Текст книги "Не умирай в одиночку"

– Почему? – вдруг спросила я. Не знаю, по какой причине, но меня словно холодной водой окатили. Шевельнулось в душе какое-то предчувствие.

– Что – почему? – не поняла Юлька.

– Почему это происходило в соседних областях, а до нас докатилось только сейчас?

Юлька оторопело смотрела мне в лицо, а потом в ее глазах засветилось что-то похожее на огонек азарта, вперемешку с уважением.

– Ха! – выдохнула она. – А ты голова! Мы столько про это трындели, и никому в голову не пришло задать вопрос, почему это стало происходить у нас. А ведь причина должна быть. Ведь не птичий грипп это в самом деле. Это только в американских ужастиках убийства начинаются, после того как дикие утки переносят пыльцу одуванчиков на своих клювах в другие регионы…

– Давай-ка поразмыслим над этим, – предложила я. – Ты тоже сказала одну очень умную вещь. Причина того, что убийства начались у нас, скорее всего географическая. Ты права. В соседних областях преступления прекратились?

– Ага. Сашка сказал, как ножом отрезало. Он потому сюда и приехал, специальное расследование проводит.

– Отсюда вывод – убийца, или убийцы переехали. Сколько это уже продолжается?

– Не знаю точно, но точно пару лет. Может и больше, но раньше трупы не связывали в единую серию, насколько мне известно. Сашка тоже сильно не откровенничал, видно, хочет в одиночку все размотать и премию получить.

– А ты?

Юлька скривила губы.

– Какая тут премия… Я за идею бьюсь. Нутром чую, истина, как в «Секретных материалах» – где-то рядом. А ухватить не могу. И знаешь что? Внутренний голос мне подсказывает, что интрига этого дела гораздо тоньше.

– Почему?

– А вот как раз потому, что если бы дело касалось только убийств и порнухи, давно все размотали бы менты. К чему, к примеру, такая сложность, как замануха людей из чата? Все женщины как одна – одинокие, разведенные и, что характерно – красивые. Причем все красивы по-своему. Катя – пышная блондинка, Наргис – восточная брюнетка… Нет, в маньяков я не верю. Точнее сказать, тот, кто все это устроил – отнюдь не маньяк, а человек в здравом уме и твердой памяти. Больно вычурно все это устроено. С тем же успехом знакомиться можно было и на улице, в клубах знакомств…

– Погоди, – нахмурилась я. – На улицах у женщины на лице не написано, что она – разведенка или одинокая, а обручальное кольцо давно не показатель. В клуб знакомств нужно как минимум придти, и, стало быть, оставить четкие следы. Ну, представь ситуацию: состоит там в картотеке женщина. Приходит мужчина, берет ее данные, а потом эту женщину убивают. Даже если мужик загримирован, или вообще пришел подставной, есть шанс, что его вспомнят и опознают. А чат – это просто разноцветные буквы на экране и фотография, которая может быть чужой. Назначил свидание в приватной комнате – кто об этом узнает, если сама женщина об этом не скажет?

– И кто-то занимается этой заманухой, – подняв палец вверх заявила Юлька. – Какой-то мужик с ними встречается, может быть, даже не один. Кто-то довольно симпатичный, обеспеченный, раскрепощенный…

– И имеющий возможность передвигаться и не вызывать тем самым подозрения, – добавила я.

– Это еще почему?

– Так география преступлений весьма обширна. Либо он переезжает, либо он мотается в командировки. Представь себе, что ты – маньяк. Ты хочешь совершить преступление, но в родном городе ты это делать опасаешься. В соседний нужно поехать, там нужно где-то жить, чем-то питаться, опять же жертву надо выследить, если взять за аксиому, что все убитые – не случайные жертвы.

– С тем же успехом он может просто переезжать в разные города, меняя место жительства, – возразила Юлька.

– Возможно, – согласилась я, – но уж больно это хлопотно, особенно если учесть, что в предыдущем городе милиция так и не смогла выйти на его след. Может быть, он очень хитер и по-волчьи чует опасность, смываясь в нужное время, но мне все-таки больше нравится вариант с командировками.

Юлька задумалась, отхлебнула из бокала водичку и решительно кивнула.

– В этом что-то есть. Если он, к примеру, представитель какой-нибудь крупной фирмы. Ему тогда и карты в руки. Командировку оплачивают, приехал в чужой город, где его никто не знает, уконтропупил бабу…

Юлька замолчала, а потом сморщила нос.

– Нет, не сходится. Порнуха то откуда берется? Сашка сказал, видео с Наргис было не единственным. Я, правда, других кассет не видела, мне и той вот как хватило. И мужики, насилующие женщин… Они тоже переезжают из города в город? Коллективные маньяки какие-то…

– И все-таки, я считаю, что должна быть причина, по которой соседние губернии им разонравились, – назидательно сказала я. – Ведь не у нас это началось. А это может быть что угодно, например… например… перевод на другую должность.

– Чикатило тоже ездил по другим городам и убивал направо и налево, – ядовито фыркнула Юлька, – и при этом его на новые должности не назначали.

– Но видеоаппаратуру он с собой все-таки не таскал, фильмы с групповым порно не снимал, – сладко возразила я и добавила сурово: – Подумайте об этом.

– Угу, – уныло кивнула Юлька и отодвинула свою тарелку, – Даже есть расхотелось… И знаешь, что самое неприятное? Мы ведь с этим маньяком можем общаться каждый день. Кто из нас говорит о себе правду? За фотографией может скрываться кто угодно: сопливый младенец, столетний старикан, немощный паралитик…

– Женщина, – услужливо подсказала я. – К примеру, как твоя заклятая подруга Вивиана.

– При чем тут Вивиана? – удивилась Юлька.

– При том. Там, на другом конце проводов, вместо разудалой бабенки с большими сиськами сидит какой-то мужик.

– Кто тебе сказал? – вытаращила глаза Юлька.

– Сама доперла, а она, то бишь, оно, прокололось пару раз. Я его на мелочах подловила. Оно сперва в размерах груди путалось: то у нее третий размер, то четвертый, потом срезалась на косметике, брякнула какую-то глупость про лифтинг. Короче, сидит там мужик какой-то, на клавиши давит.

– Голубой что ли? – скривилась Юлька.

– Может, и голубой. А может быть, как раз наш маньяк. Сидит, почву зондирует.

– Да ну, – отмахнулась Юлька, – глупости. Во-первых, эта Вивиана тупа, как пробка, ее не хватает даже на поддержание простейшей беседы. Во-вторых, нелогично маньяку прятаться за женским ником и заманивать баб. Она скорее мужиков заманит.

– Почему же, – криво усмехнулась я. – А ты представь себе ситуацию. Появляется у тебя виртуальная подруга, ты начинаешь ей доверять, рассказываешь о себе всю подноготную о том, какая ты несчастная и одинокая. Она обещает познакомить тебя с классным мужиком – вот тебе и засада. Ты бы на такое повелась?

– Пожалуй, да. Вот только вряд ли мне понравился бы кто-нибудь из ухажеров Вивианы. Разве что ты бы кого посоветовала? Признавайся, маньячка – это ты?

– Сама вот думаю – не я ли? – усмехнулась я. – А то, что баб убивают постоянно, так это я конкуренток устраняю, чтобы не стояли между мой и принцем на красном «Феррари».

– Но хоть тресни, в то, что маньяком может быть Вивиана, я не верю, – категорично заявила Юлька. – Она такая же тупая, как Алишер, такая же навязчивая и так же не понимает шуток.

– Алишер? Он очень остроумный, напрасно ты про него так, – возмутилась я, а Юлька отмахнулась.

– Я не о том Алишере. Я про того, кто в чате именует себя Хирургом. Все послания мне любовные шлет, мол, люблю, жить не могу… надоел, хуже собаки.

– А, – вспомнила я, – точно. Я и забыла, что Алишеров у нас в чате два. Но с Хирургом я не общалась.

– Знаешь, что я подумала, – произнесла Юлька, засунув в рот ложку с салатом, – нужно узнать, кто из постоянных посетителей чата находится у нас в городе, а кто у черта на рогах. Так мы, по крайней мере, сузим круг подозреваемых.

– Ни черта мы не сузим, – возразила я. – Во-первых, людям свойственно передвигаться. Мы только что говорили, что маньяк сменил уже две губернии. Во-вторых, откуда ты знаешь, кто он? Он может выходить в чат под разными именами и вообще не вступать в дискуссии со всеми подряд. Сколько таких вот виртуалов? Висит человек в чате, ни с кем не разговаривает, ну и его никто не трогает… Ты исходишь из того, что ты знаешь этого убийцу. А если нет?

– И что же делать? – приуныла Юлька.

– Не лезла бы ты в это дело, – посоветовала я. – И Никитосу тоже заняться нечем, не иначе. Оставьте ментам разбираться.

– Вот еще, – фыркнула Юлька. – Менты дальше собственного носа не видят. Им Сашка все рассказал, ты думаешь, его стали слушать? Для них чат это что-то из рода фантастики, прибора умнее калькулятора они в принципе не признают.

– По крайней мере, будь осторожна, – вздохнула я, поняв, что переубедить ее мне не удастся.

– Виль, я унаследовала нужные гены. Мой дед-разведчик фору любому Штирлицу бы дал. Он до сих пор в лесу пеньки мхом к югу разворачивает – врагов запутывает, – рассмеялась Юлька. – Так что я и дело распутаю, и под прицел не попаду.

– Сдается мне, что ты в это дело кинулась, чтобы боль сердешную приглушить, – заявила я. – Пашун то не объявлялся?

– Сегодня звонил, – мрачно ответила Юлька. – Причем, разговаривал, как ни в чем не бывало. Сказал, завтра за вещами зайдет. Он сильно не настаивал, но я решила, что не желаю, чтобы его барахло постоянно путалось у меня под ногами.

– Не боишься слабинку дать? – сочувственно спросила я. – Ты же его столько раз прощала.

– Не знаю. Я предусмотрительно смоюсь из дома, на хозяйстве соседа оставлю. С ним Пашка точно спать не будет. А сама найду занятие поувлекательнее.

Юлька закатила глаза и блудливо ухмыльнулась.

– Кого уже склеила? – заинтересовалась я. – Я его знаю?

– Знаешь, – хихикнула Юлька. – Валера Беликов тут клинья подбивает. Статейку заказал, талию как бы ненароком всю ощупал, на машинке катал. Зовет в ресторан завтра.

– Молодец, – похвалила я. – Правда, он тебя лет на десять как минимум старше. Но я одобряю твой выбор. На него тут такая очередь стояла. Я и сама бы не прочь, да вот беда, не смотрит он в мою сторону дольше трех секунд.

– Я и сама знаю, какая я молодец, – парировала Юлька. – Знаешь, не ожидала от себя такой прыти, думала дольше страдать буду. И ведь так обидно, что подставили люди, которых считала близкими. До сих пор поверить не могу, что со мной такое могло произойти.

– Что случилось с моей рыбкой? – осведомился сидящий за соседним столиком мужчина с невероятно грустными телячьими глазами. Я сначала удивилась: к кому он обращается, ведь за столиком он сидел один, не к нам ли? И только потом увидела у него в ухе гарнитуру от сотового телефона. Юлька подняла глаза и вопросительно посмотрела на меня, так как я начала улыбаться.

– У рыбки болит головка? Рыбонька прилегла? – вкрадчиво спросил мужчина. Я чуть слышно фыркнула. Интрига завязывалась. На мужчину оглядывались и другие посетители. Юлька заерзала и принялась крутить головой.

– Ну, не расстраивайся, рыбонька… Я скоро приеду. Да-да… Нет-нет, кушать не буду…. Нет-нет… Правда, не буду…. Не хочу… Да-да… Ты потерпи чуть-чуть…

Юлька, улицезревшая источник звуков, внимательно разглядела его и вдруг начала складываться пополам и сползать под стол.

– Ты чего? – удивилась я.

– Ты посмотри, что у него в тарелке! – прошипела Юлька, затолкав в расползающийся в улыбке рот кулак. Я обернулась и уставилась в тарелку мужчины.

На ней, скорбно глядя вверх одним глазом, лежала тушка форели.

Хирург

Я улыбался весь день. Предстоящее приключение невероятно будоражило мою кровь. Сегодня даже солнце светило по другому, птички не так пели, люди улыбались радостными улыбками. Никогда бы не подумал, что намерение кого-то убить так примиряет тебя с окружающим миром.

И не важно, что на улице плюс три, небо затянуто косматыми серыми тучами, а из птиц видны только вороны и чумазые, нахохлившиеся воробьи, готовые порвать конкурента в борьбе за хлебную корку. В моих сладких мечтах все было окрашено в яркие тона.

Правда, оттенки были преимущественно красные. Багровое небо, алые лужи и малиновые птицы. Женщины в красном… Цвет ночи…

В голливудском блокбастере один из ведущих психиатров не видел красного цвета после пережитой психической травмы. Я же, напротив, красный видел очень отчетливо. Алые всполохи заполняли все вокруг, временами застилая взор.

На дело я отправился поздним вечером. Долго выбирал орудие убийства. Сперва хотел остановиться на привычном скальпеле, но потом передумал и взял нож. Скальпель – слишком тонкая штука для таких вещей. Требовалось что-то радикальное.

Адрес Юлии Быстровой я взял в справочном бюро без всяких проблем. До ее дома тоже добрался без труда. Этот не самый благополучный район я хорошо знал. Раньше приходилось работать тут в местной поликлинике. Пациентами преимущественно были пенсионеры, от которых дурно пахло мочой, потными телами и чем-то кислым. Наверное, так пахнет старость. Я ненавидел работать с пенсионерами, которые без конца жаловались на свои многочисленные болячки, но в любой момент могли своими клюшками забить до полусмерти попытавшегося пробраться без очереди к заветному кабинету хоккеиста. Они не оставляли в карманах моего халата хрустящих купюр. Все они были пережитками прошлого времени, считая, что их должны лечить бесплатно. А я, хотя всю жизнь мой отец внушал мне уважение к старшим, испытывал прямо противоположные чувства. Все-таки были же раньше мудрые правители, которые велели сбрасывать со скалы старых и немощных…

Мы прежде жили в маленьком городе, почти деревне, недалеко от границы с Казахстаном, откуда мои предки были родом. Меня назвали Алишером в честь прадеда, великого и ужасного бея, как внушал мне отец. Он всеми силами пытался соответствовать славному имени своего предка, держался соответственно и соответственно работал в комитете партии, тогда единственной в стране. И неважно, что городок наш был мал, и развернуться папаше было негде. Его это не смущало. Правда, отцу регулярно приходилось ездить в соседний город, отчитываться перед вышестоящим начальством, которое тоже любило руководить и наказывать, особенно таких как мой папаша. Придя с работы, вволю наруководившись, он вымещал накопившееся раздражение на нас.

Моя мама зимой и летом ходила в платке, скрывавшем половину ее лица. Делалось это по простой и тривиальной причине. Однажды, изрядно приняв на грудь, папаша начал стегать ее камчой. Один точный удар разорвал ей щеку и оторвал мочку уха. Доставалось и мне, хотя мать всеми силами старалась защитить меня. На моей спине до сих пор красуется узкая белая полоса – подарок от заботливого папочки.

Восточный мужчина должен уважать старших, но я не мог этого сделать. Старшие для меня ассоциировались с пьяным отцом, который мечется по квартире с хлыстом и стегает мою покорную забитую мать, закрывающую лицо руками.

– Когда-нибудь я стану врачом, буду уважаемым человеком и я заберу тебя к себе, вылечу твое лицо, – шептал я матери. Она кивала, гладила меня по голове, а на мою щеку падали ее слезы. Жить вместе с отцом становилось все труднее с каждым годом. Он почти не контролировал себя. И я хотел его убить.

Мама не дожила до того дня, когда я стану врачом. Она умерла зимой, когда мне было пятнадцать лет. Я плохо помню тот день, только отрывки событий. Помню мерзлую землю на кладбище, которую долбили матерящиеся мужики. Помню, что стоял и смотрел на обернутое зеленой материей тело. Помню грузно сидящего на стуле отца. Не знаю, почему он сидел, когда вокруг него стояли люди. С неба падали огромные снежные хлопья, кружащиеся на ветру. Я поднял голову от разверзшейся в земле ямы и увидел сидящего на ветке снегиря, с неуместно красным оперением. А потом была пустота и слезы в подушку в пустой квартире.

Я уехал из родительского дома, как только закончил школу. Поступить в медицинский институт мне удалось легко, видимо, протекция отца сыграла свою роль. Он и тут преследовал меня. Я не был дома пять лет. Вернулся после получения диплома, да и то лишь потому, что мой отец снова женился.

Мадина, невеста отца, была копией моей матери, такая же щупленькая и забитая, а по возрасту, она была на два года моложе меня. Когда она хлопотала по дому, таская грязные отцовские сапоги, готовя казаны плова и бесбармака, я видел в ней маму и жалел ее. Участь Мадины в доме отца была незавидной.

Я приехал к отцу в отпуск через пару лет. Он постарел, обрюзг, но столь же авторитарно излагал прописные истины, вот только где-то в уголках его глаз таилась растерянность и страх. Это было начало девяностых. Могучий СССР развалился на куски, незыблемая платформа коммунистической партии ждала крен, и все коммунисты полетели мордой вниз с насиженных мест. Впрочем, более шустрые успели подстелить себе соломку и нахапать все, что плохо лежало, став и при новом режиме полноправными хозяевами жизни. А вот отец не смог. Не удержал он должности, не приватизировал в собственность ни птицефабрику, ни хлебокомбинат, ни детский сад и остался ни с чем. С работы его пнули так, что от былой бравады мало что осталось, а тем, что еще имелось, он запугивал Мадину.

Она пришла ко мне ночью, без разговоров скользнув ко мне в постели и прижавшись к моему животу маленькими грудками.

– Увези меня, дорогой мой, любимый, иначе он меня забьет до смерти! – взмолилась она жарким шепотом. – Сожрет он меня, я уже не могу, не могу…

Я перевернул Мадину на спину и без излишних церемоний вошел в нее, испытывая при этом какое-то садистское наслаждение. Она даже не постанывала, только губу закусила и дышала тяжело и прерывисто. Я был с ней груб, как ни с одной из женщин прежде. С каждым толчком я проникал в ее лоно все глубже, а перед глазами почему-то было лицо матери, словно это она жарко отвечала на мои ласки, подаваясь бедрами вперед и отступая назад с невероятным неистовством. Мне было хорошо и стыдно. А где-то над затылком витала удовлетворенная мысль, что наконец-то я отомстил папаше.

Мы сбежали из дома поздно ночью, как воры, собрав вещи, пока отец храпел в своей спальне. На попутке добрались до соседнего города, где я жил и работал в больнице. Всю дорогу Мадина прижималась ко мне и дрожала, как напуганный воробей. Я тоже дрожал, от страха и холода – в машине, где мы ехали, не работала печка. А через два дня мне пришлось выехать обратно, чтобы похоронить отца. Он повесился в собственной спальне. В городе на меня смотрели с осуждением, я на пересуды внимания не обращал, на вопросы не отвечал и постарался уехать, как только разобрался с делами. Мадина назад не вернулась.

Мы поженились через пару месяцев после смерти отца. Но я никогда ее не любил. Жалел – да, безусловно. Не знаю, любила она меня тогда, но благодарна была безмерно за то, что я помог ей вырваться из ада. Я же иной раз недоумевал, как я польстился на этого блеклого мышонка. Ведь мои мысли занимали совсем другие женщины. Красивые, стройные, успешные… словом те, кто никогда не обращал внимания на меня, как на мужчину.

Все покатилось к черту, когда я встретил Наргис. Я и раньше заглядывался на восточных красавиц, представляя себя рядом с такой женщиной. Генетика – сложная вещь. Теперь мне хотелось властвовать над покорной и податливой женщиной, как в свое время делал отец. Но на дворе стояли другие времена. Мне было хорошо за тридцать, и если отцу в свое время досталась аппетитная должность, высокий рост и представительная внешность, меня господь всем этим обделил. Я был невысоким, щуплым и сутулым, работал на малозначительной должности и не нравился женщинам.

Наргис была первой, кто не просто отказала мне, а еще и безжалостно высмеяла. У нее был острый язык, сочащийся ядовитым презрением. В ресторане, где собирались друзья-чатлане, Наргис легко и непринужденно смешала меня с дерьмом.

– Дорогуша, – лениво цедила она, глядя на меня сквозь бокал с шампанским, помутненным от выпитого взором, – тебе ничего не светит тут. Я люблю богатых мужчин с внушительным хозяйством. С тобой же мне придется брать с собой микроскоп, да еще и карандаш подвязывать, чтобы хоть какое-то удовольствие получить.

Подружки Наргис захихикали, а она продолжала, не обращая внимания на меня, потного и красного от злости.

– Ой, девки, вот почему природа так распорядилась – непонятно. Сколько у меня было восточных мужиков, так никакого от них проку. В кармане пусто, в голове и вовсе одинокая мысль, неуютно чувствующая себя в пустом пространстве… А еще ведь мусульмане себе обрезают… Я это всегда знала, но чтобы так коротко…

Я пошел прочь, провожаемый взрывом хохота. Кто-то из женщин ядовито добавил мне вслед.

– Видать природа мстит за татаро-монгольское иго. И ведь никто не понимает, что с нас триста лет мзду брали, только потому что мы пьяные были. А как протрезвели…

И снова пьяный хохот в спину. Я не стал дожидаться окончания вечера и пошел домой. По дороге я заехал в гостиницу, снял ненужный мне номер и в ресторане поманил пальчиком разбитную деваху в платье с пошлыми синими блестками. В эту ночь мне было хорошо.

После Наргис у меня было еще две встречи, окончившиеся провалом. Первой была Вильма, редакторша модного глянцевого журнала, симпатичная щупленькая бабенка с красивыми оленьими глазами. Мы встретились в ресторане, откушали жареную курочку, а потом Вильма смылась под предлогом срочного звонка. Звонок действительно был. Мужской басок бодро гаркнул в трубку «Маманя, ты где?», после чего Вильма отчего-то сообщила мне, что ее срочно вызывают в редакцию.

Вторая встреча все-таки дошла до кульминации, то бишь секса. Даму звали Ириной, а в чате она носила ник Андромеды. Скрыть свое разочарование постельной сценой она смогла с большим трудом, и после пары попыток как-то возобновить плотские утехи со мной, молча сгребла вещи в охапку и удалилась в ванную дешевого съемного номера гостиницы. Пока она одевалась, я стыдливо сбежал. После этого я позвонил ей пару раз, но, натолкнувшись на холодную стену вежливого равнодушия с фиолетовыми полосами презрения, стер ее телефон из базы данных. В чате ни с Ириной, ни с Вильмой я больше не общался, мне было стыдно.

Потом я встретил ее. Эта женщина была успешной, богатой и отчаянно скучающей. Ее я тоже уложил в постель. Все закончилось в предельно сжатые сроки, но она, в отличие от своих товарок по несчастью, не сбежала от меня. Валяясь рядом со мной на простыне, она поигрывала пояском халата как хлыстиком, проводя им по моему телу.

– Да, – капризно протянула она, бывали у меня мужики и послаще. Тебе бы может полечиться, Шерри?

Шерри… Дурацкое имя раз и навсегда приклеилось ко мне. Она называла меня только так. А мне снова стало стыдно, за свое мужское естество, так бесстыдно опозорившее меня еще перед одной женщиной. Не знаю почему, но именно тогда я, уткнувшись лицом в подушку, ощутил к себе такое отвращение, как к растаявшей на солнцепеке конфете. Где-то рядом маячил призрак папаши, похохатывавшего над своим слабаком-сыном. Я разрыдался и рассказал ей все. Об отце, о презрительных взглядах Наргис, Вильмы и Ирины, о беспомощной и блеклой жене, напоминающей застиранную тряпку и о моем поступке по отношению к родному отцу. Теперь это выглядело как мелкая пакость, потому что я не любил Мадину и не мог дать ей счастья. Мой голос временами звучал глухо. Не знаю, слышала ли она его из-под подушки. Мне хотелось умереть. И тут она положила свою руку на мое плечо.

– Ты знаешь, я, наверное, не совсем нормальная, но мне твоя жизнь не кажется смешной или заслуживающей презрения, – тихо сказала она. – Иногда я думаю: что в моей жизни есть такого, ради чего нужно продолжать жить? Сын – давно отрезанный ломоть. Муж откупился от меня должностью начальница рекламного отдела… Мне скучно жить, Шерри. Я гнию заживо от тоски.

Так родился наш тандем. Ей нужны были развлечения, мне были необходимы деньги. Мы стали скамерами, виртуальными мошенниками. Каждый получал то, что хотел. Теперь я мог позволить себе покупать красивых и независимых женщин, дорого одеваться и швырять деньги на ветер. Мадина ничего не подозревала о моем побочном виде заработка, но догадывалась, что я впутался в какую-то аферу. Только возражать она была не приучена. Восточная женщина, забитая авторитарным мужем, покорна. Мадина ревновала, но долго молчала, и только недавно сорвалась на скандал, когда нашла у меня чужое фото в бумажнике.

Наргис я встретил еще один раз. Мы с женой отмечали мое первое повышение по службе. В ресторане, где гуляло человек сорок, я увидел сидящую ко мне спиной Наргис. Она была не одна, и, как мне показалось, я знал мужчину, сидящего рядом с ней. Она улыбалась ему улыбкой счастливой и желанной женщины. Я ненавидел ее в тот момент. Я готов был убить ее.

Наверное, я так и сделал бы.

Но кто-то меня опередил. Когда я качал на руках ее бездыханное тело, я выл от боли, как волк, потому что это было неправильно, неверно. Окровавленный труп с неестественно выгнутой шеей смотрел на меня пустым, стеклянным взором. В том, что осталось от Наргис, не было никакой вычурности и жуткого великолепия смерти, которое демонстрируют нам во всех фильмах. Там покойники ненатурально хороши, их позы всегда изящны, а раны на теле слишком правильны. Я вижу кровь каждый день и знаю, как выглядит смерть на самом деле. То, что осталось от Наргис – жалкая скрюченная фигурка на грязном илистом берегу реки, ничем этого не напоминало.

Я промучился с месяц, а потом все забылось, улеглось и зарубцевалось. Мне иногда снился этот стылый берег реки, скорченная фигурка красивой женщины с тиной в волосах. Но эти сны были мимолетными. А потом в чат со всем змеиным великолепием вползла новая Гюрза – Юлия Быстрова, журналистка с отточенными кислотными фразами, помешанная на рафинированном эстетстве… Как говорил товарищ Саахов – комсомолка, спортсменка и просто красавица.

Моя Гюрза.

Я никогда не мог войти в ее круг. Что бы я ни делал, как бы ни старался. Вначале несколько дежурных фраз, приветы и поцелуи. Потом безжалостные, стегающие камчой, фразы, изгоняющие меня прочь. И казалось бы уже год как я вместе с напарницей занимался скамерством, мог развести на что угодно практически любого мужика… А вот с женщинами эти номера не проходили… Во всяком случае, с нею. Она была слишком умна, слишком хороша и излишне неприступна. А потом мое терпение лопнуло, вместе с размазанным по грязному кафелю тортом и хрупкими розами.

C неба падала какая-то мокрая пакость. Не снег, не то дождь, не то все вместе взятое. Осень, ноябрь. Время умирать…

Дом выглядел неприветливым, с желтыми бойницами-окнами, кое-где зиявшими черными дырами. Видимо, хозяев не было дома, а может быть, они прятались там, за кружевными занавесками, выглядывая поздних прохожих. У подъезда на скамейке находилось нечто, огненно-рыжего цвета, сияющего в свете уличного фонаря. При виде меня нечто грациозно развернулось и, вопросительно мяукнув, понеслось к двери подъезда. Я остановился у дверей и посмотрел наверх. Нависавшая надо мной крыша вопросительно задрожала. Мне показалось, что я услышал прерывистый шепот в трепещущей на ветру березке: «давай, чего же ты ждешь…». Что-то ухало и стонало в такт ветру. Я потянул на себя тяжелую дверь, и кот шмыгнул вперед, обгоняя меня. На площадке первого этажа он отряхнулся и, оглянувшись, вопросительно мяукнул, мол, чего встал, потопали скорее…

Я потопал, озираясь по сторонам в поисках восьмой квартиры. Подниматься вверх было невысоко, квартира оказалась на втором этаже. И только оказавшись на лестничной клетке, скудно освещенной тусклой лампочкой, я понял, какого дурака свалял. Ведь именно на эти темные окна я только что смотрел. Юлии, скорее всего не было дома. А даже если бы и была, она могла попросту не открыть мне дверь. В груди что-то заныло, а потом начало чесаться.

Кот поднял голову и пронзительно мяукнул. Я шикнул на него, а потом раздраженно дернул за дверную ручку. И дверь неожиданно открылась.

Сердце мое словно подпрыгнуло вверх, застряв в горле. Я дважды сглотнул. Кот просочился внутрь, махнув на прощание роскошным рыжим хвостом. Мои ладони вдруг запотели, я вытер их о штаны и нерешительно потянул дверь на себя.

В квартире было темно, пахло чем-то сладким, вроде дыни, но с едкими химическими нотками, явно не природного происхождения. А еще в квартире явно кто-то был. Где-то в глубине квартиры тихо звучала музыка, только звук был странный, глухой и нечеткий, как из подземелья. Кот неожиданно выскочил из коридора и мяукнул, резко, настойчиво и противно.

Тень в глубине квартиры шевельнулась и стремительно понеслась на меня. Музыка тоже приближалась, глухая и угрожающая, с агрессивными басами и воем гитар. Мне показалось, что летящая на меня тень – это ведьма, которая вцепится сейчас когтями в мое лицо и, издевательски хохоча, выпьет всю мою сущность, вывозив жиденькие седые волосенки в крови. На меня вдруг дохнуло смрадом, сыростью и гнилью, как из склепа.

По спине хлынул поток липкого холодного пота. Я поднял негнущуюся руку с ножом и с нечленораздельным криком ринулся в атаку.

Мастер

– Хочешь, я что-то тебе покажу? – спросил я.

Она рассмеялась и взгромоздилась на меня, обжигая горячей влажной кожей, пахнущей чем-то приятным и странным. В этот аромат вплетались струйки апельсина, кофе и нагретой южным солнцем кожи. Она задрала подбородок вверх, чтобы длинные черные волосы, струящиеся игривым шелковым огнем не падали на мое лицо.

– Ты считаешь, что еще недостаточно мне сегодня показал? – усмехнулась она. Я медленно вел руками по ее позвоночнику, от волнительных холмиков ягодиц до тонкой шеи. Она улыбалась, снисходительно и самодовольно, словно не я, а она затащила меня в постель. Глаза таинственно поблескивали в полумраке, как две черные дыры в центре космического вакуума, куда падают горящие прощальным огнем болиды.

– Хочешь, я тебе что-то покажу? – повторил я. Юлия рассмеялась.

– Ну, давай. Покажи… – и ее пальцы скользнули вниз.

В том, чтобы отдать статью в другую газету, ввиду сволочного отношения к Юлии, я не видел ничего зазорного. Мне лично было абсолютно наплевать. Всю эту бодягу с газетной публикацией я затеял отнюдь не для поднятия своего рейтинга. Мерзкая статейка Гавриловой никакого урона моему бизнесу не нанесла, а больше она в мою сторону плевать не стала. Не дорос у нас народ до того, чтобы пикетировать книжные магазины только потому, что кто-то плохо о них написал. Да и цены у меня были несколько ниже, чем на рынке. Как бы Гаврилова не тужилась, толку от ее пасквилей не было.

На встречу со мной Юлия опоздала на десять минут, в течение которых я весь извелся, выкурил сигарету, выпил кофе и попытался найти десять отличий в двух детских рисунках. Найти удалось восемь, что крайне меня разозлило. Меня всегда раздражали кроссворды, загадки и ребусы, ответы которых не совпадали с моим мнением. Дашка косилась на меня со значением, но реплики подавать не отваживалась.