Текст книги "Смертельный нокаут. Уральский криминальный роман"

Глава 5. Проныра

1

Полковник юстиции Коротаев, войдя в кабинет, снял легкую летнюю куртку, пиджак, повесил на гвоздик, вбитый кем-то в стену, пригладил седую шевелюру на голове, засучил до локтей рукава рубашки, сел за стол, из его бокового отделения достал ежедневник, пробежал прежние записи, перелистнул страницу и стал быстро-быстро писать. Встал. Подошел к окну. Улица Малышева оживала на глазах: все больше машин, все гущее поток пешеходов, спешащих на службу. Несколько яблонек-дичек на той стороне надели на себя белоснежные пышно цветущие сарафаны. Он потянул носом. Ему показалось, что ощутил нежный аромат поздней весны.

Коротаев тяжело вздохнул, взял чайник и пошел за водой. Вернулся. Поставил. Включил в сеть. Без двух стаканов, как минимум, чая, выпитого прежде, он не в силах приступить к исполнению своих обязанностей: привычка, выработанная десятилетиями. Его чай – это допинг, без которого не обойтись, который бодрит, поднимает жизненный тонус, особенно необходимый сегодня, когда ему исполняется шестьдесят.

Вчера еще ему сообщили: к двенадцати у себя ждет прокурор Казанцев, трубит, мол, большой сбор по случаю юбилея, а на вечер назначен праздничный ужин (исключительно для коллег) в ресторане «Малахит» (свои-то, семейные торжества он решил провести в ближайшую субботу: как будто, раньше срока праздновать не полагается – плохая примета).

Всякая встреча с Казанцевым, новым прокурором области, его, Коротаева, тяготит. Дело в том, что лет восемь назад, будучи в Нижнем Тагиле, где Казанцев тогда был еще прокурором Ленинского района, Коротаев поцапался с ним. По делу, ясно. Лай был еще тот! Крепко пособачились. Однако пожар тотчас же потушили: друг перед другом извинились и обеими сторонами конфликта извинения были приняты. Помнит ли Казанцев? Он, Коротаев, хорошо помнит и чувствует себя неловко как-то. И вовсе не потому, что стало боязно, когда тот стал его начальником. Чего ему страшиться-то? За место? Но он давно заявил: исполнится шестьдесят и уходит. Так что лебезить перед новым начальством у него нет нужды. Закончит это дело, передаст в суд и – прости-прощай.

Коротаев, глядя в окно, хмыкнул. Он, откровенно говоря, и прежде не лебезил ни перед кем. Занозой под кожу не лез, но и не угодничал. Он – сам по себе, как говорится, себе на уме. Полковник Алексеев, ушедший недавно на пенсию, – другой. Чуть что – вспыхивал… как порох: искры – во все стороны, дым – клубами. И зря. Нервные клетки не восстанавливаются. Коротаев снова хмыкнул. А сам? Тот хотя бы случай с Казанцевым. Зачем загорелся? Ради чего собачился? Что и говорить: нервы – ни к черту. А ведь по молодости толстокожим бегемотом называли. Плевать хотел он на начальство, а все же понапрасну на рожон не полезет.

Помнит ли Казанцев? Все-таки помнит, хотя вида не показывает. С ним, Коротаевым то есть, редко напрямую контачит, но всегда корректен, ничем не напоминает.

А хотя бы и напомнил – беда не велика. Подумаешь! Он повидал всякого и всяких. Взять хотя бы знаменитое «хлопковое дело» по Узбекистану. В оперативно-следственную бригаду Генеральной прокуратуры СССР тогда входили сотни следователей и оперативников, в том числе и он, Коротаев. Крепенько пошерстили тогда тамошнюю мафию. Не ударил лицом в грязь и он, Коротаев, хотя ему деньги предлагали огромные: внукам бы хватило.

Да, есть что вспомнить. Коротаеву до сих пор удивительно: столько лет советской власти, а в Узбекистане этой самой властью и не пахнет. Все, как до семнадцатого года. Председатель колхоза – маленький бай. Секретарь райкома КПСС – побольше, но тоже бай, секретарь обкома КПСС – большой бай, а самый-самый главный бай в республике – первый секретарь ЦК компартии. И отношения между ними соответствующие – байско-кланово-родовые, то есть феодальные. И распределение национального продукта соответствующее: на самом верху – невероятная роскошь, а на самом низу – жуткая нищета и голод.

Знали ли в Москве об этом раньше? Еще как знали! Не только знали, а и пользовались. Ниточки-то того громкого дела потянулись в Москву. Как только Гдлян и Иванов «нацелились на Москву» – им по шапке и по рукам. Тогдашний главный перестройщик и демократ Горбачев (он или его ближайшие помощники – какая разница?!) укоротил раздухорившихся парней из генпрокуратуры.

И все-таки пощипали. Жаль, что в колонии угодила лишь мелкая рыбешка, главная хищная особь осталась на плаву и ныне правит бал в новых и суверенных государствах. Значит? Продолжает нагуливать жир. Нищие стали еще беднее, богатые стали еще богаче. Это, видимо, и есть социальная справедливость.

Коротаев осуждает Тельмана Гдляна и Николая Иванова. Осуждает за то, что эти юристы-профессионалы высочайшего класса (уж в этом-то он смог воочию убедиться) ударились в политику. И, в конце концов, затерялись в этом безбрежном океане людей и людишек. Где они сейчас? Кто о них знает? Коротаев хорошо помнит тот день 1989 года, когда пришло известие, что их оперативно-следственная бригада расформировывается. С обидой вернулся к себе Коротаев. И с письменной благодарностью за верную службу от Генерального прокурора СССР.

Увидев, что чайник давно парит, выключил и налил в стакан, где уже был пакетик чая. Не любит он чай в пакетиках (все равно, что спать с женой в надетом презервативе), но приходится. Нет условий. Да и возни слишком много с чайником-заварником. Поначалу пользовался термосом, принесенным из дома. Но это еще хуже. Да и мало. По его потребностям термосов не бывает.

Он выпил первый стакан. Налил второй. Пока чай настаивается, Коротаев набирает номер телефона. Там трубку взяли сразу.

– Привет, Сергеич!.. Да… Спасибо, но не за тем позвонил… Все равно… Рад, что… А как ты узнал?.. Да?.. Выходит, оперативным путем получил информацию о дне рождения?.. Смотри мне: не хватает, чтобы такой сыщик, как ты, еще и за мной следил… Да… Конечно, шутка… Давай к делу… Все в порядке?.. Продвигаетесь, выходит?.. Хорошо… Да?.. А что «нехорошо»?.. Ну, это, Сергеич, сущие пустяки… Разумеется!.. Как-никак, но в одной упряжке и стремимся к одной цели… Будет у тебя ордер на обыск… Когда-когда: завтра утром… Горит?.. Собственно, я и позвонил, чтобы тебе о том же самом сообщить… Пришла пора… Нет-нет, я не приеду на обыск: давайте там сами… Я позвоню Овсянникову… Да… Мне еще рановато… У меня здесь хватает работы… Сам понимаешь… Конечно… Ничего… Молчит… Воспользовался конституционной нормой… Мне спешить некуда: впереди – ничего, позади – все… Как там общая обстановка?.. Так… Не пытаются руководить тобой?.. Нет?.. Тут ты прав: тобой не поруководишь – где сядешь, там и слезешь… Как твои парни?.. Рад слышать… На то и молодость дана, чтобы носом землю рыть. Придет старость – и, увы!.. Что ты, Сергеич!.. Говорю тебе: никакого уныния!.. Наоборот, я энергичен и бодр… Как никогда… Привет парням… И до связи… Ты тоже изредка хоть позванивай…

2

Постучав в знакомую дверь кабинета, осторожно вошел.

– Доброе утро! – сказал он с порога.

Новый хозяин кабинета поднял глаза, увидев пришельца, улыбнулся.

– Южаков Олег Владиленович, как я понимаю?

– Он самый, – ответил пришедший. Ему сразу понравился новый хозяин этого кабинета: улыбчивый и внешность приятная, сразу располагает.

Хозяин кабинета встал и пошел навстречу, протягивая первым руку, чего, кстати, прежний никогда не делал.

– Будем знакомы… Кобяков Александр Ильич, – они обменялись рукопожатием. – Да вы присаживайтесь, Олег Владиленович, – Кобяков предупредительно выдвинул один из стульев. – Чувствуйте себя, как дома.

– Обживаетесь? – спросил Южаков, оглядывая кабинет, в котором, собственно, ничего не изменилось.

– Потихоньку, – ответил Кобяков и вернулся за стол.

– Выходит, ваши полномочия подтверждены?

– Да. В пятницу. А вы сомневались?

– Нет, но…

– Никто не голосовал против.

– Я рад за вас.

– Я, собственно, попросил заглянуть…

– Я знаю: намерены дать отставку.

– Не стоит спешить с выводами, – Кобяков смотрел на собеседника и улыбался. – Наоборот! Хотел бы видеть вас своим помощником… Если, понятно, вы не станете возражать.

– Не возражаю. Однако… – Южаков намеренно запнулся и замолк: если депутат умный, то сам догадается.

И Кобяков догадался.

– Условия – прежние. Конечно, помощнику депутата гордумы зарплата не полагается, но я в обиде не оставлю. Ваш труд будет достойно вознагражден. Можете не сомневаться. Я очень буду нуждаться в вашей помощи.

– Почему?

– Скажу откровенно: недостаточно образован, особенно в плане владения русским языком. А здесь, как я понимаю, язык – основной рабочий инструмент. Так что… Сами понимаете…

– Понимаю. И готов помочь, чем смогу.

– О, вы многим сможете помочь!

Лесть понравилась Южакову.

– Не переоцените. Знания есть, но нет вашего жизненного опыта, – он тоже решил польстить, хотя Кобякова вовсе не знал, следовательно, комплимент ни на чем не основывал.

– Значит, по рукам, Олег Владиленович?

– Да, – они снова обменялись рукопожатием, как символом, скрепляющим заключенный договор. Потом Южаков спросил. – Будут какие-то просьбы?

– Пожалуй… Но прежде у меня есть предложение…

– Если насчет коньяка (прежний хозяин любил побаловаться), то я – пас: на работе.

Кобяков усмехнулся.

– Я тоже на работе, тем более в стенах гордумы, не употребляю. Точнее – не намерен употреблять. А вот от минералки, пожалуй, не откажусь, – он встал, подошел к холодильнику и оттуда спросил. – Как вы?

– Тоже не откажусь.

Кобяков принес литровую бутылку минеральной воды и разлил по хрустальным бокалам.

– Прошу!

Они выпили.

– Теперь – насчет предложения, – продолжил Кобяков. – Мы будем встречаться, я так смею предположить, достаточно часто. Поэтому предлагаю: а) перейти в общении на «ты»; б) обращаться к друг другу по именам. Ну, как?

– Что касается пункта один, то нет никаких возражений. Что касается пункта два, то тут ничего не получится.

Кобяков удивился.

– Почему?

– У меня не получится: большая разница в возрасте… И вообще…

– Нет проблем. Будем на «ты», но по имени и отчеству. Так пойдет? Думаю, это будет правильно и справедливо.

– Но вы…

– Не принимаю никаких возражений, Олег Владиленович.

– Воля ваша.

– С этим покончили. Теперь – насчет просьб…

– Внимательно слушаю, Александр Ильич.

– Это даже не просьба, а лишь пожелание: в «Тагильском труженике» тиснуть бы крохотную (в пару строк) информацию.

– Понял. Вы хотите, чтоб появилось сообщение насчет вашего депутатства?

– Именно. Однако должен заметить, что ты нарушаешь первым уговор.

– А… ну, да… – Южаков усмехнулся. – Зато в качестве компенсации морального вреда, – он вытащил из папочки лист с текстом, – у меня… вот то самое сообщение… Оно пойдет в завтрашнем номере, на первой полосе. Прочтите… Прошу прощения, прочти. Если будут замечания, то есть еще возможность внести изменения.

Кобяков взял лист и стал читать вслух:

– В прошлую пятницу городская дума Нижнего Тагила единогласно подтвердила полномочия нового депутата Кобякова Александра Ильича, известного в городе предпринимателя и мецената, одного из сопредседателей Нижнетагильского политического союза (НТПС). Он занял место ушедшего в отставку по личной просьбе Шилова Евгения Дмитриевича. Александр Ильич намерен в думе отстаивать прежние позиции, то есть помогать слабым и противостоять наступлению красно-розовых.

Кобяков, прочитав, прищелкнул пальцами.

– Чертенок, здорово! Коротко, емко и саму суть. Только…

– Что такое?

– Видишь ли, мне непонятно одно слово.

– Какое именно, Александр Ильич?

– «Меценат» – это кто?

Южаков расхохотался.

– Почему смеешься? Глупость сморозил, да?

– Никакая не глупость.

– Тогда зачем смех? Я ведь серьезно спросил.

– «Меценат», Александр Ильич, – замечательное старинное русское слово. Я его употребил, потому что не люблю «новояз»…

– А что такое «новояз»?

– Это новый язык, которым любят щеголять нынче. Я – его противник. Принципиальный противник. Потому что русские люди должны говорить на своем языке.

– «Новояз», понятно, – плохо. «Меценат» – хорошо. Но оно, видимо, редко употребляется, поэтому я не знаю…

– Зато, Александр Ильич, ты наверняка прекрасно знаешь другое слово – «спонсор».

– Верно, знаю. Спонсор – это тот, который приходит на помощь слабым и обездоленным. НТПС, допустим, спонсирует интернат для престарелых.

– Так вот: если по-русски, то вы не спонсоры, а меценаты.

– Теперь – понял. Если так, то и я исключу из своего языка это нерусское слово «спонсор».

Южаков спросил:

– Других замечаний нет?

– Нет.

– Тогда я заберу текст. Надо срочно засылать в типографию, чтобы информация действительно завтра увидела свет.

– Спасибо, Олег Владиленович.

– Даже из твоего «спасибо» шубу не сошьешь, – было непонятно, то ли в шутку сказана поговорка, то ли всерьез.

– Да-да… Понял… Извини, – Кобяков полез в нагрудный карман, достал портмоне. – Сколько?

– Прежде мне платили по пятьсот за страницу текста. Условия вы оставили прежние, так что…

Кобяков достал купюру и протянул Южакову.

– Ну, а к купюре, в качестве довеска, – и спасибо.

– Теперь – принимается.

Кобяков решил польстить.

– Мне нравятся люди, которые знают цену своему труду.

В тон ему ответил Южаков:

– Мне нравятся люди, которые умеют держать слово.

– Если так, то мы поладим, Олег Владиленович.

– Кстати. За что арестовали в Екатеринбурге Шилова, Александр Ильич?

– Не имею представления, – излишне поспешно ответил Кобяков. – Но откуда ты-то знаешь?

Южаков не отказал себе в удовольствии похвастаться:

– Отслеживаю информацию.

– Но в печати не было ничего.

– Это и благодаря мне.

– Ты о чем?

– Дважды отлавливал информацию, которая могла просочиться на страницы «Тагильского труженика».

– Молодец.

– Стараюсь, чтобы в нашей газете об НТПС ничего плохого не было. Даже намека. Пока удается. Дальше – посмотрим.

– Спасибо. Если уж ты заговорил о Шилове, то не мог бы и здесь поспособствовать, а?

– Конкретнее.

– Пользуясь статусом журналиста, мог бы взять интервью у следователя, который ведет дело. Или порасспросить того же подполковника Фомина. Он, кстати, снова здесь.

– Знаю. Но сразу скажу: последний вариант отпадает. Фомин – хитер и ничего не скажет… Как в прошлый раз…. Было дело… И на давление сверху не реагирует. Убедился. Будто слон: все ему нипочем.

– А как первый вариант?

– Тут ничего определенного пока сказать не могу. Надо позондировать.

– У тебя наверняка есть связи в области.

– Да, кое-что есть.

– Воспользуйся.

– Попробую. Но ничего не обещаю: я – не всесилен. Слишком тяжелые фигуры в игре. Исходя из этого, могу судить: что-то серьезное.

– Наверное, – неопределенно заметил Кобяков. – Хотелось бы знать, что именно?

– Попробую через своих разузнать.

– Кстати, Олег Владиленович: надеюсь, понимаешь, что интервью – это всего лишь ширма?

– Не дурак.

– Приятно иметь дело с умным человеком.

– Взаимно. Да, заодно уж…

Кобяков насторожился.

– Что такое?

– Ничего. Я хочу сделать тебе, Александр Ильич, комплимент.

– Какой же?

– Речь у тебя очень приличная. Не то, что у Шилова.

Кобяков вздохнул.

– Устная – да, но не письменная. Как только беру в руки ручку и лист бумаги, то сразу, как будто, все из головы исчезает и прет из меня такое, что у самого уши вянут.

– Это я понимаю: писать и говорить – не одно и то же. Я знаю прекрасного журналиста, который пишет блестяще, а начинает говорить – ужас какой-то.

– О тебе этого не скажешь, – снова польстил Кобяков. – Тебе бы в политику.

– Боже упаси! Ни за что!

– Не нравится?

– Нет. Мне своя газетная «политика» спать не дает. Сыт по горло.

– Я тебя понимаю.

– Каждый должен заниматься тем делом, к которому душа лежит.

– Увы, – Кобяков вздохнул, – не всегда получается. Я не хотел, но интересы союза, знаешь ли, принуждают… Тут я не волен… Общественные интересы – превыше всего.

– А я плевать хотел на «общественные интересы». Мне бабки нужны… Как можно больше бабок.

– Остается только позавидовать.

3

Взглянув мельком на часы, он убедился, что время идет к тому, что вот-вот и надо будет топать в областную прокуратуру, на большой сбор, созываемый прокурором Казанцевым.

Он хотел налить в стакан кипятка, для этого и встал. Но услышал стук в дверь.

– Не заперто, – проворчал недовольно он. Обернулся и в проеме двери увидел знакомую до чертиков личность. Он помрачнел, что говорило лишь об одном: сей визитер ему не по душе, более того, противен. Он мрачно, не поздоровавшись, тотчас же спросил. – Чем обязан?

Коротаев вернулся на свое место и присел на стул. Рукой показал визитеру на другой стул. Тот, не смущаясь столь прохладным приемом, а на другое, честно говоря, визитер и не рассчитывал, прошел и присел.

– Иван Емельянович, для начала – здравствуйте, – ответом было глухое молчание. – У вас плохое настроение, Иван Емельянович? Но почему? У вас такой прекрасный день…

– То есть?

– Я – про шестидесятилетие.

– Не помню, чтобы приглашал вас на свой юбилей.

– Видите ли, на юбилей не приглашают, на юбилей – приходят все те, кто ценят и уважают юбиляра.

– Вот как? Не знал, что в числе глубоких и всесторонних ценителей окажетесь вы.. И что скажете дальше?

– Несмотря на подобный откровенно недружественный прием…

– Простите, но мне надо уходить.

– Я даже знаю, куда.

– Не сомневаюсь в том, что в вашей «фирме» служба информации работает четко.

– Несмотря на холодность…

– Это слишком мягко сказано.

– Несмотря на холодность приема, – упрямо повторил посетитель, которого явно ничем нельзя было смутить, – я поздравляю вас… Чтобы пожелать…

– Избавьте…

– Успехов в службе я желаю, в семье же мира и тепла!

– Вы ждете благодарности? Не дождетесь!

– Извините, но, Иван Емельянович, не по-людски как-то…

– Перебьетесь.

– От лица тех, кого я представляю, позвольте, – он полез в карман, вынул и положил на стол роскошную коробочку, отделанную драгоценными стразами. – Это – вам, на юбилей.

– Это еще что такое? – зарычал Коротаев, будто разъяренный медведь, в которого вонзили только что рогатину.

– Это? Командирские часы! Швейцарские.

– Уберите прочь! Сейчас же уберите!

– Но это хороший подарок: часы в золотом корпусе и циферблат отделан бриллиантами. Так сказать, эксклюзив. К тому же – от всей души, от чистого сердца.

Коротаев свирепел прямо на глазах, на щеках заходили желваки, на шее вздулись вены, а глаза налились злобой, и оттого побелели.

– Уберите! В последний раз повторяю!

– Дорогой Иван Емельянович, что с вами? К вам с открытым сердцем, а вы…

– Вы хотите, чтобы я позвал начальника отдела и потребовал от него оформить протокол по факту дачи взятки должностному лицу? Это – не трудно. Это мы мигом.

– Этого я не хочу.

– В последний раз повторяю: уберите прочь это дерьмо!

Посетитель усмехнулся.

– Это?! Дерьмо?! Хорошо, видать, живете.

– Ну?!

– Хорошо-хорошо. Как ведь скажете, – посетитель взял коробочку со стола и положил в карман. – Была бы честь…

– А теперь, – рука Коротаев указывала на дверь, – прошу очистить кабинет! Не медля!

– Тут уж, извините, Иван Емельянович: не имеете права выгонять посетителя.

Коротаев стал остывать. Но глаза по-прежнему смотрели мрачно и холодно.

– Что вам нужно, гражданин Храбров?

– Позвольте уточнить: не гражданин, а товарищ.

– Вы? Товарищ? Мне?! Застрелиться – не встать!

– Да-да. Я обычный гражданин России и требую, чтобы…

– Зачем вы пришли?

– По делу, конечно. Заодно, решил поздравить с юбилеем. С поздравлением, кажется, не все прошло гладко. Но с делом, надо думать, будет лучше.

– Что за дело? Быстро и коротко! – отчеканил Коротаев и демонстративно стал смотреть в окно.

– Я был в областной прокуратуре… У вашего начальства, Иван Емельянович. Оно, ваше начальство, более благожелательно, между прочим, встретило меня.

Коротаев зло буркнул:

– Это – их проблемы. Напоминаю в третий раз: я спешу.

– В областной прокуратуре мне сказали, что мой вопрос – в компетенции следователя Коротаева… Вот почему я у вас.

– Что еще за вопрос?

– Мне, как депутату Екатеринбургской городской думы, хотелось бы знать: почему находится под арестом депутат Шилов из Нижнего Тагила?

– А вам-то какое дело?

– Самое прямое, Иван Емельянович, самое прямое. Во-первых, Шилов ехал на встречу со мной и не доехал. Как оказалось, по пути арестовали. Во-вторых, мы коллеги…

– «Коллеги» в каком виде деятельности? – спросил Коротаев и в уголках губ появилась злая усмешка.

– Прошу, Иван Емельянович, без этих грязных намеков. Перед вами – чистый человек перед законом, к тому же депутат.

– Возможно. Но тем более «чистому» и депутату не пристало путаться с неким Шиловым. Он-то совсем «не чист» и даже не депутат.

– Вы так думаете?

– Не думаю, а знаю. С прошлой пятницы гражданин Шилов даже формально не считается депутатом. Вы не знали? Но как же так, а? Служба информации подвела? Разберитесь с ней.

– Пусть так, но Шилов – человек и находится под защитой представительной власти.

– Это вы, что ли, власть?

– Я – тоже. Могу показать удостоверение.

– Избавьте от этого.

– Как хотите.

– Семь лет пролезали и все-таки пролезли. Это с какой попытки удалось, а?

– Неважно. Я – депутат и этим все сказано. А вы ведете себя с народным избранником неправильно. И я буду жаловаться товарищу Казанцеву…

– Он вам товарищ?! Не слышал. Не знал.

Храбров поправился:

– Прокурору Казанцеву.

– Идите и жалуйтесь, но меня освободите от своего присутствия.

– Я – представитель власти.

– Вы представитель власти? Плевал я на ту власть, в которой такие личности, как вы.

– Ваши слова передам господину Казанцеву.

– Сделайте одолжение.

– Вы обязаны ответить на вопросы депутата.

– Вам лично? Я ничего не обязан!

– Почему вы так ко мне относитесь? По какому праву? По какому закону? Это – превышение должностных полномочий и я буду требовать, чтобы вас привлекли к уголовной ответственности.

– Повторяю: сделайте одолжение.

– Вы можете мне хотя бы сказать, за что арестовали предпринимателя?

– Не могу. Вам – ничего не могу.

Коротаев встал. И, надевая пиджак, а потом и куртку, добавил:

– И не надо передо мной выпендриваться, полномочиями козырять. Я таких, как вы, знаете, сколько отправил в места не столь отдаленные? Вам и не снилось. Мне после вас кабинет придется полдня проветривать.

Храбров также встал.

– Я – чист.

– До поры. Шилов, вон, тоже числился в «чистых», а где сегодня? В следственном изоляторе.

– Это еще не факт его виновности.

– А мне спешить некуда. Дождусь суда, и тогда будет факт. А там, глядишь, и ваш черед придет. Почему бы и нет?

– Вы и мне угрожаете?

– Не угрожаю, а говорю, что от сумы да от тюрьмы нельзя зарекаться.

– Вам – также.

– Абсолютно правильно.

– Я попрошу вмешаться депутата Госдумы Реймана.

– Сделайте, в который раз повторяю, одолжение.

– С ним-то вы не сможете так разговаривать.

– Это еще почему?

– Потому что депутат Государственной Думы. Потому что заместитель председателя одного из комитетов. Потому что, наконец, активист пропрезидентской политической фракции. Вам и этого мало?

– Мало.

– Дожили! На следователя управы никакой.

– Кто вам сказал, что в Государственной Думе недостаточно уголовников? Их и там хватает. Даже я знаю несколько имен, по которым давным-давно тюрьма плачет.

– В чем же дело? Возьмите и посадите.

– Сажаю не я, а суд, – это, во-первых. Во-вторых, я делал и делаю все от меня зависящее, чтобы преступник сидел в тюрьме. Кажется, удается. Ни одна сволочь не выскользнула.

– И гордитесь?

– Да, очень горжусь. Считаю, что жизнь прожил не зря. Жаль, что моих рук на всех не хватает.

– К счастью…

– К вашему – счастью, а к моему – сожалению. Как видите, господин депутат, мы по разные стороны баррикад, – Коротаев открыл дверь. – Прошу на выход, гражданин!

Храбров перешагнул через порог и остановился. Коротаев перехватил его взгляд. Это был взгляд лютого хищника.

– Вы рискуете жизнью, господин следователь, – тихо, но внятно произнес Храбров.

Коротаев даже ухом не повел на угрозу. Закрывая кабинет на ключ, Коротаев лишь заметил:

– Волков бояться – в лес не ходить. Ваше предостережение, кстати, и вас в не меньшей степени касается.

– Идиот! – вырвалось из Храброва.

– Возможно. Будьте здоровы, господин депутат городской думы.

– Я буду, а вот вы…

– Будете встречаться с депутатом Рейманом, поклонитесь и от меня.

– Обязательно это сделаю.

– Назовите ему лишь мою фамилию, и для него этого вполне будет достаточно. Жаль, что мы с ним давно не встречались. Но он помнит, наверняка, помнит наши последние встречи. Ему есть что вспомнить. Полезно для депутата Государственной Думы помнить о своих корнях.

Храбров, зло сплюнув под ноги, ушел.

Коротаев зашел в приемную начальника отдела по расследованию убийств, напомнил секретарше, что уходит и, скорее всего, сегодня уж не появится на службе.

– Поздравляю, Иван Емельянович, – сказала секретарша.

– Спасибо, дорогая.

Секретарша встала.

– А можно вас в щечку поцеловать?

– Ну, ясно, можно. Только в день шестидесятилетия и можно заслужить поцелуй такого милого создания.

Секретарша поцеловала и добавила:

– Будьте счастливы, Иван Емельянович.

– Спасибо, красавица.

– А правда, что вы собираетесь уходить?

– Правда. Что, поди, рада, что отдел избавится от трухлявого пня? Пыли и вони много, а толку никакого.

– Что вы такое говорите, Иван Емельянович! – возмутилась девушка. – Разве можно на себя клеветать?

– Увы, красавица, но другие, по большей части, лгут. В глаза лгут. Как, допустим, ты сейчас, красавица.

Девушка по-настоящему обиделась.

– Не обижайся на старика. Я же пошутил. А ты раз – губки надула.

Коротаев ушел.