Текст книги "Смертельный нокаут. Уральский криминальный роман"

– Мне придется и рассказать о мотиве преступления.

– Несомненно.

– Это будет во вред приятелю, которому хотел помочь.

Марацевич рассмеялся.

– Как говаривал незабвенный Премьер Черномырдин, хотел, как лучше, а получилось, как всегда.

– План-то у меня был приличный. Если бы удалось…

Адвокат фыркнул.

– Брось! То, что ты хотел сделать, – глупость.

– Почему?

– Потому что убийство Фомина мало чем бы помогло твоему приятелю. Твой приятель находится совсем в других руках.

– Но Фомин слишком много знает.

– Также глупость!

– Почему?

– С его убийством его знания, Леонид Георгиевич, никуда не денутся.

– Что-то странное говоришь.

– Для такого дилетанта, как ты, – да, очень все выглядит странно. Пойми, наконец: все его «знания» давным-давно изложены на бумаге (в виде документов-рапортов) и нашли свое место в соответствующем томе уголовного дела.

– Значит, затея изначально была бесполезной?

– Ну, конечно, Леонид Георгиевич!

– Тем более обидно. Выходит, и приятелю не помог и себя засадил в тюрягу.

– Ты не только не помог приятелю. Ты ему навредил.

– Это я уже понял: потому что придется «колоться», да?

– Придется.

– Не хочется. Приятель ведь. Хотел выручить.

– Выручил?

– Хуже еще сделал.

– Вот именно. Сейчас тебе надо думать не о приятеле, а исключительно о себе. Твое положение ничуть не лучше, чем у твоего приятеля. Сейчас каждый должен быть сам по себе. Каждый должен выкручиваться самостоятельно.

– Озлится.

– Приятель, что ли?

– Он.

– Переживет и это. Если умный, то поймет, что ты хотел ему помочь, хотел искренне.

– Обидно, – подзащитный сокрушенно вздохнул и покачал головой. – Делать нечего. Вперед – наука.

– Это правда. Всякое дело должен делать профессионал. Дилетанту соваться в «мокруху» – не след.

– Хотя бы посоветовался… Побоялся, что могут заложить.

– Давай жить не прошлым, а будущим. Прошлое уже не изменить, а будущее пока зависит только от нас.

– А капитан-то отчаянный… Надо же… Под колеса бросился… На верную смерть пошел… И вывернулся… Ловкий… Циркач настоящий.

Адвокат усмехнулся.

– Запиши в поминальник.

– Кого? – подзащитный недоуменно смотрел в глаза адвоката.

– Этого капитана.

– С какой стати?

– А с такой. Он спас не только коллегу. Он спас и тебя от пожизненного. Убив Фомина, тебе уж никто, никакой адвокат не помог бы.

– А ведь и правда… Я об этом как-то и не подумал.

– Думать надо, Леонид Георгиевич. Особенно сильно надо напрягать извилины, когда решаешься на такой серьезный поступок.

– Мы все крепки задним умом, – сказал Афанасьев и тяжело вздохнул. – Буду выкручиваться.

– Вместе будем выкручиваться, – уточнил адвокат.

Подошел прапорщик.

– Все. Ваше время истекло.

Адвокат не стал возражать. Он встал со стула.

– Значит, договорились?

Подзащитный кивнул.

– Выходит, что так.

– Я попробую попросить суд, чтобы до суда тебя отпустили под залог. Заплатишь?

– Без вопросов.

– Сколько сможешь?

– Сколько потребуется. Как я понимаю, залог же вернут?

– Вернут, если ты снова не сглупишь.

– Сколько же можно? – подзащитный впервые улыбнулся.

Марацевич все-таки предупредил:

– Не удивляйся, если судья назначит залог высокий: статья, по которой идешь, слишком серьезная.

Афанасьев вздохнул:

– Не вижу другого выхода…

4

С необходимыми формальностями Овсянников покончил быстро. Адвокат не вмешивался, а подозреваемый отвечал четко и коротко, не вдаваясь в излишние подробности и не задавая лишних вопросов.

– Итак, подозреваемый, перейдем к основной части допроса. Должен предупредить, что согласно пятьдесят первой статьи Конституции РФ…

Марацевич позволил себе прервать следователя:

– Мой подзащитный в курсе и не стоит терять время.

– Да-да, – подтвердил Афанасьев.

– Так и запишем в протоколе: подозреваемому разъяснено его конституционное право отказаться от дачи показаний, – следователь протянул листки протокола и попросил расписаться как Афанасьева, так и Марацевича. Они поставили свои подписи. – Что ж, первый и стандартный вопрос: гражданин Афанасьев, вы будете давать показания?

Подозреваемый кивнул и глуховатым голосом, видимо, пересиливая себя, ответил:

– Буду.

– Второй и также стандартный вопрос: с чего все началось? Прошу с самого начала и поподробнее, – следователь обратил внимание, что после перерыва подозреваемый повел себя совсем иначе. Во-первых, сильно подавлен чем-то. Все время смотрит либо в пол, либо в окно, отводя взгляд от следователя. И даже (так кажется следователю) присутствующего адвоката игнорирует. Конфликт интересов или изменение тактики?

Марацевич, чтобы дать возможность подзащитному лучше подготовиться к ответу, решил продлить паузу своим вопросом-напоминанием.

– Если мне не изменяет память, Глеб Геннадьевич, вы ничего не сказали по поводу использования во время допроса технических средств. Скажите: процедура допроса записывается на аудио и видеопленку или нет?

– В кабинете установлены видеокамеры, которые ведут запись допроса, – спокойно сказал следователь и затем спросил. – Есть возражения? – адвокат отрицательно мотнул головой. – Ясно. Жду от вас рассказа.

Афанасьев поднял глаза на следователя.

– Ну… Понимаете… Мне трудно… Я не знаю… Не могли бы вы задавать те вопросы, ну, которые интересуют следствие?

– Извольте, – следователь пошел навстречу. – Кто и когда вам подсказал идею совершения наезда на Фомина?

– Никто мне не подсказывал. Я – автор идеи. Она мне пришла в голову после того, когда узнал, что арестован приятель…

– Фамилию, имя и отчество приятеля, – пожалуйста, – напомнил следователь.

– Приятель Шилов Евгений Дмитриевич.

– С какой целью?

Подозреваемый и адвокат переглянулись, после чего адвокат утвердительно кивнул. Это не осталось незамеченным следователем.

– Решил помочь Шилову…

– Поясните, пожалуйста.

– Ну… Слышал, что Фомин – виновник ареста…

– Кто виновник? Фомин? Шилов, выходит, нет?

– Я не в том смысле… Я в том смысле, что Фомин много копал под приятеля… Он многое знает… Или может знать… На мой взгляд… Для Шилова наиболее опасен… Эту опасность я и решил устранить.

– Каким именно способом «устранить»?

– Я подумал, что наезд, будто нечаянно, – хороший способ.

– Если я вас правильно понял, то получается, что у вас изначально был план умышленного наезда на Фомина с целью убийства? Это так?

– Да… Я планировал.

– Вы не отрицаете, что имело место приготовление к совершению преступления?

– Я готовился.

– Здесь, пожалуйста, поконкретнее, особенно, в части деталей приготовления.

Афанасьев вновь бросил взгляд в сторону адвоката. Марацевич вновь утвердительно кивнул. Следователь вновь перехватил их обмен взглядами. Налицо, подумал следователь, изменение тактики. Что ж, это на руку ему, следователю.

– Я стал следить за перемещениями Фомина…

Следователь прервал.

– Но как можно следить, если вы недавно, во время очной ставки, заявили, что никогда не видели Фомина?

– Сказал неправду…

– Когда именно вы сказали «неправду»?

– На очной ставке.

– Понятно. Продолжайте. С чего вы начали слежку?

– С установления личности. Я стал крутиться возле городского управления. Однажды, находясь у подъезда, я увидел здорового мужика, который остановился с кем-то из управления. Они разговаривали. Я прислушался. По разговору понял, что один местный, а другой из области. Из области тот, что здоровый. Лицо запомнил. Память на лица у меня хорошая. Я догадался, что это и есть Фомин. Но решил еще удостовериться. Решил продолжать ждать удобного момента. Мне на другой день повезло. В холле городского управления мой объект встретился с одним из офицеров, который при встрече (видимо, в шутку) воскликнул: «Приветствую Фомина – лучшего сыщика на земле!»

– Таким образом, вы убедились, кто есть кто?

– Да.

– И стали следить?

– Стал. Это было несложно, так как он предпочитал пешие прогулки по городу или пользовался трамваем. Автобус, как я понял, не любит: за время слежки ни разу не воспользовался. Утром я стоял на стоянке, возле гостиницы «Тагил». Когда Фомин выходил, я следовал за ним. Если входил в трамвай, я ехал за трамваем, следя, на какой остановке выйдет.

– В какой именно момент вы окончательно решили совершить наезд?

– Первый раз в пятницу…

– Назовите число.

– Двадцать восьмого мая.

– Это была первая ваша попытка?

– Первая.

– Что-то помешало?

– Случайно вывернувшаяся машина перекрыла мне дорогу. И потом… То пешеходы окажутся рядом, то Фомин в последний момент сменит маршрут.

– Значит, попыток было несколько?

– Несколько… В понедельник, тридцать первого мая, значит, все складывалось наилучшим образом.

– Что вы имеете в виду?

– Фомин с коллегой пошел обедать. Я остался дежурить возле столовой. Они вышли. Они разговаривали. Разговаривали довольно громко. Из их разговора понял, что они путь держат в редакцию «Тагильский труженик», что намерены пойти пешком, хотя от столовой, что на улице Ленина, и до редакции расстояние приличное. Я решил их встретить на перекрестке Карла Маркса и Газетной. Я следовал сначала за ними, до Газетной. Потом, проехав квартал, свернул налево, выехав на Карла Маркса, снова свернул налево. Остановился неподалеку от трехэтажного кирпичного дома, где типография и редакция. Стал наблюдать за перекрестком. Они появились на той стороне. Постояли, дожидаясь, когда загорится зеленый. Пошли. Мне везет, подумал я, потому что Фомин идет впереди, а коллега сильно отстает при переходе улицы Карла Маркса.

– Не следует ли вас понимать так, что вы хотели избежать лишних жертв?

– Хотел. И все делал для этого.

– Продолжайте.

– Когда Фомин стал приближаться к поребрику, я врубил скорость и рванул. Но тут произошло неожиданное: перед машиной оказался не тот, кто мне был нужен. Потом удар тела о капот и лобовое стекло. Тело соскользнуло вправо, на газон. Я уехал. Поставил машину в гараж. Пошел домой. Около восьми вечера за мной пришла милиция. Через час меня бы уже не было. Я собирался смыться на какое-то время.

– Вы думали, что наезд на Фомина осуществлен, что цель достигнута?

– Нет! Я знал, что сшиб кого-то, но не Фомина. Я понял, что убил случайного прохожего. От этого сильно испугался. И обидно было, что убил невинного. А тот, который являлся моей целью, как-то избежал наезда.

– Значит, реальной картины произошедшего вы не знали?

– Не знал. Где там! Все так быстро произошло. Я до сих пор не понимаю, каким образом меня так быстро вычислили? Уж больно мало времени понадобилось: каких-то несколько часов. Может, вы, гражданин следователь, скажете?

– Не скажу. Придет время, вам будет предоставлена возможность ознакомиться с материалами уголовного дела, где вы узнаете подробности.

– Все-таки интересно.

– Скажите, а вы не задумывались, что ваш план изначально обречен?

– Нет. Мне казалось, что цели достигну и помогу Шилову. Но сейчас понимаю, до какой степени был глуп.

– Значит, вы понимаете, что убийством Фомина вы ничего не достигли бы.

– Сейчас – да, тогда – нет.

– И в конце несколько уточняющих вопросов.

– Слушаю, гражданин следователь.

– Вопрос первый: готовясь к преступлению, вы точно знали, что объектом совершения преступления является высокопоставленный сотрудник органов внутренних дел, осуществляющий в Нижнем Тагиле свои служебные обязанности?

– Знал. Это и служило основной причиной планируемого наезда.

– Вопрос второй: вы действительно намеренно хотели лишить жизни Фомина?

– Подтверждаю, хотя признаюсь в этом с большой неохотой.

– Почему?

– Потому что понимаю сейчас, чем мне грозит мое признание.

– Было бы значительно легче, – заметил следователь, – если бы вы сами пришли в полицию и написали явку с повинной. Это бы служило смягчающим обстоятельством.

– Неужели у меня нет других смягчающих обстоятельств?

– На этот вопрос даст ответ суд.

– Но я раскаиваюсь в содеянном… Искренне раскаиваюсь, поэтому и решил сделать чистосердечное признание… Об этом прошу занести в протокол.

Адвокат подал голос.

– Присоединяюсь к просьбе подзащитного.

– Хорошо, – следователь сделал запись. – Скажите, подозреваемый: вы на самом деле раскаиваетесь в содеянном?

– Конечно.

– Почему вдруг такое прозрение? Откуда снизошло?

– Не знал я, что убивать сыщика – великая глупость.

– Интересная мысль, – с долей сарказма заметил следователь.

– Глупая, потому что бесполезная. Я бы все равно не добился результата… Все равно бы ничем Шилову не помог.

– Вы, скорее, навредили, чем помогли, – уточнил следователь.

– Я понял, но поздно.

– Я так понимаю, что ваше такое неожиданное «прозрение» наступило после консультаций с адвокатом.

– Не буду скрывать.

– Неужели вы ни с кем не советовались, замышляя преступление?

– Если бы посоветовался, то не натворил бы таких глупостей.

– А с женой?

– С женой-то в любом случае не стал бы советоваться. Баба есть баба: что знает баба, то знает весь мир. Разболтала бы.

– Кстати, подозреваемый: какие у вас отношения с женой?

– Мне кажется, нормальные. Вроде, ладим. Часто не собачимся, как другие. Живем и о разводе не помышляем. Так было. Как будет? Не знаю. Третий день я за решеткой, а она носа не показывает. Обидно.

– Напрасно обижаетесь. Жена была у меня дважды. Просила разрешить свидание. Я отказал.

– Да?! – воскликнул подозреваемый, и лицо его просветлело. – Хоть одна хорошая новость. За это спасибо, гражданин следователь.

– Не за что. Жене скажите спасибо.

– Само собой… Как увижу, так сразу… Она у меня умничка…

– Пришла пора заканчивать допрос. Хотя это не означает, что у меня иссякли к вам вопросы. Вопросы есть. Вопросов много. Но их оставим на потом. Думаю, что это не последняя наша встреча.

– Что и говорить…

Овсянников достал из стола лист бумаги с готовым текстом. Афанасьев невольно потянулся, чтобы взглянуть хоть краем глаза, что там? Овсянников усмехнулся.

– В бумаге нет тайны. С ее содержанием я вас и хочу ознакомить… Гражданин Афанасьев Леонид Григорьевич, вы обвиняетесь в совершении преступления, предусмотренного статьей триста семнадцать Уголовного кодекса Российской Федерации, то есть посягательство на жизнь подполковника полиции Фомина Александра Сергеевича, воспрепятствовании в его служебной деятельности по раскрытию другого преступления и из мести за такую деятельность. Вам понятно?

Афанасьев выслушал спокойно и кивнул.

– Понятно. И на что я могу рассчитывать?

– Сожалею, но мало утешительного: статья суровая.

– И все же?

– От пятнадцати лет лишения свободы и до пожизненного.

– Неужели не заслуживаю снисхождения?

– Этот вопрос не ко мне, а к суду.

Подал голос адвокат.

– Заявляю ходатайство о переквалификации преступления на статью триста восемнадцатую. Прошу занести в протокол.

– Господин адвокат, назовите ваши аргументы? Хотя бы один.

– Назову и не один.

– Например?

– Во-первых, моим подзащитным не нанесено никакого физического ущерба здоровью потерпевшего. Как я понимаю, он отделался легким испугом.

– Что еще?

– Во-вторых, по сути, наезда на потерпевшего не было.

– Да, не было. Но разве тут есть какая-то заслуга Афанасьева?

Адвокат умышленно не стал отвечать на вопрос.

– В-третьих, мой подзащитный раскаивается в преступных помыслах и готов загладить вину, в том числе и возместить потерпевшему любой, какой он сочтет нужным, понесенный моральный вред.

– Допустим.

– В-четвертых, мой подзащитный готов к сотрудничеству со следствием, в чем вы могли только что убедиться.

– Это так.

– В-пятых, мой подзащитный – не закоренелый преступник, не рецидивист, а вполне законопослушный гражданин и никогда не был судим.

Овсянников сказал:

– Ваше ходатайство и ваши доводы занесены в протокол. Однако пока не вижу серьезных причин для удовлетворения, – следователь подписал постановление о признании Афанасьева в качестве обвиняемого, а затем протянул документ для ознакомления и подписания Афанасьеву. Тот прочитал и подписал. То же самое сделал адвокат. Овсянников вернул документ в стол. – Хочу заметить, что возможность, теоретически, конечно, переквалификации имеется, и эта возможность будет использована сразу, как созреют объективные предпосылки к этому. Работать мы только-только начинаем. Будет время – будет и пища.

– Но, господин следователь, – адвокат снова возразил, – вы должны признать тот факт, что мой подзащитный ведет себя благоразумно.

– В данный момент – да. Но еще на очной ставке он лжесвидетельствовал. Скажите: зачем?

– По глупости.

– Но он также по глупости может изменить данные сегодня признательные показания и заявить, что оговорил себя.

– Он этого не сделает.

– Вы так думаете?

– Уверен.

– Мне бы еще вашу такую уверенность, – адвокат еще что-то хотел сказать, но следователь движением руки остановил. – Извините, но дискуссии неуместны. На этом допрос закончен. Я не прощаюсь, так как еще встретимся в суде.

Вошел прапорщик. Надев наручники на обвиняемого, повел к выходу.

– Прапорщик, вы, надеюсь, знаете, как быть дальше? – спросил следователь.

Прапорщик обернулся и кивнул.

– По плану… В шестнадцать – в суд.

– Все правильно.

5

Судья Ленинского районного суда, выслушав доводы стороны обвинения, попросила высказаться сторону защиты.

– Ваша честь, – начал Марацевич, – не посягая ни коим образом на полномочия городской прокуратуры, я должен высказать свои возражения.

Шерстобитова Клавдия Васильевна остановила адвоката.

– Прошу только по существу рассматриваемого дела, а именно: изменение меры пресечения с задержания на арест.

– Понимаю, ваша честь. Об этом и хочу говорить.

– Пожалуйста.

– Мой подзащитный, да, совершил преступление, но не на столько суровое, как это представляет обвинение…

Судья вновь вмешалась:

– Вынуждена прервать. Если у защиты есть серьезные возражения по поводу квалификации преступления, то разъясняю: на этот счет вы можете оспорить решение городской прокуратуры в суде, но для этого надо в установленном законом порядке обратиться с заявлением в суд. Будут назначены слушания. Будет принято решение. Настоящий суд рассматривает лишь ходатайство прокуратуры…

Адвокат закивал.

– Понимаю, понимаю, ваша честь.

– Если понимаете, то чего здесь морочите голову.

– Извините, ваша честь.

– Извинения принимаются. Продолжайте.

– Я, ваша честь, уполномочен своим подзащитным заявить ходатайство об освобождении под подписку о невыезде и под денежный залог… До суда…

– Адвокат, вы хотите меня втянуть в такую же историю, какая случилась с коллегой два с лишним года назад? Помните, что произошло, когда судья отпустила под залог Курдюкова? Его до сих пор ищут.

Адвокат возразил:

– Нельзя сравнивать моего подзащитного с неким Курдюковым.

– Почему? Он особенный, да?

– Особенный, ваша честь. Он ранее не судим, охотно сотрудничает со следствием, раскаивается в содеянном и готов загладить вину. В том числе, и перед потерпевшим.

– Афанасьев, встаньте, – тот встал. – Вы подтверждаете слова адвоката?

– Полностью, ваша честь. Понимаю, что совершил преступление. Совершил не от великого ума. Раскаиваюсь. Обещаю, что, будучи на свободе, у следствия со мной не будет проблем.

– Вы понимаете, что залог придется уплатить солидный? У вас найдутся необходимые средства?

– Ваша честь, я все сделаю, чтобы залог внести в установленный срок… Любую сумму, установленную судом.

– Глеб Геннадьевич, что вы скажете по заявленному ходатайству?

– Остаюсь при своем мнении. Остальное – на усмотрение суда.

– Не следует ли вас понимать, что сторона обвинения не возражает? – спросила судья.

– Повторяю: на усмотрение суда.

– Хорошо. Суд рассмотрит оба ходатайства. Оглашение решения через двадцать минут.

Судья с секретарем вышли. Остальные остались в зале. Афанасьев из-за решетки сказал:

– Спасибо, гражданин следователь.

– За что?

– За то, что не выступили с протестом… не стали сильно возражать…

Овсянников встал, ни слова больше не сказав, подошел к открытому окну. Он смотрел на людную в этот час улицу и думал о чем-то своем. Адвокат подошел к решетке и о чем-то стал шептаться с подзащитным. Подзащитный все время согласно кивал. Томительно тянулись эти двадцать минут. Особенно долгими они показались Афанасьеву. Но вот вернулись судья и секретарь суда.

– Суд определил… обвиняемому Афанасьеву Леониду Георгиевичу изменить меру пресечения… Освободить до суда под подписку о невыезде и внесении обязательного денежного залога в сумме два миллиона рублей… Обвиняемый, вам все понятно?

– Да… Спасибо, ваша честь.

– Вы в состоянии внести указанную сумму?

– Все сделаю, ваша честь, чтобы деньги завтра же поступили в бюджет.

– Разъясняю: если вы попытаетесь скрыться от следствия, гражданин Афанасьев, либо уклоняться от явки в прокуратуру, то вам будет автоматически изменена мера пресечения на содержание под стражей, а залог будет обращен в доход государства. Также мера пресечения будет содержание под стражей, если вы к установленному сроку не сможете внести залог

– Обещаю, ваша честь.

– Все обещают, но не все помнят об обещанном, – заметила судья.

– Со мной этого не случится.

– Хорошо. Все свободны.

6

Курбатов вновь решил навестить Отрадновых. Потому что мысль о ключах не оставляла его в покое. Недостающая пара ключей, считает он, просто так не могла исчезнуть. Удивительно, что этот же вопрос не заинтересовал местных сыщиков.

Сегодня Курбатов еще раз внимательно прочитал материалы уголовного дела, в которое, судя по всему, давненько никто не заглядывал. Совершенно очевидно, что люди без какой-либо охоты, спустя рукава, занимались проведением доследственных оперативно-розыскных мероприятий. А ведь совершено тяжкое преступление, в результате которого погиб… Нет, не господин Колобов, а главный бухгалтер. Тоже ведь вопрос: явно целились в Колобова, а угодили в главного бухгалтера. Почему? Местный уголовный розыск считает, что по чистой случайности: возможно, в этот момент Колобов зачем-то вышел из своего кабинета, а главный бухгалтер остался. Возможно… Зачем-то… Все построено на предположениях.

Это так: потерпевшего не допросишь. А почему Колобова не допросили? Что помешало? Только ли последовавшие за тем события, повлекшие смерть Колобова?

Бардак, одним словом, – так считает капитан Курбатов. Непрофессионализм прет из всех щелей, наступает на российское общество, подавляет любую инициативу, любое обычное человеческое любопытство. Как можно работать, не любопытствуя? Как можно делать свое дело без жара в душе и огонька в глазах? Не хочешь? Не по сердцу работа? Не устраивает зарплата? Тяжелые условия труда? Так, уйди, Господи! За уши, что ли, притянули?

Вечно слышишь: некомплект, некомплект. Ну и что?! Пусть будет, считает Курбатов, некомплект. Пусть будет пятьдесят процентов штатной численности. Пусть будет, в конце концов, тридцать процентов. Но зато это будут профессионалы, от которых толку будет куда больше, чем от «комплекта», то есть от ста процентов.

Курбатов вспомнил, как косо смотрела старший продавец магазина «Товары для дома», когда он заявился со своими вопросами. И тому есть объяснение: народ, в массе своей, не любит свою полицию. Неприязнь сквозит во всем. Неприязнь, честно говоря, взаимная: полиция также не любит свой народ. Потому и относится свысока, усматривая в каждом потенциального преступника.

Курбатов недавно читал в журнале «Российская полиция» интервью с полицейским чином из США. Много чего любопытного для россиян тот сказал. Его, американца, очень удивило то, что наша полиция крайне бережно относится к собственной безопасности. Ему бросилось в глаза, что везде охрана при погонах: на входе в любое отделение – полицейский, а то и не один. Зачем? Что эти охранители делают? Какую пользу приносят? По мнению американца, никакой. По мнению Курбатова, – также. Или те же многочисленные клерки в приемных начальников. Наш человек не почувствует себя начальником, если в своей приемной не усадит нескольких секретарш. Чем те занимаются день-деньской? Болтовней. Тоже – бесполезные люди. Так считает американец. Того же мнения придерживается и Курбатов. Короче говоря, у нас везде «лишние люди». Американские полицейские обходятся без них? Обходятся. Как? Полицейский чин говорит, что у них в полицию вход для всех абсолютно свободный, ни для кого и никаких запретов. Как говорится, добро пожаловать! Никто и ни у кого не проверяет удостоверения, не требует паспорт, подозрительным взглядом никого не обшаривает. Может, это и есть начало начал демократии и уважения прав человека и гражданина?

Курбатов усмехается, вспоминая про интервью. Для кого это интервью? Для Курбатова? Или для тех, кто плодит «лишних людей»? Тоже ведь интересное наблюдение: некомплект сыщиков и следователей, но зато полный комплект «лишних людей». В них недостатка не бывает. Забавно, не так ли?

Курбатов не раз слышал брюзжание подполковника Фомина по поводу пресс-секретарей, пресс-групп и прочего такого «информационного обеспечения деятельности полиции». И справедливо брюзжит. Правду эти структуры сказать не посмеют (никто и не позволит). Значит? Их цель одна – лгать, то есть распространять дезинформацию, выдавать обществу желаемое за действительное. С этой задачей пресс-группы справляются успешно. За то и зарплату получают, то есть за откровенное лганьё.

На глазах Курбатова, а работает он всего-ничего, уже несколько кампаний проводилось по сокращению штатов. Итог? Смеху подобен! «Лишних людей, то есть нахлебников, не стало меньше. Наоборот, с каждым годом становится больше. Советская кампанейщина живет и процветает. Прямо-таки благоухает.

Курбатов вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, позвонил. По его прикидкам, хозяева должны уже приехать из сада. Так и есть: он слышит за дверью шаркающие шаги. Дверь открывается. Встречает хозяин.

– Здравствуйте. Опять? К нам?

– Увы, – Курбатов разводит руками.

– Проходите, – хозяин широко открывает перед гостем дверь.

Курбатов входит. Он начинает снимать туфли. Хозяин, заметив, пробует остановить.

– Проходите так. У нас не слишком-то чисто. Пропадаем в саду, а приезжаем лишь на ночь. Устаем, ковыряясь на грядках. Не до приборки.

Хозяина удивляет (в тот раз – также), что офицер такой вежливый и даже обувь снимает в прихожей. Другие этого не делают. Даже сантехники. В грязных сапожищах – вперед. Хозяину нравится молодой парень. Наверное, из-за того, что подобные люди пока в диковинку.

Справившись с туфлями, Курбатов огляделся.

– А хозяйка?

– На кухне она. Мы только что поужинали. Она моет посуду. Проходите в комнату. Она сейчас придет.

Они сели за стол. Хозяин спросил:

– Все насчет стрельбы, да?

– К сожалению, Егор Иванович. Слишком много вопросов и слишком мало ответов на них.

Егор Иванович вздохнул.

– И мы, я вижу, плохие помощники.

Курбатов спросил:

– У вас интересная и редкая фамилия, Егор Иванович. Откуда?

– Не так уж и редкая, – возразил хозяин. – Особенно на Северном Урале.

– Вы так считаете? Я – не встречал еще.

– Я родом, господин капитан, с Верхотурского уезда (уездом назывался до революции, а сейчас район). Там Отрадновых – хоть пруд пруди.

– Почему?

– Родовые места. Есть село, которое так и называется, – Отрадново. И в этом селе, само собой, все Отрадновы. А неподалеку другое село – Курдюково. В нем сплошь Курдюковы.

– Жена из тех мест?

– Нет. Я сбежал из колхоза. И подался в строители. В Тагиле строители нужны были. Здесь уже подцепил свою Машутку. Живем, слава Богу, сорок с лишним лет. Друг дружке все еще не надоели.

– Здравствуйте.

Вошла Мария Александровна и также села за стол, положив руки на столешницу. Она спросила:

– Опять по нашу душу?

– Нужда заставляет, – ответил Курбатов. – Извините меня. Вижу, что сильно надоел.

– Будет извиняться-то. По делу же, а не просто так.

– Меня по-прежнему беспокоит тот факт, что у вас не оказалось пары ключей…

Егор Иванович сказал:

– Их могло и не быть.

– Они были, Егор Иванович.

– Да? Вы уверены?

– Теперь – уверен.

Мария Александровна закивала.

– Я говорила! Что я говорила, а? Ты мне не верил, Егор. Зря ведь не верил. Я была права.

– Господин капитан, почему вы так уверены, что была еще пара ключей?

– Он мне, Егор, поверил, мне!

Курбатов усмехнулся.

– Это правда. Когда имеют место два разных мнения по одному и тому же вопросу, то невольно задумываешься, чью сторону занять? Чтобы установить, кто из вас прав, я сходил в магазин, где вы покупали замки. И там, ничуть не колеблясь, заявили, что ключей к каждому замку должно было быть не четыре, а пять. Показали аналогичные замки. Я своими глазами смог убедиться.

Егор Иванович продолжал сомневаться.

– Сам покупал, но не помню. Память стала совсем худая. Но, господин капитан, они могли выдать мне не все ключи. Могли?

– Маловероятно. В магазине утверждают, что такого быть не могло. Поэтому я еще раз прошу вас вспомнить: куда подевалась пара ключей? Они, понимаете, исчезли не случайно, поэтому я и прошу вас вспомнить.

Егор Иванович покачал головой.

– Мы живем уединенно и… Даже не знаю, что сказать…

– А я знаю, Егорушка! – воскликнула хозяйка и шлепнула ладонью по столешнице. Потом, правда, поправилась. – Кажется, знаю.

Курбатов, тотчас же насторожившись, уставился на хозяйку.

– Мария Александровна, вы что-то вспомнили?

Хозяйка смущенно махнула рукой.

– Да… Ерунда… В голову взбрело… Старческий маразм, конечно… Он не мог…

– Кто «он», Мария Александровна?

– Племяш наш… Сенька…

– Назовите фамилию, имя, отчество, – попросил Курбатов, вытащил записную книжку и ручку.

– Родионов Семен Алексеевич. Он не мог, – убежденно повторила хозяйка, – хотя, кроме него, с февраля, когда мы купили и поставили новые замки, никого не было из чужих. Мужик – ничего… Хотя сидел…

Курбатов зацепился.

– За что сидел?

– Как обычно. У пивнушки похулиганил. Загремел на полтора года.

– Давно?

– Да лет пять прошло.

– Он часто бывает?

Ответил хозяин:

– Нет, редко. А тут пришел.

Курбатов спросил:

– Когда именно?

– Маш, ты помнишь?

Мария Александровна кивнула.

– В конце апреля, а точный день не помню.

– Чем объяснил свой приход?

– Попроведать, сказал, пришел. Ну, мы налили ему две стопки, закуски поставили. Посидел, потом ушел.

– Сколько пробыл у вас?

– С полчаса, наверное.

– Чем-то интересовался?

– Нет, – ответил хозяин. – Разве что о здоровье.

– Как это «нет»? – возмутилась хозяйка. – Делами в саду интересовался. Ну, мы рассказали, что сезон снова надвигается, что придется пропадать там, в саду, значит.

– Он мог знать, где лежат запасные ключи?

– Вряд ли, – с сомнением сказала хозяйка.

Хозяин добавил:

– Не трудно и догадаться.

– Вы оставляли его одного?

– Некогда нам было особо с ним рассиживаться. Егор сразу ушел в спальню и прилег, а я занялась уборкой, – пояснила Мария Александровна.

– Выходит, он был предоставлен сам себе?

Хозяин кивнул.

– Выходит.

Хозяйка с прежней уверенностью заявила:

– Но Сенька не мог. Да и зачем ему?

Курбатов решил подвести итог.