Текст книги "Шерлок Холмс и Русская богиня"

– Мои коллеги хотели бы с вашего позволения осмотреть дом и усадьбу, мисс Джемма.

– Они хотят найти мои трусики или что-то иное?

– Очень смешно! Они ищут вашего отца по поручению королевы, которая удручена убийством своего посла сэра Родерика, о чём вы, надеюсь, уже слышали, находясь здесь два месяца.

– Господин Зацепов, я…

– Товарищ Зацепов!

– Хорошо – товарищ Зацепов, я слишком уважаю королеву, чтобы отказать её представителям в подобной мелочи, но вы все не хуже меня знаете, что отца в поместье нет. И кстати, пользуясь вашим визитом, товарищ Зацепов, я хотела бы поставить вас в известность, что мне уже давно противно жить здесь под микроскопом. Я ничего не нарушала и никого не убивала, а ваше дурацкое наблюдение постоянно нарушает мою приватность и неприкосновенность частного владения. Это касается, в первую очередь, тех идиотских дронов, которые каждый день летают над усадьбой и часами пялятся на меня, когда я загораю в купальнике. Я как раз собиралась заняться отстрелом этих наглых папарацци с завтрашнего дня, в чём, как видите, я здесь и практикуюсь. Вы не могли бы сами распорядиться и прекратить полицейское визионерство с небес? Вашим операторам лучше смотреть порнушку – это избавит меня от необходимости применять стрелковое оружие, хотя ужасно хочется завалить пару ваших птичек.

Повисла пауза. Судя по набухшей жиле и испарине на лбу, Зацепов судорожно соображал, что отвечать, потом достал мобильник и позвонил.

– Дежурный, это Зацепов. Свяжитесь со службой наружного наблюдения и передайте моё указание – всем дронам на Рублевке бесполетный режим немедленно, с этой самой минуты. Аз до места, как говорят на флоте, до особого распоряжения! Я тут на объекте, если увижу их дрон, устрою взбучку, когда вернусь. Всё, отбой! Вы довольны, сударыня?

– Да, если дроны больше не появятся, я призна́ю, что в нашей полиции есть порядочные люди. По крайней мере, хотя бы один человек. Но для этого нужно продолжать и идти до конца. Что вы скажете о наблюдении со спутников, которое ведется за усадьбой и за мной, соответственно?

Повисла долгая пауза. Лицо Зацепова выразило крайнюю степень изумления, кисти рук непроизвольно сжимались и разжимались, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

– Вы что-то придумали себе, Джемма Борисовна, несуразное и несусветное, – принялся отпираться Зацепов. – Я понимаю, что из-за дронов могла развиться мания преследования, но в таких случаях обращаются к врачу, а не к следователю. Кто вам внушил эту дичь?

– У меня есть доказательства.

– У вас нет никаких доказательств, потому что их не может быть по определению.

– У меня есть доказательства! Когда вернемся в дом, я положу их на стол перед вами, господа. Вы же обратили внимание на купол обсерватории на башне? Её оборудовал отец для моей покойной мамы, страдавшей бессонницей в последние годы жизни. Там установлены два телескопа, оба, как я убедилась, в прекрасном состоянии. Более мощный предназначен для наблюдения за дальним космосом, второй, поменьше, отлично работает в ближней сфере. Он оснащён датчиком движения, который автоматически включает фотокамеру, когда на фоне неподвижных звезд появляется искусственный спутник. Мне продолжать или вам, господа, уже всё понятно?

– Что тут понятно?! Что тут понятно?! – не уступал Зацепов. – У вас есть стопка любительских фотографий каких-нибудь орбитальных объектов, вот и всё. С чего вы взяли, что с них ведется наблюдение за усадьбой и за вами?

– Элементарно, Ватсон, сказал бы господин Холмс, который с учтивостью джентльмена слушает нас. Извините, мистер Ватсон, за мою шутку, она совершенно не касается вашей личности. Это просто фольклор. Мне придётся продолжить… Так вот, над усадьбой крутятся одиннадцать спутников оптико-электронной разведки – они легко опознаются по мощной оптике, которая отчётливо видна на снимках. Из них шесть американских – это всё проверено в интернете, – четыре российских и один французский. Иностранные спутники отбрасываем, поскольку они следят за дачей президента в Барвихе. Остаются четыре наших. Я зафиксировала время их прохождения над усадьбой и поняла, что полицейские дроны появляются сразу, как только очередной спутник уходит за пределы своих наблюдательных возможностей. Такое системное совпадение указывает на координацию дронов и спутников, товарищ Зацепов, а потому не стоит делать вид, что вы родились сегодня утром и ничего не знаете.

– Браво, мисс Джемма, браво! – не сдержался Ватсон.

– Вам легко говорить, гражданка Копейкина, а что делать мне? Я не могу своим указанием снять спутниковое наблюдение! Это не дроны, это совсем другой уровень и даже другое ведомство! Чтобы отвязаться от спутников, придётся писать докладную, визировать её на уровне даже не начальника главка, а министра и отправлять на согласование в спецслужбы! Чёртова уйма возни при том, что меня первый же начальник спросит, почему снимается наблюдение, если подозреваемый не обнаружен, и прогонит поганой метлой. Лучше отключите своё богатое воображение, юная леди, и все неудобства исчезнут.

– У меня к вам другое предложение, товарищ Зацепов! Я поручусь перед свидетелями, которые здесь присутствуют, что сама сообщу следствию о любой информации касательно моего отца, которая будет мне доступна. Если он объявится здесь, я скажу ему, чтобы явился с повинной, если позвонит или еще как-нибудь выйдет на связь, передам то же самое и сразу поставлю вас в известность. Взамен вы сейчас же снимаете все виды наблюдения с усадьбы и с моей особы, включая прослушку телефонов и каналов связи.

От неожиданности Зацепов онемел. Он моргал, подергивал плечами и жевал губы, не произнося ни звука.

– Вы не пожалеете отца родного? – произнес он после очень долгой паузы.

– Я училась в Англии и меня учили, что закон выше родства. От закона всё равно не спрячешься. К тому же я не сомневаюсь в невиновности отца. Я говорила с охранниками, и они в один голос утверждают, что отец никогда не вникал в вопросы безопасности, в особенности по внешнему периметру усадьбы. Все решения принимал начальник охраны Упырёв. Почему не ищете Упырёва?

– Мы ищем всех, не беспокойтесь.

– Хорошо, какие ещё вопросы?

– Я бы просил юную леди о личной аудиенции, – сказал Холмс. – Не все вопросы стоит задавать публично. И хотелось бы ознакомиться с комнатами вашего отца.

Ватсон, который чувствовал Холмса так же чутко, как тот чувствовал свою скрипку, с интересом воззрел на друга: с ним что-то творилось. Всегда невозмутимый Холмс глубоко дышал и покашливал, словно хорошо пробежался, а костяшки его пальцев, сплетенных в замок, побелели. Он явно волновался!

– Знакомьтесь, пожалуйста, – отвечала Джемма. – Там уже всё перерыли до вас. А с глазу на глаз мы с вами поговорим через два часа – приходите на аэростатную площадку. Разговаривать в доме я не хочу, потому что там наверняка установлены жучки, но товарищ Зацепов в этом ни за что не призна́ется. Спасибо за внимание, господа! Мне нужно завершить тренировку…

Джемма вернулась на линию огня. Гости, удаляясь, ещё слышали, как она просила тренера купить дополнительные метательные машинки для тарелочек, чтобы усложнить мишенную обстановку, «а то уже стрелять не интересно»…

* * *

Спустя два часа Холмс и Ватсон были на аэростатной площадке.

Ракша и Акела пунктуально исполнили свою обязанность и сели, показывая, что вопросов к гостям нет. Джемма успела преобразиться. На ней был облегающий золотистый комбинезон, подчеркивающий её идеальное телосложение, обшитый по контуру какими-то несуразными перепончатыми вставками оранжевого окраса. Этот жёлто-оранжевый микст делал её похожей на золотую рыбку. На голове красовался шлем с поднятым щитком. «У неё лицо, в которое мужчины влюбляются до смерти, – подумал Холмс. – Я что – превращаюсь в Ватсона?»

– Я впервые сожалею, мисс Джемма, – сказал Холмс, – что не пошёл по стопам своего деда-художника. Ваша красота так и просится на холст. Написать ваше изображение составило бы для меня счастье.

– Комплименты не ваше призвание, мистер Холмс, но всё равно спасибо. Я предлагаю вам совершить небольшую прогулку по небесам и готова побеседовать без лишних глаз и ушей.

– Такой аудиенции, полагаю, ещё не удостаивался ни один сыщик в мире. Куда вы намерены полететь?

– Никуда. Аэростат привязан, но мы на пару километров поднимемся – сегодня идеальный штиль – и вернемся сюда же.

Газовые горелки мощно загудели, заполняя цветастую оболочку шара горячим воздухом, гондола плавно пошла вверх. Ватсон снизу махал рукой, словно провожая в морское плавание.

– Что-нибудь нашли в покоях отца? Что вы искали?

– Ничего конкретного. Знакомство со средой обитания. Пара вещей меня удивила.

– Его винотека? Она поражает всех.

– Нет-нет. Во-первых, собрание японских мечей. Столь мощной коллекции холодного оружия в частном собрании мне ещё не доводилось видеть. Я насчитал ровно сто больших катан и еще десятки малых мечей, кинжалов, копий, шлемов и доспехов. Цена такой коллекции должна быть огромной.

– Отец говорил, что она бесценна, потому что в его коллекции два самурайских меча из национального перечня катан Японии. Эти катаны признаны культурным достоянием и не имеют рыночной цены. Их вывоз из Японии запрещён. Как они попали к отцу, я не знаю и даже не знаю, какие это мечи, потому что они никак не помечены. Узнать их может только специалист. Но я надеюсь, мистер Холмс, вы об этом никому не скажете, потому что я рассказываю всё без утайки, полагаясь на вашу безупречную репутацию.

– Можете не волноваться, мисс Джемма. Я слишком ценю ваше доверие, чтобы лишиться его из-за пустой болтовни. Теперь о моём втором удивлении. Оно касается гранильной мастерской за стеной его рабочего кабинета. Я теряюсь в догадках, зачем она вашему отцу? Он слишком богатый человек, чтобы подрабатывать огранкой алмазов и других драгоценных камней. Или это ещё одно хобби, где можно совместить полезное и приятное?

– Ни то, ни другое. Это комната ужасов, мистер Холмс! Я ни разу не зашла туда после своего приезда в усадьбу и не зайду без крайней необходимости. А если зайду, то буду реветь… Это мастерскую отец оборудовал после гибели моей матери, когда на нас буквально рухнули небеса и мы совершенно не понимали, как дальше жить.

– Что произошло с вашей мамой, мисс Джемма? Когда она погибла?

– Когда мне шёл двенадцатый год… Мама возвращалась из Москвы, она была за рулем своего «Феррари» и шла по трассе за каким-то грузовым фургоном, выжидая ситуацию для обгона. Дистанция между машинами была минимальной. Произошло ужасное! Задняя рессора грузовичка разрушилась и стальная пластина шириной в руку и длиной до локтя, весом примерно в три килограмма, вылетела из-под фургона! Она просадила лобовое стекло и перебила маме горло до самого позвоночника. Это произошло в мгновение ока, уклониться было невозможно, как от выстрела в упор. Мама погибла мгновенно, а фургон уехал восвояси, потому что водитель ничего не почувствовал. «Феррари» слетела в кювет и врезалась в дерево. Я боюсь вспоминать про похороны, потому что едва не умерла при виде матери в гробу под грудой цветов. Спустя годы я поняла, что в тот день закончилась моя первая жизнь. Я перестала плакать три года назад. До этого пять лет рыдала каждый день, точнее, каждый вечер. Это не значит, что я была постоянно в миноре, нет. Днем я могла со всеми веселиться и шалить напропалую, даже хохотать неприлично громко, танцевать, заниматься спортом, но всё испарялось, как только перед сном я откидывала голову на подушку. Голова ещё опускалась, а слёзы начинали литься сами собой. И я ничего не могла с этим поделать. Чтобы не спать на мокрых подушках, подкладывала двойное полотенце, которое днём приходилось сушить. Примерно год я заикалась и у меня тряслись руки. Отец оплачивал психолога, который говорил мне: «Закрой глаза и попади пальцем в нос». Сам отец был страшно подавлен, начал пить, но опомнился и придумал для себя гранильную мастерскую. Огранка камней требует невероятной концентрации внимания и ювелирной точности движений. Отец говорил, что весь мир исчезает, остается только крохотное поле шлифовки, которое нельзя запороть. Он стал классным гранильщиком и шутил, что сможет наняться на фабрику. Мы никогда с ним не были близки, потому что он занимался делами, а мы с мамой жили друг для друга. Когда мамы не стало, я поняла, что не знаю этого человека. Отец жил для себя. При его богатстве желающих утешить его женщин было несметное множество. Некоторые появлялись в усадьбе и смотрели на всё, на меня в том числе, как голодные акулы. Я не могла никого их них принять в свои «мамы» и не могла простить отцу этих женщин, хотя понимала умом, что он вправе устраивать свою судьбу, как посчитает нужным. Ни с кем из этих женщин я даже не разговаривала. С отцом тоже не произнесла о них ни слова, но когда он встречался со мной глазами, то выходил из себя и осаживал меня: «Прекрати читать мне мораль, это не твоего ума дело!» Всё это стало бесить отца, и он сплавил меня с глаз долой – в частный пансион в Англии, где он тоже вёл бизнес и владел недвижимостью. Так наступила моя вторая жизнь, мистер Холмс. Простите, я вас совершенно заболтала. Поверьте, я не собиралась изливать вам свою душу, но вы удивительно умеете слушать и располагаете к себе, как никто другой. Будь вы священником, к вам бы стояла очередь на исповедь.

– Примите мои соболезнования, мисс Джемма! Они, конечно, опоздали на восемь лет, но я почувствовал, что ваше горе не развеялось до сих пор.

– Развеялось, иначе я бы сошла с ума или превратилась в меланхолика. А я чистый сангвиник. Так показывали тесты в нашей школе-пансионе. Школьный психолог мне говорил: «Поберегитесь, мисс Джемма, вы способны на поступок! На такой поступок, который вы даже сами не в состоянии вообразить». И там меня называли Русской Богиней – the Russian Goddess, хотя это относится только к мальчикам. Девочки мне мстили за это и звали Русской коровой – the Russian cow. Я их поправляла и говорила, что я the Russian skinny cow – Русская тощая корова. В Библии тощие коровы пожирают тучных, но наши девицы до таких тонкостей не доходили. С мальчиками мне было гораздо проще, для них я всегда была «свой парень», хотя в выпускном классе это было уже не так. В нашей школе была замечательная спортивная жизнь и масса кружков и секций, можно было даже заниматься у тренера индивидуально. Я ходила на дзюдо, крикет и прыжки в воду, но моим последним увлечением стала выездка. На дзюдо я отправилась, чтобы не робеть перед хамами, которые щупают девушек без их согласия. Через год одному такому мерзавцу я могла сломать руку, но пожалела, потому что он валялся у меня в ногах и умолял пощадить. Я предупредила, что приду и сломаю ему обе руки, если он полезет к любой из наших девочек. Он был на голову выше меня и весил на двадцать кило больше, но после этого случая боялся меня, как огня. Крикетом я занималась, чтобы общаться с девочками, а не враждовать с ними. Меня потом выбрали капитаном школьной команды, и мы собрали все кубки в школьной лиге. Тренер прочил мне место в национальной сборной, если продолжу занятия. Но меня уже перекосило в другую плоскость – я стала прыгать в воду с вышки и с трамплина. Это была борьба со страхом, который я ощутила, когда впервые очутилась на десятиметровой вышке. Когда стоишь на краю полотна, то вода кажется страшно далеко, и коленки начинают трястись. Половина девочек так и не смогла спрыгнуть с вышки, а я плюхнулась столбиком и ещё под водой поняла, что буду ходить на прыжки. Акробатика, гимнастика, батут, силовые упражнения, – всё это необходимо для подготовки к прыжкам. Твое тело становится идеальным, как и координация движений, походка – на пружинках, энергия распирает тебя, и мышечная эйфория переполняет. На каникулы я летала в Мексику. Там в Акапулько есть Скала сумасшедших высотой в сорок метров. Каждый год на ней погибают несколько человек. Ты должен прыгнуть в узкий штрек с выпирающими из его бортов каменными плитами и попасть в гребень волны, чтобы не разбиться о дно бухты. Тот, кто попадает не в гребень, а в ложбину волны, разбивается. Полёт занимает почти четыре секунды. За это время вода может уйти, и тебя ничто не спасет. Ты прыгаешь, когда воды ещё мало, чтобы поймать бегущий гребень, который приходит каждый день с другой скоростью в зависимости от ветра, течений и направления волны. Каждый раз прыжок рассчитываешь заново по глазомеру и интуиции.

– Вот уж чего не люблю, так это прыжков со скалы, особенно в компании Мориарти. Как мог ваш отец допустить подобный риск для своей единственной дочери?

– Никак. Он не знал. Отца беспокоило другое – чтобы я не подсела на наркотики, которыми в Акапулько торгуют на любых танцульках. Я сама ненавижу наркотики, поэтому его уговоры меня только смешили. А что касается моих прыжков и риска, то вы напрасно думаете, мистер Холмс, что это верх безрассудства. Среди сумасшедших, которые прыгают со скалы, есть люди за гранью – они прыгают ночью, с факелами в руках. Я научилась преодолевать страх высоты, но страх темноты сильнее меня. Прыгнуть с факелами, ориентируясь по шуму волны, я так и не смогла. Но и это, мистер Холмс, еще не вершина безумства храбрых.

– Что ещё можно придумать, мисс Джемма? Мне ничего не приходит на ум.

– Это были два русских парня. Они прыгали вслепую с чёрным мешком на голове. Один смотрел, как приходят волны, просчитывал прыжок и давал команду. Второй мгновенно прыгал, целиком полагаясь на товарища. Потом они менялись ролями. Хотите знать, кем они были?

– Кем же? Вы с ними знакомы?

– Тогда нет, но сейчас этих парней знает весь мир как Петрова и Боширова. Когда разразился скандал в Солсбери и все издания напечатали их изображения с видеокамер, я сразу их узнала и поняла, что́ эти парни делали в Акапулько.

– Что же?..

– Они ковали командный дух! Только абсолютное доверие к напарнику позволяет положиться на него в смертельно опасной ситуации. Напарник держит своих руках твою жизнь, а ты – его жизнь. Тогда вы команда!

– Это фантастика. Русские всякий раз сражают наповал своей непредсказуемостью.

– Я бы тоже прыгнула со скалы с мешком на голове, но только в одном случае – если бы моим напарником была мама. По её слову я бы шагнула даже в пропасть…

– Вы еще так молоды, мисс Джемма, и жизнь пошлет вам другого человека, с которым вы сольете свою душу и сердце. Не печальтесь!

– После Акапулько прыгать с десятки в школьном бассейне было вообще не сложно. Я освоила даже прыжок со стойки на руках, который считается элементом ультра-си. Там нужно шесть секунд держать вертикаль вниз головой, с сомкнутыми коленями и оттянутыми кверху носками ног, иначе элемент не засчитывается. Я могла держать вертикаль пятнадцать секунд, не шелохнувшись, такого в школе не делал никто. Мои фотографии в купальнике, когда я делала стойку на руках на вышке, висели у мальчиков в их комнатах вместе с постерами кинозвезд. Наши добрые девы-гусыни стали подсыпать мне битое стекло в кроссовки и порезали в лапшу мои вещи в шкафчике, пока я была на тренировке. Из Русской коровы я превратилась в Русскую змею – the Russian snake. Чтобы мой купальник не разжигал ненужные страсти, из бассейна я ушла в секцию верховой езды. Там всё в высшей степени благопристойно и консервативно, все соблюдают пуританский дресс-код. Но через неделю я поняла, что там учиться нечему. Тренер в конце первого занятия спросил, где я раньше занималась верховой ездой, потому что не мог поверить, что я впервые сижу на лошади. Как раз тогда позвонил отец и узнал, что я занялась верховой ездой. Это его сильно обрадовало! «Это гениальная идея, – сказал он. – Я должен кое-что обдумать и посчитать». Через два месяца от него пришла посылка – автофургон с купленной для меня лошадью в сопровождении грума (конюха) и берейтора (тренера). Лошадь была куплена в Германии, это был великолепный жеребец-шестилетка по кличке Йоксель, темно-караковой масти самого благородного окраса, тракененской породы, специально выведенной для спортивной езды. На левом бедре у него красовалось тавро в виде пары лосиных рогов.

Тавро тракененских лошадей.

Я остолбенела от восторга, потому что в школе ездила на обычных непородных лошадях, дожидаясь своей очереди. Такая лошадь, переходящая из рук в руки, для большого спорта не годится совершенно. Отец договорился с дирекцией и решил все финансовые и организационные вопросы за моей спиной. Йокселя поставили в денник школьной конюшни, а грум и берейтор сняли себе жильё, которое оплачивал мой отец. Я не подозревала ничего об отцовском замысле, но он сказал, что через два года я должна быть готова к выступлению на Больших ездах[20]20
   Серия международных турниров высшего уровня.


[Закрыть]. Это совершенно нереальный уровень для новичка, потому что в Больших ездах выступает международная элита после десяти – пятнадцати лет тренировок и состязаний.

На мое счастье, Йоксель был уже хорошо обученной лошадью, а мой берейтор Филлис знал все тонкости выездки и все хитрости высшей школы верховой езды. То, что случилось в дальнейшем, мистер Холмс, Англия знает по грязным и лживым публикациям в жёлтой прессе, которые связали моё имя с именем принца-наследника и вымазали меня дёгтем с ног до головы. Они выставили меня новой Матой Хари – агентом Кремля и русской мафии, the Russian monster… Слишком много чести оспаривать эти подлые глупости, поэтому я умолкаю.

– Нет-нет, мисс Джемма! Не совершайте такой ошибки, ведь молчание – знак согласия! Мне очень важно услышать истину из ваших уст.

– Пусть будет по-вашему… В какой мере, мистер Холмс, вы знакомы с конным спортом и, в частности, со спортивной выездкой?

– С конным спортом знаком вприглядку, главным образом, через махинации со ставками на тотализаторе, которые мне доводилось расследовать неоднократно. Несколько жуликов-воротил отправил за решётку. С выездкой никогда не сталкивался, а лошади меня боятся… Ну, это я так себе объясняю, мисс Джемма, почему я предпочитаю пони, если можно отказаться от езды верхом на лошади.

– Тогда мне придется рассказывать довольно подробно, мистер Холмс, чтобы нить событий от вас не ускользнула. Мой изумительный жеребец-тракенен Йоксель представлялся мне поначалу воплощением ехидства и лошадиного коварства. Он замечательно слушался Филлиса, идеально исполняя менку ног, разные аллюры, пируэты и всяческие пиаффе, но стоило берейтору передать поводья мне, его хозяйке, как Йоксель устраивал форменный конский цирк. Я пытаюсь перевести лошадь с шага на галоп, но Йоксель решает, что ему пора постоять. Можно было дёргать повод, бить его хлыстом и пятками, кричать – все это мёртвому припарки. При том он совершенно спокоен, словно на нём нет ни седла, ни всадника, а сам он пасётся на лужайке, где порхают бабочки. Филлис не выдерживает, хлопает бичом, и Йоксель срывается с места в галоп, так что я едва не теряю стремена и совершенно теряю посадку. Его послушания хватает на пять минут, после чего он придумывает очередную каверзу, которая опять ломает тренировку: выгибает пируэт не влево, как хочу я, а вправо, взбрыкивает тогда, когда нужно стоять вмёртвую… Так он истязал меня месяца три, пока не сменил гнев на милость. Думаю, он понемногу привык ко мне и начал воспринимать без бретёрства, а наши нервные окончания начали срастаться воедино. Теперь всё стало с точностью до наоборот. Теперь он не мог жить без меня и начинал ржать и бить копытами в деннике, стоило мне только войти в конюшню. На выездке он старался изо всех сил, чтобы угодить мне, и даже слишком! Выездка строится на мягкости линий и плавности исполнения элементов, а Йоксель откликался на мои команды с такой резвостью и силой, что становился похож на ковбойскую лошадь, а не на чопорного аристократа, каким должна быть лошадь на выездке. Когда занятия заканчивались, я направлялась к выходу, но он забегал передо мной и загораживал путь, требуя, чтобы я отвела его в денник и похвалила за работу. Он даже поцеловал меня однажды, как мужчина, прямо в губы! Это было так неожиданно и так смешно, мистер Холмс! Йоксель сорвал мой первый девичий поцелуй, который я берегла неведомо для кого! Забегая вперед, скажу, что он чувствовал меня невероятно – все оттенки настроения. Перед отлетом сюда, в Россию, я зашла в конюшню, уже в нашем имении в Суррее, чтобы попрощаться с ним, но решила всё сделать так, как обычно, будто ничего не происходит. Угостила лакомствами, потрепала его холку и пошла восвояси. И вдруг он начал кричать навзрыд, умоляя меня не уезжать никуда и не бросать его одного. Он ржал и бесновался в деннике, словно его беспощадно бичевали, и я слышала слёзы в его криках, мистер Холмс! Я сама зарыдала в три ручья и убежала, не оглянувшись, потому что испугалась, что он лишит меня воли и вынудит остаться. Когда я вернусь, полагаю, мне придется вымаливать у Йокселя прощение, но я готова даже встать перед ним на колени…

Все эти подробности нужны только для того, чтобы объяснить вам событие в Лондоне, которое стало последней главой моей второй жизни. В лондонском зале проходили состязания по выездке на Кубок принца Арчибальда, который, как известно, возглавляет Международную федерацию конного спорта. Это открытый турнир, в котором принимает участие цвет международного конного спорта. В данном случае на турнир заявились четверо из пяти лидеров мирового рейтинга, сильнейшие конники из Германии, Италии, Франции, Бельгии, Англии, Шотландии и даже сама принцесса Зара – олимпийская чемпионка в выездке, внучатая племянница принца Арчи, настоящая суперзвезда конного спорта. «Увидеть Париж и умереть», – подумала я, когда увидела своё имя в перечне участников турнира. Гонг! И мы с Йокселем поехали… Все мои мечты заключались в желании не оказаться последней. «Если мы опередим хоть кого-нибудь, ты будешь героем», – сказала я ему перед стартом, а Йоксель толкнул меня мордой в плечо, дескать, не дрейфь, командир. Выступление длится двенадцать минут, в это время нужно уложить тридцать фигур обязательной программы. Сначала подъем в галоп, и Йоксель как по струнке идёт по осевой линии манежа и в центре, у точки, отмеченной белыми опилками, чётко, быстро, но в то же время плавно, не «клюнув», останавливается. «Вот вам, – мысленно говорю кому-то. – Вот как мы умеем». Приветствую судей кивком головы и чувствую, что начало за нами. Прилив сил невероятный! Я словно парю над седлом и в то же время чувствую каждый шаг лошади, как свой собственный. Йоксель работает в унисон с моими даже не командами, а мыслями об очередной команде: шенкель только ещё смещается на миллиметр, а лошадь уже отрабатывает команду, словно чувствует шпоры. Перемена по диагонали на прибавленной рыси. Он ещё в углу привычно просит повод, вытягивая нос и опуская вниз шею. Распластавшись, словно летит над землей из угла в угол манежа. Краем глаза замечаю, как главный судья снимает цилиндр – хороший знак! Йоксель всё отрабатывает идеально без меня, хотя со стороны все видят, как мастерски я правлю лошадью. Откатали половину программы – на трибунах мёртвая тишина. Публика перестала хрустеть пакетиками и болтать. Половина программы вовсе не полдела, а только одна десятая. Ездовую программу можно сравнить с восхождением на восьмитысячник: первая половина маршрута самая лёгкая, настоящее восхождение начинается в зоне высокогорья. Хорошая лошадь может два часа скакать в чистом поле и быть в полном порядке, а на выездке любая лошадь на пределе сил уже на десятой минуте, потому что выездка – это одновременно танец на пуантах и толкание штанги. Ещё серия элементов. Йоксель начинает подхалтуривать. Ковыряю его шпорой с того бока, который не виден судьям, – маленькая хитрость. Прямо по анекдоту: «Сэр, почему у вас только одна шпора?» – «А вы думаете, что, если заставить одну половину лошади двигаться быстрее, другая будет отставать?» Последние две минуты, как правило, приносят львиную долю ошибок. Йоксель стал терять концентрацию от усталости, и я незаметно прошу его ещё потерпеть – ради меня. Концовка – это каскад самых тяжелых элементов. Сначала укороченная рысь с высоким подниманием каждой ноги – пассаж, когда лошадь перелетает из точки в точку с картинной фиксацией позы в воздухе, потом пиаффе – тот же пассаж, но на месте. Ещё шесть секунд в позе «памятник на пьедестале», когда лошадь и всадник должны абсолютно замереть, даже если шевельнется хвост – это штрафные баллы. Всё! Мы в раю или в аду – как решат судьи. Снимаю головной убор, чтобы поблагодарить высокое жюри, и мои волосы покрывают плечи и грудь. Йоксель мокрый, шерсть под поводьями в пене, его можно отжимать, как губку. Я не лучше… Уходим за трибуны и ждём ещё почти два часа, пока закончатся выступления и судьи покажут баллы. Это происходит разом – итог выводится на табло. Я смотрю снизу вверх – на последней строчке не моя фамилия и предпоследняя строка тоже не моя… Уже успех! Радуясь, ползу по табло дальше. Дошла до середины – нас нет. Ёкнуло сердце – что происходит? Смотрю выше построчно – выше тоже нет. Дошла до имени принцессы Зары, читаю следующую‑Ms Jemma Kopeikin, смотрю ещё выше – ничего нет, пусто. Я даже не поняла в первую секунду, что это значит. В зале невероятная овация и страшный свист на трибунах. Принц Арчибальд шлёт мне воздушный поцелуй и делает приветственный жест! У меня такая дрожь в коленях, что боюсь не удержаться на ногах. Дальше время останавливается, и я плыву сквозь сон. Во сне принц вручает мне серебряный кубок победителя, справа стоит принцесса Зара, слева – знаменитый немец – чемпион Гюнтер. Их королевское высочество принц Арчи произносит в мой адрес что-то странное: «Влекущая Лилит», – но я тогда ничего не понимала. Пресса нас с Йокселем вознесла до небес. Вдруг оказалось, что я безумно тщеславная особа, поэтому репортажи и обзоры перечитывала столько, что запомнила наизусть. «Со времен легендарных Ваттеля на Рампарте и Лесажа на Тэне мы не видели искусства выездки, исполняемого с такой чистотой», – писал корреспондент французского журнала. «Он (Йоксель) ни разу не терял собранности, он переходил из одного движения в другое без малейшего колебания – так плавно и легко, а его аллюры были так естественны, что, кажется, с ним никогда не работали: управление было совершенно незаметно», – писали в бельгийском журнале. «Русская комбинация Йоксель – Копейкина была единственной, которая создавала впечатление гармонии, и, следовательно, парящей лёгкости», – заявил американский судья, комментируя решение жюри. «Явление Русской Богини, как зовут юную леди её школьные товарищи, сулит закрытому элитарному клубу спортивной выездки большую встряску, поскольку авторитетов для неё не существует», – писал английский репортер. С его подачи пресса подхватила это прозвище, и я предстала перед публикой, к собственному изумлению, как Русская Богиня – the Russian Goddess, мистер Холмс. Это было невероятно смешно! Конечно, я знала, что отличаюсь от большинства девушек своего возраста, но я не фараониха Клеопатра, чтобы изображать собой божественную особу. В наше время такие вещи выглядят совершенно глупо!