Текст книги "Вихрь преисподней"

Глава XX
Сильный парень Шошо

Машина тронулась с места.

– Куда едем? – спросил шофер Ивана Бобылева.

– На мой адрес!

Иван Бобылев назвал улицу, расположенную недалеко от Измайловского парка.

– Зачем туда? – нервно спросил Не-Маркетинг.

– Как?! Я же сказал: передам тебе мою квартиру…

Лицо Не-Маркетинга стало ещё более напряженным, он не произнес ни слова.

Автобус ехал медленно, сильный ливень вызвал на улицах многочисленные заторы. Не-Маркетинг по-прежнему молчал. Некоторое время Иван Бобылев смотрел на сына, но тот не повернул головы в его сторону, и он принялся смотреть в окно:

– Странный Моск ва город. Город с неопределенными чертами лица: если ему на голову повязать платок, будет выглядеть точь в точь бабой – не отличишь, даже сомнения не закрадется. Если снимет платок – будет выглядеть мужиком, и все решат без сомнения, что это мужик, мужик, хотя и с бабьим лицом. Когда он улыбнется своей идиотичной улыбкой, все подумают, что он добродушный придурок. Придурок с бессмысленными глазами. Но вдруг этот придурок по-волчьи оскалится – совсем как ты. И всех проберет дрожь! «Нет, это не добродушный придурок! – подумают все. – Это злобный, агрессивный дебил, потенциальный убийца!»

Они уже были недалеко от Измайловского парка.

По сторонам было несколько старых зданий, обветшавших, давно не крашеных, их окна, в потрескавшихся, облупившихся рамах, были столь грязны, настолько завалены изнутри каким-то хламом, что трудно различить: а есть ли там какая-нибудь жизнь, или только пустые, пыльные комнаты. Виднелось и несколько пятиэтажек – они были много моложе тех, первых зданий, но тоже были какими-то слишком убогими, несовременными, унылыми. Были здесь и чахлые деревца, и редкие кустики, и авто не первой молодости, стоявшие прямо на газонах.

Не-Маркетинг отвернулся от окна:

– Зачем ты приехал?

– Ты же сам сказал, что от меня не бегаешь! Вот и решил навестить. А где я могу навестить, если даже адреса твоего не знаю – только на работе! Твой товарищ помог… Но ты же сам сказал – не бегаешь!..

– Видишь, какую ошибку я совершил, когда не сбежал! Лучше бы сбежал, тогда ты точно бы не появился! Меня теперь выгонят… С таким-то отцом!.. С самого начала было ясно: мне на фирме не продержаться! Сегодня ты стал еще серее, нет, чернее, ты стал просто черным, ты просил милостыню! Ты мерзавец, подлец!

– Гвоздик, что ты несешь, Гвоздик, мальчик мой, безумный мой мальчик! Ты же сумасшедший, это же болезнь, болезнь наследственная, ты парень талантливый, но бесконечно больной!

Не-Маркетинг, не слушая, говорил:

– Боже, бедный мой дебил, он по-прежнему там, ждет и надеется. На что?! С таким отцом, с таким мной! Он бродит где-то там между домов… Что?.. – вдруг он повернулся к отцу.

– А мне каково! Ты – как привидение. А я все один.

– И потому ты избил меня?! – проговорил Не-Маркетинг с презрением. – Это ты во всем виноват! Я помню, как бродил там, между домов… Мне кажется, я по-прежнему брожу: бедный, несчастный потерявшийся мальчик!.. И серое небо!.. И ужасное коммунистическое время! Я помню его, оно по-прежнему живет во мне, – время, когда не было информаций.

– А-а, вот ты о чем! – протянул Иван Бобылев. – Опять заладил!

– Да, заладил… Ведь ты об этом не думал!..

Иван Бобылев поморщился.

На дороге опять возникла заминка. Они ехали теперь очень медленно.

– Знаешь, в чем твоя главная, самая ужасная вина передо мной?

– Я знаю, что ты хочешь сказать! Знаю, что ты имеешь ввиду… Подросток, несчастный подросток, который так мучался в советское, коммунистическое время!

– Да, он мучался! – истерически громко воскликнул Не-Маркетинг.

– Конечно мучался! Неужели ты думаешь, что я сомневаюсь?! – саркастически проговорил Иван Бобылев. – Сейчас повсюду всевозможные информации: кругом рекламы, объявления, всевозможные различия и разницы – новые автомобили, магазины, витрины с товарами, все пестрит, мельтешит, переливается… Газетные киоски, афиши, сколько всего пестрого и разнообразного на любом лотке… Все информация, информация! А радио: из кафешек, из магазинчиков, из автомобилей! А десятки телеканалов? Раньше ничего этого не было!..

Тут Иван Бобылев язвительно улыбнулся.

– О, ты хороший актер! Ты отличный актер! – в тон ему воскликнул Не-Маркетинг. – Ты изображаешь меня… Не так: ты озвучиваешь мои мысли! Ты вышучиваешь их. Я вижу, заблуждался, когда думал – ты меня не понимаешь… Итак… Что же остановился? Давай, продолжай, рассказывай, что думал тот глупый и не заслуживавший сострадания подросток!

– Ну что ты! Он заслуживал огромного сострадания! Как он тогда мучался! Тогда, в советское время, кругом был серый унылый город, в нем не было никаких отличий, кроме самых минимальных, в нем не было множества информаций. Серое небо, серые здания, и унылый, вечно подавленный подросток бродил по серым, полностью лишенным информации улицам. Это был ужас!

– А разве не мука это, когда кругом нет никаких информаций, о которых можно поразмыслить, от которых можно оттолкнуться! Ему особенно была нужна информация: подросток, бедный подросток! Он только начинал жить! Разве можно начинать в вакууме, в пустоте, особенно, когда он точно не знал, что именно начинать?! Кругом – никаких информаций! Это был ужас! Ужас и для взрослого, но для подростка это был особенный ужас! Ты понимаешь, что я имею ввиду?!

– Да-да! Ты… То есть он… Он бродил, он страдал, поговорить о своей беде – не с кем… Я, законченный мерзавец и подлец, совершенно не помогал тебе… То есть ему… Тьфу ты!.. Да что же я! Сам начал о тебе в третьем… А кругом лишь пустые серые стены, лишь мрачность, лишь вата, в которой глохли звуки…

– Да, именно! – с жаром согласился Не-Маркетинг, словно сказанное Иваном Бобылевым не было пародией и насмешкой. – Раньше, до того, как он начал входить во взрослую жизнь, он как-то обходился без информаций… Ещё бы! У него были свои, внутренние – его фантазии, мечты! Но для взрослой жизни внутренней информации мало. Нужно что-то… Что-то, что создает предпосылку. Предпосылку взорвать, удивить, встряхнуть мир собственной информацией. Но как можно встряхнуть мир, в котором информации глохнут, в котором с самого начала информация – не жилец?! Мир, в котором нет никаких информаций… Улицы, навевавшие тоску…

– А знаешь, ведь в то время было много мальчиков, которые ходили по тем же улицам и были счастливы! – проговорил Иван Бобылев.

– Не было мальчиков!

– Были. Они ходили по улицам и были счастливы и не ждали ничего от отцов. А знаешь, почему были счастливы?..

– Я не хочу ничего слушать! Мой маленький хрупкий мальчик, мало что понимающий, брошенный на произвол судьбы… На какие муки ты обрек его!.. Серость, тишина, бессловесность, а главное – не с чего начать, даже если есть желание что-то изменить. Это жуткая, нечеловеческая, непередаваемая мука…

Иван Бобылев подскочил к сыну, схватил его за голову и повернул её к отражению на плексигласовой перегородке, что отделяла водителя от салона:

– Видишь, какая у тебя сейчас голова? – закричал он.

– … – Не-Маркетинг пытался высвободиться и всё же дико смотрел… Смотрел на собственное отражение!

– Большая! – кричал Иван Бобылев. – А была маленькая, чуть больше грецкого ореха. Ты был дебил! Умная мысль в твою глупую голову уместиться не могла. У тех мальчиков головы были нормальные: бродили они по тем улицам с ужасными отцами и были счастливы!

– Не-ет, не-ет, почему?!

Иван Бобылев отпустил сына.

– У тебя был порок в развитии!.. У тебя слишком сильно работала какая-то железа. Она выделала гормон, угнетавший рост головы, только и всего. Тупость, проклятая тупость, дебилизм, искривление мозгов, проклятое сумасшествие… Проклятая железа, за что ты сделала моего сына таким?! – вскричал Иван Бобылев. – Ведь он же мог быть нормальным человеком!

Не-Маркетинг смотрел на отца. Тот повернулся к сыну, проговорил:

– А разве не так?! Разве не было железы, разве не было мучений?!

– Да, именно так! – тут же с горячностью согласился Не-Маркетинг. – Бедный подросток… Тот мальчик… Он потерялся, не вырвался из мрачной ваты, из тумана, взывает ко мне, вопиет, надеется на избавление. Он так и бродит там…

– Да, конечно! Он бродит… О, я начинаю вживаться в роль!.. – истерично заметил Иван Бобылев.

– Еще бы, ты – артист!.. Не надо… Не надо больше! Это ты выдумал про железу, я не был болен. Ни один врач не признал меня больным…

– Да, выдумал! Чтобы спасти: болезнь оправдывала странности… А потом поверил!.. Но моя выдумка – это единственное объяснение!..

– Хватит, хватит! Я изнурен, я устал, не хочу больше слышать! Не хочу быть собой: это бесконечная дебилья пытка!

– Ах вот: ты, наконец, осознаешь, что я вдалбливаю тебе в голову…

* * *

– То, что ты надо мной производишь – обыкновенная пытка. Без смысла, результата, у нее нет цели, она существует только, чтобы производить страдание. Ты мучаешь меня, чтобы мучить. Ты жесток… Что мне делать?! Куда мне деться? Куда бы ни сунулся – везде я из прошлого! Какую бы новую жизнь ни начал, скоро понимаю: не моя! А моя та, в которой бегает по городу ужасный несчастный подросток!

Иван Бобылев схватил его за руки:

– Постой… Хорошо, допустим: я виноват. Не помог, не разъяснил, не сделал… Но теперь – всё, со мной покончено. Ты давно сам по себе. Что, нельзя забыть?!

– Я не могу, папа! В прошлом по-прежнему кто-то живет. Как в клетке! Он – в прошлом, а там от твоей вины не деться!

– Не понимаю, не понимаю…

– Что тут не понять?! Несчастье можно одолеть только счастьем. Неблагополучие – только радикальным благополучием. Я не достиг его! Раз не достиг, не исправлена двойка отличными оценками, – не забыть всего! История длится, мальчик ходит… Начало – полдела! А мое начало – там, где бегает ужасный тоскливый подросток!.. Если бы ты был другим, не ужасным и неблагополучным Иваном Бобылевым! Я бы мог смотреть на тебя и радоваться, мне было бы легче, я бы видел, как ты успешен, я бы думал о себе, как о каком-то дурацком изъяне в человеческой породе, я бы надеялся, что умру, и мир избавится от темного пятна, но ты тоже темное пятно! Ты тоже дебил!

– Ах вот как! Ты не угомонился!

– Я бы мог в уютном месте сидеть возле тебя…

– С ножом за пазухой…

– Все, стоп! Останови, я выйду! – крикнул Не-Маркетинг водителю.

Тот не снизил скорости. Вскочив со своего сиденья и в мгновение очутившись рядом, Не-Маркетинг затряс его:

– Останови!.. Я хочу выйти!

Автобус подрулил к обочине и остановился.

Дождь, тем временем, прекратился.

– Мы не доехали! – вскричал Иван Бобылев.

– Открой! – нетерпеливо велел Не-Маркетинг.

Он выскочил и пошел по улице. Иван Бобылев молча шел за сыном. Автобус медленно тащился вдоль тротуара.

Так они шли некоторое время… Справа виднелись густые деревья, за ними – старинные постройки. Догнав сына Иван Бобылев сказал:

– Вот здесь, в этом приземистом, на века строенном больничном здании ты родился, сынок! Тогда не было никаких информаций и информационных эпох, но ты родился, и в этом было великое торжество жизни!

Не-Маркетинг молча шёл по улице.

– И возлагал я надежду, что будешь ты человеком безмятежным, обыкновенным, а значит – в меру счастливым. И я от бурь своих на минуту отдаляясь смогу лицезреть тебя и думать: хоть с сыном моим все в порядке, уж он не мучается! Да ведь, оказывается, ты того же от меня хочешь!.. Хотел!..

Фраза эта произвела ужасное впечатление:

– Ах вот как! Ну я тебе покажу! Ты зря меня преследуешь!.. Тебе боком выйдет: я тебя доконаю!.. Вот послушай!

 
«Чтоб одного возвеличить, борьба
Тысячи слабых уносит –
Даром ничто не дается: судьба
Жертв искупительных просит».
 

А, как тебе, Некрасов? Неплохо?

– Это мое любимое стихотворение! – прошептал Иван Бобылев.

– А-а, любимое!.. Конечно, любимое! Еще бы ему не быть любимым: чтобы возвеличить одного певца, борьба уносит тысячи слабых, они – искупительная жертва. А вот послушай дальше, это из того же стихотворения, про юного певца, в тетрадке у него ноты и слова песен, которые он исполняет:

 
«Бледен и робок, подходит сюда
Юноша с толстой тетрадкой.
С юга пешком привела его страсть
В дальнюю нашу столицу –
Думал бедняга в храм славы попасть, –
Рад, что попал и в больницу!»
 

А, каково тебе? Храм славы, больница… Ну со славой – со славой у тебя сам знаешь, отвернулась она от тебя, слава, а вот в больницу ты, насколько я знаю, в последнее время попадаешь очень часто!..

– Дебил, жалкий дебил… – произнес Иван Бобылев, как будто мучимый какой-то начинавшейся болью.

– Отлично! Кажется мои слова возымели убойное действие. Как же я сразу не догадался прочитать тебе твое любимое стихотворение? Ты бы давно от меня отстал!.. Ума не приложу, как же это я? А вот еще… Я немного перевираю, думаю, Некрасов меня простит:

 
«Братья-певцы! В нашей судьбе
Что-то лежит роковое:
Если бы все мы, не веря себе,
Выбрали дело другое…»
 

Что же ты поверил себе, а? Зачем же ты выбрал дело певца, а?.. Мог бы стать бухгалтером или продавцом. Или каким-нибудь инженером,? Знаешь, почему ты ошибся? Потому что у тебя была голова не такая, как сейчас!..

Не-Маркетинг подскочил к Ивану Бобылеву, – они проходили мимо витрины, – схватив его за голову, повернул ее к отражению на стекле. Иван Бобылев не сопротивлялся.

– Видишь, какая у тебя голова? – закричал Не-Маркетинг. – Большая! А раньше она маленькая, как большой грецкий орех… Ты был дебилом!.. Юноша, бледен и робок… Приперся в столицу! Певцом он решил стать!..

 
«Если бы все мы, не веря себе,
Выбрали дело другое…
Не было б, точно, согласен и я,
Жалких писак и педантов –
Только бы не было также, друзья,
Скоттов, Шекспиров и Дантов!»
 

– воскликнул Иван Бобылев, не пытаясь освободиться.

Не-Маркетинг отпустил его:

– Но ты-то, ты-то, что кроме ужасных мук ты получил? Что же, твоя доля только в том, чтобы служить искупительной жертвой какой-то там неведомой судьбе?!

– Нет, проклятый дебил, нет! – воскликнул Иван Бобылев, глядя на него с гневом.

Но тот уже не смотрел… Впереди был старый дом. Необычным в нем был цокольный этаж с высокими полукруглыми окнами. Там шел какой-то ремонт.

– Посмотри на этот дом! Видишь, в первом этаже – замазанные краской окна?! Видишь? Ну, отвечай, видишь?!

– Вижу!

– А видишь неясный след вывески? Его еще можно различить?.. Ну же, говори!

– Вижу!

– А видишь за стеклами – кафе, которое было много лет назад?! Там сидит Иван Бобылев: у него не складывается карьера певца! Видишь его тоскливые глаза?

– …

– Он же мог еще что-то успеть, переменить, куда-то побежать, где-то подсуетиться, но он сидит за столиком в грязном кафе, – у него очень маленькая, как грецкий орех, голова и в нее просто не может втиснуться мысль, что надо бежать куда-то и делать что-то, иначе карьера будет упущена, время уйдет и поздно что-то исправлять и менять!..

– Вижу! Вижу! Все вижу!

– А-а, вот ты и сломался! – торжествуя сказал Не-Маркетинг. – Разбил мне лицо, обзывал меня дебилом, а сам спустя короткое время – сломался.

– Он часто здесь стоит! – вдруг проговорил кто-то у него над ухом. – Все стоит и смотрит, словно там – не заброшенное кафе!..

Рядом стоял маленький старичок. Он внимательно смотрел на Не-Маркетинга.

– Откуда вы знаете?..

– Я часто за ним наблюдаю… Гуляю в этих местах, а его знаю: он – певец Иван Бобылев. В мою молодость популярен был, потом пропал, – старичок говорил, не поворачивая головы к Ивану Бобылеву, как будто того здесь не было. – Он здесь где-то живет. Я часто его встречаю. Слежу за ним. Издалека…

– А, вот как! – со злой радостью воскликнул Не-Маркетинг. – А где он еще бывает? Вы же знаете!

– Могу показать! – с готовностью ответил маленький старичок и посеменил вперед.

Невдалеке была стена. Её старинная кладка местами подлатана, поверху вился плющ. Над ним смыкались кроны деревьев. Сквозь старые ворота виднелись могилы: с покосившимися оградами, заросшие травой. Деревья наводили на все глубокие тени. На воротах – крест.

Трое шли молча. Иван Бобылев поотстал.

– Вот сюда он приходит! Один раз я проследил за ним!

Они прошли ворота. Старичок семенил дальше. Какая-то странная смесь униженности и беспардонного нахальства чудилась в нем Не-Маркетингу: жалкие короткие брючки, дешевые, модного фасона ботинки, а между верхом ботинок и низом брюк – белые носки с красными полосами…

Возле одной из могил старичок остановился… Старое семейное захоронение…

– Убирайся же, наконец! – крикнул Иван Бобылев.

– Да я и сам… Не люблю кладбища! – отскочив, пробормотал старичок и засеменил прочь. Казалось, он не обиделся…

– Чья это могила? – Не-Маркетинг подошел к железной ограде.

Вдруг он обернулся: старичок наблюдал, спрятавшись за дерево.

Увидев, что его заметили, посеменил прочь.

Не-Маркетинг разглядывал плиту:

– Что здесь написано?.. Ах вот что!.. Мазолевская!.. Мазолевский… Мазолевский… Ведь я слышал это… – в задумчивости проговорил он. – Да-да, много раз я слышал эту фамилию… Вот, значит, как!.. Мазолевский умер. Давно?

– Сто лет назад… – мрачно ответил Иван Бобылев.

– Так уж и сто?! Здесь написано другое… Почему ты не сказал, что он умер…

– Что тебе мой друг? Может, я хотел сказать, но ты… Как привидение… Появляешься в дождь и ускользаешь…

– Но всё же?

– Что ты хочешь знать? Умер и умер… Что тебе?

– Я знаю! Знаю… – Не-Маркетинг пришел в странное возбуждение.

– Ерунда! Не было причины… Я говорил… – Иван Бобылёв отвел глаза.

– Не-ет, была! Тебе неприятно… Я знаю… У этого Мазолевского была страшная, невероятная судьба!.. Да, именно так!..

– Хватит, перестань! – поморщившись и странно перебегая глазами с предмета на предмет, произнёс Иван Бобылёв.

– Ах вот! Опять в точку! – взволновался Не-Маркетинг.

– Перестань, что ты! Я не хочу слышать!.. Пойми, он действительно был… Нет, мы не часто виделись с ним. Даже напротив, мы не виделись десятилетиями. Я просто помнил о нём всегда. Вот и всё, всю жизнь! А дружбы не было!.. Ведь нельзя же назвать друзьями двух человек, которые никогда не видятся, не переговариваются… Так просто… Следят друг за другом со стороны!.. И оттого всё кажется ещё невероятнее и мрачнее, что наблюдаемо со стороны… Через знакомых… Через… Но это, действительно, очень… Не надо…

– Ты думаешь, я скажу что-то грубое? Я всё понимаю! Скажи, Шошо (он произнёс это с ударением на втором слоге), что это такое? Откуда, я помню это Шошо?.. Что с ним связано?..

Иван Бобылев молчал.

– Ну! Ответь!

– Мазолевский… Это был его псевдоним с юности… Он хотел прославиться под ним… Певец Шошо – так он хотел, чтобы было написано на афишах.

– Шошо, певец Шошо… Он же так и не стал никаким певцом… И уж тем более певцом Шошо… – задумчиво произнес Не-Маркетинг и посмотрел на отца.

– Да… Что значит, стал?.. Певцом любой себя может назвать… Другое дело, певца Шошо никто так и не узнал…

– Почему?

– Он пытался выступать… – как бы нехотя отвечал Иван Бобылев. – Но что-то у него всё не складывалось, всё как-то не так…

Вдруг в голосе Ивана Бобылева зазвучала страсть. Она словно прорвалась откуда-то в его голос:

– Не нужно ему было становиться никаким певцом Шошо… Я ведь, знаешь, с самого начала это чувствовал…

Иван Бобылёв начал говорить быстрее:

– С самого начала я чувствовал, что его ждёт, я предчувствовал эту его неудачу. Нас было трое… Странно, странно, хочу я тебе сказать: тысячи людей живут обычной, спокойной жизнью. И только есть совсем уж отдельные, совсем уж единицы, тронутые печатью безумия. Это они, они… Про них сказано… То, что ты читал из Некрасова… Мечтают о славе, а потом – счастливы, что попали в больницу.

– А-а, да-да, точно! Помню! – воскликнул Не-Маркетинг. – Я помню, ты рассказывал мне, ты был пьян, тебя душили пьяные слезы… Ну помнишь, помнишь, в том самом кафе, к которому мы с тобой сейчас подходили, где мы встретили этого старикашку…

– Да-да, старикашку… – словно через силу проговорил Иван Бобылев.

– Боже мой, старикашка! – воскликнул, точно бы опомнившись, Не-Маркетинг. – Да ты ведь сам уже почти старикашка! Ты ведь сам уже вот-вот станешь старикашкой!..

Иван Бобылев бросил на него тяжелый взгляд.

– Помнишь, ты рассказывал… Рассказывал про этого самого Мазолевского… Оттуда я и помню: и этот псевдоним – Шошо, и всё…

– Да, я помню: я тебе говорил про него… Про своего друга, про Мазолевского.

Иван Бобылев несколько раз тяжело вздохнул, затем полез в карман и вытащил оттуда пачку дешевеньких сигареток. Достал из пачки одну, вынул из другого кармана коробок спичек. Опять тяжело вздохнул.

Не-Маркетинг покосился на сигареты:

– Ты же не курил!

– Закурил! – Иван Бобылев бросил спичку. – Да-а, унылость кругом, мрачность, невеселость. Унылый здесь край!..

Они зашли за ограду и стояли возле могилы. Не-Маркетинг внимательно слушал.

– Но мне только в этом краю и интересно: мой край! Живу здесь с молодости. Здесь мое прошлое.

– Все в прошлом? – усмехнулся Не-Маркетинг.

– Можно и так сказать. Ты же сам говорил: я мертвец. А у мертвецов всё в прошлом. Все мое там… Я дух умершего человека!.. Ха! Вот точно! – вдруг обрадовался Бобылев. – Я ведь только сейчас это придумал, про духа-то! А ведь очень правильное сравнение: я ведь, действительно, все хожу, хожу по окрестностям и ищу, как дух, приметы прошлого. Ведь ты ж назвал меня покойником, мертвецом, не так ли?

– Да.

– Ну а есть ведь те мертвецы, чьи души никак не могут успокоиться, не так ли?

– Так.

– Вот и я – мертвец. А душа моя никак не может успокоиться. Все ходит, ходит, ищет что-то, ищет здесь какие-то приметы прошлой жизни… Так что я не мертвец, а тоскующая душа мертвеца!

Иван Бобылев глубоко затянулся сигаретой. Вдруг сильный кашель сотряс его.

– Зря ты куришь! Ты же не курил никогда. У тебя голос!

– Брось… Голос мой давно – не голос. Давно ты слышал, как я пою?

– В детстве… Да и в юности тоже слышал!

– Ну вот… А сейчас не слышишь. Что мне голос?.. Я не знаю, какой у меня теперь голос: может, как был, такой же красивый, а может, его больше и нет. Я не знаю… Я же хожу, как дух… Ищу кругом приметы прошлого. Как мне близко теперь это прошлое! – он опять глубоко затянулся своей дешевенькой сигаретой.

– Но как получилось, что он похоронен здесь? – спросил вдруг Не-Маркетинг.

– Здесь их можно сказать семейная усыпальница. Я случайно оказался на похоронах…

– Случайно? Как?!

– Я на них работал…

– Кем?

– Могильщиком!

– Могильщиком?!

– Могильщиком, – спокойно ответил Иван Бобылев, глядя сыну в глаза. – Недолго, правда. Меня прогнали, я не справился. Работа тяжелая, а я уже стар…

– Ты?! Могильщиком?! Да как же ты!..

– Ну вот, ты опять заладил свое: как же ты мог, как же ты смел! А что было делать? Деньги-то были нужны. Они и сейчас нужны… Ты же меня знать не хочешь…

Не-Маркетинг вскинул глаза. Иван Бобылев тут же замахал руками:

– Нет-нет, я вовсе не корю тебя за то, что ты мне не помогаешь, я не прошу твоей помощи! Я понимаю: у тебя принцип, ты не просто так в привидение превратился, за этим принцип стоит, целая идеология… Но давай не будем про принципы. Ведь могут же общаться люди, даже если у них принципы не совпадают. А между прочим, знаешь ли ты, каково певцу работать могильщиком? А между прочим, эта работа меня даже первое время успокаивала. Знаешь, когда смотришь на мертвецов, на похороны… Ощущение, что им ещё хуже, чем тебе… А тогда копали могилу… Я что-то даже и не связал всё вместе – всех этих Мазолевских на памятнике и Шошо… Ведь он всегда был Шошо… Шошо! Шошо!.. Привозят покойника… Меня никто не узнал: я был в шапке с опущенными ушами, замотан шарфом чуть ли не по самые глаза… Меня, собственно, сразу после этого и погнали – мол, как можно работать в такой одежде… Меня бы наверное всё-равно никто там не узнал – я не знал никого из его семьи. А тут смотрю – покойник. Я ведь его тоже не узнал… А тут услышал разговор… Шошо… Я подошёл, так вроде, невзначай, начал расспрашивать… Ну, друзья могильщики на меня и коситься и ругаться… Это был Шошо! В тот день его похоронили. Тогда и узнал я про его судьбу…

– Боже мой! – простонал Не-Маркетинг.

– А знаешь ли, как резво я бежал в тот день с кладбища!.. Меня выгнали мои товарищи, могильщики, но я и рад был, что выгнали. Боже мой! – думал я – Шошо! Шошо!.. Ты и представить не можешь, как я бежал! Не бежал, а уносил ноги!.. Но знаешь, в тот миг во мне было что-то радостное: я вдруг словно опять юношей стал, тем юношей, каким я был, когда мы дружили и мечтали с Шошо о нашем великом будущем. Словно я – юноша, вдруг заглянул на мгновение в будущее и увидел судьбу юноши Шошо и его унылые похороны, на которых и гроб-то нести было некому, и двух бессильных старух, что бросают в могилу комья земли. Как помолодел я в тот миг!

– Помолодел?! – поразился Не-Маркетинг.

– Да, именно, помолодел! Все мысли, раздумья – они нахлынули позже. А тогда я помолодел, помолодел. Мы расстались с Шошо ещё в юности – разлетелись каждый в свою строну, своей дорогой. Да и была ли между нами дружба? Не знаю. Что-то было. Потом мы не встречались. Но я всё время думал о нём. Несколько раз я случайно получал о нём какие-то сведения… Вот и всё… Я бежал с кладбища, после встречи с Шошо, я снова был юн. Знаешь, так в юности бывает: встретишь что-то, что-то ужасное, старое, больное и думаешь: бр-р… надо же, какой ужас бывает, но он не про меня – таким мне никогда не быть! Эгоистичное, глупое чувство… недальновидное, но очень острое, свежее! Вот почти с таким чувством я, сам – старик и сам – человек, потерпевший поражение, и бежал. Он долго бился об стену, Шошо – у него ничего не получалось, унижение, тоска… Из прекрасного юноши он превращался в измученного неудачами и горем человека. Он мечтал об аплодисментах, о поклонницах, цветах, а видел в зеркале лицо, которому не только уж никто хлопать не будет, а хорошо если не вызовет оно сожаление. Его мечта умирала и вместе с мечтой умирал он. Или наоборот: он умирал и умирала и она – мечта, единственная верная спутница всех его печалей. Где-то в юности он даже попел немного: так, дурные концерты на задворках, в дурных залах и для публики, от вида которой ему не хотелось жить. Ну, конечно, была в его судьбе и классическая ерунда, вроде пения в ресторанах потому что надо же было ему чем-то зарабатывать, а потом, кажется, он даже и этим уж не мог зарабатывать и докатился до стройки, на которой работал то ли простым рабочим, то ли прорабом… Тут я многих деталей не знаю, потому что я многого не уловил в рассказе старух, потому что меня всё время дёргали мои товарищи-могильщики и кричали, да и старухи были такие ветхие, что сами всё время путались… Да и расспрашивал я так… словно мне это не очень-то и интересно. Одно я понял: до самого последнего дня он надеялся, что всё ещё сбудется, что по городу будут афиши – певец Шошо и молоденькие влюбленные в своего кумира девушки будут кидать ему, стройному красавцу, большие букеты, он не сдался – он был всегда очень сильный парень, Шошо! А знаешь ли ты, каково это – не сдаться и надеяться до последнего дня, видя, что вот он уже, твой последний день, приближается, и уже различимы детали и ни в чём нет уже смысла! Как металась, как плакала, должно быть, перед смертью его душа! Шошо, Шошо!.. Я не выдал никак себя его родственникам, потом, кроме старух пришли ещё какие-то люди, я не обнаружил никак своей дружбы с покойником, я стоял скрытно, а потом я сбежал с этого ужасного кладбища и чувство тайны, которую я вдруг нечаянно подсмотрел, владело мной… Словно я опять в эстрадном училище, и кто-то сказал мне: вот он, Шошо, кончит так – кладбище, старухи, а позади ничего нет – ни афиш, ни влюбленных девушек, ни великого певца Шошо, а только страстная до безумия и так и не воплотившаяся в явь мечта, и я крещусь и думаю «боже мой! Какой ужас! Бедный Шошо! Но со мной-то такого не произойдет! Я сделаю всё, чтобы не произошло!» Нет, друг мой, когда умираешь спокойно, зная, что сделал всё, что хотел, выполнил всё предначертанное, когда мечта сбылась, сбылась пусть не так ярко, как грезилось в юности, но сбылась, когда душа спокойна – это одно, а когда вот так, как Шошо – это совсем другое… Как металась и плакала, должно быть, перед смертью его душа! Бедная душа! Бедный Шошо!

Он глубоко в последний раз затянулся сигаретой и отбросил окурок на кладбищенскую дорожку.

– Ты узнал в Шошо себя! Свою собственную судьбу! Почти свою судьбу! – прошептал потрясенный рассказом Не-Маркетинг. – Но почему?! Почему с ним произошло так?! Кто виноват?

– Никто… Виноват только тот, кто заставил его мечтать… Но никто не заставлял его – он выдумал свою страстную мечту сам.