Текст книги "Послы"

– Но они на это не пошли – чтобы ты жил как живешь.

– Нет, не пошли, – повторил Чэд. – Такого они и на минуту не могут допустить.

Стрезер задумчиво курил. Высокий балкон, на котором они стояли, был словно нравственным помостом, откуда они могли, глядя вниз, обозревать свое недавнее прошлое.

– У тебя, как ты знаешь, не было ни малейшего шанса, что они допустят такое и на мгновение.

– Разумеется – ни малейшего. Только если бы они захотели подумать, что…

– Но они не захотели! – Стрезер давно уже все расчислил. – Они ведь не ради тебя сюда пожаловали, а ради меня. И вовсе не за тем, чтобы посмотреть собственными глазами, чем ты тут занимаешься, – а чем я занимаюсь. Первый росток их любопытства при моей постыдной медлительности неизбежно должен был смениться вторым, и за этот второй, если мне позволено развернуть мою метафору, а ты не возражаешь против того, что я так выпячиваю это гнусное дело, они в последнее время и уцепились. Иными словами, когда Сара села на пароход, целью поездки был я.

Чэд принял такое толкование событий с пониманием и сочувствием.

– В хорошенькую историю вы, стало быть, из-за меня попались!

Стрезер снова выдержал паузу, за которой последовал ответ, раз и навсегда исключающий ноту жалости и раскаяния. Во всяком случае, пока они вместе, Чэду предстояло от нее воздержаться.

– Я уже «попался», когда ты меня нашел.

– Помилуйте, это вы меня нашли, – рассмеялся молодой человек.

– Я? Нет. Я тебя на месте не нашел, а ты сразу меня нашел… Что же касается их приезда, то это было делом совершенно неизбежным. Впрочем, они получили огромное удовольствие, – заявил Стрезер.

– Я для этого немало постарался, – сказал Чэд.

Его собеседник не преминул и себе отдать должное:

– И я тоже. Даже сегодня утром… когда миссис Покок удостоила меня визитом. Она получает удовольствие хотя бы от того, что, как я уже сказал, не боится меня; и, по-моему, я в этом ей всячески содействовал.

Чэд навострил уши.

– Она вела себя с вами очень гадко?

– Как тебе сказать, – поколебавшись, ответил Стрезер. – Она держалась как очень важная персона. Говорила чрезвычайно категорично и в итоге высказалась кристально ясно. Впрочем, никаких угрызений совести я не испытывал. Я понимал: приезд их был неотвратим.

– Да, мне тоже хотелось увидеть их собственными глазами. Так что ради этого…

Никаких угрызений совести Чэд не испытывал. А Стрезеру, видимо, это и было нужно.

– Вот в результате их визита ты и увидел своих родственников собственными глазами, не говоря уже о прочем. Разве это не самое существенное?

Чэд взглянул на старшего друга так, словно благодарил за то, как он это выразил.

– А вам совсем нипочем, что вас околпачивают, если уже не околпачили. Ведь околпачивают же?

Он спросил таким тоном, словно осведомлялся, не мучает ли Стрезера насморк или не натер ли тот себе ногу. С минуту Стрезер молча курил.

– Я хотел бы снова встретиться с ней. Мне необходимо с ней встретиться.

– Да, необходимо. – Чэд замялся: – То есть, вы имеете в виду… с моей матушкой?

– О, с твоей матушкой?… Не совсем.

Этой недомолвкой миссис Ньюсем словно была отброшена куда-то очень далеко. Однако Чэд все же попытался уточнить, где Стрезер видит ее место.

– То есть…

Прежде чем ответить, Стрезер остановил на нем долгий взгляд.

– Я имел в виду Сару. Мне во что бы то ни стало – хотя она решительно от меня отреклась – нужно еще раз с нею поговорить. Так распрощаться с ней я не могу.

– Стало быть, она держалась крайне неприятно?

Стрезер вздохнул.

– Она держалась так, как я и ожидал. То есть как и должна была держаться с того момента, когда они почувствовали, что недовольны нами. Мы предоставили им, – продолжал он, – все мыслимые и немыслимые удовольствия, а они посмотрели, приблизились и не пожелали от нас ничего принять.

– Можно, как гласит пословица, подвести лошадь к воде!.. – вставил Чэд.

– Вот-вот! А тон, каким Сара сегодня утром выказывала свое недовольство, – тон, которым, продолжая твое сравнение, заявляла, что не станет пить, – не оставляет нам никаких надежд.

Чэд помолчал и затем, словно утешаясь, сказал:

– Но мы, по правде сказать, и не рассчитывали, что они останутся всем довольны.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Стрезер в раздумье. – Мне, во всяком случае, хотелось их ублаготворить. Впрочем, – сказал он уже громче, – не сомневаюсь: именно мои старания и оказались никуда не годными.

– Вы чудо что за человек. Право, мне иногда кажется, что вы мне только снитесь! – воскликнул Чэд. – Ну а раз вы не греза, а настоящий, – добавил он, – остальное – трын-трава.

– Настоящий-то я настоящий, только уж очень нелепый и смешной – самому себе неспособен себя объяснить. Где уж им меня понять? Я на них не в претензии.

– Вот как. Зато они к нам в претензии, – обронил Чэд вполне добродушно, и Стрезер вновь отметил про себя, что его юный друг в прекрасном расположении духа. – Мне, поверьте, очень неловко, – продолжал Чэд, – но все же хотел бы напомнить, что вам не помешает хорошенько подумать… – И он замолчал, словно опасаясь навязываться.

Но Стрезер жаждал выслушать все до конца:

– Договаривай, договаривай…

– Ну, в вашем возрасте… и зная, сколько, если сбудется то, что намечалось, матушка может для вас сделать и кем стать…

Природная щепетильность не пускала Чэда дальше этого предела, и в следующее мгновение Стрезер переложил груз на себя.

– При моем необеспеченном будущем. И очень ограниченных способностях заботиться о собственной персоне. Зная, как отменно сделает это она. С ее состоянием, добрым сердцем и неизменным – просто чудо каким! – согласием так далеко зайти. Все так, все так, – подвел он итог. – Таковы упрямые факты.

Чэд, однако, пожелал прибавить к перечисленным еще один:

– И потом, ведь матушка вам и вправду очень дорога. Разве не так?

Его старший друг медленно повернулся к нему.

– Ты поедешь?

– Поеду, если вы скажете, что считаете, мне надо. Вы же знаете, – добавил он, – я был готов еще полтора месяца назад.

– Знаю, – ответил Стрезер. – Только тогда ты не знал, что я не готов. А теперь ты готов, потому что это знаешь.

– Пожалуй, что так, – согласился Чэд. – Но как бы там ни было, я говорю искренне. Вы предлагаете взять все на себя. За кого же вы меня принимаете, полагая, что я способен допустить, чтобы вы расплачивались один?

Они стояли у парапета рядом, и Стрезер, словно желая заверить молодого человека, что он не совсем без средств, одобрительно потрепал его по плечу, но тот не успокаивался и из чувства справедливости вновь вернулся к так называемому материальному вопросу.

– Но вы отказываетесь – извините, я называю вещи своими именами, – вы отказываетесь от денег. Возможно, от больших денег.

– Ох-хо-хо, – рассмеялся Стрезер, – даже если от небольших, ты вправе об этом говорить. Впрочем, должен, со своей стороны, напомнить тебе, что ты тоже отказываешься от денег; более того, не «возможно», а, думается мне, наверняка – от очень больших денег.

– Совершенно верно. Но у меня есть определенная сумма, – возразил, помолчав, Чэд. – Тогда как о вас, дорогой мой, о вас…

– Никак не скажешь, – продолжил за него Стрезер, – что я владею «суммой», определенной или неопределенной? Весьма справедливо. Тем не менее с голоду я не помру.

– Об этом не может быть и речи! – подчеркнуто горячо заявил Чэд, и они, довольные друг другом, продолжали разговор, хотя в нем по какой-то причине произошла небольшая пауза, в течение которой младший из собеседников принялся мысленно взвешивать, будет ли тактичным тотчас и тут же обещать старшему обеспечить помянутую гарантию от голодной смерти. Однако на всякий случай решил пока за наилучшее воздержаться, тем паче что к концу следующей минуты они уже двинулись в совсем ином направлении. Нарушая ход беседы, Стрезер вдруг вернулся к затронутой ранее теме – встрече Чэда с Сарой, поинтересовавшись, не дошло ли во время их свидания до так называемой «сцены». Чэд ответил, что, напротив, они были отменно вежливы, добавив, однако, что Салли не принадлежит к числу женщин, которые ошибочно думают, будто учтивостью можно пренебрегать. – К тому же у нее связаны руки. Я с самого начала, – лукаво заметил он, – постарался взять над ней верх.

– Ты имеешь в виду – она очень много от тебя получила.

– Меньше, не нарушая приличий, я, разумеется, и не мог ей дать; только, думается, она не ожидала, что я предоставлю ей столько удовольствий. И набросилась на них, прежде чем что-либо сообразила.

– И, потребляя, вошла во вкус, – сказал Стрезер.

– Вошла во вкус… и больше, чем ожидала. – И тут же последовало: – Только я не пришелся ей по вкусу. Ко мне, честно говоря, у нее явная неприязнь.

– Зачем же тогда она тянет тебя домой?

– Затем, что чувство неприязни возмещается чувством победы. Если ей удастся залучить меня туда, это будет ее победой.

Стрезер мысленно, не торопясь, прошелся по этой цепочке аргументов.

– Да, – кивнул он, – пожалуй, ты прав. Но какой смысл в подобной победе, если, опутанный, чувствуя ее неприязнь к себе и испытывая не меньшую к ней, ты по приезде неизбежно будешь с ней в натянутых отношениях.

– Ах, – возразил Чэд, – дома она это как-нибудь перетерпит. Одно то, что я завязну в Вулете, доставит ей сладкое чувство победы. Невыносим я для нее в Париже.

– Иными словами, ей невыносима…

– Вот именно…

Чэд мгновенно понял, что его поняли, и теперь оба собеседника ближе, чем когда-либо прежде, подошли к необходимости назвать мадам де Вионе. Однако в силу поставленных ими ограничений в воздухе лишь витало, что миссис Покок сильно ее невзлюбила, имя же этой леди так и не было названо. Это умолчание добавило штрих к само собой разумеющемуся признанию редкостной дружбы между нею и Чэдом. Сам он впервые позволил себе в такой мере приоткрыть последний покров над этим дивом, заговорив сейчас о том, каким проклятым и задавленным окажется дома в свете тех чувств, какие она уже вызвала в Вулете.

– Могу вам сказать, кто еще меня не выносит.

Стрезер сразу догадался и поспешил выразить несогласие.

– Нет-нет, Мэмми никаких дурных чувств… – он быстро спохватился, – ни к кому не питает. Мэмми – прелесть!

Чэд покачал головой.

– Потому-то мне и обидно. А она, без сомнения, меня недолюбливает.

– Тебе очень обидно? Ну а что бы ты сделал ради нее?

– Я любил бы ее, если бы она меня любила. Честное слово, – заявил Чэд.

Его собеседник задумался.

– Ты только что спросил меня, «дорога» ли мне, сама по себе, некая дама. Вот и меня мучает соблазн задать тебе тот же вопрос. Разве тебе не «дорога» некая другая дама?

Чэд пристально посмотрел на него, словно разглядывая в свете лампы, падавшем из окна.

– Только разница в том, что я этого не хочу.

Стрезер остолбенел.

– Не хочешь?

– Стараюсь не хотеть… вернее, старался. Изо всех сил. Чему вы удивляетесь? – непринужденно бросил молодой человек. – Вы же мне и подсказали. Да я и сам уже склонялся, – добавил он, – а вы подстегнули. Полтора месяца назад мне казалось, я из этого выпутался.

Стрезер внимательно его слушал.

– Нет, ты не выпутался.

– Не знаю… Но хочу знать, так это или не так, – сказал Чэд. – Если бы мне захотелось, очень захотелось, самому захотелось вернуться, я, наверное, знал бы.

– Возможно, – сказал Стрезер. – Но ты все равно ни к чему бы не пришел – разве только, что хочешь захотеть, да и то, – добавил он, – лишь пока здесь обретаются наши друзья. Тебе и сейчас все еще хочется захотеть? – И так как Чэд издал полускорбный-полусмеющийся звук, какой-то неясный и двусмысленный, и, схоронив лицо в ладонях, принялся потирать его неловким движением, словно пытаясь в чем-то утвердиться, Стрезер поставил вопрос ребром: – Да или нет?

Минуту-другую Чэд сохранял ту же позу, но в конце концов поднял на Стрезера глаза и заявил:

– Мне этого Джима непереносимо много!

– Ну, знаешь, я не прошу тебя ни ругать их, ни аттестовывать, ни объяснять мне, что такое твоя родня. Я просто снова ставлю перед тобой вопрос: сейчас ты готов? Ты говоришь, ты их «увидел». Стало быть, то, что ты «увидел», лишило тебя силы сопротивляться?

Чэд посмотрел на него со странной улыбкой – впервые за все время в ней мелькнуло что-то приближающееся к озабоченности.

– А вы не можете дать мне силы сопротивляться?

– Подведем итоги, – продолжал Стрезер очень серьезным тоном и словно не слыша этой реплики. – Подведем итоги. Для тебя здесь сделали больше, чем, думается, я когда-либо видел, чтобы человек сделал – не попытался сделать, такое возможно, а с успехом сделал – для другого.

– Да, безмерно много. – Чэд не преминул отдать этому должное. – И вы еще прибавили.

И опять Стрезер продолжал, словно не слыша его слов:

– Только нашим друзьям это ни к чему.

– Да, совсем ни к чему.

– И на этом, так сказать, основании они требуют от тебя отречения и неблагодарности. А от меня, – добавил он, – найти способ тебя на это подвигнуть.

Чэд оценил его мысль.

– А так как вы не нашли способ подвигнуть себя, вам, естественно, не найти его для меня. Вот так-то. – И вдруг задал вопрос, попавший не в бровь, а в глаз: – Вы по-прежнему считаете, она не питает ко мне неприязни?

Стрезер замялся.

– Она?…

– Да… матушка. Мы говорили о Саре, но ведь это одно и то же.

– Положим, там, где речь идет о тебе, – не одно и то же, – возразил Стрезер.

На что его юный друг – хотя и не сразу, а словно мгновенно поколебавшись, – дал такой примечательный ответ:

– Если они питают неприязнь к моему дорогому другу, стало быть, одно и то же. – В этих словах была непреложная истина, и Огрезеру их было достаточно. Ничего больше и не требовалось. Ими молодой человек выразил свою приверженность «дорогому другу» сильнее и откровеннее, чем когда-либо прежде, признался в таких глубоких тождествах и связях, при которых даже можно позволить себе поиграть мыслью о разрыве, но которые, в определенный момент, могли еще закружить его сильнее, чем попавшего в водоворот.

– Вас они тоже не выносят… – продолжал он, – и из этого кое-что следует.

– Они, – сказал Стрезер. – Но не твоя матушка.

Чэд, однако, остался верен своему тезису – точнее, верен Стрезеру.

– И она… если вы не поостережетесь.

– Я и так остерегаюсь. Я, если угодно, все время настороже, – заверил его наш друг. – Потому-то я и хочу повидать ее еще раз.

Это заявление вызвало у Чэда тот же, что и раньше, вопрос:

– Повидать матушку?

– В настоящий момент – Сару.

– Вот оно что! Только, убейте меня, не пойму, – с некоторым недоумением проговорил Чэд, – что это вам даст?

Ох, его собеседнику пришлось бы слишком долго объяснять!

– Потому что у тебя, друг мой, отсутствует воображение. Воистину так. У тебя тьма других качеств. Но воображение – понимаешь ли – отсутствует начисто.

– Смею сказать, понимаю. – Мысль, что у него отсутствует воображение, явно заинтересовала Чэда. – Зато не слишком ли много его у вас?

– Ох, слишком!..

И, выслушав этот упрек, словно он был последней каплей, заставившей его спасаться бегством, Стрезер тотчас стал прощаться.

Часть 11

XXIX

Одним из событий второй половины дня после того, как миссис Покок снизошла до нашего друга, был час незадолго до обеда, проведенный им в обществе мисс Гостри, которым он, несмотря на упорные призывы, раздававшиеся в последнее время с других сторон, не пренебрегал; а то, что он ею никоим образом не пренебрегал, ясно вытекало из самого факта, что он оказался у нее в тот же час уже на следующий день – и, более того, превосходно сознавая, что у него есть чем приковать ее слух. Сейчас, как и прежде, постоянно оказывалось, что всякий раз, когда ему нужно было сделать крутой поворот, он неизбежно возвращался сюда, и она преданно его ждала. Но ни одно из этих посещений еще не было в целом следствием более животрепещущих происшествий, чем два, случившихся за краткий промежуток со времени его последнего визита, – происшествий, о которых ему предстояло ей теперь доложить. Вчера за полночь он встречался с Чэдом и, как следствие состоявшегося между ними разговора, этим утром вторично беседовал с Сарой.

– Но все они – наконец-то! – уезжают, – сообщил он.

На мгновение это известие озадачило мисс Гостри.

– Все? И мистер Ньюсем с ними?

– Еще нет! Сара, Джим и Мэмми! И с ними Уэймарш – ради Сары. Такое облегчение, даже не верится! – продолжал Стрезер. – Кажется, я этого не перенесу – такая неожиданная радость. Впрочем, неожиданная радость еще и то, – добавил он, – ну, как вы думаете, что? – то, что Крошка Билхем тоже с ними. Он, конечно, едет ради Мэмми.

– «Ради»? – удивилась мисс Гостри. – Вы полагаете, они уже помолвлены?

– Ну, если угодно, ради меня, – пояснил Стрезер. – Он ради меня чего только не сделает, как, впрочем, и я для него – все, что в моих силах. И ради Мэмми тоже. И Мэмми для меня все, что сможет, сделает.

Мисс Гостри испустила глубокий вздох.

– Просто диву даешься, как вы умеете подчинять себе людей.

– Да, и это, разумеется, превосходно, с одной стороны. Но, с другой, полностью уравновешивается тем, как я не умею. Я ничего не добился от Сары, хотя мне и удалось вырвать у нее еще одно свидание, о котором сейчас расскажу. Правда, с остальными все получилось как надо. Ведь должен быть и у Мэмми, следуя благословенному закону жизни, свой молодой человек.

– А у бедняги Билхема? Что должно быть у него? Вы полагаете, они готовы пожениться ради вас?

– Я полагаю, что, следуя тому же благословенному закону, если они не поженятся, ничего не произойдет. Вот уж о чем у меня голова не болит.

Она сразу поняла, что он имеет в виду.

– А мистер Джим? Кто составил компанию ему?

– Ох, тут я ничего не сумел устроить, – пришлось признать Стрезеру. – Ему, по обыкновению, открыт весь мир – мир, который в конечном итоге, если послушать Джима, – о, у него тьма удивительных приключений! – необыкновенно к нему благоволит. Он, к счастью, везде – «на нашей грешной земле», как он выражается, – находит все, что ему нужно. А самое замечательное свое приключение он пережил на днях.

Мисс Гостри, уже зная, о чем речь, мгновенно связала концы с концами.

– Он побывал у Мари?

– Да, сам по себе, сразу после приема у Чэда, он – разве я не говорил вам? – отправился к ней на чашку чаю. По ее приглашению – но один.

– Совсем как вы! – улыбнулась Мария.

– Только не в пример мне он чувствует себя с нею очень уютно. – И, поскольку его собеседница не скрыла, что вполне согласна с таким наблюдением, которое дополнила и обогатила собственными воспоминаниями, добавил: – Вот мне и захотелось устроить, чтобы мадам де Вионе тоже поехала.

– В Швейцарию? В этом обществе?

– Да, ради Джима – ну и для общей симметрии. Недели на две, если бы удалось, она бы поехала. Она готова, – сказал он, следуя своему новому представлению о ней, – готова на все.

С минуту мисс Гостри молчала, вникая в услышанное.

– Она само совершенство!

– Думается, ей захочется приехать вечером на вокзал, – проговорил Стрезер.

– Проводить его?

– Вместе с Чэдом – не восхитительно ли! – как знак внимания к ним. Она делает это – он словно видел ее воочию – с таким воздушным изяществом, так непринужденно и весело – тут и у мистера Покока голова пойдет кругом.

Эта мысль целиком захватила нашего друга, и его собеседница выждала немного, прежде чем заметить:

– Как, короче говоря, пошла кругом у вас. Немножко. Вы ведь влюблены в нее, признайтесь? – решилась она.

– Влюблен – не влюблен… Право, это не имеет значения. Почти никакого… А уж наших отношений с вами никак не касается.

– Все-таки, все-таки, – продолжала с улыбкой Мария, – они, эти пятеро, едут, а вы и мадам де Вионе остаетесь.

– О, и Чэд, – поправил ее Стрезер. – И вы.

– Ах – я! – Она снова как-то сокрушенно вздохнула, внезапно выдав что-то затаенное, что-то, с чем не могла примириться. – По-моему, я напрасно остаюсь. В сложившихся обстоятельствах – как вы их изъяснили – я чувствую себя совершенно лишней, отторженной.

Стрезер замялся.

– Но ваша отторженность, то, что вы от всего в стороне, – позиция, которую вы сами – не так ли? – избрали.

– Да, сама. Это было необходимо… то есть так лучше для вас. Я другое хотела сказать: по-моему, вам от меня уже мало пользы.

– Как вы можете так говорить? – всполошился он. – Вы даже не знаете, как мне полезны. А когда перестанете…

– Что тогда? – спросила она.

– Тогда я сам вам скажу. А пока можете не сомневаться на этот счет.

Она на мгновение задумалась.

– Вы положительно хотите, чтобы я осталась?

– Разве я дал вам повод считать иначе?

– Нет, вы, что и говорить, очень милы со мной. Но, – пояснила Мария, – тут дело во мне. Наступает лето, и в Париже, как вы могли заметить, становится жарко и пыльно. Все разъезжаются, и кое-кто – не в Париже – ждет меня к себе. Но если я нужна вам здесь…

Она словно уже подчинилась его слову, тем не менее им вдруг овладело острое – острее, чем он от себя ожидал, – чувство страха ее потерять.

– Вы нужны мне здесь.

Она приняла эти слова, словно услышала все, чего желала, словно они принесли ей, дали ей, возместили что-то недостающее в ее положении.

– Спасибо, – сказала она просто, и хотя он, несколько отрезвев, бросил на нее взгляд пожестче, добавила: – Спасибо вам.

Это нарушило течение их беседы, и он чуть-чуть задержался с ответом.

– А вот два месяца назад – или когда это было? – вы вдруг сорвались отсюда на целых три недели. И причина, которую мне назвали, вряд ли соответствовала действительной.

– У меня и в мыслях не было, – сказала она, – что вы мне поверили. Ну раз не догадались, тем лучше.

Он отвел глаза и, насколько позволяла тесная комната, медленно погружаясь в себя, отошел.

– Я часто об этом думал, но так ни до чего и не додумался. Нет, не догадался. И вот видите, с какой бережностью я отношусь к вам: ведь ни разу не спросил вас до сегодняшнего дня.

– Почему же сегодня… все-таки спросили?

– Чтобы показать, как мне вас недостает, когда вы отсутствуете, и как много это для меня значит.

– Ну, положим, куда меньше, – рассмеялась она, – чем могло бы. Впрочем, – добавила она, – если вы и впрямь не догадались, я скажу.

– Не догадался, – подтвердил Стрезер.

– Совсем?

– Совсем.

– В таком случае, я сорвалась, как вы выразились, чтобы не сгорать со стыда, находясь здесь, если Мари де Вионе вздумалось бы рассказать вам что-то меня роняющее.

Он, видимо, и сейчас не вполне поверил.

– Но ведь вам все равно пришлось бы столкнуться с этим по приезде.

– Ну, если у меня появилось бы основание полагать, что она сообщила вам что-то дурное, я оставила бы вас навсегда.

– Стало быть, – продолжил он, – только зная, что она поступила с вами милостиво, вы решили вернуться.

– Да, я благодарна ей, – подтвердила Мария. – Каково бы ни было искушение, она не разлучила нас. И это одна из причин, по которой я искренне ею восхищаюсь.

– Будем считать, что я тут присоединяюсь к вам. Но о каком искушении идет речь?

– Что обычно служит искушением для женщин?

Он задумался – правда, долго думать ему, естественно, не понадобилось.

– Мужчины?

– Устранив меня, она тем самым приковала бы вас к себе намного крепче. Но она поняла, что и без того может иметь вас в своем распоряжении.

– О, «иметь» меня! – Стрезер не без сомнения вздохнул. – С этим или без этого, – галантно добавил он, – вы всегда можете иметь меня в своем распоряжении.

– О, «иметь» вас! – повторила за ним мисс Гостри. – Я и впрямь вас «имею», – сказала она уже чуть менее иронично, – и в тот же момент, как вы изъявляете на то ваше желание.

Он остановился перед ней растроганный.

– Готов изъявлять его по пятьдесят раз на дню.

Это вновь вызвало у нее – весьма непоследовательно – сокрушенный вздох.

– Вот видите, какой вы.

Таким он и оставался до конца визита и, словно желая показать ей, насколько она ему полезна, вернув разговор к отъезду Пококов, принялся излагать – очень живо и с куда большим числом подробностей, чем мы в состоянии воспроизвести, – свои впечатления от всего, что произошло с ним в это утро. Он провел десять минут с Сарой в, ее отеле – десять минут, отвоеванных – благодаря его непреодолимому давлению – из того времени, которое, как уже доложил мисс Гостри, к концу их предшествовавшего свидания в его гостинице полагал для себя навсегда заказанным. Сару он, не доложив о себе, захватил врасплох в гостиной, где она занималась с модисткой и lingère,[95]95
  белошвейкой (фр.).


[Закрыть] счета которых, видимо, более или менее тщательно выверяла и которые вскоре удалились. Он сразу же начал с объяснения, что ему поздно вечером удалось выполнить данное ей обещание повидаться с Чэдом.

– Я сказал ей, что возьму все на себя.

– И вы «возьмете»?

– Возьму, если он не поедет.

Мария помолчала.

– А если поедет, чья это будет заслуга? – осведомилась она с несколько мрачноватым юмором.

– Думается, – сказал Стрезер, – в любом случае, все падет на меня.

– Иными словами, вы, полагаю, хотите сказать, – произнесла, чуть помедлив, его собеседница, – что полностью отдаете себе отчет: вы теряете все.

Он снова остановился перед ней.

– Да, пожалуй, можно и так сказать. Но Чэд теперь, когда увидел сам, действительно не хочет ехать.

Она была готова поверить, но, как всегда, добивалась ясности:

– Что же такого он увидел?

– Увидел, чего они от него хотят. И этого ему оказалось достаточно.

– По контрасту – неблагоприятному – с тем, чего хочет мадам де Вионе?

– По контрасту – точно так. Полному и разительному.

– И поэтому, главным образом, по контрасту с тем, чего хотите вы?

– Ох, – вздохнул Стрезер, – я и сам уже перестал оценивать или даже понимать, чего хочу.

Но она продолжала:

– Вы хотите ее… миссис Ньюсем… после того как она так с вами обошлась?

Мисс Гостри взяла более прямой курс в обсуждении этой леди, чем они до сих пор – она всегда держась высокого стиля – себе позволяли; но, видимо, не только поэтому он несколько помедлил с ответом.

– Смею сказать, иначе она себе и не представляет.

– А потому вы тем сильнее хотите.

– Я принес ей жестокое разочарование, – счел нужным напомнить Стрезер.

– Не спорю. Это известно, это ясно уже давно. Впрочем, разве менее ясно, – продолжала Мария, – что даже сейчас у вас есть средство исправиться. Тащите его решительно домой, – полагаю, это все еще в ваших силах, – и перестаньте казниться из-за ее разочарования.

– Ах, но тогда, – засмеялся Стрезер, – мне придется казниться из-за вашего. Но это очень мало ее задело.

– Интересно, что, в таком случае, вы вкладываете в понятие «казниться»? Вряд ли вы пришли к тому, к чему пришли, желая ублажить меня.

– О, и это, знаете ли, тоже, – возразил он. – Я не могу отделить одно от другого – здесь все слито воедино, и, возможно, именно по этой причине, признаюсь, я перестал что-либо понимать. – Он был готов вновь заявить, что все это не имеет ни малейшего значения, тем более что – как сам утверждал – он, собственно, ни к чему не «пришел». – В конце концов, раз дело дошло до крайней черты, она все же – в последний раз – меня прощает, дает еще один шанс. Видите ли, Пококи уезжают недель через пять-шесть, и они вовсе не рассчитывали – Сара сама сказала, – что Чэд поедет с ними путешествовать. Ему открыта возможность присоединиться к ним в последний момент в Ливерпуле.

– Открыта возможность? Разве только вы ее «откроете». Как может он присоединиться к ним в Ливерпуле, когда все глубже и глубже увязает здесь?

– Он дал ей слово – я уже говорил вам, она сама мне сообщила – слово чести поступить так, как я скажу.

Мария остановила на нем долгий взгляд.

– А если вы ничего не скажете?

Тут он, по обыкновению, вновь прошелся по комнате.

– Кое-что я нынче утром ей сказал. Дал ответ – ответ, который обещал, после того как услышу от Чэда, что он готов обещать. Вы помните, она потребовала вчера, чтобы я вырвал у него чуть ли не клятву.

– Стало быть, цель вашего визита, – проронила мисс Гостри, – сводилась к тому, чтобы ей отказать.

– Отнюдь нет. Напротив, попросить отсрочки, сколь ни странным вам это покажется.

– Какая слабость!

– Совершенно верно! – Она проявляла раздражение – и прекрасно: теперь, по крайней мере, он знает, на каком он свете. – Если я человек слабый, мне следует это для себя выяснить. А если это не так, смогу утешиться, даже гордиться тем, что я – человек сильный.

– Единственное утешение, полагаю, – заметила она, – которое вам остается.

– Во всяком случае, – возразил он, – это даст еще целый месяц. В Париже, как вы сказали, в ближайшие дни и в самом деле станет пыльно и жарко, но жара и пыль ведь не самое главное. Я не боюсь остаться; лето здесь сулит свои бурные – вернее, тихие – радости: город в это время еще живописнее. Думается, мне в нем понравится. Вдобавок, – и он благодушно ей улыбнулся, – здесь будете вы.

– Ох, – вздохнула она, – моя скромная персона не прибавит Парижу живописности: я буду самой незаметной фигурой в вашем окружении. Однако, вполне возможно, – предупредила она, – никого другого у вас не будет. Мадам де Вионе скорее всего уедет. И мистер Ньюсем отправится вслед за ней. Разве только они заверили вас в обратном. Так что как бы ваше намерение остаться здесь ради них, – она считала своим долгом его предостеречь, – вас не подвело. Конечно, если они останутся, – добавила она, – Париж только выиграет в живописности. Впрочем, вы можете составить им компанию и в другом месте.

В первое мгновение Стрезер счел это счастливой мыслью, но уже в следующее оценил более иронически:

– Вы хотите сказать – они, возможно, уедут вместе?

Она не отвергла такой возможности.

– По-моему, – рассудила она, – они поступили бы с вами крайне бесцеремонно. Хотя, откровенно говоря, теперь уже трудно определить, в какой мере они должны церемониться с вами.

– Конечно, – согласился Стрезер, – мои отношения с ними весьма необычны.

– Вот именно; так что как тут определишь, в каком стиле им с вами вести себя. Да и собственные их отношения, – если они хотят держаться на той же высоте, – несомненно, нужно еще строить и строить. Самое лучшее, что они, пожалуй, могли бы предпринять, – вдруг решительно заявила она, – это удалиться в какой-нибудь уединенный уголок, тут же предложив вам разделить его с ними. – При этих словах Стрезер взглянул на нее: ему показалось, словно легкое раздражение – на его счет – вновь овладело ею, и то, что последовало, частично это подтвердило: – Ах, пожалуйста, не бойтесь сказать, будто в Париже вас удерживает перспектива наслаждаться пустым городом, обилием свободных мест в тени, прохладительными напитками, безлюдными музеями, вечерними прогулками в Лес,[96]96
  Имеется в виду Булонский лес, излюбленное место прогулок парижской аристократии.


[Закрыть] не говоря уже об обществе нашей бесподобной дамы, которым вы будете пользоваться почти единолично. – И еще добавила: – И совсем распрекрасно было бы, смею думать, если бы Чэд на неделю-другую отправился куда-нибудь сам по себе. С этой точки зрения жаль, очень жаль, заключила она, – что ему не приходит на ум повидаться со своей матушкой. Вы, по крайней мере, получили бы передышку. – Эта мысль на мгновение завладела ею. – Право, почему он не едет повидаться с ней? Даже недели, в такой удобный момент, было бы достаточно.