Текст книги "Шерлок Холмс и Русская богиня"

– Ни за что, дорогой Холмс! Мы не банкиры и не папуасы, чтобы ссориться из-за кружка желтого металла. Что ни делается, всё к лучшему. Я совершенно разделяю вашу симпатию в отношении нынешнего владельца гинеи и не хочу никакой замены. Сегодня невероятный день, Холмс! Вы чувствуете это? Мы замкнули грандиозную петлю во времени и пространстве и вернулись в исходную точку, как кругосветные мореплаватели! Наши сверстники давно мертвы, а мы в расцвете сил! Мы заглянули на тот свет и прошли сквозь капище смерти. Мы лицезрели Воланда на троне и одолели его свиту! Наш мир больше не будет плоским и монохромным, он стал многомерным и многоцветным. Я уже не говорю про вашу гениальную работу в Москве, Холмс… Простите, дружище, меня захлёстывает пафос, но вы сами в этом виноваты, потому что главный источник этого пафоса – вы лично, мистер Шерлок Холмс!

– Это было, как я понял, предложение напиться сегодня, как следует? Если не путаю, в этом пузатом погребце в мае 1912 года была бутылка французского коньяка десятилетней выдержки… Ватсон, вот она! Мистер Смитсон так кичился своим выдержанным виски… Мы не станем кичиться тем, что наш коньяк вдвое старее, а просто прикончим его сегодня.

Казалось, ничто не предвещало беды, а дрянная лондонская погода даже начинала к вечеру улучшаться. Однако напольные часы неожиданно пробили зловещим боем файф-о-клок…

– Ватсон, чёрт возьми, когда вы успели завести часы?

– А разве не вы их завели, Холмс? Я к ним не прикасался.

– Я тоже. Не могли же они сами завестись и пойти?

– Нет, конечно. Мы что, совместно грезим или видим общий сон?

И зловещие события снова стали принимать неотвратимый оборот.

Но об этом Холмс и Ватсон узнают своим чередом.

Глава 2
Небо небес

I

Лондонский пьяный воздух свободы заплёл полторы извилины, которые имелись у бедной Ксюши, в узелок восхищения и протеста.

Всё, что она видела семо и овамо, возбуждало неподдельное восхищение. «Величие… цивилизация… свобода, блин!», – думала она на стогнах Лондон-града, созерцая открытые уличные туалеты. Вот джентльмены стоят и мочатся прямо посреди тротуара, трясут мотней. Случись Ксюше узреть такое на Москве, она была бы в ужасе и кричала бы, что это срам и дикость, но тут же не Москва, тут Лондон, поэтому для Ксюши это такая лондонская фишка – свобода личности и европская цивилизация, до которой мы, «Расея», ещё не доросли… И ширнулась Ксюша для свободного расширения своего свободного сознания, и был ей глас с небес – прямо между глаз и ушей – большой и толстый, как архангельская труба: «Поклонись Писсуарищу, и будет тебе счастье, мохнатенькое да богатенькое!» И подхватилась Ксюша, и очутилась в галерее современного искусства, где современное искусство по всем стенкам размазано и на тумбочки, и на трубочки, и на столбики намотано. Большое и даже достаточное количество искусства открылось взорам Ксюши! Пятнышки, кубики, крючочки и кривондюлины-загогулины покрывали просторы художественных полотен, в одном месте на полу валялась куча песка, словно приготовленная дворником, в другом месте половина зала была засыпана семечками подсолнуха, словно маслобойня устроила здесь сушку, – глаза разбегались и мозги трещали от большой массы восторга при виде столь искусного искусства! «А почему не я? – думала Ксюша на кураже. – Я ведь могу такого искусства наговнючить, какого ещё никто не наговнючил! И тогда оно будет стоить ещё дороже этих шедевров!» Её сердце замирало и трепетало при мысли о том, за какие бешеные деньги всё это куплено и какие бешеные деньги получит она сама, как только освободит свой художественный дар, в наличии которого она не сомневалась, от оков стеснительности.

«А вот и Писсуарище! – обрадовалась она, узрев искомый артефакт. – Да, это точно не хрен собачий, – согласилась она с кем-то очень мудрым, чей голос звучал её памяти. – Вот ты каково, чудо-юдо ненаглядное – главный шедевр искусства двадцатого века!»

Ксюша заглянула в буклет и прочла, как безвестный (и бездарный. – прим. авт.) художник Марсель Дюшан (1887–1968) обрел великую славу, почести и деньги, когда в 1917 году отправился в магазин сантехники в Нью-Йорке и прикупил обыкновенный писсуар фабричного производства марки «JL Mott Iron Works» из белого фаянса, выложив за него пятьдесят центов.

Вот такой.

Дюшан надписал сбоку свой псевдоним R. Mutt, что в переводе означает «Дурак» или «Остолоп», назвал сотворённый шедевр «Фонтаном» и отправил его в художественную галерею. Ну да, ещё одна пощечина общественному вкусу, как было принято тогда массировать щеки публике по обе стороны Атлантики. «А мне, Дураку, на вас на всех глубоко нассать», – означал манифест Остолопа в примерном переводе на обывательский. Столь мощное философское послание произвело на художественный мир Запада и эстетику XX века неизгладимое впечатление. Газета «Daily Telegraph» в 2004 году провела опрос 500 самых влиятельных хранителей музеев и владельцев галерей, художников, дилеров, критиков и гуру эстетической мысли в академических кругах. В итоге «Фонтан» Дюшана получил пальму первенства в качестве величайшего произведения искусства XX века! И вот теперь бедная Ксюша собственными глазами взирала на Писсуарище, содрогаясь от восхищения. «О ты, великий Писсуарище, – проносилось в её голове, – будь моим покровителем и ангелом-хранителем! Озари мою скудную жизнь своим белым светом, освети мою тьму путеводной звездой! Дай мне завет и наставление! Дай мне счастьица мохнатенького да богатенького!»

– Отсасывай, – отвечал ей Писсуарище, – и не суетись под клиентом. И будут твои сиськи в алмазах! Гадом буду – зуб даю.

Ксюша от умиления прослезилась – так душевно с ней давно никто не разговаривал.

Что ни день, то сияние разума! Однажды Ксюша прошвыривалась по набережной Темзы и вдруг ей засвербело узнать, а как, собственно, река-то называется? Ведь ничего такая река, с мостами и корабликами, с дебаркадерами, немаленькая, если присмотреться… а звать-то как??? Нет-нет, Ксюша и раньше много раз видела эту реку, побывала и на том, и на этом берегу, но как-то не заморачивалась о названии. А тут вдруг накатило… С географией у Ксюши всегда было как-то не особо. Если бы ей показали атлас и спросили, где тут Англия, она бы без колебаний указала на Гренландию. Ничего, ничего! Даже великие личности страдали географическим кретинизмом. Тот же Колумб свято верил, что Америка – это Индия, и даже три путешествия через океан его в этом не разубедили.

– Эй, мистер-хрен-тебя-знает-как-звать! What is this river? What is it called?[22]22
   Что это за река? Как она называется? (англ.)


[Закрыть]

Джентльмен, к которому Ксюша обратилась именно так, на двух языках, явно не врубался. Это был настоящий молодой джентльмен – банковский клерк из Сити – безупречно одетый и спешащий по делу, как и положено клерку ближе к полудню. Из русской тарабарщины он ничего не понял, зато вопросы на родном языке поразили его до невероятия. Клерк принялся взглядывать на Темзу, потом на Ксюшу, мозговые шестёренки крутились в его голове с бешеной скоростью, наконец, недоуменно-идиотическое выражение его лица сменилось более-менее осмысленным.

– А-а, – заулыбался он. – Так ты желаешь потрахаться, детка? Такого хитрого подката я ещё не встречал! Давай вечерком – сейчас не могу. Вот мой телефон, позвони, – он сунул Ксюше визитку, – встретимся в пабе. Только мне придется поднажраться, как следует, а то, боюсь, твоей красоты не хватит для большой игры в подворотне.

– What is this river? What is it called? – спрашивала Ксюша, как заведённая, продвигаясь по набережной, у каждого встречного. Один покрутил пальцем у виска, другой испуганно отшатнулся и пустился вприпрыжку, третий погрузился в долгое молчание – потом родил нечто гениальное:

– It’s a river.[23]23
   Это река. (англ)


[Закрыть]

Осознав, что в этом чёртовом городе никто понятия не имеет, как называется эта река, Ксюша решила, что она и сама сможет узнать, как называется таинственная река за ограждением набережной. Для этого её умной головушке потребовалась пара секунд.

– Раз в Москве протекает Москва-река, – рассудила Ксюша, – значит, в Лондоне должна быть Лондон-река! А как иначе?

Пьяный воздух свободы и дух протеста привели Ксюшу в ряды манифестантов ЛГБТ. Злосчастное отечество представлялось ей отсюда местом мрака, совершенно погибающим в отрыве от современных достижений цивилизации и культуры. Ксюше представлялось, что она поднимает факел во тьме и становится ожившей статуей Свободы.

– Are you taking it in the ass?[24]24
  – В жопу берешь?


[Закрыть] – спросил её сосед по колонне манифестантов, шагавших по Риджент-стрит.

– And then![25]25
  – А то!


[Закрыть] – бодро отвечала Ксюша.

– If you give yourself an enema, I can put two pistons. As it is, I’m squeamish.[26]26
  – Если сделаешь себе клизму, могу поставить два пистона. А так я брезгую.


[Закрыть]

– You are a real gourmet! But delicacies cost money[27]27
  – Ты настоящий гурман! Но деликатесы стоят денег.


[Закрыть].

– Of course! I’ll pay you two dollars-a dollar a pistol[28]28
  – Конечно! Я заплачу тебе два доллара – по доллару за пистон.


[Закрыть].

Однако Ксюша хотела триста баксов за пистон.

– For six hundred bucks, I’ll set up my mine[29]29
  – За шестьсот баксов я свою шахту подставлю.


[Закрыть], – отвечал лондонский Ромео московской Джульетте, а поэтому её пылкий роман с прижимистым ухажёром угас ещё до выхода радужной колонны на Трафальгарскую площадь.

Из друзей Ксюша чаще других виделась с Ксюшей‑2, приятной во всех отношениях, обсуждая с ней всякую всячину на веб-камеру. Однажды Ксюша‑2 сразила её наповал, сообщив, что познакомилась с самим Ананием Милозадовым. О, Ксюша знала, кто это – знаменитый и даже кое-кому известный режиссер! В богемных кругах у него было погоняло Федик-Педик. Федик-Педик много чего намутил, начиная со спектакля для младших школьников «По самые помидоры!..» по мотивам «Чипполино» и заканчивая ню-балетом «Фрикции», так что за заслуги в растлении … э-э, в просвещении юношества! – ему где-то за бугром отвалили очень денежную премию «Золотые яйца» имени Джорджа Сороса.

– Он сказал, что видит меня в главной роли! – ликующим тоном добила подругу Ксюша‑2. – Он собирается ставить «Луку Мудищева», а мне отдаст роль купчихи. Всё будет очень натурально!

– Поздравляю, – грустно сказала Ксюша. – Баркова народ любит больше Пушкина. Тебе понадобится много-много презервативов.

– Нет, никаких резинок! Он сказал – всё будет только натурально! Он сказал – мы покажем такое раздолье русской души, что весь зал будет нам онанировать стоя. Он не сомневается в грандиозном успехе и хочет поставить в Москве памятник Баркову – мы уже начали формировать инициативную группу, будем готовить почву. Ты же согласна войти в оргкомитет? Не сомневайся, хайпа будет выше крыши!

Услышав священное слово хайп, Ксюша подписалась. Большой хайп это всегда большой куш! Ксюша давно и бесповоротно осознала, что никакого ума, таланта и образования для успеха не нужно – был бы хайп неважно на чём: любой скандал идеально конвертируется в наличность. Один никакущий художник мыкался в бедности, пока не догадался прибить свою мошонку гвоздём на Красной площади к брусчатке. Тут же сбежалась толпа. Репортеры, фотографы, туристы!.. Полиция растерялась, «скорая» замешкалась, – а художник уже герой интернета! «Жертвую своей лучшей плотью ради демократии в этой стране, долой Лубянку!», – цитировали бесстрашного героя мировые агентства новостей. Мошонку ему заштопали, мелкий штраф наложили, зато славы и денег привалило!.. Ксюша специально проследила – число подписчиков на аккаунт героя выросло в пятьсот тысяч раз: было два человека – через неделю стал миллион! Тут и телеканалы подсуетились – все стали рвать героя друг у друга, чтобы узнать, что он думает о проблемах трансгендеров-оленеводов, как же нам освоить Сибирь и что он любит на завтрак. Потом знаменитость стали включать в жюри самых рейтинговых шоу… и готово! Ту же мазню, за которую раньше никто не хотел платить и копейки, теперь расхватывали за миллионные суммы. Это был образцовый мастер-класс по части хайпа, и Ксюша чётко врубилась.: «Не имей сто рублей, а будь на свете всех наглей!»

Прозвучала от московской Ксюши и дурная новость. Следствие возбудило уголовное дело в отношении бедной Ксюши по статье «разбой», что грозило ей лишением свободы на срок до восьми лет. Теперь дорога в Москву закрывалась надолго. Подруги обсудили «это дерьмо» и решили, что без хорошего адвоката не выпутаться, а хороший адвокат стоит хороших денег… У Ксюши имелись некоторые накопления, но не факт, что их хватило бы на долгую судебную тяжбу и на сопутствующие расходы, включая неизбежные, как рассудили подруги, взятки.

– Эта гнида Дубайс ограбил до нитки сто миллионов человек, прислал убийцу ко мне домой, а судить будут меня! – негодовала Ксюша.

Как бы то ни было, вопрос заработка в Лондоне встал перед ней как насущная необходимость. Ксюша думала-думала и кое-что придумала…

II

Сладко заснувших после ужина с коньяком Холмса и Ватсона посреди ночи разбудил, настойчивый звон колокольчика в гостиной. В доме не было никого, кто мог бы дёргать за шнурок, кроме самих Ватсона и Холмса. Каждый из них спросонья какое-то время выжидал, что звон прекратится, но потом оба не выдержали и пожаловали в гостиную практически одновременно.

– Опять чертовщина какая-то! – буркнул Ватсон, не обнаружив в помещении никого, кроме своего друга в ночной пижаме.

– Это становится интересным, – отвечал Холмс. – Днём были часы, теперь вот ночью колокольчик… Кажется, мы не одни в этом доме, Ватсон!

Словно в подтверждение его слов откуда-то снизу, с первого этажа, где раньше проживала миссис Хадсон, донёсся странный металлический звук. Друзья переглянулись и отправились по лестнице в темноту, подсвечивая себе путь телефонными фонариками. Звук повторялся каждые несколько секунд и привел друзей на кухню, где светилось тусклое зарево разожжённой угольной плиты.

– О боже! – всхлипнул Ватсон.

На плите красовались клокотавший чайник и любимая медная кастрюля миссис Хадсон с каким-то варевом – горячий пар периодически подкидывал крышку кастрюли, а когда она падала на место, раздавался тот самый звук, который и привел друзей на кухню.

– Никого, – констатировал Холмс, обозрев помещение.

– Мистер Холмс! Мистер Ватсон! Наконец-то вы вернулись! – заговорила вдруг стена за плитой. – Как я рада вас видеть!

– Мое почтение, почтенная стена, – отвечал Холмс с некоторой задержкой. – Мы с вами так давно знакомы, но я не припомню, чтобы раньше мы разговаривали.

– Вы заблуждаетесь, мистер Холмс, мы с вами разговаривали десять тысяч раз. Но сегодня у нас последняя встреча и последняя беседа. Держитесь на ногах, господа!

Стена слегка засветилась сине-зелёным светом, как светятся гнилушки, потом из неё, как из распахнутого шкафа, стали выплывать руки, фартук, полу-чепец, тёмно-зеленое платье… Лицо, покрытое непроницаемым мраком, поначалу оставалось невидимым, но скоро образ прояснился.

– Миссис Хадсон! – ахнули друзья в один голос. – Миссис Хадсон!

Да, это была миссис Хадсон, но как бы не вполне она, а нечто особенное в знакомом обличье. Волосы феномена стояли дыбом, как будто от дуновения воздуха; остекленевшие глаза были неподвижны. Вид этот при сине-багровом цвете кожи был ужасен, но этот ужас был как-то сам по себе, а не в лице. Несмотря на полную неподвижность новоявленного духа, его волосы и ленты головного убора находилось в движении, как будто ими двигал горячий воздух из печи.

– Прошу не пугаться, – сказала миссис Хадсон. – Теперь я призрак, джентльмены, и мой внешний вид мне не подвластен. Он должен внушать ужас, чем я и занималась больше ста лет. Только раз призраку позволено явиться людям в не самом ужасном виде – обычно это бывает сразу после кончины, когда мы стремимся утешить близких, не испугав их до полусмерти. Я использовала эту возможность для иной цели, поскольку в час моей смерти никто не провожал меня в загробный мир, но об этом я скажу позже, если успею…

– Куда вам торопиться, миссис Хадсон, в вашем собственном доме? – удивился Ватсон.

– Мой срок истекает этой ночью! Служба призрака не вечна. И какое утешение даровала мне судьба – узреть вас обоих, мистер Холмс и мистер Ватсон, живых и здоровых, по прошествии стольких лет! Последние годы моей жизни были отравлены горечью, которую я испытывала от разлуки с вами и от всеобщей уверенности в вашей гибели. О вашем путешествии на «Титанике» мне по секрету сказал мистер Майкрофт, когда приходил и копался в ваших вещах и бумагах, мистер Холмс. Он был пьян и боялся, что там будут какие-то записи про золото. Я не могла и представить себе, что через несколько дней он залезет под поезд! Если он хотел пошутить, то шутка вышла неудачной – джентльмены так не погибают! Мистер Майкрофт советовал мне продать ваши вещи, мистер Холмс, чтобы покрыть выпадающие доходы от вашей смерти. Но я не могла поверить в вашу гибель, джентльмены, и принять её. Я помнила, как мистер Холмс три года считался погибшим в водопаде, а потом объявился, как ни в чем ни бывало. Я решила ждать и сохранять вещи мистера Холмса в полном порядке, как будто он вышел, как обычно, по своим таинственным делам.

– У вас великое сердце, миссис Хадсон! – сказал Холмс дрогнувшим голосом.

– Да, моё сердце жило надеждой, что вы живы и вернетесь на Бейкер-стрит, джентльмены. Бог не дал мне детей, но я переживала так, словно я жду возвращениях сыновей, а не квартирантов. Я стала ходить в церковь и молиться о вашем спасении и возвращении. Потом началась война с немцами, и люди стали болеть от лишений. Лондон буквально вымирал от инфлюэнцы. Все окна и все заслонки в печах и каминах были закрыты, потому что зараза носилась в воздухе. Сначала людей хоронили в гробах, потом гробы закончились, во всяком случае для незнатных и небогатых, а умерших заворачивали в саван и закапывали в братских могилах на сто или двести человек. Моё тело тоже бросили в общую могилу. Накануне утром я почувствовала озноб, потом жар и ломоту во всем теле, ужасная боль разрывала мой мозг в клочья, а уже вечером я захлебнулась кровью из лопнувших легких. Может быть, мистер Ватсон, вы спасли бы меня от этой страшной болезни, окажись вы рядом… Мой дух не смог воспарить к небесам, его приковали к земле бренные тревоги. Так я стала призраком, обитающим в собственной квартире. И знаете, что я испытала в первые же дни? Огромную радость!

– Никогда не слыхал о таком, – признался Ватсон. – Все авторы, которых я вспоминаю, писали о ярости и печалях, терзающих призраков.

– Призраки разные, потому что все они были разными людьми, – сказала миссис Хадсон. Она простерла руки к стене, которая смотрела на Бейкер-стрит, и глухая стена стала прозрачной. Воздух был наполнен привидениями, которые носились взад и вперёд. Одни гремели цепями, как каторжники, другие наслаждались свободным полётом, как люди наслаждаются садовой прогулкой. Неясный шум стоял на улице, как при собрании большого числа людей, которые обмениваются репликами, но по большей части молчат. Привидения детей и молодых почти не отличались от живых людей с обычной внешностью, когда бы не фосфорическая зелень их покрова.

– Это наши призраки, бейкерские, на других улицах Лондона своих привидений не меньше, – продолжила миссис Хадсон. – Люди не видят и не ощущают их присутствия, если только сам призрак не посчитает нужным обнаружить себя. Я сама несколько раз являлась в своем пугающем обличье скверным незваным гостям, которые проникали в эту квартиру с целью что-нибудь украсть. Чаще всего, мистер Холмс, это была ваша скрипка! Не сомневаюсь, что потом они рассказывали кому-нибудь что-нибудь жуткое про ужасное привидение, спустившее их с лестницы кубарем. Но вы же знаете, джентльмены, насколько далёк мой нрав от гнева и ярости. Ведите себя достойно, и призраки отнесутся к вам с полным уважением.

– Сам царь Давид, прославляемый Псалтырью за кротость, мог бы поучиться у вас кротости, миссис Хадсон! – воскликнул Холмс. – Нам ли с Ватсоном об этом не знать… Но что же вас обрадовало в те давние дни?

– В мире духов все человеческие тайны нараспашку, мистер Холмс! Вы и мистер Ватсон стали настоящими знаменитостями после победы над казино мессира. Мессир наш властелин, но не кумир. Ко мне стали являться привидения из разных концов Лондона – их интересовали ваши личности и привычки, словно вы стали королевскими особами, я даже проводила экскурсии и рассказывала про химические опыты мистера Холмса, в которых ничего не смыслю. Для меня было невероятной радостью узнать от этих гостей, что я была права в самом главном – вы не погибли, мои дорогие!

Миссис Хадсон прошла сквозь печь, в которой горел кардифский антрацит, не обратив внимания на пламя и раскаленные конфорки. Кипящий чайник, оказавшийся на пути, наполнил паром её грудную клетку, пар повалил даже из ушей и глазниц.

– Тогда я поняла, что буду ждать вашего возвращения и сохраню жильё в неприкосновенности. Время – вот что меня беспокоило. Мне было назначено сто семь лет службы привидением, и этот срок истекает сегодня на рассвете. Вчера я пережила особое, непередаваемое чувство величайшего счастья, когда вы оба, удивительно помолодевшие, вошли снова в этот дом! Невидимо я следовала с вами с первого шага по лестнице. Когда наши ожидания сбываются, поверьте джентльмены, сто лет ожидания не кажутся долгими. Мне захотелось напомнить о себе, не пугая вас своим страхолюдным обличием, и я завела часы с боем. Тут вы видите на плите свой завтрак, который мне хотелось подать вам, друзья, как когда-то бывало в той жизни! Но я не успеваю приготовить его… Часы вот-вот пробьют мои последние мгновения в этом мире! Мне пора приготовиться.

Что-то вроде трона воздвиглось на полу из нагромождения индеек, фазанов, всякого рода дичи и живности, окороков, паштетов, омлетов, связок зелени, пирогов с коринкой, плум-пудингов, бочонков с устрицами, горячих каштанов, румяных яблок, сочных груш и кипящих чаш с пуншем, который своим благовонным паром, как туманом, наполнил всю кухню. Все эти яства миссис Хадсон когда-то покупала, готовила и подавала своим постояльцам, теперь изумлённо взиравшим на происходящее. Миссис Хадсон воссела на трон. В эту минуту пламя в печи вспыхнуло с утроенной силой, показав свою корону сквозь кольца конфорок, и – снова упало. Сверху донесся первый удар часов – «Дин, дон!»

– Простите, господа, если не всегда бывала с вами добра и любезна.

– Такого не бывало! – дуэтом воскликнули Ватсон и Холмс.

«Дин, дон!»

– Вам выпал шанс устроить вашу новую жизнь лучше первой, и я скажу прямо – женитесь, мистер Холмс! Иначе ваш гордый ум обратится в яд и убьёт вашу душу.

– Вы читаете мои мысли, миссис Хадсон.

«Дин, дон!»

– Храни вас Бог!

В комнате вдруг блеснул свет, в доме затрезвонили все колокольчики, на улице прозвучал удар церковного колокола, отличавшийся на этот раз каким-то особенно глубоким, глухим, печальным тоном. Образ миссис Хадсон замутился, контуры растеклись и растаяли в воздухе вместе с троном.

– Не дайте чайнику выкипеть до дна! – донесся откуда-то далёкий и уже едва слышный голос ушедшего духа…

Потрясенные Ватсон и Холмс пребывали в оцепенении.

– Добрейшая миссис Хадсон! – сказал Ватсон. – Никогда бы не подумал…

– Да, Ватсон, вы правы! Нам и в голову не приходило, что судьба послала нам великого человека, которого мы совершенно не смогли оценить по достоинству. Она ведь была небогата, но отказалась от постояльцев из любви к нам – любви, которой я лично совершенно не заслуживаю. Не окажись миссис Хадсон… в общем, без неё нам бы не видать нашего гнездышка на Бейкер-стрит, как своих ушей. А сколько деликатности и любви было в её прощании! Теперь я понимаю, что значит быть в неоплатном долгу и какую боль причиняет это чувство.

И всё же война войной, а завтрак – по расписанию. В кастрюле на плите обнаружилась курица карри, – коронное блюдо миссис Хадсон, которое она любила и умела готовить. По-видимому, ей хотелось сделать на прощанье милый жест, вернув Холмса и Ватсона в те далекие времена, когда миссис Хадсон хлопотала поутру, расставляя приборы, позванивая ложками и вилками, а потом вносила блюдо под крышкой, источавшее аромат имбиря, паприки и чеснока.

– Миссис Хадсон на высоте положения, – говорил Холмс дежурный комплимент, и через несколько минут от курицы оставалась только груда костей. Потом подавался чай и кофе со сладкой выпечкой.

Они повторили весь этот ритуал, но только сами – без миссис Хадсон.

– Как жаль, – сказал Холмс, – что миссис Хадсон не успела открыть нам тайну своего первого посмертного визита. Родни у неё не было, поэтому отправиться с представительским загробным визитом к своим близким она не могла. Тогда вопрос – кому же она нанесла свой визит при столь необычных обстоятельствах? Жаль, Ватсон, но мы теперь не узнаем об этом…

– Nevermore! – прокаркал знакомый хриплый голос из-за окна.

– Хугин!!!!!!!

Да-да, по карнизу топтался их старый знакомец Хугин с горящими рубиновым пламенем глазами.

– О, нет. – простонал Ватсон. – Только не снова…

– Улыбаемся и машем, – сказал Холмс. – Мессир видит нас!

Он поднял оконную раму и церемонно повел рукой:

– Прошу, мистер Хугин! Не желаете куриных костей?

– Nevermore, – буркнул ворон. – Мне некогда с вами любезничать, Холмс. Королева скончалась! Через час об этом объявят официально. Мессир сказал, что ваша миссия исполнена. Вы свободны, господа!

Хугин принялся истошно каркать и полетел над Бейкер-стрит, заставляя прохожих задирать головы. Все они потом вспоминали и с чувством легкого ужаса рассказывали, как огромный чёрный ворон с жуткими криками парил над Лондоном в час смерти королевы. Холмс намеревался в тот день отправиться в штаб-квартиру MI‑6 на набережной Принца Альберта, чтобы отчитаться о работе в России и обновить контакты, но этим планам не суждено было осуществиться. Со смертью Старой Молли всё смешалось в Соединенном Королевстве!..

III

Не такое это простое дело – сыграть в ящик монарху-долгожителю.

Великий фараон Рамзес II правил Египтом шестьдесят семь лет, из-за чего двенадцать его старших сыновей не дождались своей очереди пофараонить, из-за чего порядок престолонаследия среди оравы его потомков утратил неоспоримость и все они стали притязать на трон сына Солнца-Ра… Бунты, войны, дворцовые перевороты… Дело кончилось глубоким упадком Древнего Египта, от которого он уже не оправился. А Старая Молли провела троне без малого восемьдесят лет! Когда она воцарялась, солнце не заходило в землях Британской империи, когда же пошли последние годы – все коронные земли были чуть шире стадиона «Уэмбли». Однако это не мешало её подданным считать свою королеву великой и даже, может быть, величайшей правительницей в истории. Старушка каталась на смирных лошадках и принимала парады в честь своего дня рождения, её шляпки, сумочки и бутоньерки копировали модницы всего мира, а сильные мира сего считали аудиенцию у королевы признанием своей значимости. Когда монархический стаж Старой Молли перевалил за семьдесят два года – европейский рекорд Людовика XIV – пиетет к её особе стал зашкаливать. СМИ провозгласили королеву живой легендой дома Виндзоров и почётной бабушкой нации. Ей прощали и сухость, и скупость. Славному закату королевы угрожала одна беда – её старший сын, enfant terrible Арчи, чьи подвиги распутства мусолила желтая пресса. Соцопросы показывали, что подавляющее большинство британцев не желает видеть Арчи на троне и требует передать корону старшему внуку, устранив отца из королевского восприемства. Для этого королеве достаточно было подписать указ, но Старая Молли не могла решиться… «Blood is thicker than water»[30]30
   «Кровь гуще воды». (англ)


[Закрыть], – думала она. Эта древняя пословица в британском контексте означает, что родовые отношения важнее, чем все другие отношения.

«Жребий монарха извлекает Господь, а не избирательная комиссия, – изрекла королева. – Когда улица вмешивается в судьбы династий, дело кончается эшафотом».

У монарха две миссии – быть с народом и сохранять династию. Когда русский царь Николай II отрёкся от престола, его мать вдовствующая императрица Александра Федоровна закатила истерику и называла сына преступником, потому что отречение «Ники» уничтожило трехсотлетнюю династию.

«Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость», – оправдывала принца Арчи его мать-королева, ожидавшая от сына обращения к добродетели с восхождением на престол. Однако сама она не подавала ему никаких надежд добровольно передать корону, хотя до неё доходили жалобы наследника, что Господь наказывает его, послав ему вечную мать.

Вечная мать переживала только о выборе будущим королём будущей королевы. Арчи был четырежды женат, каждый раз неудачно, и четырежды разведен, поэтому пребывал в статусе самого завидного холостяка империи. Уйма женщин мечтала покорить сердце обрюзгшего и обветшавшего принца, не взирая на его плешивый вид и огромные уши, торчащие в стороны подобно парусам китайской джонки, рытвины-морщины, пепельную кожу с сине-багровыми пятнами завзятого выпивохи, оттянутый до подбородка нос цапли и бесцветные губы в нитку, за которыми торчали прокуренные жёлтые зубы. Старую Молли устроил бы практически любой выбор сына, но только не тот, который случился де-факто: Русская Богиня приводила всегда спокойную старушку в состояние гневного озноба. Своего неудовольствия она не скрывала, но наследник только пожимал плечами: «Вашему королевскому величеству подбрасывают жареные сплетни». Его тактику выжидания нетрудно было раскусить, а выжидать он мог лишь одного – смерти своей вечной матери.

И Старая Молли решилась на роковой шаг – воззвала к мессиру, вспомнив в недобрый час про «Акт о спасении». Для королевы-матери он стал воистину актом самопожертвования…

– Редкий случай, мэм, когда я с огромным удовольствием сообщаю вам последние новости!

Премьер-министр Тони Кук по традиции приезжал в Букингемский дворец по вторникам, чтобы информировать королеву о важнейших событиях недели, но на сей раз попросил об аудиенции вне графика – в пятницу, в конце рабочего дня. Старая Молли была заинтригована, впрочем, к Тони Куку, на котором все костюмы висели мешком, а галстук был вечно сбит в сторону, она относилась скептически и от его внезапного посещения не ожидала ничего хорошего. Журналистское прошлое наложило на Тони неистребимую печать развязности и стремления острить по поводу и без повода. Такая вульгарная манера подкупала избирателей, но коробила королеву.

– Сегодня в Лондоне задержан русский мафиози Бу Самурайссон, он же олигарх Борис Копейкин, совершивший теракт против нашего посла в России сэра Родерика, он же отец небезызвестной особы, чьё имя недостойно звучать в присутствии вашего величества. Мы решили пока не предавать это событие гласности, но вас, мэм, я почитаю долгом посвятить в эту тайну безотлагательно.

– Вы сказали, мистер Кук, в Лондоне? Королевская полиция не могла три месяца найти этого человека в Лондоне?