Текст книги "Шерлок Холмс и Русская богиня"

Бориска был мальчиком хватким, учёба давалась легко, дополнительно к школьной программе учил японский язык, поскольку его отец был завхозом советского посольства в Японии и все семейство проживало в Токио. Бориска увлёкся фехтованием на бамбуковых мечах (кендо) и как-то даже сказал крамольную фразу: «Лучше быть самураем, чем комсомольцем». Это сошло ему с рук, потому что прежних идеологических строгостей уже не было, а то бы, в раньшие строгие времена, всё семейство Копейкиных первым же самолётом отправилось бы на родину.

Однако же и теперь Копейкин-старший натерпелся страху, понимая, что у посольского особиста всё берется на заметку, и вторая оплошность будет последней. А хлопотная завхозская должность была ему бесконечно дорога. Не сильно воруя, а так, как было принято, в меру, Копейкин-старший имел в Москве три кооперативные квартиры, чёрную «Волгу» последней модели с противотуманными фарами, подземный гараж и всеобъемлющий блат по любым проблемам корявого советского быта. На очереди была покупка трёхэтажного особняка на берегу Чёрного моря, с мандариновым садом, виноградником и винным подвалом – в Абхазии в окрестностях Гудауты. Сын-простофиля с его неуместной откровенностью чуть не поставил крест на блаженной действительности и ещё более блаженном будущем. Во избежание нового непоправимого события Копейкин-старший спустил штаны Копейкину-младшему и отличным японским бамбуком расписал его тощую задницу иссиня-красными иероглифами. «Думать башкой надо, а не жопой, говнюк!» – резюмировал родитель воспитательную новеллу. Где-то всё оно подзатихло, примолкло, но через год…

Бориска продолжал брать уроки фехтования в японской школе, где один добрый японец подарил ему комплект тренировочных доспехов и пообещал ещё подарить настоящую самурайскую катану, а также два блока жвачки и джинсы Levis. За всю эту немыслимую роскошь японец, представлявший токийскую якудзу, просил всего-навсего переправить в СССР дипломатическим багажом 400 килограммов кокаина. Бориска согласился, но, подумав башкой и сосчитав стоимость товара на чёрном рынке, от жвачки и джинсов отказался, попросив взамен 15 процентов в твёрдой валюте – два миллиона долларов. Якудза почесали репу и согласилась, рассчитывая на регулярные поставки в будущем по дипломатическому каналу. Будучи завхозом, Копейкин-старший отвечал за формирование дипломатических грузов и их отправку, поэтому Бориска знал всю механику процесса и сумел опечатать отцовскими печатями и опломбировать шесть кофров с кокаином, которые были помещены в опечатанное помещение как прошедшие досмотр. Их оставалось погрузить в самолёт, а в СССР их должен был встретить московский агент якудзы. Два миллиона баксов уже плавили мозг Бориски своим брильянтовым сиянием, как вдруг откуда ни возьмись вылетает расшибись!.. Бориску подвела неопытность, а якудзу – шаблонный подход. Дипломатический багаж обычно формируется из разношёрстных чемоданов, коробок, сумок, сундучков, пакетов, мешков, поэтому якудзе следовало позаботиться о расфасовке груза по таким же разношёрстным и разнокалиберным ёмкостям, которые не стали бы выделяться на общем пёстром фоне. Вместо этого японцы упаковали груз в шесть великолепных металлических кофров с верхними и боковыми ручками, с кучей колёсиков, позволявших катить чемоданы в любом положении. С таким же успехом можно было замаскировать танк на стоянке велосипедов! Помощник посла по безопасности чисто формально проводил последний осмотр уже проверенного багажа, как вдруг в глаза ему бросились эти самые шесть кофров, сиявшие новизной и металлом!!!..

… бум!.. бум!.. бум!.. Получив три мощных пендаля в Токио, семейство Копейкиных в полном составе кубарем перекатилось в Москву.

Несовершеннолетний Бориска не подпадал под статью о наркоторговле, о чём он отлично знал, поэтому колония ему не грозила. Сильнее всех пострадал Копейкин-старший, которому порекомендовали уволиться из дипломатического ведомства и молчать в тряпочку. Раздувать скандал министерство не стало, дело спустили на тормозах, а кокаин – в канализацию. Копейкин-старший сказал: «Глаза бы мои тебя не видели!», – и спровадил сына за порог своей трёхкомнатной квартиры на Тверской. Дитя даже обрадовалось – теперь Бориска сам с собою жил в однокомнатном отцовском кооперативе у Никитских ворот. Прыщавого подростка как раз накрывали пубертатные гормоны, и быть подальше от предков, имея ключи от отдельной квартиры, составляло предел мечтаний. Матери было строго наказано лишних денег лоботрясу не давать, поэтому Бориска занялся фарцовкой и спекуляциями с валютными чеками «Березки», что приносило отличный доход. Его жизненное кредо окончательно оформилось: «Не имей сто друзей, а имей сто раз по сто рублей». Будут деньги – всего будет навалом: и гулянок, и девиц, и приятелей-пресмыкателей, жаждущих кутнуть на халяву…

По окончании школы Бориска сунулся было в МГИМО на правах «потомственного дипломата», но без отцовских связей и подношений попасть туда было нереально, а отец встал на принцип: «Шиш тебе, говнюк!» Осенью Бориску отправили с воинской командой на севера… Казарма стояла на берегу холодного тёмного моря. Из окон было видно, как заходят и выходят из базы подводные лодки, но Бориса взяли не в плавсостав, а определили в подводники от слова подвода: он попал в службу тыла и служил заправщиком на военной автозаправке, воруя бензин и солярку для сбыта частникам. Осмотревшись в казарме и очухавшись от первого шока, матрос Копейкин решил, что служить три года, как положено по закону, – полжизни потерять. Топать в кирзовых сапогах с портянками, через которые стужа прожигает до мозга костей, и махать лопатой на морозе, расчищая то плац, то подъездные пути, ему совсем не улыбалось. Стрелять в ногу, чтобы комиссоваться по увечью, было страшно, к тому же вместо гражданки могли отправить в дисциплинарный батальон, поэтому пришлось договариваться с Сулейманом. Сулейман сливался на дембель и ехал на Кавказ через Москву. Копейкин растолковал ему, что и как следует делать, снабдил ключами и адресом. Сулейман всё сделал по уговору – Копейкина-старшего зарезал, мать задушил, квартиру ограбил и исчез у себя в Дагестане. Никто из соседей его не видел, улик не было, свидетелей тоже… Следствие зашло в тупик, полагая, что семью убили местные бандиты, но никаких концов в уголовном мире не нашлось. Копейкина-младшего откомандировали в Москву по похоронной телеграмме и следом уволили с действительной воинской службы как полного сироту. Укладывая цветы на могилу родителей, он шепнул отцу: «Ну что, говнюк, получил?» Матери: «Ты меня не защищала! Только плакала по углам…». И хотя совесть его не грызла, в момент прощания в глазах защипало, и слеза жалости – жалости к себе, сиротинушке, – скатилась на щеку.

И стал он жить-поживать да добра наживать. Две квартиры сдавал в наём за валюту, поскольку рубли стремительно обесценивались от гиперинфляции, а в третьей, двухкомнатной, жил сам. В результате мудрых реформ страна разваливалась, экономика загибалась, заводы встали, колхозы-совхозы рухнули, верховные негодяи плясали на костях агонизирующей державы и с утра до вечера несли вранье в обнищавшие массы, набивая собственные карманы ворованными миллиардами. Пипл хавал всё – финансовые пирамиды, чековые фонды, бешеный ценовой галоп, страшную безработицу, разгул криминала, падение на дно миллионов голодных, нищих и бомжей, запустение необозримых сельхозугодий, вымирание тысяч городов и поселков, взрыв проституции, уничтожение промышленности и образования, полное моральное одичание общества, неслыханную коррупцию… За десять лет катастройки и дебильных либеральных реформ никто не сказал народу ни единого слова правды о существе происходящего – пурга великой лжи висела до небес. Перестройщики и реформаторы содрали с народа даже не семь – семьдесят семь шкур. Бориске всё происходившее дико нравилось – нутром он чуял великую добычу. Но тут он не спешил, проявляя воистину самурайскую выдержку и невероятную для его возраста расчетливость. Можно было сколотить банду и пуститься во все тяжкие, как ежегодно возникали в стране тысячи банд, но он пошёл другим путем.

Борис подал документы в юридический институт на оперативно-розыскную деятельность, чтобы стать следователем уголовного розыска и посмотреть на работу полиции изнутри. В заявлении он указал, что сделал выбор под влиянием убийства родителей, желая когда-нибудь найти убийц и отомстить им по закону. Председатель приёмной комиссии пометил на полях: «Принять независимо от результатов экзаменов». Получив звание лейтенанта, Копейкин пару лет отслужил в отделе по борьбе с экономическими преступлениями, изучив их тонкую машинерию и осознав, что главная проблема не в том, чтобы нарыть гору денег, а в том, как эту гору отмыть и припрятать. Теперь он был готов к ведению личного бизнеса. К огромному удивлению коллег и начальства перспективный оперативник вдруг попросил о переводе в участковые по месту жительства, сославшись на хроническое перенапряжение и потерю сна. Его отговаривали, но Копейкин умел поплакаться в жилетку, и его назначили участковым. В карьерном плане это был тупик, но Копейкина это волновало в последнюю очередь. Ему нужна была ширма.

Сторонний наблюдатель не увидел бы ничего странного в образе действий участкового. Утренний обход он начинал с железнодорожной платформы, рядом с которой стояли косые столы и прилавки, где роились мелкие спекулянты и подмосковный люд с сезонным товаром, собранным с грядок и болот. Намётанным взглядом выхватывал в толпе мужичка с парой вёдер рыбы и неумолимо брал его за жабры:

– Разрешение на торговлю? Квитанция об оплате? Сворачивайся и катись, пока я тебя не отправил в обезьянник! А этого сазана давай сюда за мою доброту.

Нагрузив сумку конфискатом – картошечкой, огурчиками, смородиной, зеленью, парой хвостов рыбы, тушкой кролика, банкой сметаны, низкой сушеных грибов и пр. – страж закона возвращался в участок. В сезон у него не переводились дыни и арбузы, персики, инжир и виноград. Дыни он любил и неизменно огорчал торговцев на бахчевых развалах, безошибочно забирая лучшую из лучших. В кабинете пил чай и перекусывал, потом отправлялся за своими, как он выражался, пайковыми. На подходах к метро стояли коляски с калеками без рук, без ног, ряжеными в тельняшки и десантные береты, и хотя коню было понятно, что это никакие не «ветераны Кавказа», сердобольная публика набивала деньгами их коробки и пакеты. Копейкин забирал свою мзду и спускался в подземный переход, где шарились напёрсточники. Получив с них деньги, шёл в массажный салон, где бандерша уговаривала его получить пайковые натуральным продуктом, но Копейкин брал только деньгами. Потом обходил три-четыре наркопритона, киоски с шаурмой, цветочные павильоны, мелкие пекарни, видеосалоны, где крутили порнушку, с пяток жилых квартир, где втихаря сидели бизнес-конторы, валютные обменники без лицензии… Усталый, но довольный возвращался к себе, запирал добытое в сейф и сытно (за счет заведения) обедал у Мансура, державшего шашлычную, которую в любой момент можно было закрыть за кучу нарушений. Жилищный вопрос тоже требовал внимания. Одинокие старики и алкаши, владевшие собственным жильем, нуждались в постоянном наблюдении, чтобы вовремя перехватить их собственность с помощью чёрных риелторов и чёрного нотариуса. Подписав какие-то бумаги по совету доброго участкового, эти люди вскоре исчезали, а их квартиры продавались новыми собственниками. Нелегальные мигранты с его помощью обзаводились пропиской в «резиновых» квартирах, где числились зарегистрированными по тысяче человек на квадратный метр. И ещё много чего доброго и светлого вытворял лейтенант Копейкин, о чём ни в сказке сказать, ни пером описать! Надо ли говорить, что сон у него наладился совершенно отлично, а про нервное истощение уже никто не и вспоминал. Но в бочке меда всегда бывает ложка дёгтя. Граница между полицейскими участками проходила по железной дороге, за которой лежал печально известный в округе пустырь Раздевалка. «Ночью на Раздевалке даже скелеты трясутся от страха», – сказал местный поэт. Поздним вечером через Раздевалку идти к жилым кварталам рекомендовалось побатальонно, лучше на бронетехнике, но приезжие об этом не слыхивали, да и своих олухов хватало, а уж пьяным и вовсе море по колено. В лучшем случае их обчищали до нитки, но случались и убийства. А возиться с заполнением документов на жмуриков тамошний участковый капитан Косяк страсть не любил! И отчетность они портили, как младенец подгузники… Вот и приходилось участковому Копейкину бдить – то и дело в полосе отчуждения железной дороги, на его, Копейкина, стороне железнодорожной колеи, обнаруживались покойники, которых сосед-участковый перебрасывал через границу под покровом ночи.

– Что же ты, Патрициан Анисимович, свинячишь мне не по-соседски? – пробовал стыдить Косяка Копейкин. – У меня свих жмуриков – девать некуда! Каждую неделю прыгают с балконов и крыш, как подорванные, и никто ведь не думает, что он не просто так сиганул с двадцатого этажа, а прыгнул мне прямо на шею и шишку на сердце оставил! Чуть кого с работы попрут или с хахалем облом, тут тебе и готово!.. Оно конечно, при демократии всякий норовит повеситься, потому что такое нынче уважение!.. А в раньшие-то времена попробуй застрелись или удавись – сразу в запрет попадешь!.. Никто и не хотел… А последний у меня наркотой обдолбался и решил погулять по Вселенной: я, говорит, царь невесомости (космонавт) Леонов, выхожу в открытый космос! Прощай, Байконур! Долетел до бетонного козырька, там его и расплющило!.. А ты мне, Анисимыч, ещё своих дохляков подгружаешь! Давай решим дело в паритете – у меня свои, у тебя свои жмурики.

– А с чего ты мне предъявляешь, – отвечал грубый Косяк, – что это мой мертвяк на твоей стороне? Он тебе азбукой Морзе с того света насемафорил?

– Ты же сам знаешь, что твой, из Раздевалки! Все улики на это указывают.

– И что там за улики?

– Все карманы обчищены, ни пальто, ни шапки…

– Так это любая шайка где угодно…

– Ты дослушай! Черепушка вдребезги, а крови под головой нет, значит, убивали где-то в другом месте, сюда только тело сбросили.

– Опять же где угодно…

– Ты дашь мне закончить? Через колею со стороны Раздевалки видны чёткие две пары следов, интервал около метра, между ними сплошной след – два амбала волокли труп за подмышки, а ботинки чертили линию по грунту. Притащили жмурика и на моей стороне припарковали. Труп тащили холодный, крови на земле нет, значит, тащили не те, кто убивал, а те, кто нашёл его утром. Твой дозор всегда первым в Раздевалку утром заходит, вот они и приволокли мне гостинец. Нехорошо, Анисимыч!

– Слушай сюда, умная задница, – отвечал грубый Косяк, – можешь своими уликами подтереться! Ты видел, как курице рубят голову, а она потом по двору носится, как Усейн Болт? Вот и этот жмурик к тебе сам добежал с раздробленной черепушкой, а где его замочили, на Красной площади или в Раздевалке, никто выяснять не будет. Труп найден на твоем участке и оформлять его будешь ты! И больше ко мне с такой х…… не лезь, а то огорчу!

– Значит, не договорились, – разочарованно развел руки Копейкин. – Я-то хотел по-соседски, по-хорошему…

Но Косяк гнул своё – через две недели на участок Копейкина прилетел из Раздевалки очередной жмурик. Оставлять без внимания такое оскорбление по самурайству было уже невозможно…

… – Где я? – спросил Косяк, придя в сознание. – Вы кто такие? Это беспредел!

Капитан был примотан к стулу липкой лентой, стул стоял в каком-то заброшенном цеху с балками мостовых кранов под потолком, половина грязных окон была разбита.

– Ты его не сильно огорчил? Чего это он своих не признает? – поинтересовался Копейкин. Борис сидел на широкой лавке. На нём были тренировочные доспехи, на коленях лежала катана в ножнах с лаковыми миниатюрами из самурайской истории.

– Приложил аккуратно, один раз, ничего с ним не будет, – отвечал кто-то за спиной капитана.

– Очухался, Косяк? – продолжал Копейкин. – Поздоровкайся с дядей… или хочешь сразу попрощаться?

– Так это ты, молодой? Хрен знает, как вырядился! За беспредел ответишь, лейтенант! Ты чё, фраер, по беспределу чешешь, в натуре!

– Здесь я не лейтенант. Называй меня господин Бу. Можешь называть полностью – господин Бу Самурайссон, но сомневаюсь, что у тебя хватит мозгов запомнить.

– Чего ты ко мне лезешь? – спросил Косяк.

– Тебе лучше знать. Это у тебя покойники по Раздевалке бегают, как куры с отрубленной головой. И все в мою сторону. Даже странно.

– Так сказал бы мне, я бы это дело сразу прекратил! Больше никто к тебе не прибежит, слово офицера!

– Так был же разговор, было у меня доброе намерение всё уладить по-соседски, в духе дружбы народов, а ты, оказывается, тут же всё забываешь.

– Да помню я, помню!.. Сколько возьмешь? Я плачу за обиду, и всё забываем про сегодня. Скажи цену… господин Бу.

– Обиды надо смывать кровью, как говорила одна красавица-спортсменка-комсомолка… Вот этот меч – моя катана – носит имя Мурамаса в честь знаменитого воина и кузнеца, жившего в Японии в шестнадцатом веке. Боги наделили его клинки разрушительной силой и кровожадностью. Если долго не омывать их в крови врагов, они убивают хозяина. Бусидо, кодекс самураев, требует от каждого самурая практиковаться в отрубании голов, а мое имя – Бу – говорит о моём великом почтении к Бусидо. До тебя доходит, Косяк? Мой меч – твоя голова с плеч. Ты должен сильно радоваться этому!

– Чему я должен радоваться? – взвизгнул Косяк. – Твоим идиотским приколам? Скажи выкуп – я заплачу вдвое! И буду молчать, клянусь!

– Тут нема дурных, кроме тебя, дурень! Ты же сразу побежишь к Мишке Флакончику обносить меня и договариваться о мокрухе. Или к Вазо Маруханскому… Ты же с ними при делах, капитан! А лучше всего молчат покойники, особенно без головы. Ты не бойся – ломать тебя и нарезать кусочками не будем. Мы не бандиты и не блатные, паяльник в жопе не наш метод. Мы люди чести. Ты должен радоваться, что Мурамаса срубит тебе башку за долю секунды. Я хочу посмотреть, как далеко ты убежишь без головы. Даю слово, если добежишь до моего участка, как твои жмурики, похороню в женском монастыре с монашками. В раю у тебя будет сто монахинь-девственниц, это даже круче, чем у мусульман! А коли не добежишь, сожгу в крематории и пепел спущу в унитаз. А теперь слушай самое главное – тебя ждет сансара.

– Зачем мне сансара? – придушенно прохрипел Косяк, которому страх пережимал горло. – Я её в гробу видал! Что это за дрянь?

– Японцы верят, что твой дух переходит из одного существа в другое, сохраняясь после смерти. Это и есть сансара. Как только Мурамаса снесет твою башку, ты получишь новое тело. Тебе не придется ждать его триста лет, как бывает в случае обычной смерти по старости. Я даже знаю, какое тело тебя ждет: ты станешь курицей. Родишься цыпленком, станешь нести яйца… Вот с этим надо постараться, иначе тебе снова отрубят голову и сварят в супе. А если тебе дважды отрубают голову, сансара не позволит тебе вернуться в мир людей. Запомнил? Твоё следующее воплощение будет зависеть от твоей яйценоскости, Косяк!.. А теперь развяжите его и да свершится!..

– Я не хочу! – заорал Косяк. – Не делай этого! Не убивай меня, господин Бу!! У меня же дети, двое, не сироти их!

– Им будет лучше без такого отца. Жалкая тварь, – сказал Самурайссон, и сталь мелькнула быстрее молнии. Кровь фонтанами из рассеченных артерий на шее ударила вверх, безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол, а голова колобом откатилась вбок.

– Вот видишь, Косяк, твои покойники не сами прибегали ко мне из Раздевалки. Доказано на следственном эксперименте.

Самурайссон всегда избавлялся от улик. Вот и сейчас все меры были приняты: ни капли крови не упало на пол, потому что площадка заранее была застелена целлофаном, в который и упаковали труп; сам труп перевезли и сожгли в крематории безучётно; шины сменили и фургончик перекрасили; фальшивый номер уничтожили. Окровавленный клинок Мурамасы омыли и протёрли досуха, после чего лезвие заполировали. Без вести пропавшего капитана Косяка полиция пыталась искать, но все следы обрывались за углом ближайшего дома, до которого довела ищейка… Никто не видел и не слышал ничего подозрительного. Лично на Копейкина не упала даже тень подозрения.

Копейкин исправно исполнял роль обычного московского участкового – не хуже и не лучше других – и был у начальства на отличном счету. Покончив с делами службы, он два раза в неделю посещал клуб восточных единоборств, где была секция кендо и до самой ночи не умолкал треск бамбуковых мечей. Здесь для очень узкого круга посвященных он становился Бу Самурайссоном – господином семи приближённых самураев, присягнувших ему на Бусидо. Здесь они обращались к нему даймё Бу – «великое имя» Бу, что равнялось титулу высших самураев. Здесь и вершились великие криминальные дела невидимой империи Самурайссона. Клуб принадлежал Копейкину, но об этом знал только его директор, фиктивно владевший им. В спортивном зале проходили обычные тренировки, которые проводил японский мастер кендо сэнсэй Тэкеши по прозвищу Банзай Катанович. Через него Самурайссон держал связь с якудзой и криминалом Востока в целом. После напряжённой тренировки Бу шествовал в парилку с бассейном, туда же приходили самураи, которым он назначал встречу. Один человек сидел в предбаннике, чтобы никто чужой не сунулся, остальные парились и обсуждали дела. Посторонний человек ничего не мог ни услышать, ни заподозрить.

Благодаря якудзе Копейкин сразу вывел свой бизнес на международный уровень, наладив поставки кокаина и японской электроники в Россию. Таможня была куплена с потрохами, поэтому товар ввозился по липовым документам без уплаты таможенных сборов и разлетался, как горячие пирожки. В Японию тоже кое-что поставлялось, например, газ зарин, которым террористы из «Аум синрикё» отравили несколько тысяч пассажиров токийского метро 20 марта 1995 года. Советский военный вертолет Ми‑17, который был обнаружен у арестованного главы секты Сёко Асахары, тоже был куплен для него Самурайссоном у военных. У них же Самурайссон прикупил эскадрилью реактивных самолётов Ил‑76 для рыбопромысловой компании, поставлявшей икру и красную рыбу с Камчатки в Москву и Питер. По документам каждый борт мог перевозить сорок тонн, но грузили и пятьдесят, и даже пятьдесят пять тонн – у алчности нет предела, а смертельный риск таких рейсов для лётного состава никого не волновал. В те лихие годы преступная российская власть в компрадорском угаре уничтожала и унижала, как только могла, свои вооруженные силы. Офицерские семьи голодали, потому что власть по полгода не платила денежного содержания, кадровый состав беспощадно увольняли без выслуги лет, части и соединения расформировывались, а боевая техника и оружие оказывались в руках тёмных дельцов в погонах, с которыми за деньги можно было договориться о чём угодно. Колумбийская мафия через якудзу попросила подогнать ей подводную лодку, и Самурайссон отправил заказчику дизельную подводную лодку, формально выведенную из состава флота как подлежащую утилизации. Наркобароны не могли нарадоваться: вместо взрывчатки они загружали в торпеду тонну кокаина и выстреливали кокаиновыми торпедами из подводного положения в заранее назначенные пункты береговой линии, где их уже ждали. Шесть торпедных аппаратов и запас тридцать торпед – за один рейд по морям-океанам субмарина приносила своим новым хозяевам несколько миллиардов. Скрытность и эффективность таких операций была абсолютной.

«Мы не шумим и не отсвечиваем, бьём один раз и только насмерть», – говорил Самурайссон, всегда тщательно взвешивавший риски. Его самураи хотели торговать японскими автомобилями и жаждали открыть пару автосалонов, но Бу, поразмыслив, идею похоронил. Автосалон не спрячешь и уши неизбежно вылезут, поэтому – нет. Осторожность не позорит самурая. «Привязывай даже жареного цыпленка», «Не следует показывать другим комнату, где ты спишь», – учит Бусидо.

Самурайссон действовал крайне расчетливо, не покидая тени. К бандитам в малиновых пиджаках с рядами золотых цепей на груди он относился как гоблинам, которые сами себе рисуют сроки и роют могилу. «Ограбишь банк – получишь десять лет, купишь чиновника – ограбишь десять банков», – философствовал господин Бу. Коррупцию он считал самой эффективной формой обогащения, приносящей наилучшие проценты. Едва ли не первым в стране он оценил возможности губернаторов и региональных министров в плане казнокрадства и плотно занялся провинциальными выборами, продвигая своих кандидатов. Предвыборные расходы были смехотворными по сравнению с последующим доходом. Порезвившись в казённых закромах и повесив на бюджет многомиллиардные коммерческие кредиты, чиновники внезапно растворялись в дальнем зарубежье, а Бу подыскивал им на замену новых служителей коррупции. В Москве Самурайссон покупал своим людям хорошие должности в экономических и финансовых госструктурах, – на все эти посты, вплоть до уровня замминистра, тогда существовал негласный ценник. Юридическим прикрытием его невидимой империи занималась знаменитая контора «Адвокаты Живаго, Мертваго и Чикаго». Самурайссон надувал финансовые пирамиды и грабил несчастных дольщиков, продавая им красивые проекты по цене построенных зданий, проводил беспроигрышные (для себя) лотереи, контрабандой торговал лесом и нефтью, спекулировал на бирже, располагая инсайдерской информацией от своих министерских агентов… Большую часть доходов Бу конвертировал в криптовалюту, невидимую для фискалов, оставшаяся часть делилась на два кошелька – на счетах в банке, открытых на фиктивные имена, и на текущие расходы в виде наличности, занимавшей несколько кубометров в его квартире, частично переоборудованной в неприступный сейф. Конспирация и анонимность составляли высший приоритет его кипучей и масштабной деятельности. Самурайссон вёл дела только через семерку своих самураев, которые никогда не произносили его имени в присутствии непосвященных, ограничиваясь лапидарным «босс». Через десять лет заурядный участковый капитан полиции Копейкин де-факто входил в число богатейших людей России, но мир об этом не ведал.

Однажды Бу собрал всех самураев, что бывало крайне редко, и сказал:

– В Японии проводится международный турнир по кендо. Вы все участвуете в нём вместе с сэнсэем Тэкеши. Билеты куплены, команда летит бизнес-классом. После турнира всех отправляю на Гавайи на десять дней. Это премия за вашу службу, которой я доволен.

Самураи не знали, как им благодарить своего щедрого господина… Вылетевший из Москвы в Токио самолёт взорвался на большой высоте где-то над Сибирью, погибли все, кто был на борту – свыше ста человек. Так Самурайссон избавился от соучастников, которые не соответствовали его новым великим планам. Ответственность за теракт взяли на себя две международные группы, которым было всё равно, кто и зачем взорвал лайнер с «шайтанами». На самом деле всю грязную работу исполнил вор в законе Сулейман, перебравшийся с Кавказа в столицу и разыскавший старого сослуживца. За самолёт Сулейман просил $ 15 миллионов, но Копейкин сторговался за десять. Он мог найти исполнителя намного дешевле, но риски возрастали по мере снижения ценника…

Самурайссон чинно-благородно простился с погибшими, накрыв стол лучшей скатертью и поставив восемь рюмок, доверху налитых саке. Рядом лежали суши, купленные в японском баре, горели низенькие свечки. Восемь благовонных свечей из восточных трав курились на подносе, создавая атмосферу буддийского храма.

– Сэнсэй Тэкеши! Ты был великим мастером меча, и Бусидо говорит о тебе: «Учиться рубить нужно, когда ты еще молод». Ты срубил для якузды немало голов. Стань же духом, охраняющим дом твоей семьи!

Копейкин выпил рюмку и закусил, потом продолжил мартиролог:

– Петька Гнус! Ты был гопником на Сухаревке, а стал самураем Фудо! Больше тебя никто не толкнул антрацита[18]18
   Антрацит (жарг.) – кокаин.


[Закрыть]. Мишка Три Пера! Ты был шпаной на Таганке, а ушёл на тот свет самураем Исами! Ты любил душить своими руками, хотя мог и пристрелить, когда не мог дотянуться до горла! Колян Багажник! Ты начинал с напёрстков, а стал самураем Каташи, который потрошил валютчиков и банки! Тимоха Глист! Ни одна девка не хотела тебя, пока ты не стал самураем Чо, смотрящим за борделями! Аркашка Маслобой! Ты был жалким яйцетрясом-эксгибиционистом, а стал самураем Монтаро, смотрящим за игорным бизнесом! Толян Плиточник! Ты таскал шоколадные плитки с прилавков, а я сделал тебя самураем Кацуро! Ты химичил с биржами и акциями, раздувал лотереи и пирамиды, как великий Мавроди! Твоими руками я обобрал десятки миллионов простофиль и идиотов! Пиня Фигляс! Ты содержал притон для наркашей, где воняло мочой, а я отправил тебя к артистам, в индустрию развлечений, где ты был самураем Акиро! До меня вы все были отбросами общества и сосали пиво с сухариками, а при мне обзавелись «крузаками» и «феррари».

После каждого имени Копейкин выпивал саке и съедал суши.

– Теперь вы все удостоились благородной смерти на службе у даймё Бу, – продолжал Самурайссон. – «Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги – что он должен умереть. Вот его главное дело». Так гласит Бусидо. Вы исполнили это главное дело – неважно, что без вашего согласия. И теперь, когда ваше предназначение исполнено, сансара вознаградит каждого высокими перевоплощениями, так что мы квиты!

В тот вечер Копейкин от чувств-с так нарюмился, что с утра пораньше отправился на рынок, где поправлял голову капустным рассолом из дубовой бочки.

В его новой жизни полицейский мундир был уже ни к чему – Копейкин уволился. Для легализации огромного тёмного капитала ему потребовались собственный банк и агентство недвижимости, которые он впервые учредил от своего имени и по настоящим документам. Эпоха криминала должна была остаться в прошлом. Наслаждения богатством – после долгих лет воздержания – хватило года на три, после чего Копейкин пресытился и заскучал. Однажды он увидел на сцене балерину Анну Орлову и чуть не сошел с ума от страсти. Анна была чудом женственности и грации, критика сравнивала её с Анной Павловой и Екатериной Максимовой. Ходили слухи о её романе с солистом Большого театра, но Копейкин не сомневался в своей решительной победе, обеспеченной миллиардами и бриллиантами. Его самолюбию был нанесен страшный удар, когда Анна отвергла и то, и другое. Последовало предложение руки и сердца – вновь отказ. Тогда он вспомнил про Аль Капоне, учившего, что вежливость и оружие в тандеме действуют гораздо лучше, чем одна только вежливость, и решил, что слишком рано заделался добрым Сантой. Гоблины Сулеймана примотали к верстаку возлюбленного Анны, положив рядом увесистый молоток и циркульную пилу. Когда Анна увидела этот натюрморт на экране ноутбука, её не пришлось долго уговаривать… Трепеща от горя и страха, она приняла обручальное кольцо, чтобы спасти любимого. Солиста отпустили целым и невредимым, но ужас заставил его бежать из «этой бандитской страны» в чаемую европейскую безопасность. Лондонский королевский театр, ещё помнивший полеты Нуреева, принял очередную российскую «жертву режима» с распростёртыми объятиями.