Текст книги "Послы"

XV

Тем временем в салон заглянула мадам де Вионе, которая тотчас подошла к ним, и мисс Бэррес уже было не до того, чтобы срезать собеседника; меря ее взглядом с головы до ног, она вновь слилась со своим всевидящим оком – черепаховым лорнетом на длинной ручке. Мадам де Вионе – это уже при первом ее появлении поразило Стрезера – была одета как для парадного выхода и, даже более чем в двух предыдущих случаях, отвечала возродившемуся у него во время приема в саду представлению, образу femme du monde в ее обыденной жизни. Ее обнаженные плечи и руки были белы и прекрасны; платье, на которое, насколько Стрезер мог судить, пошли шелк и креп, отливало серебристо-черным, а искусное сочетание этих двух тканей создавало эффект теплого сияния; на шее она носила ожерелье из крупных старинных изумрудов, зеленый блеск которых отсвечивался на других деталях ее наряда – шитье, финифти, атласе, во всех материалах и фактурах, богатых, но неброских. Ее голова в ореоле необычайно светлых и изысканно убранных волос казалась волшебной грезой, памятью о былом, запечатленной на старинной драгоценной медали, на серебряной монете эпохи Ренессанса, а ее воздушность, одухотворенность, веселость, ее манера говорить и решительность суждений усиливали впечатление, которое поэт, надо полагать, определил бы в образах, наполовину мифологических, наполовину светских. Он сравнил бы ее с богиней, парящей в рассветном облаке, или встающей из морского прибоя нимфой. Нашего же героя мадам де Вионе наталкивала еще и на ту мысль, что femme du monde – в лучших проявлениях этого типа, – подобно шекспировской Клеопатре,[71]71
  В. Шекспир в своих пьесах «Юлий Цезарь» (1600), «Антоний и Клеопатра» (1608) дал яркий образ египетской царицы Клеопатры (69–30 до н. э.): умной, образованной, изобретательной, нередко непредсказуемой в своих проявлениях женщины.


[Закрыть] разнообразна и многогранна. У нее множество сторон, черт, день не приходится на день, вечер на вечер, – или они, по крайней мере, подчинены ее собственным таинственным законам, в особенности когда, ко всему прочему, речь идет о женщине гениальной. Сегодня она держится незаметно и сдержанно, завтра выступает как личность яркая и открытая. В этот вечер мадам де Вионе казалась ему яркой и открытой, хотя он и понимал, насколько эта формула приблизительна, потому что одним из прямых ходов, доступных гениям, эта дама внезапно сокрушила все его построения. Дважды за ужином он ловил на себе долгие взгляды Чэда; но они, правду сказать, рождали в нашем герое лишь прежние сомнения: по ним никак нельзя было различить, означают они просьбу или предостережение. «Видите, как я привязан» – словно говорили они; но именно как он привязан, Стрезер и не мог увидеть. Однако, быть может, ему удастся это сейчас?

– Не могли бы вы сделать доброе дело, освободив Ньюсема от тяжкой обязанности занимать мадам Глориани? О, всего на несколько минут, пока я с любезного разрешения мистера Стрезера задам ему один вопрос. Нашему хозяину, право, нужно перемолвиться и с другими дамами. Всего минутку, и я приду вам на смену.

Эта просьба, обращенная к мисс Бэррес, была выражена мадам де Вионе так, словно сознание своего особого долга в этом доме только-только ее посетило; и означенная леди реагировала на смятение, охватившее Стрезера, – просившая слишком явно демонстрировала, что чувствует себя тут своей! – глубоким молчанием, так же как и ее собеседник, воздержавшийся от каких бы то ни было комментариев; когда же секунду спустя мисс Бэррес, дружески выразив согласие, покинула petit salon, он уже вынужден был думать совсем о другом.

– Вы не знаете, почему Мария так внезапно уехала? – Таков был вопрос, который привел к нашему другу мадам де Вионе.

– Боюсь, что не смогу назвать вам иной причины, кроме той, какую она сообщила мне в своей записке: внезапная необходимость побыть на юге с больной приятельницей, которой стало хуже.

– Так она переписывается с вами?

– Нет, она не писала с тех пор, как уехала… а эту записку с объяснениями составила еще до отъезда. На днях я пошел навестить ее – назавтра после визита к вам, – но уже не застал, и консьерж сообщил: она просила в случае, если я наведаюсь, передать, что написала мне. И, возвратившись домой, я как раз получил ее записку.

Мадам де Вионе слушала с интересом, не отрывая глаз от лица Стрезера; и когда он кончил, грустно покачала своей с большим вкусом убранной головкой.

– Мне она не написала. Я отправилась к ней, – добавила она, – как и обещала на приеме у Глориани, почти сразу после вашего визита. Она не предупредила меня, что может отсутствовать, и, стоя у ее дверей, я, по-моему, все поняла. Она отсутствовала, потому что – при всем почтении к версии о больной приятельнице, каковых у нее, насколько мне известно, легион, – не хотела, чтобы я ее застала. Ей нежелательно впредь встречаться со мной. Что ж, – продолжала она с дивной всепрощающей мягкостью, – когда-то я любила ее и восторгалась ею, как никем другим, и она об этом знает – что, возможно, и побудило ее уехать, – но, смею надеяться, я не потеряла ее навсегда.

Стрезер молчал; его брала оторопь при мысли – сейчас он думал о себе, – что может стать предметом пересудов двух милых дам – уже, в сущности, является; более того, как он уловил, за этими намеками и признаниями явно стояло некое утверждение, которое, согласись он с ним, дурно сказалось бы на его нынешнем решении упростить себе задачу. Но, все равно, ее кротость и грусть казались искренними. И это впечатление не уменьшилось, когда чуть позже она сказала:

– Я очень рада, что она нашла свое счастье.

Он и тут промолчал, хотя то, что имелось в виду, было выражено умно и тонко. А имелось в виду, что мисс Гостри нашла свое счастье в нем, и он чуть было не поддался порыву это опровергнуть. Опровергнуть же это можно было бы, лишь спросив напрямик: «Что, собственно, вы полагаете, происходит между нами?», но уже в следующий миг он был несказанно рад, что удержался. Все-таки лучше выглядеть туповатым провинциалом, чем самодовольным пентюхом; он также отшатнулся, не без внутреннего содрогания, от возможности поразмышлять на тему о том, что женщины – в особенности весьма развитые – способны думать друг о друге. Зачем бы он сюда ни явился, он явился сюда не за тем, чтобы входить в их дела, а потому он не подхватил ни одного из намеков, которые его собеседница обронила. Тем не менее, хотя он избегал ее все эти дни и полностью предоставил ей взвалить на себя бремя хлопот о новой встрече, она не проявила и тени раздражения.

– Ну а теперь о Жанне, – улыбнулась она, пребывая в том веселом расположении духа, в каком вошла в petit salon. Он мгновенно почувствовал – тут главная ее цель, тем не менее протянул с ответом, приучая к тому, что каждая его фраза должна обойтись ей в несколько. – Как, по-вашему, она влюблена? Я имею в виду – в мистера Ньюсема?

Однако! На такое Стрезер мог наконец ответить сразу:

– Каким образом я могу об этом судить?

– Ах, но есть же тьма примет, – мадам де Вионе сохраняла предельное благодушие, – по которым судят – не притворяйтесь! – обо всем на свете. Ведь вы говорили с ней, не так ли?

– Да, говорил. Но не о Чэде. Во всяком случае, не так уж много.

– Вам и не нужно «много», – возразила она. Но тут же переменила тему: – Надеюсь, вы помните, что вы давеча мне обещали?

– «Спасти» вас, как вы изволили это назвать?

– Я и сейчас это так называю. И вы сдержите слово? Вы еще не раздумали?

– Нет, – сказал он, поколебавшись. – Только я все время думаю, что я под этим имел в виду.

– Вот как? – удивилась она. – А что я имела в виду, вас нисколько не интересует?

– Нет, это знать мне нет нужды. Достаточно, если буду знать, что сам имел в виду.

– И вы так и не знаете? – спросила она. – До сих пор?

Он снова выдержал паузу.

– Право, вам лучше подождать, когда я до всего дойду своим умом. Но, – добавил он, – сколько времени вы мне на это дадите?

– Вопрос, по-моему, стоит иначе: сколько времени вы даете мне? Разве наш общий друг постоянно не знакомит вас со мной?

– Во всяком случае, не с помощью слов.

– Как? Он не говорит с вами обо мне?

– Никогда.

Она задумалась над этим фактом и, очевидно, сочтя его для себя неприятным, постаралась – не без успеха – это скрыть. Но уже минуту спустя оправилась.

– Разумеется, никогда. А вам это нужно?

Как чудесно прозвучала у нее эта фраза! И теперь он, хотя до сих пор смотрел больше по сторонам, остановил на ней долгий взгляд.

– Да, понимаю, что вы хотите сказать.

Как тактично она порадовалась своей победе! Она и впрямь владела интонациями, которые способны растрогать и судей.

– Я воочию вижу, чем он обязан вам.

– Так признайтесь же: это чего-то да стоит, – сказала она все так же сдержанно, хотя и явно гордясь собой.

Он оценил ее тонкость, но подняться до нее не смог.

– Я вижу, что вы сделали для него, но не вижу, как вы это сделали.

– О, это уже другой вопрос! – улыбнулась она. – Мне вот что важно: какой вам смысл делать вид, что вы не знаете, какая я, когда, зная мистера Ньюсема и находя его таким, каким вы делаете мне честь его находить, вы в нем узнаете меня.

– Да-да, – сказал в раздумье Стрезер, по-прежнему не отводя от нее глаз. – Мне не следовало встречаться с вами сегодня.

Она всплеснула руками.

– Какое это имеет значение! Если я доверяю вам, почему бы и вам не отнестись ко мне хотя бы с толикой доверия? И почему, почему, – переменила она тон, – вы так не доверяете самому себе? – И не дав ему времени для ответа: – О, вам ничего не стоит во мне разобраться! Во всяком случае, я очень рада, что вы поговорили с моей Жанной.

– Я тоже рад, – сказал он, – только она вам не в помощь.

– Не в помощь? – Мадам де Вионе открыто уставилась на него. – Полноте. Она – мой светлый ангел.

– Вот именно. Предоставьте ее самой себе. Не надо у нее ни о чем допытываться. То есть о том, – пояснил он, – о чем мы давеча говорили: какие чувства ею владеют.

– Потому что все равно ничего не выведаем?

– Нет. Потому что я вас об этом прошу – как о личном одолжении. Она и в самом деле прелестна. Прелестнее я не встречал. Не трогайте ее. Не нужно вам ничего знать – приглушите это желание. К тому же вы ничего и не узнаете.

Он словно молил ее – его заклинания были так неожиданны; и она отнеслась к ним со всем вниманием.

– Как о личном одолжении?

– Да… поскольку вы просили меня…

– О, пожалуйста. Все что угодно, все, что вы просите, – улыбнулась она. – Я не стану допытываться о ее чувствах. Я очень благодарна вам, – добавила она особенно мягко и повернулась, чтобы уйти.

Смысл сказанного ею запал ему в душу, и он не мог отделаться от ощущения, будто ему поставили подножку и он упал. В самом ходе разговора с ней, в котором он мнил утвердить свою независимость, Стрезер, поддавшись некоему внутреннему чувству, непоследовательно, по-дружески выдал себя с головой, меж тем как она, с ее тонким умением чувствовать свое преимущество, одним словом вогнала в него золотой гвоздик, острие которого он всеми фибрами ощущал. Он не только не сумел отстраниться, но еще больше увяз. И тут, пока он усиленно размышлял, его глаза встретились с парой глаз, только что попавших в круг его зрения и поразивших тем, что словно отражали собственные его мысли по поводу происшедшего. Он мгновенно признал в них глаза Крошки Билхема, который, по всей видимости, жаждал его общества в надежде поболтать, а Крошка Билхем отнюдь не принадлежал к тем, кому, в данных обстоятельствах, наш друг отказался бы излить душу. Минуту спустя они уже сидели в углу гостиной, как раз наискосок от того места, где Глориани все еще беседовал с мадемуазель де Вионе, и оба джентльмена молча отдали ей дань своего благосклонного внимания.

– Для меня совершенно непостижимо, – промолвил наконец Стрезер, – как молодой человек с искрой Божьей – такой, как вы, например, – может, видя эту юную леди, не влюбиться в нее по уши. Почему вы не попытаете счастья, Билхем? – Ему вспомнился тон, который он выбрал, когда они сидели вдвоем в саду на приеме у скульптора; пожалуй, произнесенное им сейчас куда больше подходило в качестве совета молодому человеку, возмещая то, что он наговорил тогда. – У вас появится оправдание.

– Оправдание? В чем?

– Что вы обретаетесь здесь.

– Если я предложу руку и состояние мадемуазель де Вионе?

– А у вас есть на примете кто-нибудь милее, кому вы могли бы их предложить? – спросил Стрезер. – Право, я не знаю девушки привлекательнее.

– Она, несомненно, чудо. Алмаз чистой воды. И в свой срок, конечно, эти нежно-розовые лепестки развернутся в пышном цветении навстречу лучам золотого солнца. Ну а я, по несчастью, всего лишь грошовая свечечка. На этом поле у никому не известного художника шансов нет.

– Неправда. Вы достаточно хороши, – горячо запротестовал Стрезер.

– О да, достаточно хорош. Мы, nous autres,[72]72
  Здесь: наш брат (фр.).


[Закрыть] думается, для всего достаточно хороши. Но она хороша сверх всякой меры. Вот в этом и различие. Они в мою сторону и головы не повернут.

Расположившись на диване и по-прежнему любуясь очаровательной девушкой, чьи глаза осознанно, как ему хотелось думать, нет-нет да останавливались на нем с едва заметной улыбкой, Стрезер наслаждался всем, что его окружало, как человек с замедленным пульсом после долгого сна – наслаждался, несмотря на обрушившиеся на него новые свидетельства и вникал в сказанное собеседником.

– Кто «они»? Она и ее мать? Вы их имеете в виду?

– Она и ее мать. К тому же у нее есть отец, который, кто бы он ни был, вряд ли безразличен к тем возможностям, какие ей открыты. Вдобавок есть еще Чэд.

– Чэд, увы, не интересуется ею, – помолчав, сказал Стрезер. – По-моему, нисколько не интересуется – в том смысле, какой я имею в виду. Он не влюблен в мадемуазель де Вионе.

– Нет, но он ее лучший после матери друг. И души в ней не чает. К тому же у него есть идеи касательно того, что для нее нужно сделать.

– Странно. Очень странно! – мгновенно откликнулся Стрезер с грустным чувством. – Какая бездна проблем!

– Не спорю, странно. Но в этом как раз вся прелесть. Разве вы не это имели в виду, когда давеча так упоительно, так вдохновенно говорили со мной? Разве не вы заклинали меня – в словах, которые мне никогда не забыть, – взять от жизни все, что сумею, пока не ушло мое время. И видеть все въяве, собственными глазами? Ведь вы именно это имели в виду. Должен сказать, ваш совет очень пригодился, и теперь я следую ему, в чем только могу. Я даже взял его себе за правило.

– Я тоже! – отвечал Стрезер. Но уже в следующую минуту перескочил на другую тему: – А как случилось, что Чэд по горло вовлечен в их дела?

– Ах-ах-ах! – И Крошка Билхем откинулся на подушки.

Это «ах-ах-ах» сразу вызвало в памяти нашего друга мисс Бэррес, и им вновь овладело смутное чувство, будто он запутался в лабиринте мистических, непонятных намеков. Но он не выпускал из рук ариаднину нить.

– Разумеется, я понимаю… но такое превращение… просто дух захватывает. Чтобы Чэд имел полный голос в вопросах будущего маленькой графини… Нет, – заявил Стрезер, – для этого требуется больше времени! К тому же, как вы говорите, мы – то есть люди, подобные вам и мне, – тут не котируемся. Так ведь Чэд – тоже. Данное положение вещей ему никоим образом не соответствует – правда, при ином раскладе он, если бы захотел, ее получил.

– Без сомнения. Но единственно потому, что богат, и потому, что имеет шанс стать еще богаче. Их может удовлетворить только громкое имя или большое состояние.

– Большого состояния, если он пойдет по этой стезе, у него не будет. А время не ждет.

– Вы об этом и говорили с мадам де Вионе? – поинтересовался Крошка Билхем.

– Не совсем. Я не был с ней до конца откровенен. Впрочем, – продолжал Стрезер, – он волен идти на любые жертвы.

– Он не из тех, кто любит жертвовать собой, – сказал после паузы Крошка Билхем, – или, возможно, полагает, что с него достаточно.

– Что ж, это вполне нравственно, – решительно заявил Стрезер.

– И я так полагаю, – последовал ответ, который заставил Стрезера призадуматься.

– Я тоже пришел к этому выводу, – заявил он наконец. – Право же, за последние полчаса я, кажется, добрался до истины. Короче, наконец-то понял, а ведь вначале, когда вы впервые со мной говорили, не понимал. И когда Чэд впервые со мной говорил, тоже не понимал.

– Сознайтесь, – сказал Крошка Билхем, – вы ведь тогда мне не поверили.

– Напротив – поверил. И Чэду тоже. Было бы дурно и неучтиво – просто недостойно – не поверить. Какой прок вам меня обманывать?

– Какой прок мне? – помявшись, спросил молодой человек.

– Да, вам. Ну, Чэду – еще пожалуй. Но вам!

– Ах-ах-ах! – воскликнул Крошка Билхем.

Эта интригующая недомолвка, да еще повторная, могла кого угодно вывести из себя, но наш друг, как мы видели, уже знал, на каком он свете, и остался совершенно непробиваем – лишнее свидетельство того, что не имел намерения никуда двигаться.

– Я не мог разобраться – мне нужны были собственные впечатления. Да, она необычайно умная, блестящая, одаренная женщина и, сверх того, обладает исключительным обаянием, которому, уверен, никто из нас, сегодня здесь присутствующих, не смог бы противостоять. А ведь не всякая блестящая женщина с умом и талантом обладает еще и таким даром. Редкий случай среди женщин. Вот так-то. – Теперь он, пожалуй, говорил не только ради Крошки Билхема. – Я понимаю, чем – какой высокой, какой прекрасной дружбой! – могут быть отношения с такой женщиной. Во всяком случае, ни пошлости, ни грубости в них быть не может. А это главное.

– Да, это главное, – согласился Крошка Билхем. – Ни пошлости, ни грубости в них быть не может. Да и, благодарение небесам, их и нет. Ничего прекраснее, честное слово, я в жизни не видал – и благороднее.

Он откинулся на подушки, и Стрезер, откинувшись тоже, бросил на него быстрый боковой взгляд, заполнивший краткую паузу, но так и не замеченный его собеседником. Крошка Билхем, ничего не видя, смотрел перед собой – он весь ушел в мысли о своей сопричастности.

– Но что дала ему эта дружба, – невзирая ни на что, продолжал Стрезер, – что она дала ему – то есть как замечательно его преобразила, – в этом, разумеется, мне сейчас не разобраться. Я вынужден принимать все таким, каким вижу. Вот такой он стал.

– Да, такой он стал! – словно эхо отозвался Билхем. – И это целиком и полностью ее заслуга. Я тоже не во всем могу разобраться, хотя дольше и ближе их наблюдаю. Но я, как и вы, – добавил он, – могу восхищаться и наслаждаться тем, чего не понимаю до конца. Видите ли, я наблюдаю за ними уже три года, в особенности последний. Чэд и раньше не был так уж плох, каким, мне кажется, вы его считаете.

– О, я уже ничего не считаю! – нетерпеливо перебил его Стрезер. – То есть не знаю, что и считать! По-моему, вначале, чтобы она заинтересовалась им…

– Не говорите. В нем, вероятно, что-то было. Да, несомненно, что-то было, и, смею сказать, много больше, чем проявлялось у вас дома. Все же, полагаю, – с полной откровенностью продолжал развивать эту тему молодой человек, – для нее тоже оставалось место, и она его заняла. Она увидела свои возможности и их не упустила. Вот в чем, признаюсь, ее поразительная тонкость. Но, разумеется, сначала потянулся к ней он.

– Естественно, – отозвался Стрезер.

– То есть вначале они где-то и каким-то образом встретились – скорее всего, в доме каких-нибудь американцев – и она, отнюдь не ставя себе это целью, произвела на него впечатление. Ну а потом, со временем и при соответствующих обстоятельствах, и она его заметила, и тогда ее «захватило» так же, как и его.

– «Захватило»? – недоумевая, повторил за ним Стрезер.

– Ну да, она тоже увлеклась, и очень. При ее одиночестве, в ее ужасном положении, стоило ей только начать, и в ее жизни появился интерес. Так было, и так оно есть; интерес этот заполнил – и продолжает заполнять – ее жизнь. Вот почему она все еще увлечена. А сейчас, по правде говоря, – задумчиво проговорил Билхем, – больше, чем когда бы то ни было.

Теория Стрезера, согласно которой такого рода дела его не касались, почему-то не пострадала, когда он все это выслушал и принял к сведению.

– Больше, чем он, вы хотите сказать? – Собеседник обвел его быстрым взглядом; на мгновение глаза их встретились. – Больше, чем он? – повторил Стрезер.

Билхем долго медлил с ответом:

– Вы никому не скажете?

– Кому я могу сказать? – подумав, спросил Стрезер.

– Кажется, вы постоянно обо всем докладываете…

– Его семье? – договорил Стрезер. – Хорошо. Об этом я докладывать не стану.

– Так вот, – отводя взгляд, решился наконец молодой человек, – сейчас она увлечена больше, чем он.

– О, – как-то нелепо вырвалось у Стрезера.

– Неужто вы сами не заметили? – немедленно отозвался его собеседник. – Ведь только поэтому вы и прибрали его к рукам.

– Увы, не прибрал!

– Как сказать! – воскликнул Крошка Билхем и этим пока ограничился.

– Меня все это, во всяком случае, не касается. То есть, – пустился в пояснения Стрезер, – кроме одного: увезти его отсюда. – Однако тут же решил, что ему необходимо добавить: – Тем не менее факт остается фактом: она спасла его.

Крошка Билхем, видимо, этого ждал.

– А я-то думал, спасти его – как раз ваша задача.

Но и Стрезер не замедлил с ответом:

– Я имею в виду – все то, что сделала с ним она: манеры и правила, характер и образ жизни. Я говорю о нем как о личности, с которой общаешься, беседуешь, сосуществуешь, говорю как о так называемом общественном животном.

– И именно в этом качестве он вам нужен?

– Разумеется, и, стало быть, она спасла его для нас.

– И соответственно вам пришло на мысль, – разошелся молодой человек, – в свою очередь спасти ее? Спасти для всех.

– О, для «всех»!.. – Стрезер только рассмеялся. Однако эта реплика вернула его к тому, что ему и впрямь хотелось уточнить. – Они, как ни тяжело, приняли свое особое положение. Они не свободны, по крайней мере она, и они пошли на то, что им оставалось. Им осталась – дружба, прекрасный союз, и в этом их сила. Они понимают, что на правильном пути, и, сознавая это, поддерживают друг друга. И она, как вы только что намекнули, особенно остро это чувствует.

– Намекнул? – Крошка Билхем, видимо, очень удивился: – Особенно остро чувствует? То, что они на правильном пути?

– Да, чувствует, что она на правильном пути, и это дает ей силы. Ее дружба его возвышает, как и весь характер их отношений. А когда люди способны на возвышенные отношения – это прекрасно! Да, она бесподобна, бесподобна, как говорит мисс Бэррес. И он по-своему тоже, хотя, как мужчина, думается, нет-нет да восстает, не получая для себя некоторого удовлетворения. Просто она необычайно возвысила его с нравственной точки зрения, и это все объясняет, и это великолепно. Вот почему я называю это особым положением. Да оно и является таковым. – Запрокинув голову и устремив взгляд в потолок, Стрезер, казалось, весь ушел в созерцание там того, что сам изобразил.

Его собеседник внимал ему с глубоким интересом.

– Вы изложили это много лучше, чем я бы сумел.

– Ну, вас, если угодно, это меньше касается.

Крошка Билхем секунду помешкал.

– Вас, кажется, как вы только что изволили заметить, тоже не касается.

– Верно. Совершенно не касается, поскольку речь идет о мадам де Вионе. Но разве, как мы только что сказали, цель моего приезда не в том, чтобы его спасти?

– Да… увезти.

– Спасти, увезя отсюда; убедить, что ему лучше всего заняться делами, и поэтому нужно немедленно сделать все необходимое на пути к этой цели.

– Что ж, – сказал Крошка Билхем, – вы сумели убедить его. Он именно так и считает. О чем и сказал мне на днях.

– Не потому ли, – спросил Стрезер, – вы и заключили, что он увлечен меньше, чем она?

– Меньше, чем она? Да, тут одна из причин. Но, судя по всему, есть и другие. Не кажется ли вам, что мужчина, – пустился в рассуждения Крошка Билхем, – не может в подобных обстоятельствах отдаваться чувству в такой же мере, как женщина? Нужны иные обстоятельства, чтобы было наоборот. К тому же Чэду, – закончил он, – нельзя не думать о своем будущем.

– Вы говорите о деловой стороне?

– Нет, напротив, совсем о другой; о той, которую вы совершенно справедливо наименовали их особым положением. Месье де Вионе не собирается умирать.

– Стало быть, они не смогут пожениться.

Молодой человек помешкал.

– Да, смотря правде в глаза, они должны быть готовы к тому, что не смогут пожениться. Женщина – женщина особого типа – способна выдержать такое напряжение. А вот мужчина?…

Ответ Стрезера последовал мгновенно – словно он над ним уже думал:

– Только если следует очень высокому идеалу поведения. Но Чэд, мы полагаем, ему следует. И, стало быть, каким же образом, – он словно размышлял вслух, – каким же образом его отъезд в Америку ослабит это самое напряжение? Напротив, скорее лишь его усилит.

– С глаз долой – из сердца вон, – рассмеялся его собеседник и добавил еще решительнее: – Расстояние уменьшает муки. – И прежде чем Стрезер успел ответить: – Все дело в том, знаете ли, что Чэду надо жениться.

На какое-то мгновение Стрезер, казалось, ушел в себя.

– Если уж говорить о муках, мои вы, увы, не уменьшаете. – И тут же, поднявшись с дивана, обрушил на Билхема вопрос: – Жениться? На ком?

Крошка Билхем тоже поднялся, но много медленнее:

– Ну, на ком-нибудь, на какой-нибудь милой-премилой девушке.

Теперь, пока они стояли рядом, взгляд Стрезера вновь обратился к Жанне:

– Вы ее имеете в виду?

На лице художника вдруг появилось странное выражение:

– После того как он был влюблен в ее мать?

– Но вы ведь придерживаетесь того мнения, что он вовсе не влюблен?

И на этот раз художник ответил не сразу:

– Нет, не влюблен; по крайней мере, в Жанну.

– Вот и мне так кажется. Да и в какую другую женщину он может влюбиться?

– Согласен, не может. Но здесь, знаете ли, не считают, – Крошка Билхем напоминал ему азбучную истину, – что для брака необходима любовь.

– И о каких муках – назовем это так – с такой женщиной может идти речь? – Стрезер, увлеченный важностью вопроса, уже не слушал самого себя. – И еще: неужели, так чудесно преобразив его, она старалась для кого-то другого? – Стрезер, видимо, считал это особенно существенным, и Билхем невольно бросил на него быстрый взгляд: – Когда люди жертвуют друг для друга, они этих жертв не замечают. – И, словно сбрасывая с себя томительный груз, добавил: – Пусть вместе посмотрят в лицо своему будущему.

– Так вы считаете, ему все же не надо уезжать?

– Я считаю, если он покинет ее…

– Что же?

– Ему будет мучительно стыдно за себя, – выдохнул Стрезер. Но слова эти сопровождал странный звук, который вполне можно было принять за смех.