Текст книги "История политических доктрин. Монография"

Ещё больше примеров можно было бы привести в противовес второму утверждению, поскольку очень часто важные изменения в человеческих обществах наступают без какого-либо изменения отношений между владельцами средств производства и работниками физического труда.

Например, Римская республика превратилась в империю Августа и его преемников, а классический город-государство преобразился в организм, имевший бюрократическую основу, без изменения системы производства и без изменения законов, регулирующих собственность и распределение общественного богатства. Единственное изменение, которое произошло и которое, конечно, нельзя считать генеральным, это персональные изменения в составе собственников, потому что имущество частных лиц, особенно после Второй гражданской войны, было конфисковано и распределено между солдатами триумвиров.

Трудно представить картину разложения общества, сравнимую по своей важности с падением Западной Римской империи, и почти одновременный триумф христианства. Тем не менее, мы видим, что система экономического производства не менялась и до и после того, как императоры приняли крещение, и до и после нашествия варваров. Известно, что колонат и, следовательно, крепостное право берут своё начало не в варварских нашествиях, но являются институтами, распространившимися в поздней империи.

И если из древности вернуться во времена менее отдалённые, мы увидим, что в Италии в XIV в. коммуны нередко превращались в синьории, в то время как система производства и отношения между собственниками капитала и трудящимися существенно не изменились. Во Франции на протяжении XVII в. сформировалось абсолютистское бюрократическое государство, но при этом не произошло изменений в системе производства и экономических отношениях, следствием чего они являются.

Не следует также полагать, что существует некая абсолютная синхронизация между становлением крупной индустрии и восприятием системы представительного правления с последующим распространением либеральных, демократических и даже социалистических идей.

По существу в Англии зарождение крупной промышленности произошло в XVIII в., когда уже полвека функционировало парламентское правление, но руководящий класс все еще сохранял свои старинные аристократические основания. Во Франции, в Германии, США и во всей Западной Европе развитие крупной промышленности и большая концентрация капиталов и рабочих, которая является её следствием, происходили после 1830 г. Только тогда стало распространяться использование пара на кораблях и наземном транспорте и уголь стал приобретать важность капитала как фактор производства. Можно допустить по данному поводу, что крупное производство, обеспечив значительную концентрацию трудящихся, сделало мощный вклад в развитие и распространение коммунистических идей, которые были провозглашены до Маркса и являются в своей основе неизбежным следствием того, что сформулировал Руссо.

При всём этом не следует отрицать, что система преимущественно экономического производства с особыми отношениями, которые складываются между теми, кто руководит производством и владеет средствами производства, и их сотрудниками, является одним из факторов, способствовавших изменению политических порядков общества, и что этот фактор вызвал закономерный отзвук в концепциях, служивших моральной основой установившихся порядков. Ошибка исторического материализма состоит в утверждении, что экономический фактор должен рассматриваться как единственная причина, а все остальные – как её следствие, в то время как каждая область человеческой деятельности в общественном плане ощущает на себе влияние всех других факторов и в то же время превалирует над ними. Каждый фактор играет роль в определении изменений, происходящих в других, и одновременно испытывает на себе их изменения.

Нельзя забывать о влиянии, которое оказывают на политические порядки изменения вооружения, тактики и системы набора в армию. Трансформация греческого полиса, произошедшая в I веке до нашей эры в демократическом смысле, в значительной мере была обусловлена военным превосходством, которое приобрела тяжелая пехота гоплитов, набиравшихся из средних слоев, над древними колесницами гомеровских времен и над кавалерией, которая была или стала специализацией аристократов. Мы уже подчеркивали политический эффект, который имела в античном Риме новация в наборе легионов, введенная Гаем Гракхом и Гаем Марием. Известно, что к концу Средневековья преимущество монархии над феодалами было обеспечено частично использованием всё более совершенствовавшегося огнестрельного оружия. И если непредвзято и хладнокровно описать историю XIX и XX вв., можно легко представить очевидные политические изменения как следствие обязательной, распространенной на всех граждан военной службы, которую ввела Французская революция, а потом усвоили и усовершенствовали у себя сначала Пруссия, а затем и другие государства Европы.

Более того, представляется абсурдным перечислять среди простых аффектов, не придавая им степени важности причин, те политические или религиозные доктрины, которые придают государственным институтам моральное основание и которые, глубоко проникая в сознание руководящих классов и народных масс, легитимизируют и дисциплинируют управление, объясняют необходимость подчинения и создают особую интеллектуальную и моральную среду, способствующую умелому руководству ходом социальных событий.

Нет необходимости пытаться определить, имеют ли превосходство моральные силы над материальными или же последние над моральными, ибо любая моральная сила старается, насколько может, укрепиться, создавая для своей выгоды некую основу персональных интересов или же материальных средств, прилагая усилия, чтобы иметь в своем распоряжении экономическую власть и власть военную. С другой стороны, каждая материальная сила добивается оправдания, опираясь на некую концепцию интеллектуального или морального порядка[68]68
  Также Энгельс, наиболее преданный сотрудник Маркса, после смерти своего друга и учителя, в письмах, датированных с 1890 по 1895, признавал, что моральные факторы, даже политические, философские и религиозные доктрины претерпевают влияние экономического фактора, воздействуя в свою очередь на него, видоизменяя его результаты.


[Закрыть].

Истина, таким образом, состоит в том, что факторы человеческой истории настолько сложны и переплетены между собой, что любая упрощенческая доктрина, с помощью которой пытаются определять, какой из этих факторов главный, т. е. не изменяющийся сам, но изменяющий других, ведет к ложным заключениям и ошибочному применению. Это особенно очевидно, когда она намеревается объяснить все прошлое и настоящее человечества, следуя тому методу, который мы разобрали, и рассматривая такие факторы с одной всего лишь точки зрения. И еще хуже бывает тогда, когда, следуя той же системе, пытаются предсказать будущее.

В конце концов, можно отметить как точное утверждение Маркса, что каждая историческая эпоха содержит зародыши, развитие которых порождает следующую эпоху; мало сказать, что это утверждение не ново: отмеченный закон был известен всем наиболее достойным историкам до Маркса; и уж во всяком случае он не является точным следствием, вытекающим из доктрины автора «Капитала».

Ведь он утверждает, что современная буржуазная эпоха непреложно подготавливает коммунизм, потому что капиталы из-за эффекта конкуренции концентрируются у всё более узкого круга лиц и в определенный момент многочисленным пролетариям легко можно экспроприировать малое число капиталистов, сделав государство собственником всех средств производства. Однако современная статистика показывает, что число средних капиталистов и средних собственников имеет тенденцию скорее увеличиваться, чем уменьшаться, и если большие промышленные предприятия часто стремятся к большой концентрации капиталов, мелкая промышленность не показывает признаков своего исчезновения, и владение собственностью чаще всего приводит к подразделению посредством укоренившейся тенденции – создания акционерных обществ.

Абсолютно ошибочно следствие, вытекающее из марксистской доктрины: однажды осуществленный коллективизм превратится в эру равенства и всеобщей справедливости, при которых государство перестанет быть органом одного класса и больше не будет ни эксплуатируемых, ни эксплуататоров. Поскольку при коммунистическом режиме правители, располагающие суверенной властью и силами правопорядка, управляют огромной единой государственной экономикой, они могут возлагать на каждого индивида то или иное количество и качество работы, определять то место, где она должна быть выполнена, и вознаграждение, которое за нее следует. Никогда прежде тирания организованного меньшинства, которое всегда или почти всегда составляет государство, не располагала в цивилизованной стране более эффективными инструментами подавления большинства граждан, которые в данном случае могли бы называться скорее подданными. Если бы был введен коммунизм, то современное европейское государство превратилось бы в политический организм худший, чем тот, который функционировал на азиатском Востоке при наиболее отвратительных тиранах.

И наивная иллюзия верить, что неизбежные злоупотребления в коммунистическом государстве могут быть исправлены системой демократического правления, самим фактом, что управляющие будут избираться управляемыми. Поскольку в условиях такого режима, располагающего данным набором поощрений и таким же набором наказаний, который имеет в своем распоряжении любые средства пропаганды и любые средства обмана, который не разрешит никакой другой организации вне и помимо собственной какой-либо дискуссии в отношении своих методов управления, всеобщее избирательное право даст всегда необходимые образом благоприятные оценки управляющим. В одном лишь случае можно было бы стряхнуть этот режим, если бы возникли крупные разногласия между группировками управляющих и в особенности, если бы эти разногласия вылились в гражданскую войну, государственные перевороты, преторианцев и политические убийства.

Следует остановиться на причинах неоспоримого успеха «Капитала», потому что влияние этой книги на формы ментальности и на чувства миллионов индивидов и, следовательно, на политические события, если и не сравнимо с тем, которое оказали Евангелие, или Коран, или доктрины Конфуция, мощно способствовало и, возможно, еще будет способствовать созданию таких психологических условий, в которых обнаруживаются первые следы важных исторических событий, уже имевших место и которые будут иметь место в XX веке в Европе, Америке и Азии.

Ничто не рождается из ничего. И мысль, и человеческий способ чувствования, как и природа, частью которой они в конечном счете являются, не изменяются скачкообразно. Каждая доктрина, любая религия, завоевавшие широкие мировые пространства, имеют в качестве предшественника аналогичные доктрины и религии, подготовившие умы и сердца для их принятия. Очевидно, что «Капитал» не имел бы собственного пространства, если бы был написан до Руссо и Французской революции, провозгласившей наступление свободы и равенства в нерасторжимой компании с братством. Не нужно много ума, чтобы понять – и это было сделано Бабёфом, Буонаротти и многими другими, – что политического равенства недостаточно, если оно не сопровождается равенством экономическим, а последнее невозможно, если сохраняется частная собственность на землю и средства производства. Не следует забывать и влияние той оптимистической концепции человеческой природы, которая родилась в XVIII в., будучи незавершенной до конца, но возможно, уже скоро должна быть завершенной в своем историческом цикле. Эта концепция, согласно которой человек рождается хорошим, а общество, или точнее общественные институты, делают его плохим, поэтому, изменяя последние, человечество, освобожденное от железного давления, могло бы выразить всю свою природную доброту.

«Капитал», таким образом, стал не чем иным, как завершением интеллектуального и сентиментального движения, которое уже более века развивалось и зрело. Это движение в эпоху, когда божественное вмешательство было заменено несокрушимой верой в науку, создало псевдонаучную систему, которая претендовала показать, что коммунизм является неизбежным результатом исторической эволюции человеческого общества, и понятно, что никакой аргумент не может быть представлен в пользу доктрины лучшей, чем та, которая проповедуется как неизбежный триумф.

Второстепенные причины значимости, приобретенной марксизмом, заключаются в приспособляемости текста к различным интерпретациям, поскольку «Капитал» может служить как социалистам-эволюционистам, так и социалистам-революционерам, а часто встречающаяся туманность выдается за его глубину. Кроме того, не следует забывать, что коммунистические доктрины легко находят питательную почву в некоторых тенденциях, хороших и плохих, но определенно очень общих, имеющих человеческую природу: это стремление к абсолютной справедливости, зависть и обида всех тех, кто родился бедным или оказался в наиболее низких слоях общества и стремится перейти в более высокие.

Кто бы ни прочитал «Капитал» бесстрастно, а лучше краткие выдержки из него, которые делают понятными всем наиболее существенные части доктрины учителя, согласится с тем, что в них два последних чувства крайне перевозбуждены. Потому что капиталист, индивид, имеющий деньги, обрисован как человек другой расы, другой крови, которого бедный должен считать не подобным себе, а существом враждебным, угнетателем, разложившимся и разлагающим, и только его устранение сделает возможным освобождение пролетариата.

А поскольку капиталисты рассматриваются как буржуазия и под этим термином понимаются в общем плане не только крупные промышленники, банкиры и латифундисты, но и те, кто принадлежит к многочисленному среднему классу, который свой средний достаток соединяет с необходимым образованием и профессиональной подготовкой, выдвигает из своей среды людей свободных профессий или для государственной службы, то истребление и уничтожение буржуазии означало бы замещение старого руководящего класса новым, недостаток подготовки которого будет уравновешен и даже преодолен необъятной широтой имеющейся власти и отсутствием щепетильности в ее применении[69]69
  См.: Г. Моска, Элементы политической науки, Бари, Латерца, 1953 г. часть 1, гл. X., в которой представлены неизбежные последствия коллективистского режима. Эти страницы были написаны и опубликованы в конце 1895 г.


[Закрыть].

38. Генри Джордж и Жорж Сорель

Североамериканец Генри Джордж в 1870 году опубликовал книгу «Прогресс и бедность», имевшую большой успех и широкое распространение, поскольку она была переведена на почти все европейские языки. В ней автор предстает как умеренный социалист, поскольку выступает не за социализацию промышленности и движимой собственности, а только земли.

Джордж был поражен огромным повышением цен на землю, которое тогда происходило в Соединенных Штатах Америки, в особенности в обширнейшей области, расположенной между Аллеганскими горами и Тихим океаном, вследствие увеличения населения и улучшения средств коммуникации. Землю, если она располагалась вдали от обитаемых районов, можно было купить по одному доллару за гектар, если же оказывалась близко к железной дороге и в округе увеличивалась плотность застройки, поднималась в цене до пятидесяти долларов за гектар.

Такого рода сверхстоимость была почти всегда и повсеместно следствием экономического развития страны, и собственник земли не прилагал к этому никаких усилий. Таким образом, было несправедливо, что кто-то получал выгоды, не от результатов его труда или вложения капитала, а исключительно от хода общественного прогресса.

Поэтому Джордж предлагал, чтобы так называемая рикардианская рента, т. е. ценность, приобретенная землей как следствие ее расположения или ее большего плодородия, а не благодаря улучшениям, произведенным собственником, перешла к государству. В обмен последнее должно было отменить все налоги, тяжким бременем лежавшие на бедных, установить пенсии, пособия на питание для неимущих, если они лишены работы или не в состоянии трудиться.

Джордж утверждал, что зависть и алчность к богатству вызвана в людях опасением, что многим в недалеком будущем придется испытывать недостаток в необходимом. И он был убежден, что если этот страх устранить из душ людей, то тягостный поиск богатства – роковое начало стольких зол, будет прекращен. Для подтверждения своего тезиса он приводил пример круглых столов, которые в его время устраивались в гостиницах. Там, утверждал он, сотрапезники не набрасываются с жадностью на еду, потому что уверены, что пищи отличного качества хватит на всех. Так же и в обществе: если все будут уверены в том, что им не угрожают мучительные условия неимущих, люди не будут утруждать себя накоплением богатства ради богатства.

Сравнение, хотя и остроумное, но не убедительное. Прежде всего, не на всех круглых столах дела обстоят именно так, как описывает Джордж, более того, они были отменены. Во-вторых, жадность в еде необходимым образом ограничивается, потому что каждый человек не может наполнить свой желудок сверх определенного лимита, но стремление к богатству не ограниченно, потому что богатство не только служит удовлетворению материального аппетита, но и является могущественным инструментом власти. Богатый, помимо того, что находится в завидной позиции, позволяющей поддерживать полную независимость, может с помощью своих средств навязывать свою волю остальным, господствовать над ними без исключения, и мы знаем, насколько велико в человеке стремление властвовать над себе подобными и напрягать их согласно своей воле.

В последней главе своей книги Джордж касается законов, регулирующих прогресс человеческого общества. В этой главе автор высказывает оригинальную, а в чем-то и глубокую точку зрения: он считает, что прогресс человеческий не является неопределенным и непрерывным, он показывает, что некоторые цивилизации оказались в упадке, а иные исчезли вообще и объясняет их падение ослаблением тех моральных сил, которые цементируют, удерживают индивидов одного и того же народа, иными словами, исчезновением религиозных или политических идеалов, нейтрализующих индивидуальный эгоизм.

Необходимо отметить, наконец, что в книге Джорджа нет той острой и буйной ненависти к социально высоким классам, которая обнаруживается почти на каждой странице «Капитала» Маркса. В книге «Прогресс и бедность», напротив, присутствует ощутимое и настоящее участие к страданиям низших классов общества.

Подобно тому, как в древности, едва христианство начало распространяться, стали возникать дискуссии между толкователями священных текстов, так и в главном марксистском направлении уже в течение полувека зародились и существуют разночтения в отношении правильного понимания и толкования «Капитала». Наибольшие расхождения имеются по поводу способов осуществления коллективизма и эпохи, когда это возможно сделать. Были и есть те, кто верят, что легче и желательнее постепенное и мирное осуществление марксистской доктрины, в то время как другие желают ее быстрого воплощения с обязательным применением насилия. К последней группе принадлежал Джордж Сорель[70]70
  По этому поводу в конце 1917 г. и в следующем году шла оживленная полемика между немецким марксистом Каутским, сторонником эволюционистского метода, и Лениным, который, естественно, предпочитал так называемую немедленную диктатуру пролетариата и насильственную революцию.


[Закрыть].

Сорель, родившийся в 1847 году и умерший в 1922, был, как и Спенсер, инженером и начал писать свои произведения по социальным проблемам около 1888 г.

В противоположность парламентским социалистам он временами демонстрировал свои симпатии приверженцам крайне правых взглядов. В 1907 г. он опубликовал свою главную работу «Рассуждения о насилии», а в 1910 г. в «Социальном становлении» опубликовал серию статей, которые потом составили книгу «Всеобщая забастовка и насилие». Возможно, Италия стала той страной, где доктрины писателя-синдикалиста пользовались наибольшей симпатией и собрали наибольшее число последователей.

Сорель не верил в историческую предопределенность, и в этом было его открытое расхождение со своим учителем Марксом, и, напротив, считал необходимым для осуществления коллективизма насильственное восстание. Поэтому он часто яростно нападал на социалистов-реформистов, которые апеллировали к пролетариату, чтобы получить больше голосов. Попав в парламент, они полагали, что вполне соответствуют мандату своих избирателей, добиваясь какой-либо незначительной реформы социального характера, целью которой было усыпить народные классы и ослабить борьбу против буржуазии и тем продлить ее господство. Поэтому Сорель выступал против представительства социализма в законодательной палате. Вместо этого он хотел, чтобы пролетариат был организован в классовые профсоюзы и, используя забастовки, частичные и всеобщие, вел атаку на буржуазию, обладающую властью. С разрушением буржуазного режима Сорель хотел, чтобы установился порядок в одно и то же время и коллективистский, и синдикалистский, но детали этого нового порядка ясно не изложены автором. Что касается религиозной проблемы, то следует признать, что Сорель говорит с уважением о христианстве, но полагает, что оно уже преодолено и, следовательно, христианская мораль уже не соответствует нуждам современного общества и поэтому должна быть заменена новой, рабочей моралью.

Оставим в стороне яростные нападки автора на реформистов, наскоки обычные более молодых и более горячих социалистов против признанных руководителей и старожилов партии и сосредоточим наше внимание на синдикалистской доктрине Соре ля.

Эта доктрина имела реальное основание, потому что подтверждалась многими экономическими отношениями в последние полвека, указывающими на эволюцию старых индивидуальных и свободных отношений между потребителями товаров и услуг и их производителями, которые заменяются отношениями принудительного характера между индивидуальными потребителями и предприятием, производящим этот товар или оказывающим эту услугу.

Наиболее очевидные примеры такого процесса можно найти в сфере обслуживания электричеством или газом, который используется в качестве горючего в быту. Полвека назад дома освещались керосином или свечами, которые каждый мог купить в любой лавке. Сейчас же электрической энергией по общему правилу снабжает единственное предприятие. То же самое происходит и с газом, заменившем в кухне уголь, и с транспортом, поскольку железные дороги зависят от одной или от очень немногих частных или государственных структур.

Ныне любое предприятие, оказывающее такие услуги, нанимает определенную категорию трудящихся, специализирующихся в данной сфере. Если они будут объединены в профсоюзы, достаточно, чтобы один или несколько из них объявили забастовку, что самым серьезным образом нарушает обычное функционирование служб и социальную жизнедеятельность большого города или даже целой нации. В этом отношении современную жизнь можно сравнить с часовым механизмом, который непременно остановится, если всего лишь одна из многих деталей не будет действовать.

Из этого неотвратимого состояния проистекает опасность, что однажды один или несколько профсоюзов могут продиктовать свои требования всему обществу или государству, которое является естественным защитником коллективных интересов перед интересами меньшинства, и оказаться недостаточно сильными, чтобы их сдержать и избежать такого положения, когда приказы руководителей профсоюзов будут для подчиненных предпочтительнее тех, что исходят от обладателей публичной власти.