я осталась одна в замке, я готовилась провести здесь свою первую ночь в одиночестве. Я жаждала узнать, как замок встретит меня. Мои мечты, мои видения, которые звали меня в неведомую даль, не имели отношения к Ференцу. Я не знала, но чувствовала, что его нет в том месте, где я побывала уже дважды. Я люблю его, он любит меня, но у нашей любви есть пределы, а вот у того мира, у той жизни, которую обещает мне пророчество, нет границ. Я знаю, что смогу принести Ференцу достаточно счастья для того, чтобы он, когда придет его час, ушел бы в иной мир счастливым. Большего для него я не жду. Именно поэтому мне очень важно было узнать отношение дома не к нам с Ференцем, а ко мне одной.

Когда я легла в пустую постель, когда в доме затихли звуки расходящихся по своим каморкам слуг, я, обострив, насколько это возможно, слух, ловила каждое движение воздуха, ожидая услышать голос дома. Было так тихо, что если бы в воздухе пролетела муха, это отозвалось бы во мне как грохот, с которым раскалываются небеса в грозу.

Я услышала шорох. Источник шороха находился где-то около двери. Я помнила о том, как некоторые дома издеваются над людьми, но верила в то, что мой замок меня не предаст. Поэтому я встала с постели, взяла в руки свечу, которая теплилась у кровати, и медленно, стараясь ступать совершенно бесшумно, пересекла комнату в направлении двери. Я остановилась у двери и снова прислушалась. Шорох повторился. Теперь он напоминал мне царапанье чьих-то тонких когтей по металлической обивке двери. Я отворила дверь и вгляделась в темноту. Вдруг из тьмы в круг, который очерчивал неверный свет моей свечи, вступил черный кот. Мне казалось, что он улыбается. Кот подошел ко мне и потерся о ногу с таким видом, будто всегда знал меня. Раньше я не видела здесь котов, поэтому решила, что это именно тот знак, которого я жду. «Дом, определенно, принимает меня», – подумала я.

Кот отошел, на границу света и тени, и, обернувшись, призывно посмотрел на меня. Я поняла его знак и последовала за ним. В замке, куда бы я ни взглянула, была кромешная тьма. Единственный свет, который присутствовал в нем, был светом моей свечи. Кот вел меня по одному ему известной дороге. Когда я на следующий день при свете солнца, попыталась найти то место, куда он привел меня, сделать этого я не смогла. Иногда я думаю, что кот, закружив меня по коридорам замка, по его подвалам и переходам, вывел меня в какое-то место, в которое не попадешь, не обладая особым проводником.

Кот привел меня в маленькую комнату без окон. Свет свечи слабо отражался от ее каменных стен. В центре комнаты стоял простой стол, на котором лежала стопка скрепленных друг с другом листов бумаги прекрасной выделки. Я, ни о чем не задумываясь, взяла эти листы со стола и попыталась их рассмотреть. Должно быть, здесь нельзя было долго находиться. Кот, который, приведя меня сюда, спокойно уселся у двери, теперь забеспокоился.

*****

Когда мой маленький проводник довел меня снова до спальни, я рухнула на кровать в неимоверной усталости и тут же уснула. Я смогла рассмотреть то, что нашла на ночной прогулке, лишь утром. Я не велела служанкам, которые помогают мне одеваться по утрам, входить в спальню, поднесла найденные бумаги к свету, который пробивался из окна, и впилась в них взглядом. Листы были скреплены каким-то неизвестным мне способом. Одно это вселяло во мне надежду на то, что они содержат то, что я ищу. На первом из листов было написано мое имя. Я перевернула страницу. На следующей была удивительного мастерства гравюра, на которой искусный художник изобразил цепи, свисающие с невидимого на картине потолка, к которым была за руки привязана обнаженная девушка. Израненное тело девушки, как мне казалось, еще трепетало в предсмертной агонии. Под ногами у нее был разведен небольшой, но жаркий костер. Об этом можно было судить по ее обуглившимся ступням. Еще одна страница была покрыта ровными рядами крестообразных значков. Каждый из них представлял собой две пересекающиеся линии, края которых были прихотливо украшены. В книге было много похожих страниц с крестами, которые перемежались страницами с изображением пыток.

Я сразу вспомнила, что видела похожие значки на свитке, на котором записана история моего рода. Перед именами на этом свитке записывали даты. Одну – для все еще живущих, и две – для тех, кто уже умер. Крест стоял рядом с датой смерти.

Когда я дошла до последнего листа, я увидела столь же искусное изображение, какими были наполнены все страницы. Там сплелись, пожимая друг друга, две руки. Одна из них – мужская. Вторая – женская. Когда я пристально рассмотрела вторую, я поняла, что предчувствия, с которыми я ехала в этот замок, меня не обманули. Я узнала в той руке изображение моей собственной руки. Той самой, которая принадлежала мне в лесном видении.

Я не могла понять смысл знаков, которые явил мне замок. Не могла уловить связи между сценами мучений, длинными рядами крестов и последним рисунком. Лишь он точно говорил мне о соединении меня и прекрасного незнакомца из видения, но вот все остальное оставалось для меня загадкой.

Я спрятала листы в тайнике, который устроила за картиной, и позвала слуг. Я никому не собиралась говорить о том, чем я занята. Никто не должен знать о моих планах и мечтах. Мечту легко можно спугнуть, если о ней кто-то узнает. Особенно, если это мечта, которая не касается никого кроме мечтателя. Бывают, конечно, мечты, занимающие разум многих. Такие мечты лишь усиливаются, когда их принимает все больше и больше людей. Моя мечта не такая. Она – как слабое пламя свечи ветреной ночью. Чтобы пронести это пламя сквозь бурю, нужно оберегать его. Любой неосторожный взгляд, любая завистливая мысль того, кто идет в ночи без огонька мечты, способна добавить ветру силы. И тогда огонь погаснет.

*****

После того, как я, с помощью служанок, оделась, вместе со мной осталась лишь одна из них. Ей следовало привести в порядок мои волосы. Она бережно причесывала их костяным гребнем, а я утопала в мечтах. Служанка, наверное, переняла какой-то частью своего существа часть моих мыслей. Ее рука дрогнула, я почувствовала, как гребень больно дернул меня за волосы.

В первое мгновение я не обратила на это особенного внимания. Я лишь посмотрела в зеркало, перед которым сидела, на служанку, которая отражалась в нем за моей спиной. Когда я взглянула на служанку, я ощутила то, чего не чувствовала уже давно. То самое, что однажды в обществе Оршоли и двух девушек заставило меня взять в руки кнут.

Я встала со стула, выхватила у служанки гребень и ударила ее по лицу. Я помню, какой силы были удары кнута, которые я наносила провинившейся служанке, привязанной к столбу. Сейчас все погрузилось в туман и я могу судить о том, что произошло, лишь по телу служанки, которое лежало на полу в моей спальне. Одна из ее рук была почти оторвана от тела, лицо уже не было похоже на лицо человека. Оно было разбито до костей.

Когда в моем сознании все было затянуто туманом, мне казалось, что бью я не служанку, которая только что расчесывала меня, а одну из тех бесстыдных крестьянок, которые погубили моих несчастных сестер. Я очень остро вспомнила тот ужасный день, когда я наблюдала за тем, как крестьяне издеваются над моими близкими. Я чувствовала, избивая служанку, наслаждение и ярость. Если можно было назвать чувствами то состояние, когда кажется, что наблюдаешь за собой со стороны, в замочную скважину. Мне казалось, что моими руками управляют не мои желания, а желания какого-то другого существа, которые придают моему телу невероятную силу, а моим поступкам – поистине нечеловеческую жестокость.

Я похожа была на тряпичную куклу, которую шут, веселивший гостей на моей свадьбе, заставлял вытворять всякие непотребные вещи, дергая за веревочки, привязанные в самых разных ее местах. Мое тело было такой куклой в руках неведомого шута, а вместо тонких веревок к моим членам были прикованы стальные прутья, через которые моему телу передавалась несокрушимая воля кукловода.

На мгновение повернувшись к зеркалу, должно быть, для того, чтобы сильнее замахнуться, я увидела черные перепончатые крылья, которые, как дым погасшей свечи, дрожали за моей спиной. «Дракон все еще жив», – подумала тогда та моя часть, которая все еще могла думать.

Когда это закончилось, мне стало очень жаль эту несчастную служанку. Она так беззащитно лежала на полу в луже собственной крови… Она так была похожа, по выражению того, что осталось от ее лица, на одну из моих замученных сестер… Я не видела в этот момент хищного оскала ее зубов, которые проглядывали сквозь разорванные губы. Я видела лишь несчастное существо, которое, через меня, было уничтожено какой-то неведомой силой.

Я велела войти слугам, которые жались у двери, приказала им собрать то, что осталось от бедной девушки и похоронить по церковному обычаю. Мне жаль было эту девушку, и я не хотела, чтобы после страданий ее тела, страдала и ее бессмертная душа. Пожалуй, меня волновало и то, что не упокойся эта служанка с миром, ее призрак, без сомнения, будет принадлежать месту ее смерти. Мне не хотелось бы наполнить ночи в моем замке отзвуками страдания неспокойной души. Замок принял меня с распростертыми объятиями, и мне не следовало все портить из-за этого происшествия. Я приказала передать священнику, что девушка пострадала от собственной неосторожности, а для того, чтобы он не сомневался в моих словах, отсыпала для него пригоршню монет.

*****

Тогда мы с Ференцем хотя и думали о наследниках, все еще не зачали первого из них. Когда слуги смывали кровь погибшей служанки с пола и стен моей спальни, я подумала, что то существо, которое иногда просыпается во мне, может не пощадить и моих детей. Я понимала, что если один из них чем-то затронет эту сущность, которая живет во мне, я ничем уже не смогу помочь. И хотя детей у нас еще не было, я уже любила их и желала им лишь счастья, а не страшной смерти от руки собственной матери.

На какое-то время суматоха, связанная с похоронами служанки, отвлекла меня от моей находки. Однако когда я снова достала те листы, испещренные крестами и искусными гравюрами, которые прятала в тайнике в моей комнате, и принялась вглядываться в них, пытаясь понять их смысл, меня ждало неожиданное открытие, которое изменило всю мою жизнь.

В том, что это изменило мою жизнь, я совершенно уверена. А вот в том, приведет ли это меня к моему будущему, я смогу увериться лишь тогда, когда окажусь в этом будущем. До тех пор мне остается лишь верить в то, что все мои дела не напрасны, что они – не насмешка злых сил надо мной, а часть необходимости, которая приведет меня к цели. В любом случае, я избрала свой путь и готова пройти его до конца.

Глава 10. Дьердь: «Будь она моей женой, я спас бы ее…»

 
Господи, что сотворил Ты, на смерда
обрушив беду!
Я о несчастье таком не помыслил бы
даже в бреду.
Что ж, по заслугам, и слов благодарности
я не найду.
Ты ведь и прежде обрушивал, Отче,
свой яростный бич.
Так уж случилось, глупец я, не смог
той науки постичь.
Ныне смиренно с мольбою воззвав,
что оставалось опричь?
 

Балинт Балашши,

На мелодию песни «Сам я думал»

Дьердь Турзо – палатин Венгрии, второе лицо в стране после короля. В те времена королями Венгрии были иностранные монархи из династии Габсбургов. Он вел дело Элизабет Батори. Турзо был верховным судьей Венгрии. Кроме того, он был близким другом семьи Батори. Известно о его обширной переписке с представителями семейства Батори. Король Венгрии Рудольф II (правил с 1572 по 1608), благоволил Элизабет. Занявший его место Матиас II (правил с 1608 по 1618) относился к ней крайне враждебно.

Почему Элизабет не послушалась меня? Почему не согласилась расстаться с частью своих богатств? Ведь женщине и ее детям хватит для безбедной жизни и десятой части того, что у нее было. Да что там «безбедной жизни», – будь у нее вдесятеро меньше, чем сейчас, она даже не почувствовала бы этого. Я ведь говорил ей, предупреждал. Мне не нужно было многого. Несколько участков земли, которые прилегали к моим собственным владениям, да десяток деревень – на приданое дочерям. Другим тоже не было резона обрекать ее на нищету. Но многие, очень многие считали, что ее семья несправедливо богата.

И долги, королевские долги, ей следовало бы простить. Конечно, долг красен платежом, но рискованно давить на императорский двор, не имея должного положения. Когда Ференц был жив, подобное было бы просто невозможно. Никто не посмел бы даже косо посмотреть в его сторону. А если уж он нуждался бы в деньгах, которые должен ему королевский двор, я не удивился бы, прибудь он во дворец со своим войском, которое мирно стояло бы в городе, придавая огромный вес каждому его слову.

До тех пор, пока Рудольф был у власти, все это не имело значения. Все же, он и Элизабет прекрасно ладили. Долг, который, так или иначе, существует внутри родственных и дружеских связей, в особенности, когда его возврат ничего не решает, не портит отношения. А вот когда речь идет о кредиторе, который далек по убеждениям, здесь возможно все, что угодно.

Конечно, увлечения Элизабет заходили гораздо дальше, чем позволял себе Рудольф, однако, на них закрывали глаза. Все же, Рудольф был гораздо более на виду, нежели Элизабет, которая могла легко укрыться от всеобщего внимания, показывая окружающим лишь то, что считала нужным. Конечно, не все удавалось скрыть. Но кто в Венгрии посмел бы открыто ее обвинить? Да и кто из нас не мечтал найти эликсир бессмертия? Кто не мечтал получить секрет вечной жизни и тайну золота? Кажется, чем богаче человек – тем больше он желает получить от жизни, тем острее он чувствует цену золоту и власти. Другое дело – как далеко каждый из нас готов был зайти в этих поисках. Она решила пойти до конца, не считаясь ни с кем и ни с чем.

Жаль, очень жаль, что она не поняла, а вернее, уверен, не захотела понять моих намеков относительно объединения наших домов. Конечно, когда Ференц, муж Элизабет, скончался, я был женат. Первая моя супруга, София, скончалась задолго до этих намеков. Вторая моя жена здравствовала, но всякое могло случиться. Хотя она, чувствую, переживет и меня, да ведь здоровье тела и духа – это далеко не все, что определяет годы нашей жизни.

*****

Однажды, когда горечь потери Ференца стала уходить из взгляда Элизабет, я завел с ней пространную беседу. Мы с ней вели оживленную переписку. Всегда приятно пообщаться с образованным человеком. Редкая дама в наших краях отличается таким же умом, широтой взглядов и познаниями, как Элизабет. При случае мы подолгу беседовали с ней. И в одну из таких встреч я начал рассуждать так: «Что, если бы в Венгрии были два могущественных рода, которые объединились бы в один? И не через детей, как это обычно бывает, а через полновластных владельцев родовых богатств? Если бы это случилось, то не было бы этому союзу равных во всей Европе, а то и в мире». Я не стал бы говорить подобное, когда Ференц был жив. Все же, он был мне верным товарищем. В любви нет товарищей, поэтому если бы Элизабет, при жизни Ференца, поняла бы мои намеки, мне пришлось бы взять на себя грех убийства этого достойного сына своей страны. Я же, как бы ни привлекала меня Элизабет, никогда не пошел бы на это. Радость от обладания ею, от того могущества и власти, которые я получил бы, была бы дотла сожжена муками совести.

А если говорить о женщинах, о моей второй жене, например, то женщина – это не мужчина. Она создана для того, чтобы служить мужчине, чтобы рожать детей и следить за домом. И если уж с ней что случится – даже если она примет смерть, к которой будет причастен ее супруг, на то, несомненно, будет божья воля. Ведь господь не позволит своему слуге без зазрения совести совершить дело, которое не достойно прощения.

Если Элизабет поняла бы мои намеки, моя вторая супруга неожиданно скончалась бы. Думаю, сразу же после очередных родов. И я не испытал бы ни малейшего угрызения совести. А это доказывает для меня праведность моих мыслей.

Тогда, когда намек сорвался с моих уст, она сделала вид, что не поняла его. Не верю, что умнейшая женщина способна не понять такой намек. Если женщина испытывает тягу к мужчине, она увидит намек и там, где нет ничего кроме хороших манер. Если же такой тяги нет, то, как ни намекай, хоть и самыми прямыми словами, самое меньшее, что получишь – невинный взгляд, выражающий непонимание. А самое большее – это прямой отказ.

Буду откровенен, меня прельщали не только земли, замки и богатства Элизабет. Меня притягивала она. Она – как женщина. Сколько я знаю ее – у меня такое чувство, что течение времени для нее остановилось в тот самый момент, когда ее красота раскрылась в полной мере. И год от года эта красота не увядала, а лишь становилась ярче, острее, четче. Не знаю, удалось ли ей открыть секрет вечной красоты, но ее собственная красота поневоле заставляет об этом думать.

*****

Элизабет так не похожа на всех других женщин. Ведь кто они, эти женщины, пусть и образованные? Они не видят дальше своего носа, хотя и учились в заграничных школах. Они могут знать хоть сотню языков, но прибавляет ли это им ума? Да вот, хотя бы, недавно иностранец Галилей изобрел трубу, которая приближает небо и звезды, если посмотреть на них с помощью этого дьявольского изобретения. Мне доставили несколько. Так моя жена даже смотреть в нее не захотела. Посмотрела на нее, говорит: «Ее бы разукрасить и можно бы в доме оставить, а так – какой толк от нее?». Я отправил одну из этих труб Элизабет с письмом о том, как ею пользоваться. Поистине, удивительно смотреть на Луну через эту трубу. А если направить ее на туман, которым укутаны крупные звезды – оказывается, что этот туман и сам полон звезд. Это непостижимо и прекрасно. Я уверен, Элизабет найдет ей применение, она сразу же поймет, что будь эта труба хоть из мусора собрана, она ценнее любой безделушки, которыми обычные дамы так любят набивать комнаты. Я не ошибся тогда. Не прошло и месяца, как Элизабет прислала мне письмо, полное благодарности и восторга. «Этот волшебник сотворил невероятное чудо. Я поняла теперь, после многих ночей на башне моего замка, чего мне не хватает, чтобы понять кое-что очень важное». Она не говорила прямо, но я-то понимал, что она ищет, я догадывался, что она видела в ночном небе через удивительную трубу. Обычная женщина не способна не то, что увидеть в небесных далях подсказку на свой вопрос, у нее и вопросов таких нет, на которые могут ответить звезды. Все интересы обычных дам вертятся вокруг сплетен, да вокруг подгоревшей краюхи хлеба или плохо прожаренного теленка. А Элизабет – она совсем другая.

Как тонко она чувствует музыку! Она, слыша очередное сочинение, которое исполняют для нее музыканты, кажется, сама становится этой музыкой. Мне особое удовольствие доставляло слушать музыку вместе с ней. Когда Элизабет была рядом, казалось, что инструменты тоже чувствуют ее присутствие и издают звуки, которые стократ ярче, чем обычно. Я молчу, молчу о тех грубых звуках, которые, уверен, другие женщины слышат, когда играют инструменты.

*****

Элизабет не хотела видеть моих намеков. Она, судя по слухам, не чуралась плотских отношений, однако, о новом супруге речи и не заходило. Думаю, она не хотела, чтобы кто-нибудь мог вмешаться в то, чем она занималась. Я не могу сказать, что несчастлив в семейной жизни, однако, будь Элизабет моей женой, я уверен, это была бы совсем другая жизнь.

Пожалуй, все продолжалось бы в том же духе, да только место Рудольфа занял Матиас. Габсбурги, конечно, не пользуются в Венгрии абсолютной властью, им приходится серьезно считаться с нами. Однако и нам приходится считаться с ними. Поэтому, когда я узнал, что Матиас интересуется Элизабет Батори, я почувствовал неладное. Мне доложили, что он заинтересовался ей, когда узнал о долгах двора перед семейством Батори. Матиас приказал своим приспешникам разузнать, нет ли повода уменьшить эти долги.

У Элизабет были недоброжелатели в Венгрии, которые, как только началось расследование по приказу Матиаса, поняли, что при успешных, для Матиаса, результатах расследования, они тоже могут отхватить хороший кусок. Ведь, если уж на то пошло, каждый владелец замка и десятка деревень может убедительно доказать, что соседнее озеро всегда принадлежало его семье, а не соседской. Когда у таких вот «владельцев» появился повод претендовать на «соседские» земли Ба-тори, в виде королевского расследования, они им, без промедления, воспользовались. Я иногда думаю, что они не поленились бы зверски убить всех своих слуг, взвалить вину на Элизабет и привезти гору трупов ко двору Матиаса только для того, чтобы он лично уверился в своих подозрениях. Однако этого не потребовалось. Доказательства против Элизабет посыпались как из рога изобилия.

Когда же Матиас получил вполне ожидаемые результаты, я уверен, он сразу же понял, что речь можно вести не о сокращении долгов, а о полном уничтожении семейства Батори и о переходе их земель под власть Габсбургов.